13:45 Повесть ВЫБОР. Часть 3 |
ВЫБОР ЧАСТЬ 3 До приезда сына Полина часто вместе с Варварой ходила в госпиталь стирать белье. Заместитель начальника госпиталя по хозяйственной части Лезов Михаил Иванович выдавал им за стирку по куску мыла, а сестра-хозяйка угощала их немудреным обедом. Мыло заканчивалось, и Полина перед ночной сменой решила вновь идти в госпиталь. Прачек оказалось трое. Они строгали ножом куски мыла, опускали измельченное мыло в кипящую в котле воду, мешали деревянными палками и кипятили добела. Полоскать приходилось в холодной воде, руки стыли, и Полина часто простужалась. Спасали ее ею же собранные лекарственные травы. На этот раз кончилось все плохо. Полина легла отдохнуть перед сменой, почувствовав слабость. Болела голова. Но измерить температуру она не догадалась. Ей снилось, что она на сенокосе с Петром. Жара. Ужасно хочется пить, она идет к кустам, где они оставили бутылки с водой, но не находит их. Наконец, нашла бутылку, поднесла ко рту, а она оказалась пустая. Жажда мучает ее, Полина стонет:- Пить, пить, пить! Они с Петром на сеновале. Душно, жарко. Петр прижимается к ней, она старается отодвинуться от него, но сил нет. Кудрявая голова ложится ей на грудь, она гладит ее. Жарко, жарко. - Пить, пить! Варвара собралась на смену, вышла на крыльцо. Подождала Полину, но та почему-то не появлялась. Она зашла в дом. - Полина, ты где? - Никто не ответил. Света нигде не было. - Пить, пить! - услышала Варвара. Она вошла в спальню, щелкнула выключателем, увидела Полину, неодетую, в нижнем белье. Волосы разметались по подушке. - Ты чего, подружка, не готова? Заболела, что ли? Полина не отвечала. Варвара приложила руку к ее лбу. Все понятно. - Да ты же вся горишь. Надо срочно вызывать дежурного врача или фельдшера. Почти бегом Варвара добежала до больницы. Дежурил фельдшер с большим опытом Паранин Василий Яковлевич. Он немедленно направился к дому Селифановых... Полина медленно поправлялась. Двустороннее воспаление легких все-таки удалось излечить, хотя с большим трудом. И лекарства, и травяные настои, и забота друзей Фроловых, Глебовых, Ямщиковых поставили Полину на ноги. Друзья не оставляли без внимания и ее беспомощного сына Геныча. После тяжелой болезни Полину мучила бессонница. Все чаще и чаще подступала к сердцу тоска при мысли о Петре, Ольге. Где они, что с ними? От Ольги вообще писем не было, от Петра — только одно. Она перечитывала это единственное письмо, вглядывалась в строчки, написанные родной рукой, как будто могла найти между строчек то место, где он сейчас. Чувствовала она и непонятное недомогание: тошноту, головную боль, отвращение к молочным продуктам. Она обращалась к врачам, сдавала анализы. Врач терапевт Василий Алексеевич предложил Полине обратиться к гинекологу: не климакс ли виной? Гинеколог осмотрела Полину, изучила результаты анализов и сказала: - Вы, голубушка Полина Сергеевна, беременны. Вероятно, ваше недомогание связано с токсикозом. Полина шла домой, как в тумане. Никакого объяснения этой загадочной ситуации она придумать не могла. Время шло. При повторном осмотре гинеколога был установлен срок беременности, совпадающий с временем ее болезни. Что же тогда произошло? Неужели?.. Полина гнала от себя казавшуюся неправдоподобной навязчивую мысль. Геныч замкнулся, стал неразговорчивым. Перестал задавать деду Терентию вопросы о смысле жизни и о том, что ожидает в будущем... Полина тоже стала как будто ниже ростом, не было прежней горделивой осанки. Она реже заходила к Генычу, как прежде не обнимала за плечи, не гладила по голове. Зайдя в горницу, спрашивала: - Как дела, сынок? Что тебе приготовить на завтрак, или на обед, или на ужин? - Меняла постельное белье, давала чистые носки, полотенце, носовой платок, меняла повязку, протирала глаза, как будто ничего не изменилось. А изменилось многое. Со смены Полина шла последней. Она и раньше предпочитала идти одна, иногда заходя к Ямщиковым. Впереди шли ткачихи и громко разговаривали. - Слышали? Говорят, что Полина Сергеевна «чижолая». - «Чижолая»! Чукча ты. Она тяжелая. Ты сама скоро будешь «чижолая» от своего пикировщика. - Какой еще «пикировщик»? - Ты что, с Луны свалилась? Всех раненых из госпиталя зовут пикировщиками. - Это почему? - А потому, что они из окон в одном нижнем белье, в халатах и тапочках прыгают из окон и приземляются у какой-нибудь молодки до утра. - У Таньки тоже есть пикировщик? - Так я и говорю, что она будет скоро «чижолая» от своего пикировщика. - А ты откуда знаешь? - Сорока на хвосте принесла. Мы с Борькой Витришаком идем в понедельник расписываться, мой пикировщик остается со мной в Крутове. Он и сказал про Танькиного пикировщика. Ну и кино! Полина не стала больше слушать, свернула с дороги на тропинку и через овраг пошла к дому. Она приняла решение. - Пойду завтра в госпиталь в офицерскую палату к Федору Поливанову, посоветуюсь с ним, он мужик серьезный, мудрый, подскажет, как мне быть. Наутро она отправилась в госпиталь. О чем говорила она с Федором - неизвестно, только на другой день Федор, костыляя, пришел к Селифановым. Он приходил к Полине несколько раз, вдвоем они долго сидели на кухне и что-то обсуждали. Геныч прислушивался к их разговору, но понять что-то из отрывочных фраз не мог. Вскоре Федора выписали из госпиталя. Полина его провожала и на виду у всех обняла и поцеловала. После отъезда Федора Полина повеселела и по-прежнему обнимала Геныча и гладила его по голове. - Сынулечка мой, единственная моя кровинушка! Ты уж прости меня. Я могла бы тебе помочь, но все дела да дела, а поговорить о сокровенном с тобой не удосужилась. Гена клал ей голову на колени и молчал. Полина вспомнила, о чем ее не один раз предупреждал дед Терентий, но занятая своими делами, особого значения его словам не придала. Майя Алексеевна отлично организовала переезд школы в красные уголки общежития, старую почту, и занятия в начальной школе проходили в три смены. Госпиталь органически слился со всеми организациями и службами поселка. Начальник госпиталя Гром-Врублевская была не только опытным хирургом, но и прекрасным хозяйственником и человеком. Школа поддерживала связь с госпиталем. Ученики посещали раненых, писали письма домой, читали книги, часто выступали с художественной самодеятельностью, иногда совместно с клубом. Фена посоветовалась с директором Майей Алексеевной и секретарем комитета комсомола Николаем Лоховым, пригласила Геныча в госпиталь на концерт. В клуб его приглашали Ванюха с Борюхой и Фена с ребятами, но он категорически отказался: по его словам, не хочет пугать «люд-людской». Под большим нажимом пришедших за ним ребят, особенно Фены, он нехотя согласился идти в госпиталь. Был канун Первого мая. На сцене выступали школьники, работники госпиталя, участники клубной художественной самодеятельности. На концерт сестры привели всех раненых, которые могли двигаться с их помощью. Геныч сидел между Колей Лоховым и Феной, выпрямившись, чувствуя себя неловко и представляя, как он выглядит со стороны. Фена старалась отвлечь его от мрачных мыслей. - Гена, столько народу собралось, все места заняты, кругом