Главная » 2021 » Сентябрь » 25 » Повесть ВЫБОР. Часть 2
09:15
Повесть ВЫБОР. Часть 2

ВЫБОР

ЧАСТЬ 2

Осень 1941 года и начало зимы 1941 — 1942 года жители поселка Октябрьский переживали легче, чем жители Головного поселка. Почти ни у кого из них не было своего хозяйства. Многие, в основном ткачихи, ходили по соседним деревням и меняли вещи на картошку. Но скоро и в деревнях колхозники перестали давать продукты в обмен на одежду и обувь, хотя во многих крестьянских семьях этих вещей не хватало. Группами и поодиночке жители Крутова отправлялись в Селивановский район: там еще можно было в обмен на вещи получить ведро картошки или баночку пшена.
Не миновала общая беда и Полину Селифанову, и Варвару Фролову, и Дарью Глебову.
Варвара всплакнула, собирая вещи. Она подержала в руках шапку мужа и положила ее обратно на полку в сенях. Суеверно подумала:
- Не отдам шапку - вернется живым.
Поездка оказалась удачной. В крайней избе хозяйка встретила их приветливо. Когда узнала, что они предлагают, пригласила к столу, угостила горячей, только что сваренной картошкой «в мундире», сбегала за соседкой, детям которой нужны были одежда и обувь. У Дарьи и Полины как раз оказались старые детские вещи, из которых их дети: Геныч, Оля, Фена, Колька - давно выросли.
Женщинам повезло, что проводница помогла каждой подняться по ступенькам вагона, даже не спросив билета. Они предложили расплатиться картошкой, та сначала отказывалась, но потом несколько картофелин все- таки взяла.
Дед Терентий не отходил от окна, ждал возвращения женщин.
- Что-то они задерживаются. Пора бы уж приехать. Или поезд опоздал?
Он свернул очередную «козью ножку» и закурил. Вышел на крыльцо, но сейчас же вернулся в дом: дул пронизывающий северный ветер. Женщины со станции шли медленно, неся картошку через плечо наперевес. Полина отставала, подруги, уйдя вперед, часто останавливались, поджидая ее. Наконец, дед Терентий увидел приближающихся женщин.
- Слава Богу! Живы, а я все глаза проглядел.
Варвара поднялась на крыльцо. Полина, не открывая дверь, присела на ступеньку своего крыльца. Варвара крикнула Полине:
- Что ты уселась на ветру? Иди скорей в дом. Совсем раскисла. Дед, а ты чего так взволновался?
- Вы же рано утром уехали. А Татьяну Зубову вызвали в госпиталь и сообщили, что ее дочь, которая ездила обменивать свое пальто на картошку, попала под поезд.
- Как под поезд?
- Она вскочила на подножку, когда поезд уже тронулся, мешок с картошкой был на плечах, она не удержалась, нога соскользнула с подножки и попала между подножкой и платформой. Ну, ногу и оторвало.
- Вот горе. Красавица, молодая. Как ей все пережить? Сколько же ей лет?
- Говорят, двадцать.
- Мало Татьяне забот, так еще и это. Она, бедная, в инвалидном доме на двух работах: прачка и уборщица, чтоб дочку прокормить и одеть.
Варвара сварила картошку, поела с молоком и отправилась к Полине сообщить печальную новость. Полина разделась и сразу легла отдохнуть. Работу в ткацком цехе и физические нагрузки она переносила с трудом. Не хотелось даже думать о том, что завтра в пять утра снова на работу.
- Лежишь, подружка, и ничего не знаешь.
Услышав новость, Полина встала с кровати. Она хорошо знала красавицу Нину Зубову, которая слыла модницей и приходила к Полине, чтоб та сняла с нее мерки и скроила платье, кофточку, юбку, но шила сама.
- Жаль, очень жаль Нину. Никому такого не пожелаешь. А вчера в цехе упала в обморок Лена Зацепилова. У нее двое детей и мать больная, муж на фронте. Нет ни огорода, ни живности. Постоянно сдает кровь, чтобы получить больше хлеба. Хотя в день сдачи крови положен хороший обед, но потом, сама знаешь, с таким питанием кровь не восстановишь.
- Вчера в фабкоме совещались, что делать с Ольгой Дубовой, которая была задержана в проходной с краденым миткалем. Она плакала, просила простить и взять ее на поруки, а в суд не передавать.
- Пожалели, наверное?
- Что ты! Так ее чистили, стыдили, привели в пример Блинову, у которой шестеро детей, и все пошли работать, кроме двоих самых маленьких. Альке двенадцать только исполнилось, а он уже в колхозе на лошади возчиком работает. Приводили в пример доноров.
- У Дубовых ведь, кажется, все работают, детей нет. Что же заставило ее миткаль воровать?
- Миткаль на рынке на наряды меняла. Посидит теперь в тюрьме, поработает на победу. Ни один за нее не вступился. Что посеешь, то пожнешь.
Варвара торопилась домой, чтобы хоть немного отдохнуть перед двенадцатичасовой сменой, но пообещала зайти на следующий день решить вопрос, что делать с коровами, сено надо будет заготавливать, а они вдвоем с дедом да с Полиной на двух коров кормов не заготовят. Придется держать одну корову на двоих: одну продать или пустить под нож в обмен на сено у Хромовых или Корчиных... Да и ухаживать за скотом будет легче. И еще подумала:
- Надо бы в госпиталь ехать, постирать белье раненым. Позову Полину, заработаем по куску мыла.
С этими мыслями Варвара вернулась домой.
Дед Терентий, по прозвищу Ни-ше-ре, курил цигарку, пуская дым в открытую форточку. Хотя сноха Варвара охотно разрешала деду курить дома, чтобы «мужским духом» пахло, но дед не изменял своей давней привычке: старался больше курить в сенях или, как сейчас, в форточку. Покойная жена вообще была против курения и называла табак «гадкой отравой», а чтобы дымить дома, так ни-ни.
Вдруг дед увидел, что по узкой снежной тропке бежит дочь почтальонки Зинаиды Машка, зажав в руке какую-то бумажку.
Дед Терентий поперхнулся, обжег руку, закашлялся, подумал: не несет ли Машка недобрую весть? Быстро-быстро засеменил к двери, успокаивая себя. Обычно «похоронку» Зинаида приносит сама, поддержит несчастную словом, а иногда и делом - дает понюхать нашатырь из пузырька, который всегда носит с собой, или попить воды.
Но Машка подошла к соседнему дому, стучала, дергала за металлическое кольцо, которое было приспособлено вместо ручки. Никто не отвечал.
Дед Терентий вышел на крыльцо и окликнул Машку:
- Что ты шум на всю улицу поднимаешь? Нет Полины, на работе она. А какое у тебя к ней дело?
- Кто? — почти беззвучно спросила она. - Петр, Гена, Ольга?
Варвара подбежала к Полине, помогла ей подняться.
