Село Любец и его окрестности. Часть 9 - 20 Апреля 2022 - Блог

Главная » » Село Любец и его окрестности. Часть 9

22:19

Село Любец и его окрестности. Часть 9

Село Любец и его окрестности

Назад » » » Село Любец и его окрестности. Часть 8

Бедный, бедный Петр Петрович! Вот уж на кого все шишки попадали! Он радовался и был доволен только до обеденного часа этого незабываемого и торжественного дня открытия новой школы. А когда гости из города уехали, началось.
Сперва тяжелый разговор с тем, кто должен был стать его ближайшим помощником и заместителем. Педсовет прошел как будто удовлетворительно. Потом была затянувшаяся беседа с Павлом Павловичем. Старый учитель ему определенно понравился. Какой энтузиаст! Но не чересчур ли он увлечен, не в ущерб ли урокам? Попросил для музея специальное помещение. Пришлось отказать. Петр Петрович считал, что поступил правильно.
Вот какие мысли приходили ему в голову, когда он сидел в комнате перед дверью в кабинет директора совхоза, кто, в общем-то, занимал равную с ним самим должность. Он ждал и чувствовал себя крайне унизительно в роли просителя...
А в директорском кабинете уже час как шло совещание с заведующими отделениями, с главными специалистами. Вопрос был один — картошка. Благодаря дождям, когда было надо, и благодаря ясной погоде - тоже когда было надо, природа одарила поля всей Владимирской области таким обильным урожаем второго хлеба, о каком, как говорится, «даже старожилы не запомнят».
Все прочие совхозные дела — сдача молока и мяса, подготовка помещений к зиме, заготовка кормов ни зиму и прочее и прочее — отошли на второй план. Урожай предстояло взять!
«Картошка! Картошка!» — раздавались телефонные звонки из различных учреждений и районов. А оттуда звонили в конторы совхозов и колхозов. Начальники спрашивали, давали советы, требовали, угрожали, подчиненные отвечали, оправдывались, обещали. В областной газете, в районных газетах печатались передовые и отдельные статьи, то тревожные, то хвалебные. Погода стояла самая благоприятная — теплая, солнечная. А сколько дней она продолжится? Долгосрочным прогнозам не очень верили. Как-никак осень.
Из всех городских учреждений и предприятий, из техникумов и ПТУ поедут тысячи людей, из всех сельских школ пойдут пешком ученики — и все на уборку картошки. А как ежедневно доставлять всю массу людей из города? Куда, на какие поля направлять, чтобы не было простоев и бестолковщины?
Вот о чем шли в тот день совещания в кабинетах руководителей всех совхозов и колхозов Владимирской области, в том числе и в кабинете директора совхоза «Прогресс». Завтра из города прибудут люди на автобусах, снятых с пассажирских рейсовых линий, прибудут на грузовиках, прикатят на единственном совхозном автобусе. Часть народа будет ездить ежедневно, а часть останется до конца уборки. Где их разместить? Придется временно занять клуб, вспомнили, что освободилась Черновская школа. А как их всех кормить?
Тракторы с плугами, с картофелекопалками, картофельные комбайны будут работать в две смены. А сколько грузовиков и самосвалов повезут убранный урожай в картофелехранилища? Подсчитали — выходило своих грузовиков не хватает. Надо просить помощи из города. Часть урожая придется пока оставить на поле в буртах. А если зарядят дожди? А если грянут заморозки?
Вот какие наболевшие, исполненные тревоги вопросы обсуждались за плотно закрытой дверью кабинета директора совхоза «Прогресс»!..
Наконец совещание окончилось, его участники разошлись. Петр Петрович воспользовался своим правом директора школы, пробился в заветный кабинет вне всякой очереди и сел, не дожидаясь приглашения.
— Мы на ваших ребят тоже надеемся,— сказал директор совхоза.
— Да-да,— ответил Петр Петрович,— я отдал распоряжение, завтра с утра они пойдут в поле.
— А кто будет ими руководить? — спросил директор совхоза.
— Павел Павлович...— Тут Петр Петрович запнулся, от переживаний он забыл фамилию старого учителя.
— Знаю его, знаю, сам когда-то у него учился,— сказал директор совхоза.— Неожиданно мягкая улыбка промелькнула на его лице.— Хороший человек, добросовестный, на него всегда можно положиться. Вы видели музей в Черновской школе?
— Нет, не видел, не успел.— Петр Петрович никак не ожидал такого вопроса.
— Вот что,— сказал директор совхоза,— завтра к вечеру помещение Черновской школы займут сто пятьдесят мальчишек из ПТУ. А вам следует позаботиться о сохранности музея.
— Да-да,— пролепетал Петр Петрович. Ах, не до музея ему было в тот час! Он робко спросил:— Вы мне обещали грузовую машину?
Директор совхоза сразу нахмурился, положил на стол оба кулака и крепко их сжал.
— Да, обещал,— сказал он.— Я вас очень хорошо понимаю, я вам сочувствую, но и вы меня поймите. Сейчас у совхоза на первом месте картофель. Если в райкоме узнают, что в такое горячее время я вам выделил автомашину для перевозки вашего имущества, мне выговора не миновать.
— Когда же? Когда же? — простонал Петр Петрович.
— В какой именно день — точно сказать не могу. Все зависит от темпов уборки картофеля и какова будет, погода. Ждите. Я все сказал. Вы извините, но и другие меня ждут...
Петр Петрович понял, что просить, умолять бесполезно. Он вышел из кабинета нахохлившийся, точно курица под дождем.
Бедный, бедный Петр Петрович! В трех пустых комнатах ему было еще более неуютно, нежели на диванчике в директорском кабинете школы.
Спасибо сердобольным соседям. Один предоставил раскладушку, другой — одеяло и подушку, третий - табуретку, четвертый — низенький журнальный столик. Петр Петрович тосковал по своей домашней обстановке, по мягкой мебели, по шифоньеру с хрустальной посудой, по книжным шкафам, по ковру на стене, по простор? ному письменному столу...
И конечно, он тосковал о своей любимой Милочке. Как вкусно она умела готовить! А еда в совхозной столовке — один и тот же суп-лапша, одни и те же биточки с гарниром из серых и холодных рожков. Изжога мучила его каждый вечер...
Он лег спать на раскладушку без простыней и одеяла, долго не мог уснуть. О многом он думал, о многом переживал, а о судьбе музея в Черновской школе ему не приходило в голову...