раненые с белыми повязками! Выздоравливающие даже на подоконниках уселись. Директор школы, завуч, учитель немецкого языка и истории Вальтер пришли посмотреть на выступления. В поселок периодически прибывали с фронта на отдых и формирование воинские части. Солдаты и офицеры тоже участвовали в выступлениях перед ранеными и жителями поселка. Концертную программу вел замполит Михаил Лезов, который поздравил всех собравшихся с праздником весны и труда и с успехами на фронте: разгромлены многотысячные фашистские армии на Украине, в Крыму и Молдавии. Зал дружно зааплодировал. Очень понравилось раненым выступление струнного оркестра, физкультурного и танцевального коллектива школьников. Раненые бойцы долго-долго им хлопали, а громче всех довольная Майя Алексеевна. Вызвали смех юмористические сценки «Антоши Рыбкина» - Шишканова Юрия в поварском фартуке и колпаке, с шумовкой и автоматом в руках: «Винтовка мне по сердцу, поверь моим словам. Врагу поддам я перцу и жару им поддам». Хохотали над сценой из оперетты «Свадьба в Малиновке», когда Яшка-артиллерист танцует и припевает: «Вашу ручку, фрау-мадам...». Выступали врачи, медсестры, военнослужащие, пели песни о Великой Отечественной войне, песни из репертуара Клавдии Шульженко, Леонида Утесова, а когда Галина Богачева запела «Валенки», зал замер: будто сама Лидия Русланова стоит на сцене - настолько прекрасно было ее исполнение. Геныч даже спросил: - Русланова приехала? Галя исполнила на бис несколько песен из репертуара Лидии Руслановой. Виртуозная игра на аккордеоне выпускника музыкального училища Леонида Федяева и попурри на баяне раненого партизана Дикого вызвали неоднозначную реакцию Гены. С одной стороны, игра ему очень понравилась, а с другой — вызвала ощущение, что, в сравнении с ней, его игра на гармони — жалкое «пиликанье». Он это остро почувствовал. В лице его появилась напряженность, он выпрямился, как будто собираясь встать. Фена поняла его движение по-своему: - Гена, ты, может, нам сыграешь на гармони? Гена, сдерживая себя, сердито ответил: - Курам на смех! Предложение Фены сыграть было последней каплей, которая окончательно испортила настроение Гены. Всю дорогу домой он молчал, молчала и Фена, боясь сказать что-то или спросить невпопад. Выход из дому в госпиталь положительных эмоций у Гены не вызвал. Это поняла и Фена, и ее друзья. Гена лежал на кровати и сам с собою говорил: - Какой же я немощный, никак не выберусь из этого тупика, куда меня загнала болезнь. Хотел в сельхозакадемии учиться или заняться археологией - не вышло. Хотел прилично научиться играть на гармони — не вышло. Вышло то, чего не должно было выходить. От меня одни только неприятности. С тех пор Геныч гармонь в руки не брал. Когда дед Терентий поинтересовался, почему он не играет, Геныч ответил: - Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Еще весной началась в поселке подготовка к зиме. Большую группу служащих направили на торфоразработки. На заготовке дров трудились рабочие строительного отдела под руководством Панкратова, отдел главного механика занимался ремонтом оборудования. В конце июня заведующая детсадом Елизавета Александровна вечером зашла в группу, где работала Фена, и сообщила, что часть работников детсада, и Фена в их числе, вместе с воспитательницей Лидией Петровной, будут заготавливать сено. Группу временно передают Галине Константиновне, она хоть и на пенсии, но согласилась поработать. Бригаду заготовителей сена возглавил Георгий Александрович — дядя Гоша. Вниз по Крутой до села Соколово добрались на двух лодках. На высоком берегу установили две палатки: отдельно для мужчин и женщин. Заготовили хворост, дрова, сделали приспособления для приготовления пищи. Ранним прохладным утром по росе косцы выкашивали траву на лугу, а женщины, когда воздух прогревался и солнце стояло высоко, проходили с деревянными рогульками-шевелилками по рядам скошенной травы, шевелили траву, переворачивали, чтоб она лучше сохла. Приходилось охапками носить траву, скошенную в овраге или рядом с болотом, раскидывать на освободившейся луговине и дожидаться, пока трава высохнет. Сухую траву сгребали деревянными граблями в «копушки», а затем метали стога. Фена никогда не думала, что сенокос - такая прекрасная пора. Ей нравилось здесь все: красивые луга, окаймленные лесом, озера, запах душистого сена, купание в реке, песни в вечернюю прохладу, необыкновенно вкусная гречневая каша на ужин и даже непривычная до сих пор работа. Она даже упросила дядю Гошу поучить ее косить. Фена думала: - Вот почему крестьяне так любят сельскую жизнь! Наверное, тетя Полина и дядя Петр из крестьян: они всегда очень ждали начала сенокоса. Эту свою первую работу на природе Фена запомнила на всю жизнь. Жизнь в Крутове шла своим чередом. Сообщения с фронта поднимали настроение. В школе и на фабрике прошли политинформации, на которых сообщалось о радостных событиях в 1943 году - победе Красной армии над фашистами в Сталинградской и Курской битвах, что обеспечило коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны и всей второй мировой войны. Уже в августе 1943 года наши войска освободили города Орел и Белгород, пятого августа в Москве сто двадцать орудий дали двенадцать залпов - столица салютовала героям Курской битвы. Это был первый салют в честь наших побед в Великой Отечественной войне. Наступление продолжалось по всему фронту от Балтийского до Черного моря. Всеобщее ликование никак не отразилось на Полине. Вечером Варвара зашла к Селифановым. - Гена, мать дома? - Дома. Проходите, пожалуйста. Она на кухне. - Вечер добрый, Полина! Полина бледная, хмурая сидела за столом. - Проходи, соседушка, Может, чаю? - Нет, спасибо. Варвара огляделась вокруг. Как все запущено. - Да что с тобой, Полина? Геныч вышел из горницы, прошел в сени. Вернувшись, сел на стул возле неплотно прикрытой двери в горницу. Он все-таки решился подслушать, о чем будут говорить женщины. Ему казались странными редкие визиты Федора и разговоры вполголоса. Геныч пытался подслушать, но Федор, проходя в кухню, как бы ненароком плотно прикрывал дверь. Занятые разговором, женщины не обратили внимание на приоткрытую дверь в горницу. Разговор продолжила Варвара. - Ты, Полина, не скрывай, что ребенка ждешь от Федора. Об этом уже в Головном поселке говорят. И что ты нашла в этом тщедушном мужичке, ума не приложу. И что ты сидишь, как каменная? Ответь что-нибудь. - Федор — человек хороший. Поговорит, посочувствует и посоветует. Что в моем положении и нужно. - А Петр как же? Полина не отвечала. Варвара вовсе встревожилась. - Как ты себя чувствуешь? Говори правду, не скрывай ничего. Мне кажется, что это еще не все. - Чувствую себя скверно. По двенадцать часов стоять у станка мочи нет. Идти на работу нет никакого желания, да и по дому - нет прежней сноровки. - Завтра пойду в фабком и буду настаивать, чтоб тебя перевели на легкую работу. Полина не возражала. Вдруг встрепенулась, как будто что-то про себя решила. - Варя, ты права. Мы с Петром от детей и знакомых скрыли правду. Никто не знает о нас ничего. Хочу с тобой поделиться, а потом