- Да успокойся ты. Это не похоронка. Едет кто-то. Встречать надо.
Машка протянула телеграмму Полине, заставила расписаться в получении и с криком «до свидания» помчалась на почту.
Дед Терентий, Варвара и Полина вошли в дом и, не раздеваясь, сели за стол читать телеграмму.
Полина плакала, предчувствуя недоброе. Варвара ее утешала.
Дед Терентий ударил ребром ладони по столу и произнес:
- Хватит ныть. Дело надо делать. Во-первых, надо идти к Георгию Александровичу, просить лошадь, чтобы ехать ночью на станцию. Я сам к нему схожу, а вы приготовьте теплые вещи, понадобятся, не май месяц...
Полина сидела за столом, смотрела на телеграмму, но к ней не притрагивалась. Варвара сидела рядом молча и, наконец, не выдержала.
- Что ты сидишь, Полина, словно каменная? Радоваться надо, что человек жив. Рядом будет близкий человек, поговорить, посоветоваться можно. Вот ты дома все в порядок привела, вон цветов сколько на окошке. А кто это видит, кого это радует? А у тебя в жизни одно и то же: фабрика, госпиталь, корова, сено да ожидание писем.
- Радуюсь я, Варвара, радуюсь. Но радость какая-то грустная, не по себе мне. Что то с моими родненькими ?!
- Знаешь что?! Бог не дал мне детей. От мужа ни одной весточки. Где он, что с ним?! Одна отрада - дед дома: и поможет, и посочувствует. Знаешь, лягу спать и в подушку плачу. А дед тоже не спит, курит в форточку, а я запах цигарки вдыхаю и придумываю, что мужик дома. Я иногда мужнины рубашки или шапку к сердцу прижму и разговариваю, как с живым. Завидую я тебе, Полина! По мне хоть какой бы, только вернулся.
Варвара заплакала, запричитала. Полина уткнулась ей в плечо и тоже заревела.
Дед Терентий пришел к Георгию Александровичу, когда тот пил чай, настоянный на сушеной малине.
- Проходи, Терентий, гостем будешь. Что-то случилось? Просто так ты ко мне не заходишь.
- Случилось! Только не со мной, а с соседкой Полиной Селифановой.
- Опять с Полиной! Что за напасть!
- А что? Ты что-то знаешь?
- Нет, ничего не знаю. Сегодня она попала в снежную яму. Еле вылезла с божьей помощью. А еще что с ней приключилось?
- Телеграмму из госпиталя получила. Встречать надо то ли Петра, то ли детей - Геныч и Ольга тоже на фронте.
- Хорошего мало, раз комиссуют из армии, наверное, тяжелое ранение.
- Страшно подумать! Не дай бог - ампутация ноги, или руки, или того хуже - ранение в голову и потеря памяти. Эх-хе-хе, грехи наши тяжкие! Ехать надо на станцию за бедолагой. Поезд будет на станции в 23-25. Выручай, братец, начальник конного двора.
- Да какой я начальник. Осталось две кобылы: Волга еще ничего, а вот Ночка - грех один. Конечно, выручу, что и говорить! Приходите к 10 часам вечера к продовольственному магазину, я подъеду. Хорошо, что дорогу утром расчистили рабочие фабрики, а то после снегопада ни проехать, ни пройти. Еще теплую одежонку обязательно захватите.
- Спасибо, начальничек, все исполним.
- Терентий, может, чашечку чайку выпьешь, составишь компанию. Моя половина ушла к невестке навестить внуков. Надо помочь Елене, сынок с первых дней войны на фронте.
- Весточки-то от него получаете?
- Слава богу! Андрей - повар, командует полевой кухней. Редко, правда, но пишет пока. Храни его Господь!
- Бывай, начальничек!
Терентий поспешил к Селифановым.
Дядя Гоша вошел в конюшню, щелкнул выключателем. Лампочка моргнула, и тусклый свет осветил конюшню. Стойла стояли пустые, только одна кобылица Волга нетерпеливо переступала ногами и пофыркивала. Дядя Гоша подошел к Волге и вывел ее из стойла.
- Ну что, старушка, мы с тобой послужим, как служат сейчас наши бодрые лошадки Смелый, Орлик, Шустрый вместе с солдатушками.
Он запряг Волгу, положил в сани сена, затем теплый тулуп, подошел к лошади, погладил ее, вынул из кармана крошечный кусочек пожелтелого сахара и дал Волге. Лошадь скосила свои миндалевидные глаза с уже поредевшими ресницами и благодарно покачала головой.
Дядя Гоша усмехнулся:
- Светка-проказница, снова заплела тебе косички, любит она тебя, Волгуша, чистит, угощает пропахшим керосином сахаром, лежавшим рядом с керосиновой лампой в бабушкиной кладовой. Киваешь головой: спасибо, значит, Светкина наука.
Дядя Гоша разговаривал с лошадью, она слушала, шевеля ушами. Он открыл ворота конюшни, сел в сани, натянул вожжи.
- Н-но! Волгуша, поехали!
Февраль. Погода неустойчивая. Еще два дня назад шел липкий, мокрый снег. Сегодня подморозило. Небо было ясное, мерцали звезды. Северо-восточный ветер гудел в проводах.
Полина, Варвара и дед Терентий стояли у забора сквера в центре поселка и ждали дядю Гошу. Полина нервно постукивала большущими валенками и то и дело поправляла большой толстый платок, который она взяла с собой «на всякий случай».
Дед Терентий ворчал, ему хотелось курить.
- Ждать да догонять - хуже нет. Что-то Георгий задерживается?! Уже одиннадцатый час.
Тут дед увидел приближающуюся Волгу и сидящего в санях дядю Гошу.
- Наконец-то! Ты что, Георгий, так ведь к поезду опоздать можно.
- Раньше поезд не придет, а опоздать может. Ведь какое время!
- Ну, с Богом! Дай Бог, чтобы все нормально обернулось!
Когда сани с Полиной и дядей Гошей отъехали, Варвара сердито сказала:
- Что ты, дед? Все «дай Бог» да «с Богом». Ведь ты не веруешь и Полину осуждаешь, что она перед иконами на коленях стоит. Бог-то Бог, да будь сам не плох.
- Что-то ты разговорилась больно, Варвара, еще накличешь беду.
- И то правда. Пойдем-ка, дед, домой, будем ждать вестей.
До прихода поезда оставалось сорок минут.
Дядя Гоша привязал Волгу к металлическому столбу, положил ей на спину старое Светкино пальтецо и вместе с Полиной пошли к станции, надеясь там найти защиту от ветра, который, как назло, становился все сильнее.
В зале ожидания светили пыльные электрические лампочки, стояла натопленная печь. Можно было разглядеть надписи на стенах и на сиденьях, сделанные оставленными без присмотра ребятишками.
