Бытовая жизнь крестьянки в Муромском уезде
Женщина крестьянка, вступает в фазис своей действительной жизни лишь по выходе в замужество; с этого периода она начинает свое горестное житье бытье, не лишенное иногда и отрадных минут, — на него то и обратим наше внимание.
Положение крестьянки — женщины в семье, весьма незавидное, даже более того, — жалкое. Она вечная раба деспотизма мужчины, который при своем не развитии и невежестве, гнетет бедную женщину. Приведенная в чужую семью, она блуждает как в лесу и не видит ни одной тропинки, по которой можно бы ей выйти на торную дорогу. Муж проживши с месяц, не более, с молодой женой, отошел в сторону, на наработки, она осталась одна, совершенно одна, посреди личностей грубых, незнакомых, не привыкших считать ее своей. Муж советовал терпеть, не раздражать семьи слезами и упорством, да и где ей, робкой, запуганной женщине упорствовать против целой вереницы деверьев, золовок и свекра со свекровью. Вследствие окриков и нападок семьи, она становится вдвое забитее, чем была прежде, вся энергия ее падает и от женщины остается только одна машина, слепо повинующаяся приказаниям своих «семьянных». Вся фигура ее носит на себе отпечаток уныния и печали, на лице ее, еще так недавно красивом и свежем, ложится оттенок грусти и забот не покидающих ее до могилы. Но вот однако она осваивается, мало по малу, с своим положением, семья привыкает к ней, видя всегдашнюю готовность ее работать и услужить чем и как она умеет. Наконец приходит муж с заработков и — счастье улыбнулось ей на короткое время. Она воскресла, приветливее, и любовнее взглянула на Божий мир. Казалось бы, что теперь все должно пойти хорошо, и семья привыкла, и муж с ней; одним словом все устроилось к лучшему. Муж гульнет иногда, запоздает с товарищами, придет пьяный домой, ругает крепким словом жену, или просто найдет на него припадок дикого зверства, да и надо же показать, что он глава и властелин своей жены, и должна же дескать побывать на ней рука мужа; в силу этого несокрушимого аргумента, он начинает бить свою бедную жертву, сознавая, что ничем она ему не может ответить, да и всякое сопротивление с ее стороны раздражило бы еще больше его ярость. Но быть может это то самое бессилие жены еще более подкрепляет мужа на его зверские подвиги, надо же дескать поучить ее, думает он, а то пожалуй совсем из моей воли выйдет, тогда хуже будет. Наконец, муж, видя кроткое и послушливое исполнение его воли и слепое повиновение его прихотям, начинает как будто немного совеститься, сознавая то, что напрасно все таки он нападал на жену, что авторитет его теперь уже составлен, незыблем и непоколебим, что ни малейшего протеста его желаниям и воли никогда не выскажут эти покорные уста, сложившиеся в какую то идиотическую улыбку, не засверкает гневом взгляд этих когда-то блиставших одушевлением глаз, теперь сделавшийся тусклым и безжизненным; словом, муж доволен, он перевоспитал, если можно так выразиться, жену по своему, приучил ее бояться неровного его взгляда и вообще всякого проявления в ней хоть тени недовольства, теперь он успокоился и начал обращаться с женой приветливее и любовнее. Молодица тоже освоилась с своим положением, она взошла в самую жизнь семьи своего мужа, поняла что тут силою ничего не возьмешь, да и где взять ее, эту силу? Не найти ее бедной, излученной крестьянке. Терпением и кротостью, проникла она до души черствой свекрови, послушанием и покорностью тронула сердце мужа, неустанно, тихо шла она, шаг за шагом к своей цели и наконец дошла — таки, добилась своего. Семья полюбила в ней безмолвную машину, каждодневно, совершающую свое вечное движение; муж привык к жене и ее ласкам; свекор со свекровью перестали осаждать упреками; деверья и золовки кончили свои нападки; теперь настало кратковременное затишье, пора отдыха нравственного труда женщины. Наконец, у ней уж есть ребенок, значит есть существо, хотя еще далеко не осмысленное, но все таки, свое, родное, ей уж есть на кого обратить весь неистощимый запас любви, таящийся в душе женщины. И вот, после пройденных испытаний, начинает она наслаждаться покоем и с таким трудом завоеванным ласковым словом семьянных. Но молодой женщине готовится еще испытание, тяжелее всех прежних пережитых ею, — это рекрутчина. Смутен и печален становится очередной — женатый, не глядит он ни на жену, инстинктивно понимающую его душевное настроение, ни на лепет ребенка, пристающего к тятьке с своими детскими ласками и капризами. Молча, понуро, ходит он, вяло исполняя свое дело не до сна очередному парню, да и всей семье его приходится испытывать много тяжелых минут, смешанных со страхом, надеждою и трепетным ожиданием. Громко вопит и причитывает мать рекрута, молча, не слышными шагами подходит невестка и робко и не решительно выговаривает слова утешении: «матушка, что убиваться до поры до времени, может еще и не поставят, погоди горевать то!»