сыну рассказать. Так советовал Федор. - Опять Федор! Ну, говори же скорей, пока не передумала. И вот что поведала Полина. - Мой отец — священник, окончил духовную семинарию, а я закончила гимназию и даже некоторое время работала у нас в селе учительницей. Встречались с Петром, собирались пожениться, а отец — ни в какую: Петр мне не ровня, он из бедной, крестьянской, многодетной семьи. Но какой-то «доброжелатель» неизвестно о чем «настучал» на отца «куда следует», и его собирались арестовать. Наш сельский староста, искренне верующий человек, каким-то образом узнал об этом и предупредил отца. Ночью вся наша семья выехала в неизвестном направлении, а перед отъездом отец обвенчал нас с Петром в церкви и посоветовал срочно уехать из села и сменить фамилию. Так я из Покровской превратилась в Селифанову. В доме отца мы взяли сундук, наполнили его необходимыми вещами, взяли швейную машинку, инструменты, иконы, документы. А как мы оказались в Крутове — это отдельная история. Скажу одно: на свете не без добрых душ. Нам помог священник из Нового села, где одна из немногих церковь не закрыта. - Ольга и Гена, значит, ничего не знают? - Нет, конечно! Петр им сказал, что он простой крестьянин, а я учительница. Работаем честно, так зачем смущать детей, пусть живут как все, и в пионеры, и в комсомол вступают. Когда Петру предложили вступить в партию, он отказался, сказав: «Я и так беспартийный большевик». - Теперь я понимаю, почему ты, Полина, время от времени ходишь в Новое село. - Скажу еще: там, в церкви, прислуживает моя двоюродная сестра Елизавета — Лиза. Хожу повидаться с ней и узнать что-нибудь о родителях и брате с сестрой. - Что-нибудь узнала? - Самую малость. Все живы, хотя родители не совсем здоровы. Все у них в основном нормально. Когда все образуется, весточку пришлют. Варвара больше ни о чем не спрашивала, помогла Полине убраться в кухне и собралась уходить. - У тебя документы об окончании гимназии и подтверждающие работу учительницей сохранились? - Да, я их храню. - Замечательно. Завтра иду к директору школы, а потом в фабком. Буду добиваться твоего перевода в школу, так как учителей не хватает. Только учти, я ничего скрывать не буду. Полина молча кивнула головой. Через день Полина приступила к занятиям. Ей предложили учить первоклассников и вести домоводство: учить детей шить, вязать, вышивать, готовить. Исповедь матери произвела на Геныча гнетущее впечатление. - Как же так? Я, выходит, тоже лгал, хоть и невольно, когда вступал в комсомол, шел на фронт. Ольга и отец - тоже. Вот и выходит всем наказанье. Он замкнулся, почти ни с кем не разговаривал, даже со своим любимцем Тишкой, которого он только молча поглаживал. Тишке, видимо, молчаливая ласка не нравилась, он спрыгивал с колен и шел к двери. Часами Геныч лежал на кровати, то ли в дреме, то ли во сне видел картины прошлой жизни. Летние жаркие дни. С друзьями прыгают с вышки в холодную речную воду. Борька Ерлыкин, привязав к ногам кирпичи, входит в реку с головой, во рту он держит полую камышовую трубку, конец ее высунул над водой, чтобы дышать. Геныч кричит: - Борька! Хватит с рекой шутить! Что ты там на дне не видел? Несколько раз Борька ходил по дну, а ребята на берегу наблюдали. Видимо, Борьке льстило внимание со стороны сверстников. На этот раз Витька Федотов закричал: - Трубки не видно! Борька утоп! Геныч прыгнул с вышки, пошарил по дну и наткнулся на Борьку, которому кирпичи мешали выбраться из воды. Геныч выволок Борьку на берег и начал оказывать ему первую помощь, приемам которой их обучали в школе. Нахлебавшийся воды Борька закашлялся и открыл глаза. На этом его речные путешествия закончились. Дети играли на берегу, строили из песка гаражи, дома, башни, вытаскивали из воды ракушки, которые на жаре открывали створки, а взрослые их собирали в корзины на корм свиньям. Подростки дули в мокрые сатиновые трусы с резинками на поясе и ногах и плавали на раздувшихся трусах, как на надувном резиновом круге, пока из них не выйдет воздух. Группами и в одиночку ребята шли к крутому берегу, который называли «кручей», собирали раковины, «чертовы пальцы» - гладкие конусообразные камешки в виде пальцев, цветную гальку. Все это оставила на память древняя пра-прарека Крутая. Геныч с ребятами переправлялся вплавь на правый пологий берег, где росли черемуха, дикая рябина, малина, смородина, ежевика, а на лугу - полони- ка. Здесь же было чистое озеро, богатое рыбой, а на озере - рогатый водяной орех—«рогулька», белые лилии, желтые кувшинки. Посреди реки был остров с удивительно чистым золотистым песком, на котором друзья загорали и ели собранные дары природы. Приятные воспоминания большей частью заканчивались мрачной картиной: спасанием тонущих девчушек Миловановых. Одну из них Геныч спас, а вот другую не успел. Это трагическое событие тяжелым бременем легло на его сердце, но со временем забылось. И вот снова и снова этот кошмар повторяется в его снах. Геныч потерял аппетит. В отсутствие матери входил в спальню, наощупь подходил к иконе и просил прощения у Господа Бога: - Господи! Прости меня, грешного, и мою грешную мать. Спаси, сохрани и помилуй мою мамку. Прошу тебя, Господи! Отпусти мои грехи! Господи! Спаси, сохрани и помилуй мою сестру и отца! Господи! Помоги!!! Полина как-то застала Геныча за молитвой, но сделала вид, что ничего не заметила. Встревоженная состоянием сына, она вызвала врача. Терапевт Дахнович осмотрел Геныча, задал ему несколько вопросов и дал заключение: депрессия, вызванная длительным стрессовым состоянием и, видимо, ишемическая болезнь сердца, необходимо сделать электрокардиограмму. Геныч отказался идти в больницу, а к таблеткам, которые Полина принесла из госпиталя, даже не притронулся, складывал под подушку. Геныч не брал гармонь в руки, почти не выходил на улицу, открыв наощупь форточку, много курил. В доме воцарилась гнетущая тишина. Как не раз бывало, Полина обратилась за помощью к деду Терентию, а также поговорила с Варварой и Глебовыми. Василий долго говорил с Феной и Колькой: - Что же вы, пионерия и комсомолия, оставляете без внимания наших героев? Колька возразил: - Что ты, пап, мы с друзьями и Ленюха с Борюхой Ямщиковы каждый день ходим к Генычу, носим воду, кормим кроликов, пилим, колем, укладываем дрова, которые Селифановым привозит фабрика. - Коля, нехорошо Геннадия называть Геныч. Он вполне взрослый мужчина, фронтовик. Надо звать его Гена или Петрович. - Почему же его все зовут Геныч? - Когда он был маленький, отец ему постоянно напоминал, что со взрослыми надо здороваться. Гена это запомнил, и когда выходил на крыльцо, увидев, что мужчины идут на работу или с работы, кричал: «Здорово, музыки!» Они ему в ответ: «Здорово, мужик!» или «Здорово, Гена Петрович!» Когда его спрашивали, как его зовут, он отвечал: «Гена Петрович», но у него получалось «Геныч», так как еще плохо умел говорить. Вот и стал Генычем. - Ясно. Теперь понял. Василий обратился к Фене: - Что, Груша, молчишь? Василий единственный называл дочку Грушей. Колька дразнил Фену, а Дарья ругалась. Только Фена не обижалась. - Я думаю, что дрова, вода Гену мало