Были надписи и о войне: «Бей фашистов!» «Фашисты, вон отсюдова!»
Вошел дежурный по станции.
- Никак санитарный встречаете? Не вы первые, не вы последние. Вот на днях доставили девушку-связистку без обеих ног. Так что тут было! Мать без сознания упала. Повезли обеих в местный госпиталь.
Полина слушала молча, и сердце ее больно сжималось. Ее охватило недоброе предчувствие.
Поезд пришел с небольшим опозданием, остановился почти напротив станции. Дверь одного из вагонов открылась.
- Эй! Есть кто из Селифановых?
- Есть, есть!
Полина с дядей Гошей подбежали к вагону.
- Селифанов! Выходим! Кто-нибудь, возьмите документы.
По ступенькам спускался Геннадий, поддерживаемый медсестрой. Полина не спускала глаз с высокой стройной фигуры.
- Сынок!!
Она подбежала к сыну, прижалась к нему.
- Слава Богу! Жив! Ноги, руки целы?
Но Геннадий стоял молча и не двигался.
- Что мы стоим? Пойдем к лошади и поедем домой, дядя Гоша, помнишь его, отвезет нас.
Дядя Гоша наблюдал встречу матери с сыном и, когда качнулся от ветра уличный фонарь, увидел белую повязку под шапкой и какой-то неестественный, словно застывший профиль Гены. Ранение в голову! Ничего хорошего не жди. Он сглотнул подступивший к горлу ком, взял Геннадия под руку, повел к саням. Гена ступал неуверенно, и Полина подхватила его с другой стороны. И тут только ее осенила страшная догадка.
Дядя Гоша усадил Гену в сани, прикрыл ноги тулупом.
- Н-но, Волгуша, поехали!
Полина примостилась рядом с сыном, прижалась к нему, не в силах сдержать слез. Гена нашел ее руку и погладил своей жилистой, как у отца, рукой. Полина заплакала пуще, заговорила быстро-быстро, словно произнося заклинание:
- Ничего, сыночек, все образуется. Сейчас приедем домой, отдохнешь и дело пойдет на поправку. Дома и стены помогают. Глядишь, и отец с Ольгой вернутся.
Слезы ручьем текли по лицу Полины. Она смахивала их тыльной стороной ладони. Гена тяжело вздохнул, прижал голову матери к своей груди.
- Не плачь, мамка!..
Было уже заполночь, когда они подъехали к дому. Дед Терентий помог Гене слезть с саней, подхватил его за талию и повел к дому. Полина открыла дверь и пошла вперед по ступенькам, включила свет. Дед вел Гену, а он ступал осторожно, вытянув вперед руки. Деду стало не по себе.
- Да он ничего не видит!
Полина помогла сыну раздеться, усадила его в кухне за стол, вынула из печи чугунок с нехитрой похлебкой, поставила перед Геной тарелку, а рядом — небольшой кусочек хлеба. Гена провел рукой по столу.
- Машка, в сенях мой вещмешок, там хлеб и тушенка. Пусть дед принесет. А ты подай мне тазик с водой - вымыть руки.
Увидев свет в окнах Селифановых, Варвара поспешила к соседям. В дверях она столкнулась с дедом.
- Слышь, Варвара, а Геныч-то слепой!
Варвара постояла у двери, раздумывая, как ей себя лучше повести. Открыла дверь и бодрым голосом, как будто ничего не случилось, произнесла:
- Здравствуй те, хозяева! Да у вас гость. Здравствуй, сосед! С прибытием домой.
Она подошла к Гене, обняла за плечи. И тут она увидела черную повязку, которая закрывала левый глаз и полосой шла от уха через всю голову. Дед принес вещмешок. Полина вынула хлеб, нарезала ломтями и придвинула кусок к руке сына. Он ел нехотя, медленно проводил по столу рукой, нащупывая хлеб, откусывал кусочки и задумчиво жевал, забывая про суп. - Мамк, а мамк. Я спать хочу. Странно было слышать такие слова от взрослого мужчины, и у Полины забилось сердце: такие слова в детстве говорил ее трехлетний малыш ежедневно перед сном. Тогда Полина брала его на руки, укладывала в кроватку, пела песенки и рассказывала сказки.
- Мамк, а мамк! Хочу спать, - повторил Гена.
Полина подошла к Генычу, обняла его.
- Слышу, слышу, сынок! Вставай, я помогу. Пойдем в горницу, постель готова.
Геныч уткнулся лицом в мягкую грудь матери и впервые заплакал. Полина тоже заплакала. Так они, обнявшись, он сидя, а она стоя, плакали вместе, и их души понемногу оттаивали от свалившегося на них горя.
Варвара быстро собралась и закрыла тихонько за собой дверь, оставив мать и сына наедине с переживаниями.
- Пойдем, сынок, баиньки!
Полина произнесла давно забытые слова, и Геныч вновь всхлипнул. Они прошли в горницу, где была приготовлена постель. Мягкая перина и две большие перьевые подушки, запах цветов, стоящих на подоконнике, заставили, наконец, Геныча поверить, что он дома.
Полина, как в те далекие годы, сидела на краю кровати, осторожно гладила сына по голове и тихонько напевала:
Спят медведи и слоны, дяди спят и тети...
Завтра солнышко взойдет, все кругом проснется,
Молодой, золотой Новый день начнется.
Геныч заснул, на лице его обозначилась еле различимая улыбка, а Полина тоже задремала в ногах у сына. Каким же будет этот новый день?
Полина проснулась рано, было неудобно спать в ногах у сына. Побаливала поясница. Геныч спал крепко, намаявшись в дороге.
Повязав голову платком, взяв подойник, ведерко с теплой водой, чтоб обмыть Зорькино вымя, Полина вышла во двор. Было еще темно, но уже можно было разглядеть низко опустившиеся облака. Подул холодный ветер и застрял в ветвях деревьев. Полина постояла минутку, подумала.
- Пойдет снег, завьюжит, снова придется расчищать дорогу до станции и возле дома.
Полина вошла в коровник. Зорька скосила глаза, пожевала губами, нетерпеливо переступая копытами: ждала, когда Полина даст ей, как всегда, пойло...
Корова была породистая, давала много молока. Полина, захватив полный подойник парного молока, осторожно стала подходить к двери со двора. За редкой изгородью между домами Фроловых и Селифановых она увидела Варвару, шедшую доить свою корову. Полина окликнула ее.
- Варя, надо поговорить.
- Само собой. Как спалось сегодня?
- Что спрашивать? Ума не приложу, что станет с Геной, когда мы с тобой уйдем на работу, он как малое дитя, одного не оставишь.
- Поговорю с дедом. Небось, не оставит сердечного. Делать ему особо нечего, а обед я приготовлю.
Полина вошла в дом. На кухне процедила молоко, разлила его по кринкам: для мамани Моховой, для Натальи с детьми, для Гены. Налив кружку еще теплого молока, она медленно, небольшими глотками стала пить. Гена, услышав возню на кухне, позвал:
- Мамка, а мамк, подойди ко мне!