А вот кто был доволен и радовался в те солнечные и теплые сентябрьские дни, так это сельские школьники по всей Владимирской области.
На самом деле, как же не радоваться! Учиться — не надо, сидеть за партами — не надо, выходить к доске - не надо! Долой задачи, долой сочинения! И готовить дома уроки тоже не надо! Ты на картошке, а погода хорошая, и очень весело и нисколечко не трудно. Вот только больно рано приходится вставать. Зато с обеда и до вечера ты свободен: играй в футбол, читай занятный детектив, смотри телевизор, иди в лес за грибами.
Те ребята, кто жил на центральной усадьбе совхоза «Прогресс», подходили к школе с ведрами, с кошелками. Были они в самой затрапезной, поношенной одежде, иные в джинсах, на головах девочек вместо цветастых лент были повязаны как бы не бабушкины темные платки...
Прибыл из Чернова Павел Павлович. От быстрой ходьбы он задыхался, но не должен был и виду показывать, что устал. Он никого не знал из здешних ребят. А они все подходили, конфузливо здоровались с ним, собирались группами, потихоньку между собой переговаривались.
«Какие они?» — спрашивал Павел Павлович самого себя. Он был убежден, его долг не в одном преподавании истории. Сейчас между ним и ими высится как бы стеклянная стена. Внутренней связи между ними нет. Когда-нибудь эта стена упадет. Но когда? Надо бы повести их в Черново, показать музей...
Павел Павлович ожидал, что сейчас подойдет директор школы — сказать несколько слов напутствия. Но выяснилось, его видели, как он садился на утренний рейсовый автобус. Да, конечно, у него могут оказаться дела более важные, чем проводы на картошку.
Павел Павлович приказал всем построиться, скомандовал:
— Шагом марш!
И они пошли. Картофельное поле находилось недалеко от Чернова. Они встретились с теми школьниками, кто жил в Чернове. Подошли и три жившие там учительницы, заспанные, нахохлившиеся.
Два трактора медленно двигались, лемехи углублялись в грунт, отборные, ровные, чистые картофелины вылезали наружу, и поодиночке и гнездами.
Пошла, пошла работа! Ребята распределились по бороздам, не разгибая спин, подбирали клубни, кидали их в ведра и кошелки, таскали к буртам, ссыпали, возвращались к свежевскопанным бороздам, опять несли полные ведра и кошелки. Вырос один бурт, другой, третий...
У Павла Павловича ломило спину — сказывались годы, но он старался не отставать от других, таскал возвращался, нагибался, опять таскал. Нет, невмоготу! Он разогнул спину, выпрямился, оглянул поле и неволь но залюбовался. И темные, и разноцветные — в красном, в синем, в зеленом, в светлом — фигурки, посолил нее и совсем тщедушные, усердствовали дружно, бодро, иногда перекликаясь звонкими словечками. Учительницы изредка охали.
Подъехал бульдозер. Железными зубьями, точно огромными пальцами, он внедрялся в картофельный бурт, зачерпывал охапку клубней и перекидывал ее за борт очередного самосвала. Наполненные картошкой машины отъезжали, подъезжали следующие — пустые, вновь отъезжали. Работа шла четко, ни самосвалы, ни тракторы не простаивали. И ребята трудились — дружно, весело.
— Перекур!— скомандовал Павел Павлович.
Кто сел на землю, кто даже лег. Не смеялись, не перекидывались словечками, видно, устали. И тракторы, и самосвалы застопорились.
Один из трактористов выскочил из кабины, подошел к отдыхавшим, только он один вытащил пачку папирос и действительно закурил.
— Ну, Павел Павлович, вы и даете!— сказал он своему бывшему учителю.
Так работали, так старались с десятиминутными перерывами до полудня. Они так увлеклись, так втянулись в работу, что могли бы еще часок-другой постираться.
— Мы ни капельки не устали!— звенели из голоса.
Тут кто-то закричал:
— Смотрите, Александра Александровна идет!
Павел Павлович сразу забеспокоился. Его жена с больными ногами! Даже до своей школы ей было трудно добираться. Значит, произошло нечто совершенно не обыкновенное, раз она решилась идти сюда, на поле. Но что же могло случиться?
Все бросили работу, смотрели, как она потихоньку шла, переваливаясь с ноги на ногу, ждали...