волнуют. Его гнетет одиночество, тоскует он. Соберем комитет комсомола - решим, как поступить. Дед Терентий торопливо шел к дому мельника Кудрякова. Иногда по субботам он ходил попариться в бане, а сейчас шел помочь Ирине заготавливать дрова. Сам Кудряков умер, сын в армии, а вот дочь Ирина не пропускала ни одной субботы, чтоб не истопить баньку. Окликнула Терентия все видящая тетя Шура. - Терентий, подожди, скажи, что случилось у Селифановых? Тишина какая-то на улице. Геныч давным-давно не играет на гармони. - Я и сам удивляюсь. Приболел немного и неделю к ним не заходил. Сегодня же побываю. Дед Терентий шел и размышлял: - Как-то неуютно стало в доме Селифановых, Полина с утра в школе, вечером тоже, обеды, ужины, корова, хозяйство, проверка школьных тетрадей, подготовка к урокам, уход за Генычем... Не та хватка у Полины, отяжелела совсем. Надо бы Геныча пригласить в баню, обдать парком, похлестать березовым веничком. Глядишь, повеселеет да и заиграет снова. Он в Головной поселок в баню стесняется ходить, а дома - что за мытье?! К вечеру Терентий зашел к Селифановым и позвал Геныча в баньку. Геныч недолго размышлял и охотно согласился. До дома Гену провожали Терентий, Ирина, дядя Гоша, живший неподалеку. Закончив занятия в кружке, Полина спешила домой. Обычно ее ждал Гена. Но, к своему удивлению, она обнаружила дверь запертой. Полина достала ключ из-под половичка у двери, открыла ее и вошла в горницу. - Где же Гена? Куда ушел? С кем? Полина заметалась по дому. Она заметила, что из шкафа взято чистое белье, заволновалась еще сильнее. Выбежала на улицу, подбежала к дому Фроловых, подергала за ручку двери. Дверь оказалась запертой. - Значит, с дедом куда-то пошли. Полина, выглядывая время от времени в окно, готовила ужин... - Извините, Полина Сергеевна, что заранее не предупредили. Мыс Геной в парной баньке грязь смывали. Теперь мы с ним как огурчики. Дед посадил Геныча на стул, помог раздеться. - Ну, Гена, спасибо за компанию. Славно мы с тобой попарились. Полина, я, с твоего позволения, пойду домой, чайком побалуюсь. И Терентий удалился, отказавшись от ужина, предложенного Полиной. Полина была очень благодарна Терентию. Она накормила Геныча, напоила чаем, заваренным с малиной, застелила ему постель чистым бельем. - Спасибо, мамка. Сегодня гигиеной заниматься не будем, потому как я чистый, только смени, пожалуйста, повязку. Полина порадовалась: Гена с ней заговорил и как будто «отмяк». - Хорошо-хорошо, сынок! Ложись спать, а я буду готовиться к урокам. Недолго уж осталось, в отпуск пора. Перед сном Полина заглянула в горницу. Там было тихо, Гена, казалось, крепко спит. Но он не спал, а постоянно думал об одном и том же: - Тело теперь чистое. А душа? Мысленно повторял: - Господи, спаси, сохрани и помилуй! Прости меня, Господи! Прости меня, Господи! Прости меня, Господи! В понедельник Полина встала пораньше, стремясь сделать как можно больше неотложных дел по дому. Перед уходом на работу подошла к спящему сыну, погладила его по голове, а он неожиданно поцеловал ее руку. Полина ласково проговорила: - Вставай, сынок, завтракать, все на столе. Гена едва заметно кивнул. После ухода матери Гена сел на кровати, нащупал брюки, из петель вытянул ремень и захлестнул его за спинку кровати. Затем взял палку, подошел к окну, осторожно пошарив руками за цветочным горшком, нащупал пузырек с чернилами и вернулся к столу. Он сбросил скатерть на пол, открыл пузырек и, обмакнув палец в чернила, написал на клеенке большими буквами: «ПРОСТИ, МАМКА!» Неожиданно резкая боль пронзила грудь. Пузырек выпал из ослабевших рук, заливая чернилами половик. С трудом превозмогая боль, Гена дошел до кровати, встал на колени и, взяв конец ремня в руки, в последний раз прошептал: «Прости меня, Господи!» Дед Терентий открыл дверь и выпустил на улицу Тишку большого и Тишку маленького. Кот направился к дому Селифановых, но вскоре вернулся и уселся на ступеньках у ног Терентия. Тот ласково взъерошил ему шерстку. - Ну что, старичок! Посидим немного, а потом вместе Гену навестим. Терентий вошел в горницу и увидел лежащего на полу Гену с зажатым в руке концом ремня, залитый чернилами половик, испачканную клеенку на столе. Он бросился к Гене, заглянул в лицо, взял за руку и ужаснулся. Терентий не привык долго размышлять. Он с трудом поднял Гену, положил на кровать, снял ремень со спинки кровати, быстро убрал клеенку со стола, свернул ее рулоном, завинтил крышку на пузырьке с чернилами и все это вынес из горницы в сарай. Затем сбегал за доктором, который констатировал смерть от инфаркта. - Проклятая война! Не выдержало сердце фронтовика. А какой был парень! Очень жаль его. К Полине пришли Майя Алексеевна, учителя. Как могли, утешали Полину и сделали все, чтоб проводить в последний путь воина. Поздно вечером пришла из Нового села двоюродная сестра Полины Елизавета, прислужница тамошней церкви, которая читала над усопшим молитвы. Полина сидела тут же и безутешно плакала. Хоронили Гену учителя, ученики, соседи, жители Головного поселка. Пришли проститься и секретарь парткома, и председатель фабкома. Прощальное слово предоставили Василию. - Сегодня мы хороним первого жителя Крутова, ушедшего от нас в годы войны, замечательного товарища, активного комсомольца и просто хорошего человека, соседа Седифанова Геннадия Петровича, который жил и воевал с чистым сердцем, с ничем не запятнанной дутой. Он очень любил жизнь, природу: лес, речку, цветы. Сегодня жители поселка принесли к его могиле огромное количество цветов, отдавая ему дань уважения. Дорогой Геннадий Петрович! Спи спокойно. Памятьо тебе навсегда сохранится в наших сердцах. Полина шла домой, с кладбища в окружении своих соседей: Натальи, Дарьи, Варвары, деда Терентия, ребятишек Ямщиковых, Глебовых, дяди Гоши, Василия... Дядя Гоша и Василий шли последними. - Василий, почему ты на могиле сказал, что это первая смерть за годы войны. А другие свежие могилы? - Две могилы умерших приезжих девочек-блокадниц из Ленинграда, в двух похоронены два партизана, умерших в госпитале. - Откуда взялись блокадницы? - В конце декабря привезли пятерых девочек и одну девушку из нашего поселка с улицы 9 Октября Розу Семухину, которая немного поправилась и стала работать в нашем детсаду, трех девочек отправили в детдом. Страшно было на них смотреть: кости, обтянутые больной кожей, волосы клочьями выпадали, когда их наши женщины мыли в бане, а лохмотья, что были на них, сожгли. Изможденных, изголодавшихся трех девочек врачи в госпитале выходили, а двух спасти не удалось. Вот и лежат они на нашем кладбище. - Да, на ста двадцати пяти граммах хлеба в день прожить почти три года и выжить при этом - просто чудо. Значение снятия блокады Ленинграда оценить невозможно. - Да, невозможно подсчитать, сколько солдатушек полегло на фронтах войны, сколько народу замучено в лагерях, сколько погибло от непосильной работы в Германии, в оккупации. Так, разговаривая, они подошли к дому Селифановых, где их ждал поминальный обед. Всего месяц не дожил Геныч до радостного известия. Маня Зинина пришла к Фене вечером, когда та собиралась на