Полина вошла в горницу, подошла к кровати сына. Он что-то прошептал на ухо матери. Та все поняла.
- Не волнуйся, сынок! Все хорошо. Сейчас мы встанем, все дела сделаем, умоемся и завтракать будем...
Гена сидел за столом, ел пшенную лепешку, запивая парным молоком.
Полина готовила сразу и обед, и ужин. Смена закончится только в девять вечера. Неожиданно для себя она вспомнила про документы, которые ей передала с поезда. Медсестра, взяла их с полки и стала внимательно читать. Там были инструкции, как ухаживать за незрячим глазом, глазницей, когда и к какому врачу обращаться за консультацией, какие документы нужны для оформления инвалидности... И это было только начало.
Дед Терентий пришел к Селифановым, когда Полина уже выходила излома.
- Слышь, Полина, ты не беспокойся, все будет нормально.
- Тебе, дед, может, тяжело будет. Так я найму сиделку.
- Да ты что удумала?! Он же мне как внук. Найдем мы с ним о чем поговорить. И с мужскими делами справимся. Иди-иди, не то опоздаешь.
Дед открыл дверь, окликнул:
- Как дела, внучок?! Сейчас мы с тобой проведем экскурсию по дому. Познакомишься с ним вновь.
- Это как?
- Сейчас поймешь. Поднимайся, внучок! Держись за мою руку и не бойся. Сначала мы пойдем по всему дому и сеням. А уж после будешь учиться ходить с палочкой.
Он дал подержать Генычу палочку, которой раньше пользовался сын Иван, когда ходил в лес по грибы, потом дал в руки небольшое ведерко, помог ему нагнуться и поставить его под кровать возле ножки. Это действие они с Генычем проделали несколько раз.
- Поначалу будешь сам брать ведерко при нужде. Понял? Привыкнешь, научу самому выходить в сени.

Дед Терентий повел Геныча по дому. Он заставлял Геныча ощупывать руками кровать, стены, дверь, ведущую из горницы в кухню, печку, которая отапливала одновременно горницу и спальню, подводил к кухонному столу, сажал на стул и давал отдохнуть. У Геныча кружилась голова, но он не жаловался. Снова и снова повторяли они путь от горницы до кухни.
- Запоминай, Гена! Теперь твои глаза — руки и уши. Обязательно будешь самостоятельно ходить по дому и обслуживать себя. Хотя, конечно, это произойдет не сразу, но ты должен постараться. Терпение и труд все перетрут. Ну, отдохнул немного? Голова не кружится?
- Нет.
- Тогда снова повторим. Сам видишь, что раз от разу все лучше получается. Ты же раньше все это видел, тебе легче вспомнить расположение комнат, кухни, террасы, крыльца. И, главное, не бойся, двигайся смелее. Все у тебя получится. Изучим путь от кровати к столу, окнам, а там и выход на улицу. Не дрейфь, внучок!
Война войной. А молодость брала свое. Геныч сидел у раскрытого окна и слушал улицу. На скамейках возле стола собралась молодежь. Играли на гитаре, балалайке, мандолине, пели песни из кинофильмов «Дети капитана Гранта», «Семеро смелых». Запевалой, как всегда, была Глебова Фена. Ее звонкий чистый голосок выводил: «Лейся, песня, на просторе, не грусти, не плачь, жена. Штурмовать далеко море посылает нас страна».
Геныч взял палку и пошел на улицу. Он уже неплохо ориентировался в доме и возле него. Стуча впереди себя палочкой, выходил на улицу. Он научился «слушать улицу», по голосам узнавал своих соседей и многих жителей Рабочей улицы.
На крылечке соседнего дома сидел дед Терентий и покуривал. Увидев Геныча, дед отворил калитку и пошел к дому Селифановых. Он сел на несколько ступенек ниже Геныча и предложил ему затянуться цигаркой.
Фена с подружками уже отплясывали «Семеновну», пели шутливые частушки, сочиненные Олегом:
Навела порядок Шура
На Рабочей улице:
Тихо лают все собаки,
Не кудахчут курицы.
- Слышь, как Фена заливается! Вся в мать певунья, плясунья, но, к счастью, не «сарафанное радио», смышленая, общественница, учится хорошо.
Геныч слушал, как поют девчата, играют ребята, о чем рассуждает дед.
- Фена, дед, похожа на тетю Дарью?
- Нет! Ничего похожего. Говорят, она вылитая бабка Агрофена. Замечательно сложена, что талия, что ножки, что ручки, русая коса до талии.
Они долго молчали. Геныч старался представить в своем воображении Фену.
- Слышь, дедок! Каким я тебе кажусь? У меня, конечно, нет зеркала, да и не нужно оно слепому. Левая щека в рубцах, глаз закрыт кружком, который на лямочках держится, а лямочка идет от уха до уха через голову. Квазимодо — как сказала бы Ольга, а может, и хуже.
- Конечно, далеко не красавец. Но мужская стать в тебе есть, высокий рост, красивые волосы, красивая шея. Мускулы немного ослабли, но это можно исправить с помощью упражнений. Посоветуемся с доктором - и начнем заниматься. А что лицо? Правая сторона вполне «приличная. Да, правду говорят: «С лица не воду пить, и с корявым можно жить».
- С корявым — одно дело, а с угрюмым страшным слепцом - другое. Видно, придется одному весь век куковать. Обидно! Никому не пожелал бы такой участи. Разве это жизнь! Мне же не восемнадцать лет, а я не знаю, что такое любовь, что такое близость с женщиной.
- Что это ты так разговорился? Обрисовал себя черными красками. Вот ты говоришь — не любил. А учительница по химии и биологии?
- Витька натрепал. Да в Ариадну все мальчишки в классе были влюблены.
Это детская влюбленность, а не настоящая любовь. Из-за этого увлечения учительницей и ее биологией я даже в сельхозакадемию поступать собирался. А теперь в домашней академии учусь ходить по дому, играть на гармонике, сдерживать свои эмоции и желания.
- Успокойся, у тебя есть, главное, мужское начало.
- Мужское начало!!! Кому оно нужно? Сижу у дома, так ни одна даже немолодая женщина не остановится, не присядет, не поговорит. «Привет, Гена», «Здорово, Геныч!» И спешат мимо. Брезгуют мной, а я все терпи. На что мне такая жизнь, если я никому не нужен? Единственное утешение — наши с тобой беседы.
- Не горюй, сынок! Возьми себя в руки. Все образуется, вот увидишь.
- Увидишь?!
- Верь деду. Я сказал, значит точка.
За разговором они не заметили, как опустели скамейки и прекратилась музыка. Девчата и ребята с песнями и плясками под гармонь направились на трехкилометровую прогулку в Головной поселок по «торцовке» - дороге от поселка до станции, выложенной деревянными чурбаками.