Да, действительно, в Чернове произошло событие, о котором долго еще будут вспоминать тамошние старики, приговаривая: «Надо же придумать такое!» Но на самом деле ничего невероятного не было, а существовала согласованная и утвержденная свыше инструкция Министерства финансов...
В тот самый день, когда школьники начали уборку картошки, рано утром Александра Александровна погнала в стадо корову, проводила мужа в новую школу, понесла утреннее молоко на сливной пункт, вернулась, пошла на свой огород...
Ей было грустно! Станет она теперь самой обыкновенной бабой, с заботами о корове, о курах, об огороде. И внуков, живущих далеко, она совсем не знает. И старость подбирается. Но она понимала, ничего не поделаешь, ее время ушло...
Неожиданно к ней явились две служащие роно — инспектор Мария Ивановна и бухгалтерша.
Александра Александровна сердечно расцеловалась с ними. Правда, поцелуй Марии Ивановны можно было назвать иудиным, ведь всего несколько дней назад она подсунула Трифону Трифоновичу папку с делом Черновской школы и вместе с ним участвовала в тех арифметических махинациях, когда решалась судьба Александры Александровны и судьба Черновской школы.
Сейчас Мария Ивановна разливалась умильными словами сочувствия к бывшей учительнице, поддерживала ее за локоток.
Бухгалтерша объяснила цель их прихода в Черново. Они прибыли, чтобы «проинвентаризировать», как она выразилась, все школьное имущество, и то, что сочтут негодным, спишут по акту. Инвентаризацию должны начать и закончить сегодня же.
— Почему такая спешка? — спросила Александра Александровна.
Ей разъяснили, что сегодня вечером прибудут в Черново и займут помещение школы сто пятьдесят учеников ПТУ. Списание всего школьного имущества необходимо провести до их приезда.
Александра Александровна сразу подумала о школьном музее. Директор новой школы отказал в помещении. Ее муж собирался поговорить с директором совхоза, с секретарем парторганизации — где разместить музей, но из-за уборки картошки никто его сейчас не станет слушать. Комнату музея нельзя оставлять запертой на висячий замок. Среди петеушников окажутся любопытные, железкой вытащат пробой. И потом... И тогда...
Александра Александровна понимала — о приезде петеушников надо сообщить Павлу Павловичу как можно скорее. Но сперва она повела обеих приехавших женщин в школу, которую еще так недавно считала своей. К ним присоединилась уборщица тетя Нюша, а также два черновских пенсионера. Их позвали быть членами комиссии, попросили захватить с собой паспорта.
«В последний раз открываю»,— подумала про себя Александра Александровна, поворачивая ключ в замочной скважине наружной двери школы...
Они вошли, осмотрели классы, учительскую. От давно закрытых наглухо окон стояла духота. Ей показалось, что вот-вот вбегут и сядут за парты оживленные и радостные мальчики и девочки; даже мелки белели внизу на полочках классных досок... И школьники рассядутся по партам, а она скажет им:
— Сегодня мы с вами займемся...
И никогда, никогда такое не вернется. Сейчас была тишина, была пустота, зловещая, даже страшная…
— Это что за имущество? — спросила бухгалтерша, мельком оглядывая стеллажи и стенды музея.
— Все, что вы тут видите,— решительно ответила Александра Александровна,— школе не принадлежит.
— Требуется выяснить,— вмешалась Мария Ивановна,— имеются ли тут ценные предметы, и сдать их в городской музей.
— Это дело Павла Павловича,— сказала Александра Александровна.— Я думаю, он сегодня все решит, обязательно решит.
Комиссия прошла по помещениям, собралась в учительской, вернее, в бывшей учительской.
— Ничего ценного из школьного имущества не обнаружено,— тоном, не допускающим никаких возражений, заявила бухгалтерша,— мы составим перечень всех предметов, пришедших в негодность и подлежащих списанию. Согласно инструкции Министерства финансов, все списанное подлежит уничтожению путем сожжения.
— Я не поняла, как сожжению? — спросила Александра Александровна.
— Что тут непонятного?! — воскликнула бухгалтерша и стала объяснять тем снисходительным тоном, каким взрослые разговаривают с детьми:— Мы сейчас вынесем всю мебель, наглядные пособия, плакаты, бумаги, географические карты и прочее, уложим в кучу и сожжем, о чем будет составлен акт, который подпишут все члены комиссии. А вы, Александра Александровна, подписи подписавших акт, пожалуйста, заверьте в сельсовете, обязательно круглой печатью. А вы,— бухгалтерша обратилась к старикам-пенсионерам, робко стоявшим у двери в коридор,— помогите выносить имущество. Я имею возможность ваш труд оплатить.
— Но среди мебели и среди наглядных пособий есть предметы, которые еще много лет послужат,— наконец сумела вставить Александра Александровна.
— Дорогая, пожалуйста, не спорьте,— возразила бухгалтерша,— вам не нравится выражение «пришедшие в негодность», хорошо, добавим в акте — «и окончательно устарелое».
— А портреты? — не унималась Александра Александровна.— Только три года тому назад школа приобрела портреты писателей-классиков, в том числе Пушкина, Толстого...
— Гм-м! — задумалась бухгалтерша.— Вот досада! Придется составлять отдельный акт о передаче портретов в новую школу. Вы, пожалуйста, вручите их Петру Петровичу. Расписку о том, что он их принял, перешлете нам.
— Я с ним не знакома и знакомиться не собираюсь,— неожиданно резко сказала Александра Александровна.— Не беспокойтесь, портреты передаст мой муж.
И началось то самое, о чем еще долго в Чернове будут вспоминать.
Все члены комиссии разобрались по парам и начали вытаскивать наружу все то, что верой и правдой служило учителям и школьникам в течение многих лет. Бухгалтерша считала и записывала все, что выносилось.
Портреты писателей извлекли из рамок, завернули и трубку, отложили в сторону. Из учительской понесли тот стол, за которым Александра Александровна сидела столько лет, понесли шкафчик, в котором хранились классные журналы, понесли сами журналы. Она вспомнила, как всегда требовала, чтобы учителя вели их аккуратно. Принялись за опустошение классов, понесли парты.
— Не отдадите ли мне вот это?— Тетя Нюша, робея и улыбаясь, показывала на классные доски, на которых многие поколения школьников писали мелом и решали задачи.— Мне бы штучки четыре. Я бы в своем сарае поросенку закуток бы загородила.
Бухгалтерша даже не удостоила ее взглядом.
Мебель и прочее волокли туда, где, бывало, в теплую погоду проводилась, утренняя линейка. Куча выросла чуть ли не до крыши...
С одной спички загорелось, пламя черным дымом побежало по мебели, по ворохам бумаг, взвилось к макушкам деревьев. В Чернове решили, что горит школа. Взрослые были на работе, школьники — на картошке; оставались только старые да малые, все они сейчас устремились на пожар. Один старик подошел к бухгалтерше, показал на стол, еще не сунутый в огонь, и сказал:
— Слушай, продай мне. Три рубля дам.
Бухгалтерша и его также не удостоила взглядом.
Тогда он, не долго думая, нагнулся, разом взвалил стол на спину и зашагал по направлению к деревне.
Бухгалтерша бросилась за ним, закричала:
— Положите обратно! Немедленно положите!
Не снимая со спины стол, старик повернул только голову. Четыре ножки стола, подобно четырехствольной пулеметной установке, грозно уставились на бухгалтершу.
— Иди ты!..— Старик выпалил такое, отчего бухгалтерша взвизгнула, отпрыгнула и закричала:
— Хулиган! Бандит!
— Оставьте его, с ним лучше не связываться,— холодно остановила ее Александра Александровна.
Старик со столом на спине скрылся. Так был спасен единственный предмет из всей школьной мебели.
Оба пенсионера и тетя Нюша расписались в ведомости; каждый получил, сколько полагалось,— по три рубля сорок две копейки. Все участники уничтожения школьного имущества расписались в акте. Бухгалтерша и Мария Ивановна на прощание опять расцеловались с Александрой Александровной и зашагали на центральную усадьбу совхоза, торопясь к рейсовому автобусу.