— Что ты выдумала Паранька, - отвечает ей сквозь рыдания мать, - этакий молодец да останется, да где в нем порок-от, на-тко-сь, отыщи, как на беду молодцом таким уродился, болезный мой.
И снова начинает голосить и причитывать бедная мать. Действительно, тяжело на старости лет матери расставаться с своим любимцем, хотя есть у ней и другой сын, да уж этого — то, больно жаль. — Жена что, жена забудет, други вы мои милые, а я то, я то, никогда его не забуду!.. - рыдает мать. Глядя на нее, молодая жена тихо утирает слезы, неудержимо катящиеся по лицу ее, и среди такой грустной обстановки проходит ночь. Если парень, зачисленный в рекруты, сирота, то ему приходится еще горше, некому и погоревать о нем и белья изготовить некому, одна как перст жена, но и от той «торонится» муж, как бы стараясь, чтоб не заметила глухую и щемящую его тоску. Однако же вопить над рекрутом, почитается у крестьянок священным обыкновением, и когда состоится приговор общества о взятии парня в рекруты, жена садится на лавку и начинает вопить так:
А добра моя головушка,
Смирельна моя беседушка;
А что мы за горькия,
Что мы за безчастныя;
А нет то у нас застоюшки,
А нет то у нас заборонушки,
Нет кормильца батюшки,
Нет родимой матушки!..
Подуньте вы ветры буйные,
Подуньте вы холодные,
Разнесите мать — сыру землю,
Расколите гробову доску,
Возстаньте наши родимые,
Возстаньте ниши сердешные,
Ко нашему горю в великому!
Подунули ветры буйные,
Подунули холодные;
А грянули тучи сильныя,
На нашего на сокола,
На нашего на яснаго;
Собираем мы свово сокола,
Собираем свово яснова,
На чужу дальну сторонушку,
Во тяжелую во службицу,
Во тяжелую в государскую!
Когда везут рекрута на ставку, то бабы опять начинают вопь, следующим образом:
А как ты, моя любушка, Алексеюшка
Поднялся из высокова терема,
А как было тее поднятися,
Как с малыми детьми разстатися;
А сокол ты, мой Алексеюшка
Наливное мое яблочко,
Скороспела ягодка,
Безо времячка созрело,
На горюшко скоро поспело;
Накажи, моя любушка,
Своему братцу Тимофеюшке
И, родимой невестушке Марьюшке,
Покучься золовушкам
Не покинули бы они твою молоду жену,
А и твоих малых детушек.
Не взойдет у вас светел месяц,
Не просветит бела зоренька,
Не погреет меня красно солнышко,
С сиротами с моими с малыми,
С сиротами с моими с глупыми.
А и как мне это горюшко,
Как мне это великое,
Как мне его перенести будет,
Как его перетерпеть будет;
Не залью его пивом сладкиим,
Не закушу его кусом сахарным;
А кто моему горюшку пособлять будет,
Кто ему помогать будет;
А у меня пособляльщицы больно манехоньки,
Да еще больно глупехоньки…
Ах ты, моя добра головушка, Алексеюшка,
Осталась я без тея горькая молодехонька,
Пойду в лес заплутаюся,
Во поле а загуляюся, -
А в лужка выйду зашатаюся;
Без доброй своей головушки,
Без смирельной беседушки.
Не услышу, моя любушка,
Ни от кого духа теплова,
Не уведаю слова ласкова.
Не муж ты был мне ластушка,
А кормилец родной — батюшка,
И утеха родима — матушка!
А как я без тея остануся,
Прижани (прижми) ты, моя любушка,
Ко белой груди свою молоду жену
И сирот своих детей горькиих —
Во последний раз, в останешний!..