Смеркалось. Вечернюю тишину иногда нарушал лай собак да звон цепи на колодезном ведре. Так они и сидели: дед и внучок.
- Идут наши «мамочки», Гена.
Уставшие после вечерней смены, Полина и Варвара неторопливо шли к дому, изредка переговариваясь. Варвара первая увидела деда и Геныча.
- Сидят наши мужички, ждут нас.
- Что же ты, Геныч, сидишь в темноте? На улице так тепло, солнце светит,- сказал дед Терентий и тут же выругался про себя:
- Вот черт попутал, сказанул тоже.
И нарочито бодрым голосом произнес:
- Не желаешь погреться на солнышке? Оно, милый, своими лучами обласкает.
Он приносил табачку-самосаду, проводя языком по обрывку газетной бумаги, скручивал цигарку, зажигал ее, глубоко затягивался и давал цигарку Генычу. Табак был крепок. Геныч начинал кашлять. Откашлявшись, докуривал самокрутку до половины и снова отдавал деду. Покуривая, они не спеша беседовали.
- Слышь, сынок. Я тебя не спрашивал раньше, как это самое с тобой случилось. А все-таки, поделился бы со мною, все станет легче.
Гена помрачнел. Шрам на его лице побледнел. Голубые незрячие глаза увлажнились. Он долго молчал. Зачем-то провел ладонью по лицу, потом по волосам, подергал на рубашке воротник, затем расстегнул его и сказал:
- Не хотелось бы вспоминать, дедок! Но этот бой мне по ночам снится. Да и днем избавиться от воспоминаний не могу. В памяти сохранились воспоминания о детских годах, учебе в школе, о начале войны. Не хочется обо всем пережитом говорить вслух. Это внутри меня.
Геныч помолчал, затем продолжил.
- По ночам снятся тяжелые бои. Чаще всего вижу раскаленную степь, слышу взрывы мин, снарядов, пулеметный, автоматный огонь, то дрожу от холода, то страдаю от жары и голода, мокну под дождем... Одним словом, одолевают ночные кошмары. Особенно часто снится последний бой, хотя я мало что помню. Орудия стреляют с обеих сторон, стоит страшный грохот! Вызывает нас командир наблюдательного пункта и говорит:
- Выручайте, ребятки! Тут такое дело: разведка донесла, что немцы готовят новое наступление танков и пехоты. А у меня связь прервана. Связист пополз восстанавливать связь, но в него попала шальная пуля, так и остался лежать, и инструмент при нем.
Он взял бинокль, посмотрел несколько минут и дал посмотреть Сереге.
- Посмотрите! Может быть, он еще жив.
Геныч сделал паузу, затем продолжил:
- Накануне моего несчастья в степи мы оборудовали наблюдательный пункт на месте саманной сторожки. Внизу саманной стены выбрали окно в длину стереотрубы, чтобы с другой стороны никто не мог наш НП обнаружить.
Все складывалось благополучно, я подключил телефон. «Ромашка» отозвалась. Сашка Чудин взял телефонную трубку. А мы, связисты, стали рыть окоп. В это время Сашка крикнул:
- Связи нет!
- Ну, бойцы, двигайте!
Мы с Егором и Виктором захватили пудовую катушку, тяжелые упаковки питания радиостанции и поползли на пузе по степи, волоча все это за собой. Степь раскалена до предела - настоящее адское пекло, каска на голове раскалилась, как утюг, гимнастерка стала мокрой от пота. Хочется пить, глоток воды — это только мечта. Разматываем катушку, кабель тянется через степь.
Я прополз триста метров, оказался у дороги. Мое чутье меня не обмануло: обрыв линии связи был именно здесь. Кабель был поврежден гусеницами прошедшего по дороге танка. Я стянул концы кабеля, соединил их с перехлестом. Готово, связь налажена, пушки могут стрелять по цели, Но еще нужно было перекопать дорогу, загнать кабель под землю, чтоб его опять не зацепила проходящая техника. Едва я закончил работу, как в небе появились вражеские самолеты. Они летели прямо на меня. Уже на их крыльях можно было различить свастику. Я сорвался с дороги, дальше, дальше в сторону. Но спрятаться было негде - плоская степь не могла укрыть меня. Я уткнулся носом в пахучую полынь. Надо мной надсадно ревели моторы самолетов, наконец, раздался свист. Это сброшена авиабомба... Сколько я лежал на земле — не знаю. Только вдруг услышал голос санитара:
- Селифанов! А Селифанов! Повезло тебе - руки, ноги целы. Месяц прокантуешься, может два, а там и на фронт.
Геныч замолчал. Молчал и дед Терентий. Он встал, подошел к коробочке, где у него хранились готовые «козьи ножки», взял одну, чиркнул зажигалкой, глубоко затянулся, закашлялся. Дал Генычу затянуться разок и, пуская дым, произнес:
- Вот оно как обернулось! Не фронт, а глубокий тыл... Но ничего, сынок, прорвемся. Отпей-ка водички. Выйдем на крылечко, подышим свежим воздухом. Что тут сидеть да киснуть?
Они уселись на ступеньках крыльца.
- Сынок, посиди. Я сейчас. Где-то у Петра была летняя кепочка, которую он надевал в сенокос. Надо голову прикрыть. Мне солнышко уж и вред стало приносить, а вот тебе полезно: ты бел, как плесень. Пусть тебя солнышко обогреет и смуглым сделает, будешь хорош, всем на загляденье.
Дед Терентий отыскал в сенях на вешалке белую кепочку, надел ее на голову и довольно улыбнулся.
- Погреем косточки, защитим головку.
- Дед, как ты считаешь: есть Бог?
- Ну, ты даешь! С чего это вдруг?
- Не вдруг. Я давно думаю: если он есть, тогда за что он меня наказывает? Что я плохого, грешного сделал? Фашистов бил, Родину защищал, утопающих детей в реке Крутой спас.
- Вопрос непростой. Сразу и не ответишь.
- А ты, дед, сам-то веришь, что Бог есть?
- Говорят, что есть. Даже многие ученые верили в Бога.
- А кто-нибудь его видел?
- Видеть его могли только избранные. А вот верю я или нет, скажу лишь одно. Надо жить честно, праведно, любить ближних и помогать страждущим. Бог должен быть в душе человеческой, а стоять перед иконами, молиться, соблюдать посты и церковные обряды — это еще не вера в Бога. Вера - это жить согласно Заповедям Христа. А то грешат да каются, а попы эти грехи легко отпускают. Не дело это. Поступать в жизни надо по совести. Есть у тебя совесть - плохое не сделаешь, а если нет совести — не жди и «божеских» поступков. Недаром говорят: «Поступай по-божески». Я вот прожил долгую жизнь. Встречался со многими людьми, да и сейчас часто бываю в госпитале, разговариваю с ранеными бойцами. На войне многие из них начинают верить в Бога, носят крестики, это помогает им выжить. С верой человек побеждает зло, недуг, легче переносит тяжелые испытания. К Богу надо идти с чистой совестью, с чистыми помыслами. Тогда он примет тебя и поможет. А за бесчестные дела придет расплата.