Александра Александровна пришла домой и тяжело опустилась на стул в кухне. Да, надо немедленно идти туда, где копают картошку, рассказать мужу, что произошло в школе. Но у нее заколотилось сердце, потребовалось собраться с духом. Через полчаса она встала, пошла, издали увидела рассыпавшиеся по полю разноцветные фигурки, услышала пыхтение тракторов...
Все бросили работу, поспешили ей навстречу, окружили. Из ее бессвязного и взволнованного рассказа никто не мог понять, почему и зачем понадобилось сжигать все школьное имущество. А когда наконец до Павла Павловича дошло, что музею грозит опасность, он оглядел столпившихся вокруг ребят.
Они молчали, ждали.
— Вот что, черновские, слышали? — обратился он к ним.— Музей надо спасать! Кто не очень устал — идемте.
В первую минуту они разделились — одни хорошо знали музей, любили его и гордились им, другие только слышали о музее.
Тут один юноша постарше, из тех, кто жил на центральной усадьбе совхоза, подошел к Павлу Павловичу и спросил его:
— А можно и мы пойдем помогать?
Подскочили две девочки и тоже спросили:
— А нам можно?
— Ну конечно! Пойдемте с нами! Пожалуйста, кто хочет! — сказал растроганный Павел Павлович.
Он знал — они устали, они голодны. А пошли за ним все до единого — и деревенские, и совхозные. Они шагали, потихоньку переговаривались, понимая серьезность предстоящей задачи. И только три учительницы отправились по домам.
С основной группой ребят Павел Павлович повернул к школе, Александра Александровна с двумя девочками направилась в деревню к своему дому. Они поднялись на крыльцо, вошли.
Налево от сеней была сперва кухня, потом парадная комната, за перегородкой спальня, направо от сеней находилась небольшая светелка с маленьким, смотревшим во двор окошком и без печи. Тут стояла старая мебель, выстроились сундуки, лежали какие-то не очень нужные в хозяйстве предметы. Все это предстояло вынести в сарай, в комнаты, чтобы освободить место для музейных ценностей. Пока нет подходящего помещения, все богатства будут сберегаться в светелке...
А колонна ребят во главе с Павлом Павловичем подошла к школе. Наружная дверь была широко распахнута. Павел Павлович и его спутники прошли по опустевшим классам. Бумажки и всякий сор — следы разгрома валялись повсюду. Подошли к заветной двери, над которой была прибита дощечка с надписью: «Краеведческий музей Черновской школы, основан в 1946 году». Выступил вперед один мальчик-девятиклассник и сказал тоном важного дяди:
— Павел Павлович, совет музея постановил: в последний раз провести экскурсию, показать совхозным ребятам наш музей.
И опять Павел Павлович подумал про себя: «Они устали, они голодны.— И мысленно добавил:— А молодцы!»
Сформировали четыре отряда. Девочка-экскурсовод взмахнула указкой и, показывая на расставленные по стеллажам предметы, звонким голосом заговорила:
— Перед вами экспонаты этнографического отдела. Они были собраны по нашим деревням, ими пользовались наши дедушки и бабушки. Обратите внимание, как раньше любили все это украшать...
И она тыкала указкой на вышивки старинной одежды, на узоры по различной глиняной посуде, на резьбу по деревянным изделиям, на раскрашенные рисунки прялок, рубелей, солониц...
Павел Павлович доподлинно знал, из какой деревни, от какой старушки, от какого старика досталась вся эта красота, любой предмет прошел через его руки.
Первый отряд юных посетителей двинулся дальше.
— Перед вами экспонаты исторического отдела,— объяснял мальчик то баском, то на петушиный лад.
На стеллажах были разложены предметы, доказывающие, что человек в окрестностях Чернова жил чуть ли не две тысячи лет тому назад: кремневые орудия, черепки древней глиняной посуды, каменные топоры и далее, далее сквозь века — наконечники стрел, старинные стеклянные бусы...
— У нас и курганы есть, и древнее сельбище,— говорил мальчик.- Совсем недалеко. Пойдемте, покажу.
— Нет, нет, в следующий раз! — вмешался Павел Павлович.
Мальчик перешел к истории недавней, к первым годам революции, рассказал, как пошли на гражданскую войну жители Черновской волости... Другой мальчик-экскурсовод взял в руки алюминиевый котелок и объяснил, что с него-то и начался музей. С этим котелком черновский уроженец — молодой солдат, потом ставший сержантом,— правнук, внук и сын учителей, сам будущий учитель — Павел Павлович прошел от Сталинграда до самого Берлина. На стеллажах покоились принадлежавшие погибшим воинам вещи, их фотографии, треугольники писем и другие документы, была тут и фотография юного, улыбающегося лейтенанта — Героя Советского Союза.
Павел Павлович знал почти всех своих земляков, павших в боях за Родину, со многими учился в Черновской школе. И сейчас, глядя на фотографии, он вспоминал о них с болью в сердце. На отдельной тумбочке лежала папка, в которой хранились списки погибших. Всего по черновскому сельсовету школьники записали четыреста тридцать четыре фамилии...
Совхозные ребята, разинув рты и распахнув глаза, слушали объяснения экскурсоводов.
Когда осмотр был закончен, девочка от имени всех, кто жил на центральной усадьбе совхоза, написала в книге отзывов:
«Какой прекрасный музей! Как нам было интересно смотреть и как было интересно слушать экскурсоводов! Большое спасибо им и большое спасибо Павлу Павловичу!»
Один из старших мальчиков, кто раньше учился в Черновской школе, громким голосом отчеканил:
— Согласно постановлению совета, наш музей временно закрывается. Да, временно! — с особым ударением добавил он.
Мальчики и девочки молча подошли к полкам, каждый взял в руки один-два-три предмета, иные снимали их со стен, два мальчика молотком отбивали рейки стеллажей и стендов. И понесли в дом Павла Павловича все то, что называлось музеем.
А он сам нес драгоценную папку и доску-вывеску. Он оглядывал вереницу носильщиков, взгляд его остановился на ребятах их совхоза, он подумал: оказывается, никакой стеклянной стены между ними и им с самого первого знакомства и не было. Они станут ему так же близки, как те, кого он учил в старой школе. И конечно, он думал о музее. Сейчас все вещи наспех разложат, как попало расставят. Где найдется помещение — пока неизвестно. Он знал одно — будет хлопотать.
Когда вся ребячья колонна уже подходила к деревне, навстречу им по направлению к школе свернули четыре больших автобуса. Один за другим, они двигались медленно, переваливаясь с боку на бок. В первых двух ехали ученики ПТУ, следующие были наполнены раскладушками, постельными принадлежностями, продовольствием, сзади катила армейская походная кухня.
Те, кто ехал в автобусах, увидев школьников, радостно приветствовали их, поднимая руки, Но школьники с музейными ценностями в руках могли отвечать лишь улыбками...

В то солнечное утро, когда школьники во главе с Павлом Павловичем пошли на уборку картошки, и в то утро и в тот день, когда столько памятных и пламенных событий как в переносном, так и в самом прямом смысле полыхало в Чернове, Петр Петрович отправился в город. Дел у него там набралось множество.
Сидя в автобусе он утешал самого себя: пока ученики занимаются уборкой картофеля, географический кабинет будет электрифицирован. Они придут в классы и начнут осваивать новейшие методы обучения. И география станет их любимым предметом...
В предыдущее свое посещение конструкторского бюро завода он познакомился с двумя молодыми инженерами, которых очень увлек идеей электрификации географического кабинета. Они обещали оборудовать его в самые ближайшие дни.
— Мы — шефы,— говорили они,— как же не помочь школе!
Петру Петровичу тогда оба они очень понравились своим энтузиазмом. И теперь ему не терпелось посмотреть: как разрабатывается столь необычный проект в свете последних достижений педагогической науки и электротехники.
Когда же он явился в конструкторское бюро, его ждал удар.
Бедный, бедный Петр Петрович! Он был ошарашен. Не только эти два инженера, но и добрая половина служащих бюро в тот день с утра уехали на картошку на целых две недели.
Петр Петрович вышел на улицу через проходную завода, пошатываясь. И, как всегда при неприятностях, нудная изжога засосала у него под ложечкой.
Он отправился в транспортное агентство, решил заказать грузовое такси. Вообще-то он предпочел бы машину совхозную, то есть бесплатную. Но раз директор совхоза все тянет и тянет, волей-неволей придется обратиться в официальную организацию по перевозке грузов.
«Да, двести километров в одну сторону, двести в другую обойдутся в крепкую копеечку»,— морщился он, подходя к окошку диспетчера.
И тут получил второй удар:
— Никакие заказы на перевозку грузов в течение ближайших двух недель не принимаются. Все машины мобилизованы,— буквально убил его диспетчер.
— Куда? Куда мобилизованы? — простонал он. И, не получив ответа, понял что все на ту же злосчастную картошку. Он пошел к начальнику транспортного агентства, начал ему доказывать, что перед ним не рядовой клиент, а как-никак директор школы, направленный из области, иначе говоря, единица номенклатурная.
А тот сказал, как отрубил: если секретарь райкома ему позвонит и прикажет, он выделит хоть МАЗ.
Во дворе агентства ремонтировались грузовики. Петр Петрович заприметил одного водителя, возившегося под машиной. А что, если подойти к нему да шепнуть: «Послушай, дружок, хочешь здорово подзаработать?» Но он тут же отбросил кощунственную мысль. Он — кристально честный педагог. А если инспектор ГАИ остановит и узнает, что подговорил водителя не более и не менее как директор школы? Нет, нет!
И он отправился в роно жаловаться на свои беды.
Трифон Трифонович сидел в своем кабинете. Его лягушиные глаза навыкате сердито сверкали. Оказывается, от него только что ушел тот, кто должен был занять должность завуча новой школы.
Ишь какой! Пренебрег двухкомнатной квартирой, не захотел пойти на повышение, подвел школу. Но основной гнев Трифон Трифонович и Петр Петрович обрушили не на него. Оба они дружно принялись возмущаться поведением директора совхоза. Ведь обещал, при свидетелях обещал — две трехкомнатные квартиры! И обманул!
Тут Петр Петрович слукавил, он скрыл, что мог бы пойти на жертву — отдать квартиру родителям троих детей, а занял ее сам.
Трифон Трифонович ему объявил, что учебный год начался, все кадры распределены и подобрать другого завуча, кто согласился бы на двухкомнатную квартиру, возможностей нет. И придется Петру Петровичу обходиться без ближайшего помощника.
Трифон Трифонович узнал, что инженеры из конструкторского бюро завода отправились на картошку, и выразил Петру Петровичу свое искреннее соболезнование. Но он сказал, что и в этом вопросе помочь не в состоянии. Третья часть рабочих и служащих города тоже мобилизована в совхозы и колхозы района. Придется электрификацию географического кабинета отложить. Это тем более досадно, что общерайонный семинар преподавателей географии он запланировал провести в новой школе.
Трифон Трифонович узнал, что Петру Петровичу позарез нужен грузовик для перевозки личных вещей, и взялся помочь. Сперва оба они снова повозмущались непреклонностью твердокаменного директора совхоза, потом Трифон Трифонович снял трубку. Нет, первому секретарю райкома он звонить не осмелился, а предпочел связаться со своим давним другом — заместителем председателя райисполкома.
Набирал, набирал номер телефона — было занято, занято, занято. Он чертыхался. Очень уж хотелось ему помочь столь ценному работнику, каким являлся Петр Петрович. А то еще в области узнают, что не смогли новатору создать нормальные бытовые условия. Но телефон все тикал — занято-занято... Наконец дозвонился, объяснил, в чем дело, слушал и одновременно жалостливо поглядывал на Петра Петровича. Положил трубку и со вздохом сказал:
— Нет, не берется беспокоить первого. Вынесено постановление — все грузовые машины мобилизовать на уборку картофеля.
Что оставалось делать Петру Петровичу? Посидел он в кабинете Трифона Трифоновича, повздыхал, поохал. А тот смотрел на него своими исполненными сочувствия лягушиными глазами навыкате и тоже вздыхал и все повторял:
— Ничем не могу помочь! Ничем не могу помочь!.. Ну, еще какие вопросы?— спросил он напоследок.
— Кажется, все,— ответил Петр Петрович, вставая. О судьбе музея в Черновской школе он и не собирался поднимать разговор.