Плач золовки к невестке:
Глядите глазыньки, на нашего на молодца,
На кудри его русыя,
На очи его черныя.
Невестушка, моя любушка,
Дожили мы до горюшка,
Дожили мы до великова;
Как тее его перенести будет,
Как тее его перетерпеть будет;
Опадут у тея все перышки,
Опустятся все крылушки,
Без сокола твово, без яснова,
Без свово работничка, —
Без свово заботничка.
А он был у нас умница,
Умница — смирельница,
Смирельница пертерпельница.
Досталась теперь нам жисть сиротска
До веку до старости,
До матушки гробовой доски!..
Соколы вы, мои ясные,
Куда вы все пошли на гульбище,
Собрались ли вы на игрище?
Пошли вы в дороженьку,
Во долгую во путинушку;
Пошло нас многохонько,
А воротятся оттуда манехонько.
Сокол ты нам Алексеюшка!
Придет лето красное,
Прилетят все пташечки,
Прилетит все кокушечки,
Совьют все по парно по гнездышку,
А она (т. е. жена) твоя сирота горькая,
Твоя безчестная, безталанная,
Не совьет она гнезда соловьинаго!..
Невестка, голубушка,
Наглядывайся ты на свово сокола,
Наглядывайся на прекраснаго;
Наглядывайся на кудряваго;
Не долго тее круг него увиватися,
Увиватися, улещатися;
Пришло времячко разстатися!..
А что это за нежданное за горюшко,
Да вдруг накатилося!
Погуляло наше сердечушко,
Погуляло ретивое,
Теперь пришлось горем спознатися
Со великиим, со вечныим!..
Обыкновенно все жены и близкие сродники провожают рекрутов в город, но если жена почему бы то ни было не может следовать за мужем и остается дома, то по взятии рекрута встречает своих возвратившихся родных, следующим плачем:
Родимый наш Панюшка (имя брата),
Что ты не провез мою добру головушку!
Аль не сослужили тее везти кони вороны,
А пoдали бы вперед мне вестыньку!
Оборвала бы я у сия все крылушки,
Ощипала бы все перушки,
Встретила бы я свово сокола,
Свою добру-головушку, смирельну беседушку;
А свили бы мы с ним тепло гнездышко,
Свили соловьиное!..
Опустел наш высокой терем,
Опустела наша горница.
А сокол ты мой Алексеюшка,
Проглядела я все свои глазыньки,
На родиму на сву сторонушку.
А ты бы, моя милушка,
Наказал бы сизой голубушке,
Прислал бы мне вестыньку;
Bзвилась бы я высокохонько,
Прилетала бы я скорехонько
Ко твоему горю к:великому,
К подъемушкам тяжелыим.
Все круг тея сроднички,
Все увиваются, улещаются,
Одной то меня не было пташечки,
Одной мена кокушечки,
Одной меня горькаей,
Одной меня безчастнаей!..
Иногда бывает так, что жена бросает детей своих и всю семью мужа и идет за ним в тот город куда его назначат; в таком случае, она снова начинает вопить при прощании с родными и детьми в следующих словах:
Любушка, Татьянушка (дочь),
Сними лицо свое прекрасное,
Своему милому тятиньне,
На гербовый лист на бумаженьку.
А чуешь ли моя любушка,
Разстаюсь я с детищем,
Разстаюся я с малыим,
Укатаюсь далекохонько,
На чужу — дальну сторонушку,
За лесы за темные,
За грязи за черные,
За речки за быстрые!..
Сколько мне, мое дитятко,
Круг тея не увиватися,
Круг тея не улещатися;
Пришло времячко мне с тобой разстатися!
А сокол мой, деверь Панюшка,
Не по помни зла моей гордости,
Великой моей не по помни досадушки,
А приветь ты мою сироту горькую,
Не находи её кусом сладкиим,
Привет только словом ласковым;
Вступитесь за место кормильца — батюшка,
Попомните братца Миколаюшку!
Не забудьте нас горькиих,
Не забудьте нас безчастных —
На чужой - дальней сторонушке!
Родимая моя невестушка,
Не попомни моей зла — гордости,
Вступись сирот моей малоей,
За место родной матушки;
Не станет она знать,
Что ты ей не родная мать,
Только будет и застоюшки
Только и будет заборонушки,
Что родима тетушка.
Пойдем сходим мила, моя доченька,
Ко всем суседям и шабрам близкиим;
Спросим мы какова жисть сиротская;
Какова в поле полынушка,
Какова она горькая;
Такова и жисть сиротская.