- Дед, а я-то за что расплачиваюсь? Ты мне так и не ответил.
- Всякое говорят: за грехи предков отсроченная кара господня настигает, а я лично думаю, что мы страдаем за грехи тех, кто затеял эту бойню. Как рассудить и как ответить на твой вопрос, сынок, я, правда, не знаю. Но, как говорится: «Бог терпел и нам велел».
- Да сколько же можно всем терпеть? Мне тоже?
- «Кесарю — кесарево». И еще скажу: «На бога надейся, а сам не плошай». Есть у меня одна задумка, Геныч. Тебя касается. Думаю - не плохая.
Долго сидели на ступеньках крыльца умудренный жизнью дед и лишенный юности солдат.
Дуся Мохова второй раз шла к колодцу за водой: Маманя затеяла большую стирку. В доме, кроме Мамани и Якова-Папани, было пять дочерей и два сына-двойняшки: Колька и Мишка, которых в поселке звали Моховы—Орешки. Правда, две дочери вышли замуж и уехали, а внуков Лору и Иришку оставили Мамане с Папаней.
Радушные родители сажали за стол и угощали всех друзей своих детей, которые в обеденное время забегали к ним. Поэтому не только дети, их приятели, но и вся Рабочая улица называла старших Моховых Маманя и Папаня.
- Дуся, ты не знаешь, кто приехал к Селифановым? Дед Терентий гармозу в черном футляре к ним пронес.
- Ну, мало ли зачем?
- Как зачем? На гармони играют, когда веселье.
С чего бы сейчас веселиться? Вчера почтальонша две похоронки вручила: погиб Женька Фирсов и Пашка Борисов.
- Дусь, узнай. Колодец-то напротив дома Селифановых.
- А ты, теть Шура, сама не можешь?
- Нет, мне надо бежать в фабком, там какое-то совместное совещание с уличкомами.
Дуся подошла к дому Глебовых, стукнула в окно.
- Дарья, выйди на часок.
- Что случилось-приключилось?
- Вот ты и узнай, зачем дед Терентий с гармонью к Селифановым пошел. Может, приехал кто?
Дарью не надо было упрашивать. Через минуту она бежала к дому Селифановых. Открыв дверь, прямо с порога затараторила:
- Здравствуйте, соседи!
- Сами странствуете! Какую такую новость мы еще не знаем? Докладай!
- Это я у вас хотела спросить, не приехал ли кто? Гармонь-то дед зачем принес?
- Дарья, ты не только сверхлюбопытная, но и сверхглазастая. Никто не приехал, это мы с Геной консерваторию открываем.
- Какую такую консерваторию?
- Такую: Гену учить игре на гармони. Вот научится — Фена и мы с тобой, Дарья, будем петь и плясать под гармошку. Поняла?
- Поняла, поняла. Придумали консерваторию. Тебе бы дед все смеяться надо мной.
- Все правда. Беги, сорока, неси новости на хвосте по всей улице.
- Прощевайте, пока, спешу.
Дарья прижала руки к груди, засмеялась и шутливо поклонилась, подражая клоуну.
- Бес-баба! — засмеялся дед Терентий.
Верный своему слову дед приступил к обучению Геныча. Сначала он постелил ему на колени мягкую ткань, поставил на нее гармонь, накинул на плечо ремень и показал, как надо пальцами нащупывать и нажимать «пуговки» гармони.
Геныч касался пальцами кнопочек и прислушивался к отдельным звукам, издаваемым гармонью.
Дед Терентий взял в руки гармонь, и зазвучала мелодия песни «Когда б имел златые горы...», затем спел под свой аккомпанемент несколько скабрезных частушек «с картинками», чтоб развеселить Геныча и поднять свое настроение.
- С гармонью и песней по жизни - не пропадешь. Ну что, будем учиться?
- Будем, будем, дед.
Долго еще доносились из дома Селифановых звуки гармони. Учитель и ученик увлеклись простой народной музыкой, с увлечением занимались в «консерватории»: один учил, другой учился. И не зря.
Геныч разучил мелодии «Шумел камыш, деревья гнулись», «Что стоишь, качаясь, горькая рябина», «Когда б имел златые горы». Особенно охотно он разучивал шуточную песню, подпевая:
Десять лет мужа нет,
А Марина родит сына.
Чудеса — чудеса! Славный мальчик родился.
А я сам, а я сам, я не верю чудесам.
Он, конечно, не мог знать, что эта шуточная песенка окажется пророческой.
Полина вошла в кухню, поставила на скамейку тяжелое ведро с колодезной водой, зачерпнула ковшом холодную воду и отпила несколько глотков.
Стоял май. День выдался теплым, ясным. Народ готовился к майским праздникам.
- Мамк,- услышала она голос сына, - тете Наташе похоронка пришла: дядю Ивана убили!
Полина вошла в горницу и села на стул.
- Как убили? Когда?
- Не знаю. Дед Терентий сказал.
Полина засобиралась. Взяла с полки две пустые бутылки, в одну налила молока, в другую - морсу (так в поселке называли воду, настоянную на ягодах и травах).
- Сынок! Я к Ямщиковым! - крикнула Полина на ходу.
Она спешила к Наталье через овраг, затем свернула к магазину, прошла мимо почты.
- Полина Сергеевна! Вы слышали?! Иван Ямщиков погиб на фронте - похоронка пришла.
- Знаю, знаю!
К глазам подступили слезы. Полина вспомнила, как до войны они дружили семьями: вместе ходили в лес за грибами, за ягодами, на берегу речки вместе отмечали праздники, расположившись на зеленой лужайке и разложив принесенную снедь, пили чай, варили уху. А Иван - среднего роста, с густыми черными волосами, балагур и весельчак - был душой компании, дети обожали его, так как он их развлекал, придумывал разные игры, скороговорки, загадки.
- А теперь? Ничего этого уже не будет. От Петра и Ольги вестей нет. А Гена?..- думала Полина.- А Иван?.. Как там Наталья? Что будет с ней и тремя детьми?
Полина заплакала, вынула носовой платок.
- Полина Сергеевна! К Ямщиковым, небось, идешь? Вот горе-то какое! - услышала она голос соседки Ямщиковых.
Полина готова была увидеть убитую горем Наталью и зареванных ребятишек. Но войдя в большую комнату, увидела Наталью, сидящую за столом со счастливым лицом и читающую какое-то письмо. Дети стояли рядом, и в их лицах тоже не было печали.