На следующий день, когда закончилась у школьников работа на картошке, Павел Павлович, хоть и устал, и спину у него ломило, прямо с поля отправился на центральную усадьбу совхоза.
Он вошел в низкое, длинное и невзрачное здание, когда-то перестроенное из барака; там помещалась контора совхоза. Но того, кто при желании мог бы разрешить дело музея, он не застал. Что делать? Пришлось ему идти в столовую обедать. Невкусный, остывший суп, и второе под стать супу. А дома его ждали блюда, приготовленные заботливыми руками жены. Но дело прежде всего. Он сел на скамеечку перед конторой.
Наконец подъехал «козлик». Тяжело и солидно вылез всесильный повелитель здешней округи, тяжело зашагал, не оглядываясь, никого не замечая. Павлу Павловичу вспомнилось, как тридцать лет тому назад бегал в школу курносенький мальчишечка — безнадежный троечник, а вырос в директора.
Павел Павлович двинулся за ним. В маленькой комнате перед кабинетом толпилось несколько человек. Он прошел мимо них. Бывший его ученик сидел за письменным столом, черкая красным карандашом цифры на широком листе бумаги, и даже не посмотрел на него.
Павел Павлович встал, ожидая приглашения сесть. Наконец директор поднял голову, посмотрел на него и сказал тоном, несколько напоминающим радостный:
— Здравствуйте, дорогой бывший мой учитель! Садитесь, давненько к нам не заглядывали.— И сразу задал вопрос:— Ну как вы намереваетесь разрешить вопрос с музеем? Очевидно, в новой школе?
— Да, откровенно говоря, Петр Петрович отнесся к музею, можно сказать, безразлично,— с грустью ответил Павел Павлович.— Он у нас новатор, и музей ему, к сожалению, ни к чему. Да, признаться, и у меня не очень-то лежит душа устраивать музей в вашем поселке.
— Почему же? Если не в школе, так в клубе найдем помещение.
— Да по сути дела, у поселка — никакой истории нет, даже названия ему не придумали,— с горечью вздохнул Павел Павлович.
— Знаю, что вы патриот Чернова,— усмехнулся директор,— но давайте так договоримся: дело музея еще терпит, кончатся в совхозе полевые работы, тогда займемся. А пока храните коллекции у себя.
Павел Павлович ничего не ответил. Директор неожиданно спросил его:
— А не знаете ли вы, по каким причинам двое ваших черновских подали заявление об увольнении, и жены их тоже подали? По закону я не имею права их задерживать, через месяц рассчитаем, но они — хорошие работники.
— Знаю, что заставило их подать заявления,— сказал Павел Павлович с особым ударением на слове «заставило».— Не так это просто — тут они родились, живут в собственных домах. И вдруг — уезжать! А причина одна! Начальную школу в Чернове надо было сохранить, а теперь родители опасаются за своих детей малых. Три километра, да в любую погоду — далековато.
— Без моего ведома закрыли школу. А люди увольняются мои. Накладка вышла, конечно.— Директор на минуту замолчал, потом вновь заговорил:— Уважаемый Павел Павлович, времени вы у меня отняли предостаточно. Видели, сколько людей меня дожидается?
Старый учитель тяжело поднялся и зашагал в Черново; только теперь он почувствовал, как устал. Хорошо, что с полдороги его подвезла легковая.