работу в детсад. Она показала Фене конверт со словами: - Фена, письмо Селифановым из Красноармейска. Я одна идти к ним не решаюсь. Вдруг в письме опять неприятное известие. Пойдем вместе. - Пойдем, только скорее: мне на работу пора. Бедная Полина Сергеевна, не успела оправиться от горя, и вот опять... Полина глядела на конверт, страшась его распечатать. Наконец, решившись, вынула из конверта листок, пробежала его глазами. - Все хорошо, девочки, спасибо вам. Идите по своим делам. - А что пишут? - Оля жива. Письмо было от Кирсановых из Красноармейска. Они сообщали, что Ольга жива, вместе с их сыном Романом сражались в партизанском отряде в Белоруссии, участвовали в «рельсовой войне», то есть пускали под откос вражеские эшелоны. Роман ранен, но уже поправляется. Когда раненого Романа сажали в вертолет, Ольга дала ему бумажку с адресом и просила сообщить ее родителям, что жива и надеется на встречу. Полина прочла письмо несколько раз, вытирая радостные слезы. Елизавета вошла в горницу, увидела плачущую Полину с письмом в руке, подошла к ней, взяла из рук листок, быстро прочла. - Весть-то какая! Оленька жива, а ты плачешь. Прекрати, пожалуйста, тебе вредно волноваться. Лиза после смерти Гены в Новое село не возвратилась. Полина тяжело переживала смерть сына, а надо было готовить «приданое» будущему ребенку. Вечером пришла Майя Алексеевна с узлом в руках. - Как ваше самочувствие, Полина Сергеевна? - Спасибо, ничего. - Вы уж держитесь! Мы с завхозом в фабричной бухгалтерии выписали вам лоскут миткаля - пригодится новорожденному. Надо только отбелить его в слабом растворе хлорки, хорошенько прополоскать, высушить и прогладить. Может, помощников прислать? - Спасибо вам, Майя Алексеевна, за хлопоты. Со мною живет сестра, она поможет, да и соседи помогут. Лоскут оказался весьма кстати. Полина сшила из него простынки, пеленки, распашонки, чепчики. Крючком связала из белых ниток кружева и пришивала их к чепчикам и простынкам. Приближался сороковой день после смерти Гены. Накануне Полина с Натальей, Ванюхой и Ленюхой Ямщиковыми ходили па кладбище, привели в порядок могилу, подготовили место для установки памятника, который обещал изготовить Василий Глебов с помощью строителей. Вот только фотокарточки Гены подходящей не нашлось. В детстве и юности Гена фотографировался то на лошади, то на рыбалке, а позже и вообще не фотографировался. По пути домой Наталья, взяв Полину под ручку, сказала: - Сергеевна, смотри, не угоди сегодня в больницу, дождись сорокового дня. Гляжу я: живот у тебя опустился. - Наташа, я сама чувствую, что вот-вот рожу. Хотелось бы по православным обычаям обметить сороковой день. В полночь Полина, не разбудив Лизу, накинула на себя куртку и направилась к больнице. Как всегда, она старалась не доставлять никому хлопот и по возможности обходиться без помощи. К счастью, в эту ночь дежурил врач гинеколог и опытная акушерка Антонина Алексеевна. Врач осмотрела Полину. - Ну, милочка, сейчас мы с тобой рожать будем: ребеночек уже на белый свет просится. Шустрый! Полина крепилась, не кричала, лишь глубоко дышала. Наконец, она услышала плач ребенка и голос Антонины Алексеевны: - Молодец, Полина Сергеевна! Какую славную деваху родила! Первую ночь в больнице Полина спала хорошо. Утром в палату вошла акушерка. - Приготовьтесь, мамаши! Сейчас принесу ваших малышей на кормление. Роженица с соседней кровати спросила Полину, как она думает назвать дочку. - Полина Сергеевна, вот я свою хочу назвать Светланой. - А я еще, Тоня, не решила. - Как вы думаете, Светлана Альбертовна — хорошо звучит? Вошла акушерка. - Селифанова, получайте свою красавицу: беленькую да румяненькую. Прикладывая ребенка к груди, Полина думала: - Да, действительно, беленькая и румяненькая - в Селифановых. На смену одному пришла другая. Вот уж истинно: «Бог взял, Бог дал». В субботний сентябрьский день Полину с дочкой выписывали из больницы. Полина волновалась: как в поселке встретят ее неожиданное материнство. Но каково же было ее удивление, когда она увидела массу встречающих ее у двери родильного людей. Здесь были все: Ямщиковы, Дарья, Василий, Варвара и, конечно, дед Терентий, тетя Шура, Маманя с Папаней, директор школы с учителями, ученики, которых она учила, председатель фабкома. Дед Терентий взял на руки малышку. - Смотри, Любанька, как тебя встречают! Сколько цветов принесли, внученька, мой маленький цветочек. Полина думала, что ослышалась, когда дед назвал девочку Любанькой. Но дед по дороге домой еще не раз произнес: «внученька Любанька». Во дворе дома Полину ждал еще сюрприз. Стояли два больших стола, накрытые скатертями, на которых было множество разнообразных закусок. Осень - благодатная пора, и жители улиц Рабочая и Зеленая принесли кто что мог, чтоб коллективно отметить День урожая и заодно по русскому обычаю «обмыть ножки» новому жителю поселка Октябрьский. Но это было еще не все. Множество довоенных игрушек, купленных и самодельных, подарили дочке Полины, а ребята Ямщиковы отремонтировали свою старую детскую кроватку, покрыли бесцветным лаком, и она блестела, как новая. Председатель фабкома вручил Полине одеяла, теплые вещи. Наконец, дед Терентий торжественно вручил Полине свидетельство о рождении дочери со словами: - Есть много прекрасных русских имен, например, Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья. Вера и надежда были в сердце у каждого из нас, пока враг не был изгнан из нашей земли, а любовь спасет мир. Так что, Полина, нарекли мы коллективно твою дочку и мою названную внучку Любовью, Любанькой, ты уж прими это и не обижайся. Давайте нальем и выпьем соку, друзья, за нового гражданина Любовь Федоровну Селифанову. Пусть она, подобно всем дарам природы, впитывающим земные соки, наливается жизненной силой. Полина растрогалась и со счастливыми слезами на глазах обняла деда Терентия. Обладая даром не теряться ни при каких обстоятельствах, он и на этот раз нашел правильное решение и вывел ситуацию из тупика. В воскресенье Полина и Лиза с утра решили сходить на кладбище на могилу Гены, дед Терентий остался присмотреть за Любанькой. Женщины шли скорым шагом и через десять минут уже были на кладбище. Еще издали Полина увидела памятник на могиле сына, а рядом — женскую фигуру. - Лиза, посмотри, кто это там возле Гениной могилы? - Понятия не имею. А, это Верка Леонтьева. Она приходила на сороковой день и хотела видеть тебя. - Интересно. Зачем? Верка плакала у могилы и говорила: - Прости, Геныч! Обидела я тебя. Полина подняла Верку с могилы. - И чем же ты, Вера, моего Гену обидела? - А помните, как я от вас ушла, толком не попрощавшись? - Какая же в этом обида? - Он на гармони играл, хотел спеть, а я сбежала, дурочка, его расстроила. - Бог с тобой, Вера, не бери в голову. - Тетя Полина, а я замуж вышла за Сергея-старшину, еду с ним в Ленинград на Лиговку. Он настоял, чтоб мы расписались, чтоб в случае, не дай Бог, конечно, его гибели на фронте, мне бы полагалось пособие как вдове фронтовика. Верка снова заплакала, Полина прижала ее к себе. - Бедная-бедная, добрая душа. Сергея-то хоть любишь? - Не знаю. Он