- Проходи, Полина! Послушай, что нам пишет Иван:
«Дорогая женушка, любимые мои детки Ленюха, Ванюха, Борюха! Шлю вам фронтовой привет. Мы гоним фрицев с нашей земли. Бывает очень жарко. Меня наградили медалью. Я о вас все время думаю и люблю. Детки мои, слушайте маму, берегите ее, помогайте во всем. Ванюха и Борюха, слушайтесь своего старшего брата. Приеду с фронта, построим большой дом в Октябрьском, будем жить рядом с Селифановыми.
Целую вас всех, люблю.
Ваш муж и отец Иван».
- А папа даст поиграть медалью? - спросил Борюха.
- Тебе бы только играть да по заборам лазить. Вон на штанах опять дыра.
Полина машинально взяла со стола письмо и посмотрела на почтовый штемпель,
- Наташа, когда похоронка пришла?
- Ах, похоронка. Борюха, дай тете Полине похоронку.
Полина сравнила даты и похолодела. Письмо написано раньше, но где-то блуждало, пока не было доставлено адресату. Значит, Иван все-таки погиб.
- Ленюха, убери подальше похоронку, а придет с фронта отец, вместе почитаете и порадуетесь, что произошла ошибка.
К Полине подошел Борюха, залез на колени, внимательно посмотрел ей в глаза:
- Тетя Полина, а почему ты плачешь?
- Нет. Борюха, я радуюсь.
- Что папа жив, да? Вот придет он домой, а я его пилотку надену и медаль прикручу, Берегись, Гитлер!
Полина погладила по голове Борюху, поцеловала в румяную щечку и заторопилась домой.
- Ну, прощай, Аника-воин! Возьми на окошке бутылочку с молоком, угощайся на здоровье, а я пошла. Наташа, не буду отрывать тебя от дел. Как говорится, прощевай пока.
Наталья проводила ее до двери.
- Вот видишь, Полина, все и обошлось. И ты тоже надейся, вот увидишь, Петр обязательно тебе напишет.
Она закрыла дверь за Полиной и пошла на кухню продолжать прерванную чтением фронтового письма стирку белья.
Полина возвращалась медленно по тропинке и уже не сдерживала слез, оплакивая судьбу Натальи и ее малолетних сыновей, свою собственную судьбу и горькую долю миллионов русских женщин, взваливших на свои хрупкие плечи непосильные тяготы военного времени.
Варвара приготовила обед и ужин, затем поспешила к дяде Ивану Бадаеву. Сорока-белобока Дарья Петровна доложила, что тот занемог. У него в хлеву мычит недоенная корова.
Дядя Иван лежал на кровати и надрывно кашлял.
- Что случилось, дядя Иван?
- Задыхаюсь я, Варя, воздуха не хватает, да и сил тоже. Позвала бы Полину, дюже нужна.
- Она к смене готовится. Скоро нам на фабрику идти.
- Пусть Терентий посмотрит за Генычем, а она ко мне зайдет.
Варвара поправила одеяло, налила в кружку свежей воды, поставила рядом с-кроватью на табуретку.
- Дядя Иван, я мигом к Полине.
Варвара побежала к Селифановым. Дверь была полуоткрыта, в дверях стоял Геныч.
- Мать дома?
- Мамка, к тебе тетя Варя.
- Жду, жду, но еще рановато на фабрику. Что-нибудь стряслось?
- Дяде Ивану неможется. Тебя зовет.
Встревоженная Полина устремилась к дому Бадаевых, с порога спросила:
- Как ты?
- Худо мне. На тот свет пора. Приснилось, что моя Дуся зовет к себе, я было пошел, да ступенька подо мной проломилась. Не к Добру это.
- Ну что ты, дядя Иван, миленький. Поживешь еще. Встретишь и Петра моего, глядишь, и Олю. В чем же срочная нужда?
- Разговор долгий, но если коротко: дом мой возьми себе: у тебя семья большая.
- Да какая семья? Где она? Ни от Петра, ни от Ольги нет вестей, а Гена, сам знаешь, один жить не сможет. Лучше Наталья Ямщикова с сыновьями в твоем доме поселится. За тобой приглядит, за коровой. Дома своего ей не видать, погиб Иван — в этом я уже не сомневаюсь.
- Говорят, что Иван жив: письмо прислал.
- Письмо-то раньше похоронки написано, я видела своими глазами оба почтовых штемпеля на письмах. После того письма от Ивана больше не было ни одного. А Наталья, бедная, все ждет, все надеется, что жив.
Ивану стало плохо. Полина подняла его повыше, положила под спину подушки, открыла окно. Дядя Иван отдышался.
- Пускай живет Наталья с ребятней. Позови секретаря поссовета, пусть с моих слов составит нужные документы, я подпишу. А Зорьку мою пусть хорошо кормят, она породистая, дает много молока, на всю семью хватит. Иван Хромов поможет вам с Натальей накосить сена для обеих коровушек: у него есть лодка, а на том берегу, на заливном лугу, травы сколько хочешь. Иван поможет: вместе с Натальиными детьми и накосит, и высушит, и вязанками перевезет на этот берег, и на сушила в сарай закинет.
- Спасибо тебе, дядя Иван. Мы с Варварой забежим к тебе после работы. Держись! Мне пора.
Когда по окончании смены Полина встретила в проходной Наталью, она сообщила ей:
- Наташа, завтра перед моей сменой часов в 11-12 зайди срочно ко мне: есть хорошие новости.
- Про Ивана?
- Да, про Ивана, только Бадаева.
На другой день вечером Наталья с детьми вошла в дом к Ивану Бадаеву. Она с трудом узнала дядю Ивана: он сильно исхудал, оброс. Борюха подошел к кровати и спросил:
- Дедушка, а почему у тебя такие длинные волосы и длинная борода, как у лешего, а ногти, как у ястреба?
- А я и есть леший, отшельник — одиночка. Теперь с вашей и Божьей помощью сделаюсь добрым мужичком-лесовичком.
Наталья нагрела воды, вместе с Ванюхой в газике помыли дяде Ивану голову, подровняли ножницами бороду, постригли ногти на руках и ногах, надели чистое белье. Ванюха взбил перину, застелил ее чистой простыней, уложил Ивана на высокие подушки.
- Дай-ка зеркало, Ванюша, полюбуюсь на себя на прощанье.
- С кем собрался прощаться, дядя Иван?
- Со всем миром, с белым светом. Лежу я с чистой головой, в чистой рубашке. Я готов к встрече с тобой, душечка Дуняша, моя единственная любовь, мое солнышко. Долго я без тебя прожил.
Дядя Иван перекрестился и, по-видимому, что-то хотел пропеть. Ленька едва мог разобрать слова: «... все по местам, последний парад наступает...» Тут дядя Иван стал задыхаться, грудь его тяжело поднималась. Слабым жестом он показал Леньке на кружку с водой, отпил несколько глотков и успокоился.