Все эти последние дни Петр Петрович пребывал в подавленном состоянии. И причин к тому набиралось достаточно: и то, что жена писала ему гневные письма, а директор совхоза не давал грузовик для перевозки вещей; и то, что заводские конструкторы отправились на картошку; и то, что жил он в одиночестве и уж больно неустроенно, и питался плохо, и мучила его изжога, и скучал он без уроков.
Наезжая в город, он жаловался на свои невзгоды Трифону Трифоновичу и Марии Ивановне. Те сочувствовали ему, утешали его, но ничем помочь не могли.
В школе работал завхоз, но только на полставки. Был он столь мал и тщедушен, что учительницы прозвали его Половинкой. Он все расхаживал по школе с сумкой, наполненной всевозможными слесарными инструментами, и обнаруживал разные, оставшиеся после строителей изъяны: одно окно не открывалось, другое не закрывалось и двери одни не открывались, другие не закрывались, водопроводные краны текли.
Обнаружив подобные недоделки, Половинка старался по мере своих слабых сил устранять их самолично, доказывал Петру Петровичу свое усердие. Он не давал ему покоя и стращал его: наступят холода, и начнут лопаться трубы новой теплоцентрали, ведущей к школе, и будут протекать батареи по всем помещениям. И настанет в классах такой нестерпимый холод, что бедные школьники, даже сидя в пальто, замерзнут и простудятся. Но если дадут ему полную ставку, никаких бед не произойдет.
Петр Петрович говорил ему, что бессилен набавить ему зарплату, и от всех его запугиваний впадал в еще большее уныние.
Неудача ждала Петра Петровича и с общешкольным родительским собранием. Готовился он к нему усердно, собирался произнести обстоятельную речь, о чем, согласно методическим письмам министерства, полагается говорить директорам на родительских собраниях. Пришли все учителя, а из родителей явились лишь три мамы.
— Что произошло? — спрашивал их Петр Петрович.
Они пожимали плечами и уверяли, что черновские родители после работы убирают на своих участках картошку, а совхозные просто не хотят приходить. Пришлось собрание отложить...
Однажды Петр Петрович отправился к школьникам на уборку картофеля. Он постоял, посмотрел, как весело шла у них работа, но присоединиться к ним он не мог, так как на нем был хороший костюм с галстуком и импортные туфли. Он подозвал Павла Павловича.
Тот, взлохмаченный, весь в пыли, с засученными рукавами, с грязными руками, подошел к нему и, чтобы поздороваться, протянул обнаженный локоть.
Петр Петрович его спросил:
— А вы соблюдаете инструкцию министерства о допустимом количестве часов работы? Учащиеся пятого, шестого и седьмого классов могут ежедневно трудиться по четыре часа в день, восьмого класса — пять часов, девятого и десятого — по шесть часов.
— Да, признаться, не очень соблюдаем,— ответил Павел Павлович.— Мы с утра сами себе задаем урок. Видите, вешка стоит? Возле нее всем коллективом урок закончим и — домой! Оттого-то и стараемся, не поднимая голов. Случается, к полдню заканчиваем. - Он посмотрел на часы и крикнул:— На перекур!
— Предпочтительнее употреблять «на перерыв»,— поправил его Петр Петрович со снисходительной улыбочкой.
Ребята разогнули спины и не торопясь направились к обоим учителям. Петр Петрович понял, что делать ему тут нечего, повернулся и направился к центральной усадьбе совхоза.
С тех пор он больше не приходил на картофельное поле...
По вечерам он оставался один в своей пустой и просторной квартире. Совхозная библиотека была закрыта, потому что ее заведующую тоже послали па картошку. И он лишился своего любимого в свободные часы занятия — читать научно-фантастические романы. Ничего иного ему не оставалось, как сидеть, вытянув ноги, не включая света, и тосковать в одиночестве перед низким журнальным столиком, таким неудобным и для работы и для еды.
В таком ужасном положении провел он целую неделю. Наконец директор совхоза сжалился и выделил ему машину для перевозки вещей и жены...

Теперь Петр Петрович ходил сияющий, это заметили все учителя. Да как же ему было не сиять! На обеденный перерыв он возвращался в свою квартиру, следом за ним приходила и его жена Милочка, поступившая на работу в совхоз бухгалтером.
За столом они обменивались новостями и впечатлениями. Как вкусно она умела готовить! Из-за изжоги он не мог есть ничего мучного, ничего жареного, не выносил постного масла. А Милочка готовила не только вкусно, но одновременно изобретала новые блюда. Он и думать забыл об изжоге и пребывал в самом блаженном состоянии. По вечерам, после душа, он надевал синюю с белым пижаму и, полулежа в кресле-кушетке, смотрел телевизор или наслаждался научно-фантастическим романом.
На работе его жена вместо устарелых примитивных счетов наманикюренными пальчиками играла на маленьком изящном калькуляторе. Когда ее сослуживцам надо было произвести сложные арифметические действия, они обращались к ней, и она быстро складывала, вычитала, умножала, делила и даже извлекала корни. Впрочем, в совхозном счетоводстве извлечение корней не требовалось.
И одновременно она рассказывала о разнообразных кушаньях, о всевозможных способах вязания из шерсти, о туристской поездке в Болгарию. И вполне естественно, что она очаровала всех в конторе и даже сам директор совхоза, встречая ее, улыбался.
Вернулись с картошки и прибыли оборудовать географический кабинет два инженера завода — молодые, веселые пареньки. Петр Петрович постоянно заглядывал, как они стараются, давал советы, помогал или, наоборот, мешал им.
Наконец щитки были установлены, разноцветные провода протянулись от столов к географическим картам. Тут как раз ученики кончили убирать картошку, явились в школу веселые, успевшие на картофельных бороздах не только перезнакомиться, но и подружиться между собой.
В кабинете географии начались предварительные репетиции. Уроки Петра Петровича увлекли всех учеников с пятого по десятый класс. Каждый знал, какой ему присвоен номер, перед каждым на маленьком распределительном щитке выстроились четыре разноцветные кнопки. Слева от учительского столика находился большой щит, разделенный на клетки. Каждому ученику соответствовала определенная клетка. От маленьких ученических щитков к большому учительскому щиту по полу шли разноцветные провода.
Было время — учитель задавал вопрос ученику, тот вставал и отвечал, один бойко, другой медлил, запинался, а то и вовсе молчал. И учитель ставил ему отметку, какую тот заслужил.
Петр Петрович задавал сразу три вопроса и сразу всем ученикам. Они нажимали кнопки, и тотчас же на клетках большого щита загорались соответствующие лампочки. Желтая лампочка — ученик не ответил ни на один вопрос, получай двойку; зеленая лампочка - ответил лишь на один вопрос, значит — тройка; синяя — четверка, красная — молодец, ответил на все три вопроса, получай пятерку. И компьютер на столе Петра Петровича тотчас же выбрасывал листы картона. Так за десять секунд он узнавал, какие отметки получили все до единого ученика.
Учительницы приходили на эти показательные уроки и восхищались. Но у Павла Павловича сложилось несколько иное мнение: учитель никогда не узнает, к чему стремится каждый мальчик, каждая девочка, какой у кого характер. Все они для учителя словно подопытные морские свинки, без имен, без фамилий, с одними лишь номерами. Но это свое мнение Павел Павлович оставил при себе...