добрый, хороший. - Хорошая ты была бы Гене жена, а мне невестка. Слышишь, Гена, мы к тебе пришли. Любим, не забудем тебя, сынок! Елизавета прочитала молитву. Вскоре они были уже дома. Дед дремал, сидя на стуле у кровати, а Любанька, мирно посапывая, спала. На следующий день Полина приступила к работе в школе, а присматривать за Любой и хозяйничать в доме осталась Елизавета. Фена с Машей Зининой и одноклассниками уехали в Дзержинск за солью. Неподалеку от станции возле старой железнодорожной ветки каким- то образом оказалась бесхозная соляная глыба, и брать соль можно было в любое время. У Фены расхудились последние «торгсинки» - белые парусиновые туфли с синей клеенчатой окантовкой, и ей страшно хотелось обменять на рынке соль на туфли. Она старалась как можно больше набрать соли в мешок, но поднять его с земли не смогла. - Юра, помоги мне взвалить на плечи мешок. Юра с трудом приподнял мешок, положил на плечи Фене. Та согнулась под тяжестью, но, как говорится, «своя ноша не тянет». Фена, наклонясь, произнесла: - Вот уж поистине «соль земли», так и тянет к земле-матушке, которая ее и породила. Василий встретил дочь у дома, взял у нее мешок с солью. - Легко желание, да трудно выполнение. И, поднимаясь по ступенькам, пропел: «Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет». Но Фене ее заветную мечту не удалось осуществить. В субботу вечером они с Машей Зининой уехали в город, чтоб с утра идти на рынок. Ночевали они у деда Фимы и бабушки Агрофены. Ефим Осипович обрадовался приезду внучки и ее подруги. - Молодцы, что приехали. Теперь мне не скучно коротать время. Моя половина вся в делах: то в женсовете, то в госпитале, то деньги собирает на постройку самолета, то вдовам помогает. А я — «домашний хозяин». Сейчас я вас, девчушки, угощу дарами природы: вареньицем, яблочками, сливами, терновничком маринованным. Фена и Маша обошли дом, посидели на скамеечке, затем прошли по ухоженному саду со сливовыми и вишневыми деревьями и яблонями. Маша позавидовала Фене. - Хороший у тебя дед, Фена, в доме и возле дома навел порядок. Он и вправду «домашний хозяин». А у меня, кроме мамы, никого нет. - Дед не только «домашний хозяин», он прекрасный закройщик и портной, шьет всем, кто попросит. Еще до революции он работал в швейной мастерской у Бенаха и Юнкелевича, а бабушка - горничной у конезаводчика Брюхова. Жили в достатке, да и сейчас не бедствуют, нам помогают. Рано утром дед разбудил девчонок. Захватив соль, они втроем направились на рынок. Дед Фима хвастался: - Мы тебе, внучка, такие туфельки отхватим! Положись на меня. Маша быстро обменяла свою соль на голубой в белый горошек платочек, походила немного по рынку и стала ждать у входа Фену с дедом. От нечего делать решила еще раз полюбоваться на платочек. Но опустив руку в плетеную сумку, ничего там не обнаружила. Маша еще раз осмотрела сумку — платочка не было. Чуть не плача, Маша оглянулась по сторонам и увидела Костю Чеснокова: он лечился в госпитале в Крутове. - Что такая хмурая, Маша? - У меня пропал платок из сумки. - Какой? Какого цвета? - Синий, в белый горошек. - Стой тут и никуда не уходи. Поняла? Вскоре Костя вернулся и протянул Маше платок. - Этот? Не растяпляй рот, растяпа! Ведь по рынку ходишь. Маша, ты меня спросить о чем-то хочешь? Знаю-знаю, что скажешь. Понимаю, что нехорошо. Но еще много хорошего услышишь о пацанах с улицы Калинина, обещаю. А пока никому ни слова! Ефим Осипович скрупулезно осматривал каждую пару обуви. Наконец, нашли то, что хотели: черные туфельки, с бантиком, на среднем каблучке. Не туфли, а картинка. В воскресенье в клубе были танцы под духовой оркестр. Собралось много молодежи из Крутова и военнослужащих из воинской части, расквартированной в поселке. Маша танцевала с сержантом. Плясунью Фену наперебой приглашали и свои парни, и военнослужащие. В новых туфельках Фена чувствовала себя Золушкой из сказки, по волшебству попавшей на бал. Домой шли шумной ватагой, смеялись, пели. Неожиданно пошел сильный дождь, изрядно намочивший дорогу. Как ни старалась Фена обходить лужи, ноги все равно промочила. Сняв туфли, Фена прошла в кухню. Выпив молока с пшенной лепешкой, взяла свои новые туфли, чтоб просушить и убрать, и обнаружила, что картонная подошва отвалилась, а верх разбух, словно отвратительная лягушка. Вообще-то Фена плакала очень редко, но тут она заревела в голос, разбудив родителей и даже Колю. Все сочувствовали горю Фены, и никто даже не пытался подшучивать над ней, а также утешать, И только Василий заметил: - Уж на что опытный дед Фима, и того провели рыночные пройдохи: так умело покрасили картон, что его легко принять за кожу. Не плачь, дочка, купим новые. В Крутово ждали окончания войны. Государственная граница Советского Союза была восстановлена на всем ее протяжении. Началось освобождение народов Европы от немецко-фашистских войск: Польши, Югославии, Венгрии, Чехословакии, Австрии. Дед Терентий неожиданно получил письмо от Федора Полетаева. Он писал, что живет в городе Урюпинске на улице Мичурина один, жена и дочь в эвакуации, и где теперь, он не знает, соседи тоже. Спрашивал про Полину, Ивана, Варвару. Дед долго думал, что ответить Федору и отвечать ли вообще. Решил написать, что Полина родила дочку Любовь Федоровну, работает в школе, Ольга жива, Гена умер, от Петра никаких вестей. - Надо человеку посочувствовать. Задумает приехать — милости просим, а нет - на нет и суда нет. Найдется казаку и у нас местечко. Полина жила жизнью школы. Майя Алексеевна увлеклась сама и увлекла всех учащихся и учителей, а также родителей подготовкой вечера, посвященного жизни и творчеству Александра Сергеевича Пушкина. Учащиеся готовили театрализованные сценки по произведениям поэта: сцена в корчме на литовской границе из «Бориса Годунова», «Цыганы», «Евгений Онегин», «Барышня-крестьянка», «Сказка о рыбаке и рыбке»... Полина помогала подбирать костюмы, шить новые. Вечерами пропадала в школе, а в выходные дни приходили дети на примерку, родители за выкройками, Увлеченная работой, мало помогала Елизавете по хозяйству, но о своей Любаньке постоянно думала и находила время ею заняться. Часто, иногда без всякого основания, носила дочку на прием к врачам: беспокоилась, здорова ли. Наконец, доктор Дахнович сказал ей: - Полина Сергеевна, нет необходимости так часто посещать больницу, дочка ваша здорова, развивается нормально. Ее осмотрели и детский врач, и хирург, и окулист. - А невропатолог? - Во-первых, зачем невропатолог? Во-вторых, в нашей больнице невропатолога нет, да и рано еще малышку показывать невропатологу. Полина как будто согласилась, а сама постоянно наблюдала за Любанькой, начитавшись медицинской литературы. Не найдя признаков отклонений, на время успокаивалась. Любанька реагировала на звуки, музыку, угукала, когда с ней разговаривали. Что так беспокоило Полину, она никому не говорила. В один из выходных Елизавета ходила в село Новое в церковь. Полина готовила обед, купала Любаньку, кормила ее. Вернувшись из Нового, Елизавета обрадовала Полину: в село пришло известие от родителей: все складывается хорошо, благодаря верующим