Через три дня вся улица хоронила Ивана Бадаева. И поминки собрали общие. А Василий Петров сказал:
- Всю свою жизнь Иван делал добро людям. И перед самой смертью подарил радость Наталье Ямщиковой и ее детям. День печальный! Но давайте будем хранить светлую память о нем и его добрых делах. Пусть земля ему будет пухом. Царство ему небесное!
Деду Терентию долго не спалось. Он выходил несколько раз на кухню, пил то молоко, то воду, поил молоком кота и котенка. Кот ходил за дедом по пятам. Наконец, дед решился:
- Решено и подписано. Кис-кис-кис, Тишка, иди сюда, попрощаемся, а завтра я тебя определю на новую квартиру.
Кот Тишка забрался к хозяину на колени, прикрыл свои хитрые глаза, замурлыкал. Котенок уснул на подстилке. Дед посидел-посидел, снял Тишку с колен и лег на кровать. Тишка лег на одеяло, легонько поцарапал его коготками, затих.
Утром дед помыл посуду, налил Тишке и котенку молока, подождал, пока Тишка насытится, позвал его, и кот побежал за дедом на улицу. Дед Терентий сел на ступеньки крыльца, взял Тишку на руки, посидев немного, направился к дому Селифановых.
Геныч тоже давно проснулся и лежал в постели,
- Все лежишь, лежебока! Давай, вставай! Принимай гостя.
Геныч поднялся, сел на кровати.
- Что-то не слышно никакого гостя.
- А вот и мы.
Он положил кота рядом с Генычем, взял его руку и погладил ею Тишку.
- Это Тишка - кот сибирский. Прошу любить и жаловать, будет тебе другом. Он послушный, ласковый, любитель понежиться в постели, спать с тобой будет.
- Ты мне отдаешь своего любимца? Не жалко?
- Жалко, конечно. Но у меня есть маленький котенок, я его тоже Тишкой кличу. Подрастет — можешь поменяться, если захочешь.
- Поживем — увидим. Может, кот и приживется у нас: по крайней мере, моя внешность его пугать не будет.
Тишка и в самом деле оказался ласковым котом, однако нельзя сказать, чтобы послушным. Он постоянно менял «квартиру», бегал то к Фроловым, то к Селифановым, то есть жил на два дома.
Дед Терентий знал, что делал. Теперь Геныч общался с Тишкой. Кот забирался к Генычу на колени, а Геныч, поглаживая его, с ним разговаривал вслух.
- Ты, Тишка, почаще спи со мною. Когда ты рядом, я не чувствую себя таким одиноким, мне так спокойно. У меня теперь забота появилась: чем бы вкусненьким тебя угостить. Попрошу Кольку Глебова — он наловит уклеек или ротанов.
Тишка привык к тому, что Геныч всегда дома, покормит и приласкает, потому, нагулявшись, шел к Селифановым.
Дед Терентий на этом не успокоился. Он попросил Варвару, чтобы та пригласила Полину.
- Разговор есть, но не для ушей Геныча.
После утренней смены Полина зашла к Фроловым.
- Терентий Осипович! Что за нужда такая? Говори, о чем нельзя слышать сыну?
- Знаешь, Полина, вижу я: Геныч из колеи выбивается, нервничает, жизнью недоволен. Как я понимаю из его слов, он недолюбил, недогулял и никому не нужен.
- За делами, хлопотами у меня времени не остается на беседы с ним. То дров надо запасти, то в деревню за картошкой ехать. Понятно, что он чувствует себя одиноко.
- Это так, но не совсем так. Я о другом. Ты не знаешь, с кем бы из девушек можно Геныча познакомить, хотя бы на время. Ты понимаешь, я о чем? Заплатили бы, что ли! Тоскует он по мужской части. Конечно, ему любовь нужна, но любовь не купишь, понятно?
- Я все понимаю, но это такое деликатное дело, не знаю, как и с чего начать. Разве что с Веркой Леонтьевой поговорить. Отец на фронте, а она в семье старшая, моложе ее еще четверо. Ходит к ней один старшина, приносит хлеба, мыла...
- Может, у них любовь?
- Какое там — ни кожи ни рожи...
- Как бы с Веркой поговорить? Ты, Полина, сможешь?
- Попробую, что же делать? Хорошо бы ее в снохи заполучить! Я б ее семью не оставила.
Разговор получился. А деликатное дело лучше бы не затевалось. В воскресенье вечером Верка пришла к Селифановым. Полина расстаралась, приготовила по тем временам отменный ужин, стол накрыла хорошей скатертью. Полина усадила Верку за стол рядом с Генычем, но так, чтоб та не могла видеть изуродованную половину его лица. Разговор не клеился. Геныч не знал, с чего начать. Верка заговорила первой:
- Гена, отец прислал письмо, пишет, что немцев гонят с нашей земли.
- Хорошие новости. Рад за вас.
- А что пишут Ольга и твой отец?
- От них нет никаких известий с первых дней войны. Не знаем, что и думать.
- Только бы в плен не попали. Эти звери церемониться не будут.
- Вера, да ты ешь, не стесняйся, И мне положи на тарелку.
Верка с удовольствием ела, запивая настоянным на мяте теплым чаем. Геныч же ничего не ел. Оба молчали.
- Вера, подай мне гармонь. Она на стуле у окна.
Вера дала ему в руки гармонь, помогла ее приладить. И полились веселые звуки «Коробочки», затем «Когда б имел златые горы». Вера не пела, а только слушала, отхлебывая потихоньку чай из чашки. Геныч заиграл свою любимую песню «А я сам» и даже тихонько запел.
Верке стало жарко, она сняла с плеч платок.
- Уф, жарко! Я даже вспотела.
Геныч спустил гармонь на пол возле стола. От Верки пахло женским духом. Геныч занервничал, повернулся к Верке лицом и протянул к ней руки. Он дотронулся до ее лица, как бы желая «познакомиться». Увидев близко его лицо и почувствовав на своем лице его нервные потные руки, Верка резко отодвинулась, встала и пошла к двери. Быстро вышла на кухню.
- Спасибо, тетя Полина! Мне пора домой, уже поздно. Мама, наверное, меня хватилась. До свидания.
- Вера, подожди, посиди еще немного. Что ты так торопишься?
Но Верка, покрыв голову платком, еще раз крикнув на ходу: «До свидания!» - стремглав выбежала из дома Селифановых.
По дороге она плакала, сама не зная почему: то ли от стыда, то ли от жалости, то ли от горя.
Полина вошла в горницу. Геныч уже сидел у окна, курил, руки его дрожали, лицо подергивалось.
- Сынок, ты не обидел Веру? Что ты ей сказал? Почему она так скоро убежала?
- Спроси ее.
Больше Полина от Геныча ничего добиться не могла.

1 2 3 4

Категория: Маргарита Малышева | Просмотров: 570 | Добавил: Николай | Теги: Владимир, повесть | Рейтинг: 0.0/0