Тем временем октябрь, холодный, дождливый, вступил в свои права. Черновским школьникам ездить на велосипедах в школу стало плохо, продувало насквозь, они ходили пешком. Ребята являлись в школу в цветных дождевых плащах, слегка или посильнее промокшие. И неизменно сияющие. Снимая в раздевалке резиновые сапоги и сапожки, отряхивая мокрые плащи, они громко и оживленно переговаривались между собой, порой хохотали.
А жившие в Чернове пожилые учительницы, обвязанные шерстяными платками, вышагивая километры, охали, вздыхали. По дороге Павел Павлович подбадривал их разными шуточками. А они простужались, с высокой температурой отлеживались дома, одна с воспалением легких попала в городскую больницу.
Разом ударили морозы, крепко сковали землю. А снегу все не было. Подули ветры, пронизывающие насквозь, иногда с крупой, больно хлеставшей по лицам.
Черновские ребята вели себя поистине героически, они шагали, согнувшись против ветра, приходили в школу с красными щеками и носами, с замерзшими каплями под носом. И никто из них, в том числе и первоклашки, не признавались, как достается им дорога, все говорили:
— Вот выпадет снег, наденем лыжи и тогда...
Павел Павлович объяснял такую поразительную их стойкость тем, что они деревенские, с детства привыкли к холодам.
Только в начале декабря, когда еще две пары черновских родителей собрались увольняться, директор совхоза спохватился, издал приказ о подвозке школьников.
Поверх кузова грузовика натянули на каркас брезентовую крышу, по бокам поставили лавочки. Садились в машину только малыши и учительницы.
Павел Павлович решительно отказывался ездить. Он ежедневно возглавлял веселый отряд — сперва пешеходов, позднее лыжников.
Теперь, когда наладилась подвозка школьников, Петр Петрович решил наконец созвать общешкольное родительское собрание. Готовился он к нему целую неделю, за два дня до назначенного срока за его подписью каждому ученику было вручено специальное приглашение родителям. Но опять почти никто не явился.
— Вот ведь какие! — возмущался Петр Петрович. Совсем не интересуются, как учатся их сынки и дочки.
Учителя молча ему сочувствовали.
В течение зимы в школе были проведены два общерайонных семинара: один — учителей географии, другой — директоров школ. Их участники с первых шагов видели в холле большой стенд. С огромной фотографии в золоченой раме глядел совсем юный мальчик с кубиками лейтенанта. На табличке внизу была надпись: «Герой Советского Союза (имя, отчество, фамилия) родился в д. Столбиха в 1924 году, учился в школе д. Черново, погиб в 1944 году» Под табличкой лежали цветы, между прочим искусственные.
Участники семинара побывали на уроке географии. Все они восхищались новаторством Петра Петровича. О его успехах был напечатан пространный и хвалебный очерк в районной газете; сам он получил звание — заслуженный учитель РСФСР.
Увы, блеск и достижения географического кабинета - это было одно, а мелкие неприятности — совсем другое, исполнять обязанности завуча — третье. Кстати: эта должность до самого конца учебного года так и оставалась незанятой.
Две учительницы поссорились из-за количества часов, двое шестиклассников подрались, кто-то разбил в классе окно. Учителя время от времени приводили к Петру Петровичу лентяев и шалунов. И во всех случаях он должен был разбирать, судить, читать нравоучения.
А больше всех ему досаживал завхоз Половинка. С наступлением холодов заработала котельная, и, как Половинка пророчил, школьные батареи потекли. А в географическом кабинете был залит пол; к счастью, драгоценное оборудование не пострадало.
В самые морозы лопнула труба теплоцентрали, и в школе наступил такой холод, что ученики сидели в классах в пальто, а в географическом кабинете испортился компьютер, пришлось вызывать из города шефов-инженеров.
Половинка сумел убедить Петра Петровича: если вместо полставки дадут ему полный оклад, он в своем великом усердии берется дежурить в школе с утра до вечера и никаких повреждений не будет. Область в виде исключения утвердила ему ставку. А прозвище Половинка так за ним и осталось — уж очень малого был он росточка...