надеются на встречу. Налаживалась жизнь и у Натальи Ямщиковой. Иван-Ванюха продолжил строительство дома, начатое отцом. Моховы Татьяна и Дуся, которые работали на кирпичном заводе, прозванном односельчанами «Кирюха», выписали кирпича, а Василий его подвез к дому. Ленюха и Борюха вместе с друзьями старались вовсю, помогая делать фундамент, пилить по размеру доски. Ванюха говорил: - Пока дом не построю - не женюсь! Наталья делала вид, что Иван, старший, жив, не хотела, как она думала, расстраивать детей, а дети тоже делали вид, что ждут отца. Но все, кроме младшего Борюхи, знали, что муж и отец не вернется никогда. После урока литературы Майя Алексеевна подошла к Фене. - Глебова, после уроков зайди ко мне в кабинет: есть разговор. Фена терялась в догадках: зачем ее вызывает директор? После урока иностранного языка она направилась в кабинет директора. - Заходи, Фена, садись. Я получила письмо из учительского института, который открывается с первого января, с просьбой рекомендовать студентов на учебу из числа учащихся десятых классов, которые хорошо учатся и имеют склонность к работе с детьми. В стране и области не хватает учительских кадров, поэтому студенты вместо положенных двух лет будут обучаться полтора года. - Майя Алексеевна, на какие факультеты объявлен набор? - На физмат и исторический. - А какие экзамены надо сдавать на историко-филологический? - Сочинение и историю Отечества. Так ты, Фена, согласна поступать в институт? - Согласна. Я давно уже решила стать учителем, особенно, когда поработала в детском саду. - Отлично. Значит, пишу рекомендации тебе и Игумновой Лидии. - А если мы провалимся на экзамене? - Вернетесь снова в школу заканчивать десятилетку. Экзамены Фена сдала успешно. Учеба в институте ей давалась легко. Преподаватели были отличные. Фену избрали секретарем комсомольской организации факультета, и забот прибавилось. Вместе с профоргом Сашей Гореликом помогали налаживать жизнь в общежитии, которое разместили в вестибюле института и бывшей гардеробной. В общежитии и кабинетах было очень холодно, на занятиях сидели в пальто, но студенты не жаловались и учились охотно. Осенью были организованы студенческие отряды для уборки урожая в колхозах, а во время учебы готовились к работе на периферии: заучивали наизусть исторические и политические термины, изучали историю областного центра - древнего города Владимира, основы российской государственности. Фена, общительная, доброжелательная, приобрела в институте новых друзей и подруг. Крепкая дружба связала ее с фронтовиками Ритой Бычковой, Славой Анатольевым, и особенно с Игорем Дудаевым. Игорь предложил ознакомить своих друзей с историей города. В воскресенье они побывали в Успенском и Дмитриевском соборах, украшенных уникальной каменной резьбой, Золотых воротах, осмотрели здание бывшего губернатора, места пребывания писателя Герцена, Кремль, Палаты, дом Столетовых... А в понедельник Игоря вызвал секретарь партбюро Афанасий Костров. - Что же это получается, коммунист Дудаев! По церквям ходишь и комсомольцев за собой водишь. - Афанасий Евсеевич, мы же не молиться ходили, а историю города изучать. Белокаменное зодчество Дмитриевского собора, фрески Андрея Рублева в Успенском соборе - разве это плохо? Это же наше русское культурное наследие, настоящее искусство. Игорь волновался больше, чем когда-либо, заикался, размахивал руками. - Расходился! Твою точку зрения я понял. А откуда ты все-таки так много знаешь о городе? - Случайно наткнулся на записи покойного отца: он интересовался историческим прошлым губернии. Я увлекся историей и решил продолжить работу отца. Поэтому я и решил стать историком. - Надеюсь, не к Богу обращался за советом? - Ну что вы? Я коммунист. В партию на фронте вступил. А как вы узнали о наших походах по городу? - Это отдельный разговор. А ваша идея изучать прошлое мне лично нравится. Малую родину надо знать и любить. Друзья вечерами частенько задерживались в аудиториях, библиотеке, готовились к семинарам, зачетам, экзаменам. Времени свободного совсем не было, даже в Крутово Фена только изредка ходила, в основном, на танцы в клуб. В институт часто приходил студент энерго-механического техникума Рэм Князев со своим другом Женей Шварцем, приглашали ее и Лиду Игумнову провести вместе вечер, на танцы в техникум. Фена долго терпела ухаживания Шварца, а Лида — Рэма. Когда Женя заводил разговор о любви, природе, читал стихи, Фене стоило трудов сдержать свое раздражение. - Время впустую идет. Надо конспектировать труды Гегеля, Фейербаха, Маркса, Энгельса, читать зарубежную литературу... Все мысли Фены были об учебе. Наконец, она положила конец совместным прогулкам: упросила дежурных по общежитию сказать друзьям-энергетикам: - Фены нет и не будет в обозримом будущем — занята. Видимо, в сердце Фены еще «не постучалась весна». День выдался теплый, солнечный. Елизавета с помощью Борюхи Ямщикова копала грядки в огороде. Полина, накормив Любаньку, готовила обед. Любанька проснулась, тихонько попискивала, Полина из кухни покрикивала. - Сейчас, доченька, начищу картошечки, сварю тебе кашки, накормлю и поиграем в «сороку-белобоку», в «ладушки»... Любанька, прислушиваясь к голосу матери, постепенно успокаивалась. Малышка не привыкла быть одна. С ней постоянно кто-то Находился. Разговаривал, играл. Ванюхе нравилось подбрасывать Любаньку, а она повизгивала от радости. Ученики Полины водили ее за ручки по полу, Колька играл с ней «машинки». Она слышала стрекот швейной машинки, разговор Полины с Елизаветой. А дед Терентий позволял своей ненаглядной Любанькс дергать его за волосы, за бороду, за уши, играл с ней в «козу рогатую», шутливо бодая растопыренными пальцами смеющуюся девочку. Полина вымыла руки, подошла к кроватке. Дочка уже стояла, держась за край кроватки, и пыталась самостоятельно передвигаться, смешно перебирая ножками. - Ах, ты моя умница. Пойдем умоемся. Полина услышала гудок, подумала, к чему бы это, и выглянула в окно. По улице мчались мальчишки, девчонки, кричали, на скамейках сидели взрослые, что-то оживленно обсуждая, через овраг бежали соседи в Головной поселок. Полина взяла дочку на руки и вышла на крыльцо. Тетя Шура радостно закричала: - Полина Сергеевна! Победа!!! Война кончилась. Включайте радио. Мы все идем в Головной поселок к клубу. Послышалась музыка, это у клуба играл духовой оркестр. В конце улицы кто-то колотил по железному листу, и этот звон был слышен по всему поселку Октябрьский. Наталья Ямщикова крикнула Елизавету, своих сыновей, и вместе с Глебовыми они поспешили в Головной поселок. К клубу стекалось почти все население поселка, люди обнимались, целовались, смеялись, плакали. На танцевальной площадке вальсировали пары, у входа в сквер на асфальте плясали «русского», «цыганочку», пели частушки. В центр поселка пришли из госпиталя раненые, фронтовики из воинской части. Накануне выписавшийся из госпиталя Крайнов забрался на скамейку и закричал: - Послушайте, люди добрые! Слово фронтовика - женюсь завтра на Лидочке Елиной и останусь с вами, в Крутово. Кто со мной — становись! Он обнял зардевшуюся Лиду, поцеловал, и следом за ними кто в шутку, а кто и всерьез, выстроились парами. Мальчишки тоже вскочили на скамейки и на всю улицу закричали: - Ура!!! Победа!!! Фашистам каюк. А Володя Шляпкин на аккордеоне заиграл «свадебный марш» Мендельсона. Победе радовались все. Но радость у многих была со слезами на глазах, это были одинокие женщины или с детьми, которые вспомнили своих не вернувшихся мужей, сыновей, братьев. Стоя с детьми у входа в клуб, многодетная мать Сергеева причитала: - Не вернутся никогда наши соколики. И где их могилки, не узнаем никогда. Обняв ее за плечи, соседка по общежитию сказала: - Не плачь, Таисия. Кто-то ведь должен был защищать нас. Знаешь, сколько «похоронок» разнесла Маша Зинина? Более двухсот. И это еще не все. Надо жить и говорить спасибо и живым, и мертвым за то, что изгнали фашистов и что мы дожили до Победы. Фена часто ночевала на улице Зеленой у бабушки. Лежа на диване в маленькой комнатке, читала запоем зарубежную литературу. Никто не мешал ее занятиям: ни Колька, ни многочисленные друзья и подруги из Крутово и из общежития института. С рынка вернулась бабушка, возбужденная, радостная. - Сидите, ничего не слышите и не знаете, хоть бы радио включили. Один на машинке строчит, другая книжки читает. - Да говори толком, чего опять учить начинаешь? - Победа! Война кончилась, Германия капитулировала. - Вот это новость! Груша, иди сюда, я тебя поцелую. Победа! Вовка остался жив. Слава тебе, Господи! Пишет, что воюет так, как я его учил: «Или грудь в крестах, или голова в кустах». Герой, весь в орденах. Фена от радости прыгала, целовала то бабушку, то дедушку. - Сейчас же еду в Крутово! Дед, ты со мной? Бабушка, наверняка, побежит в город. - Я дома сидеть не буду в такой день. Поеду к Дарье, Василию, да и Полину наедине со своими мыслями оставлять нельзя. Фена, собирайся! Подходя к поселку, Фена следом Фимой услышали мелодию песни «Широка страна моя родная». Они, не сговариваясь, ускорили шаг и направились к клубу, откуда раздавалось пение. Солист Михайлов заливался соловьем: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат...» Гали Богачева своим чудесным голосом пела: «С берез неслышен, невесом слетает желтый лист...». К Фене и деду подошла Маша Зинина, поздоровалась и радостно сообщила: - Хорошо, что ты приехала. Сегодня танцы под оркестр. Я зайду за тобой. - Конечно, в такой день мы с тобой попляшем, Манечка. Фена радовалась празднику, чувствовала себя свободно,- как будто кто- то отпустил крепко натянутую струну. Появилось радостно-тревожное чувство ожидания чего-то неизведанного. Она вертелась перед зеркалом, примеряя то платье, то юбку с блузкой. Наконец, она выбрала розовое удлиненное платье с оборками, которое ей сшила к Новому году Полина Сергеевна. На танцы народ валил валом, кто просто поглядеть, кто от души повеселиться. Фена не пропускала ни одного танца: краковяк, падэспань, коробочку, вальс, танго, фокстрот... Она порхала, как бабочка, в своем воздушном розовом платье. Василий Сущенко, трубач из военного оркестра, в перерывах, когда играл аккордеон, баян, или звучала радиола, спускался со сцены в зал, брал за руку Фену и кружил ее по залу в вихре вальса, то удаляя ее от себя на вытянутой руке, то прижимая к себе, то кружа ее влево, потом вправо. Никогда еще Фена не испытывала такого наслаждения от танца, ей казалось, что она летит, парит в воздухе, подчиняясь каждому движению партнера. Василий подошел к Шляпкину, что-то ему сказал, и полились волшебные звуки штраусовского вальса «Сказки венского леса», а вслед за ним «Вальс-бостон». Фена с Василием танцевали упоенно, не замечая никого вокруг, как будто в зале были они одни и для них одних играла музыка. Вальс-бостон танцевали всего две пары, им аплодировали и на сцене, и в зале. Оркестранты на сцене завороженно следили, как танцует их товарищ. - Васька дает! Недаром все утро сапоги драил. И как это у него ловко получается? - Ничего удивительного. Он в Киеве два года занимался в кружке бальных танцев. - А девушка-то: загляденье! Какая пара, как гусь и гагара. - Нет. Как сокол и лебедушка. Действительно, как только Михеев заиграл «лезгинку», Фена, танцевавшая раньше «цыганочку», «русского», под одобрительные хлопки зрителей плавно пошла-пошла лебедушкой по залу, взмахивая руками, словно крыльями. Маша накинула на плечи Фене свой голубой в белый горошек платочек, и поплыло розово-голубое сияние по залу. Грузин Жора Магкаев не выдержал и закружил возле Фены. Откуда у русской девочки взялось умение танцевать красивый танец горцев? Но в этот праздничный вечер все удавалось Фене. Кто-то восхищенно крикнул: «Браво!» После прощального вальса зал опустел. - Эй, октябрьские, кто с нами, сюда! Девчата и ребята ходили вместе и в кино, и на танцы, и на концерты, и на прогулки по поселку, до станции и обратно. Но если какая-нибудь пара уйдет вперед или отстанет, им не мешали, считая потенциальными женихом и невестой. Таков был неписаный закон. - Фена, ты с нами? Фена не ответила, ее за локоть придержал Василий. С песнями и шутками октябрьские расходились по домам. Василий заговорил первым. - Ну что, партнерша, давай знакомиться. Как вас называть? - Фена. - Если Фена, то я — Кеша. - Если точно, то меня зовут Агрофена. - Тогда я Иннокентий. Фена растерялась, чего с ней не было раньше. - Меня зовут Агрофена, но все меня называют Феной. - А я - Василий. Все называют меня Васей. Оба рассмеялись. Так началось их знакомство. Ватага молодежи прошла мимо дома Глебовых. Отец вышел встретить Фену, но ее среди ребят не было. Постоял, послушал, вернулся в дом. Вскоре он услышал голоса, снова вышел на крыльцо. - Покажитесь, молодые люди. Кто с тобою, Груша? Василий ответил сам: - Это я — Василий. - Я тоже Василий. Знаешь что, Василий, по заворотням с Грушей не ходите, а в дом, пожалуйста. Дочь не обижать! - Да я и не собираюсь обижать, как раз наоборот, готов защищать. За приглашение спасибо, но в дом войти не могу. Спешу на службу. В другой раз обязательно зайду. Так закончился праздничный день — День Великой Победы. Василий ни о чем не мог думать, Фена занимала все его мысли. Он хотел все время быть с нею вместе. Но что-то постоянно мешало. Если Василия отпустят в увольнение — Фена в институте, если Фена дома — Василий в части. Вася страшно боялся потерять Фену, у него было предчувствие, что не быть им вместе. Это его постоянно мучило, он из веселого паренька превратился в мрачного мужчину. Петр, его друг, спрашивал: - Как у вас дела с Феной? - А дел-то никаких нет. Мне кажется, что она меня не любит. - А ты ее любишь? - Люблю, готов хоть сейчас жениться. Она такая красивая, умная, добрая. И родители хорошие. Я бы остался здесь навсегда. - Я тоже останусь в Крутово. Мы с Люсей хотим пожениться. Оставайся и ты, друзья все-таки. Василий оживлялся, когда Фена была рядом: шутил, смеялся, становился разговорчивым, находчивым, красноречивым, Фена любовалась им: внешне хорош, умен, воспитан... Объяснение произошло во время прогулки на Кручу — так крутовцы называли крутой берег реки. |
|
|
19.04.2024
10:19
| Приветствую Вас Гость | RSS |
 |