Школьники очень любили уроки Павла Павловича. Вскоре после зимних каникул он должен был рассказывать в седьмом классе о Куликовской битве. Еще в прежней Черновской школе этот его урок считался коронным; тогда все свободные от занятий учителя приходили слушать.
Павел Павлович начал: рассказывать, как по всей Руси в едином вдохновенном порыве готовились к великой битве — ковали оружие, холили коней, набирали ратников. Он рассказывал, как Дмитрий Московский отправился за благословением к Сергию Радонежскому и тот отпустил с ним на ратный подвиг молодых монахов — Пересвета и Ослябю...
Вообще-то в учебнике истории ни словом не упоминалось ни о Сергии, ни об иноках. Но у Павла Павловича на те события было свое мнение: Сергий — вдохновитель будущей победы, а Пересвет и Ослябя — славные богатыри, зачем же замалчивать правду истории?
Павел Павлович продолжал, как два несметных воинства — русское и татарское — встали друг против друга и два всадника — богатырь Пересвет и татарин Челибей — поскакали навстречу с копьями наперевес...
И тут в класс на цыпочках вошли Пётр Петрович с Марией Ивановной и потихоньку сели на задней парте.
Павел Павлович рассказывал, как закипела страшная битва, как храбро сражались в полку Левой руки стародубцы — далекие предки многих его учеников.
А семиклассники — потомки и не потомки тех Стародубцев — сидели не шелохнувшись и вытянув вперед шеи и затаив дыхание слушали негромкую речь Павла Павловича.
Он перешел на рассказ, как укрылся в дубовой роще Засадный полк и заспорили между собой воевода Дмитрий Боброк и юный князь Владимир Андреевич — стремиться ли в сечу или погодить.
Очень мешали ему сидевшие сзади Петр Петрович и Мария Ивановна. Петр Петрович, кажется, хотел бы слушать, но Мария Ивановна что-то возбужденно нашептывала ему в ухо.
Прозвенел звонок. Ученики окружили Павла Павловича. Нет, они не говорили ни слова, но по особенному блеску глаз он догадывался, как они переживают его рассказ о битве.
Через их головы Петр Петрович произнес голосом, исполненным печали:
— Павел Павлович, идемте ко мне...
Мария. Ивановна уже восседала в директорском кресле, когда вошли в кабинет Петр Петрович и старый учитель. Она встретила их снисходительной улыбочкой и начала:
— Дорогой Павел Павлович, вы неисправимы. Еще в Черновской школе я неоднократно высказывала вам замечания и сейчас их повторю. Вы постоянно выходите за рамки программы. Вот и на данном уроке. Учебник истории седьмого класса составлен четырьмя крупнейшими историками, утвержден Министерством просвещения. Там ни Пересвет, ни Ослябя, ни тем более Сергий не упоминаются. Следовательно, ученикам незачем о них знать.
— Если не ошибаюсь, Пересвет и Ослябя были монахами? — вставил Петр Петрович и посмотрел на Павла Павловича из-под очков укоризненным взором.
Павел Павлович сидел, опустив голову. А что он мог возразить? Что много лет подряд стремился внушить своим ученикам любовь к русской истории, любовь к Родине, о чем с самого раннего детства внушали ему отец-учитель и дед-учитель. Да разве станут его сейчас слушать? Он предпочел молчать...
Выручил звонок, возвещавший начало следующего урока. Он встал, слегка кивнул головой и вышел из директорского кабинета. Вообще-то он привык, что ему и раньше попадало от инспекторов роно, и сейчас не особенно беспокоился о последствиях проверки.
Вот почему для него было полной неожиданностью, когда его вызвали в город и Трифон Трифонович, как всегда, без предисловий и без объяснений предложил ему после окончания учебного года подавать заявление об уходе на пенсию.
И Павел Павлович, как осенью его жена, так теперь и он сам, не выходя из кабинета завроно, написал такое заявление.
Сидевшая тут Мария Ивановна участливо на него поглядывала, предложила ему теперь взять на себя часы продленки, тогда его пенсия увеличится на десять рублей...
Удар для Павла Павловича, конечно, был тяжел. Сорок с лишним лет верой и правдой наставлял он молодое поколение, а теперь уходи. Но он утешал себя: «Зато все силы отдам музею».
Музей должен быть! Когда школьники спрашивали его о музее, он неизменно отвечал им:
— Да, будет!
Но он не мог ответить, когда и где будет музей. Ни о новой школе, ни в клубе центральной усадьбы совхоза подходящего помещения не находилось.
Павел Павлович думал о прежней Черновской школе. Но она стояла на отлете от деревни. И однажды неизвестные злоумышленники ломом выворотили два окна вместе с косяками. Следы показывали — увезли похищенное на легковой машине. Павел Павлович понимал, что школа осталась, в сущности, беспризорной и начала медленно погибать. Нет, музей там устраивать нельзя.
В Чернове было пять покинутых домов, на сто пятьдесят дворов это не так уж много, в соседних деревнях куда больше домов погибало. Павел. Павлович подумал, а что, если один из них отремонтировать и приспособить под музей?
С двумя стариками односельчанами он пошел те дома смотреть. От ветхости стены совсем поседели, перекосились, у одного крыша посреди конька просела. Окна были заколочены досками, потому сами дома казались ослепшими. Страшен, печален, даже зловещ был вид опустелых домов. Все трое вспоминали, кто в них жил: одни давно покинули родимые края, другие нашли покой на сельском кладбище. Вынесли домам смертный приговор, к новой жизни их не поднять.
Павел Павлович обращался к директору совхоза, ходил и в сельсовет, и к секретарю совхозной партийной организации. Отправлялся он и в город, побывал в райкоме, в райисполкоме, в редакции газеты, в краеведческом музее. Всюду он заговаривал о своем детище.
Нет, никто ему не отказывал, наоборот, все относились с участием, обещали помочь, подумать, но обещали как-то неопределенно. И Павел Павлович понимал, что музей для них — дело второстепенное, без которого и обойтись можно. Однажды вернулся он из города усталый и сказал жене:
— Надоело таскаться по чиновникам...
Время приближалось к весне, но дело музея не двигалось. Изредка Павел Павлович заходил в светелку, любовно оглядывал беспорядочное нагромождение всего того, что еще недавно было музеем, и, ежась от холода, уходил...
Александра Александровна переживала вместе с ним. Однажды рано утром, когда он собирался в школу, она вошла из сеней с радостными восклицаниями:
— Ты послушай, что я тебе скажу! Сижу я на скамеечке, дою нашу Буреночку, струйка брызжет, позванивает, а я все думаю, думаю. И придумала! Давай пристраивать к нашему дому веранду. С правой стороны — самый раз будет. И смотри, светелка, сени, веранда — вот тебе и музей, да какой просторный, только без печки, холодно будет экскурсии проводить.
Оба они спешно надели зимние пальто, вышли на мороз. Павел Павлович зашагал в валенках по сугробам, складным метром померил — столько-то в длину, столько-то в ширину.
Пошел он в школу, его нагнали ребятишки, мартовское солнце сияло ослепительно, синие тени протянулись по снегу. Он шагал, не слушая щебет своих спутников, и все думал, как будет пристраивать к своему дому веранду.
После уроков он отправился в контору совхоза, дождался своей очереди, вошел в кабинет директора.
А тот находился в самом лучшем настроении. Да как не торжествовать — в районной газете была напечатана сводка: его совхоз по мясозаготовкам вышел на первое место.
Когда Павел Павлович рассказал ему, что задумал, директор откинулся на спинку кресла и воскликнул:
— Вот, точно гора с плеч! Начинание поддерживаю, всецело поддерживаю! Стройматериалы, конечно, отпустим. Вам надо теперь же их получить.— Он вырвал из блокнота лист, набросал несколько слов, подал бумажку Павлу Павловичу.— Идемте в бухгалтерию, оформляйте, завтра на машине все доставят.
Павел Павлович вышел в коридор. От волнения он не сразу мог нащупать, в каком кармане спрятаны очки, наконец надел их, прочел бумажку:
«Б. оформить выписку стройматериалов,— далее следовала буква «Т» и фамилия Павла Павловича,— согласно прилагаемому списку», далее подпись.
Павел Павлович вошел в комнату бухгалтерии, приветливо сказал общее «Здрасте!». Он так ликовал в душе, что не обратил внимания на ответные отрывистые бурканья. Подошел к столу Милочки, жена его непосредственного начальника, конечно, разъяснит ему, как оформить получение всего того, что требовалось для постройки веранды.
Нет, Милочка не встретила его любезно и сесть не пригласила. Он встал возле нее в ожидании. Она прочла бумажку, еще раз прочла... Женщины, сидевшие в комнате, отложили занятия, начали наблюдать. Она читала, а Павел Павлович все стоял и ждал...
— Ничего не понимаю! — воскликнула наконец Милочка.— Как это отпустить? На каком основании отпустить? Вы же не являетесь работником совхоза. Мы своим, случается, вынуждены отказывать. Пойдут неприятные разговоры. На каком основании наш директор проявил к вам подобную щедрость?
Павел Павлович никак не ожидал такого. Он оглядел комнату, ища поддержки. Ведь среди этих женщин были матери его учеников. Но увидел неприязненные взгляды. И оробел.
— Все это для будущего музея в Чернове. К моему дому будет пристроена веранда для музея,— робея, пробормотал он.
— Какой музей? Какая веранда? И где список всего того, что вы пожелали получить от совхоза? — сыпала вопросы Милочка.
— Список еще не составлен. Если разрешите, я тут где-нибудь в сторонке присяду и сейчас, сейчас напишу,— робко повторил Павел Павлович и, не найдя свободного стула, начал писать стоя, положив бумагу на краешек стола Милочки.
Она встала, не удостоив его взглядом и надменно держа голову, направилась через всю комнату к сидевшему в дальнем углу единственному служащему-мужчине, главному бухгалтеру, и оживленно с ним зашепталась.
Главбух подозвал Павла Павловича, предложил ему сесть и начал терпеливо и вежливо объяснять:
— Видите ли, уважаемый, существуют определенные правила оформления ценной документации. В данном случае наш директор распорядился оформить выдачу стройматериалов несколько...— он на минуту остановился, ища подходящее слово,— несколько необычно. На каком основании выдать государственные ценности лицу, не являющемуся работником совхоза? Нет такого основания.
— Я не для себя лично прошу,— вставил Павел Павлович,— а для будущего музея. Веранда предназначается для музея.
Главбух снисходительна улыбнулся и сказал:
— Но веранду вы собираетесь пристраивать к принадлежащему вам дому, следовательно, юридически она поступит в вашу личную собственность. Не так ли?
Павел Павлович не знал, что ответить. Он видел, что никому в этой комнате нет никакого дела до музея.
Далее главбух начал пространно толковать о возможной ревизии, о денежном начете и с директора совхоза и с него.
Павел Павлович не очень понимал, о чем вещает, главбух, по своей простоте душевной он никак не ожидал, что будут ставить палки в колеса с делом музея. Ему бы снова отправиться к директору совхоза да сказать: «Видите, ваш приказ не хотят выполнять». Он потолкался в коридоре, подумал-подумал, к директору не пошел, а отправился домой...

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

Категория: Голицын С. М. | Просмотров: 467 | Добавил: Николай | Рейтинг: 0.0/0