Кто живет без отца, без матери,
Не увидит столько сладкова,
Что примет горькова!..
Только было у меня и радости,
Что к вам придти мои милые;
Иду я ранехонько,
Встречаете меня скорехонько;
Ласково меня привечаете,
Во горюшке не покидаете!..
Вслушавшись в эти вопли и причитанья крестьянок, невольно задастся вопросом: откуда взята эта самобытная народная поэзия? Кто вложил эти слова в уста женщины? Ведь не лицемерие же это, не притворство: нет здесь каждая строфа дышит глубоким горем, которому нет исхода и нет ни откуда помощи. Первостепенную роль играет здесь горе жены: по уходе мужа из дома чем делается она? Что такое ее личность? - Ничто! Хуже последней наемки... Муж хоть не баловал, но все таки защищал ее от притеснений семьянных; нет, нет, да и даст окрик: «что мол вы окаянные ее запугиваете, не замать, делайте всяк свое дело!» В сущности тут ведь мало сказано, но для жены и этого довольно; она, поддерживаемая созданием, что муж за нее заступился, никого уж теперь не боится, да ей будто нет ни до кого и дела, и зла ни на кого нет. Муж пожалел, муж заступился, вот ее главная идея, а там хоть трава не расти и безгранично она благодарна ему в эти минуты; искренно готова броситься на всякое самопожертвование, за то, что он поддержал перед родными ее микроскопическое достоинство. Но, теперь где ж она найдет защиту и оборону против козней и придирок семьи? В ком искать ей? В свекрови, понапрасну нечего и силы торят, думает молодая женщина, — никогда не полюбит она меня, никогда! Скорее будет ненавидеть — нежели любить; женщина чутьем сознает эту неоспоримую истину и нисколько не ошибается. Кроме того, что для свекрови, она чужое дитя; но к тому же еще жена ее сына,- ее любимого сына, значит женщина ближайшая к нему, составляющая с ним одно, которую он любит по закону природы даже больше матери. Что может возникнуть из подобного источника? Ревность глухая, скрытая ревность свекрови к своей невестке за сына, и вот причина ее ненависти и гнева, вот почему она гонит свою бедную жертву, не из злости, не по дурному свойству характера, а просто потому, что страсти долго не умирают в душе женщины и ищут себе какого-нибудь исхода. Но как бы то ни было, а молодой женщине от этого не легче, куда ж деться? Пристать к золовкам; но те любят посплетничать, поточить языки и, как сами незамужние, заведуют своей снохе и страшно на нее злятся, — общий недостаток всех старых дев. К деверьям если подладиться, еще того хуже, как бы какого греха не вышло, думает крестьянка, пожалуй не ровен час, бес — от, горами качает, оборони только господи!.. Но что же делать? Думает измученная духом и телом женщина? Конечно если б муж был, он бы меня не выдал, а теперь что я? Но вот, блеснул ей луч освобождения, отец мужа, старик — свекор стал ей покровителем. Как она благодарна ему за ласку, батюшка, видно взаправду любил сына, думается ей, ну-ка, меня ничтожную в защиту взял, да стою ли я этого? И какие теплые молитвы воссылает она к небу за своего избавителя, не видя и не подозревая ничего в добром поступке свекра, она лишь только всей душою благодарна ему за его покровительство. Между тем время открывает ей глаза; наконец-то она поняла в чем дело, к чему ведут все эти ласки и нежданное заступничество. Тяжко становится ей oт этого сознания, противна, делается ей любовь свекра, все настоятельнее требующая взаимности; с кем ей посоветоваться? Что делать? Она не знает. Чистая, незапятнанная совесть подсказывает ей о муже, о обязанностях взятых ею на себя, относительно его; наконец религиозной чувство напоминает ей о святости брака, о клятве, которую она дала. С другой стороны, демон, искуситель шепчет ей, что сдавшись на любовь свекра, она будет авторитет в семье, никто уж не посмеет ей перечить, да и не все ли равно, так или иначе а клевета все таки коснется ее и очернит в глазах мужа, будь она сама олицетворенная невинность, значить из двух зол надо выбирать меньшее, ничего, можно полюбить и свекра, хотя он И старик, но, я буду хозяйка в доме, самолюбиво думает молодая женщина, и, после тяжелой борьбы с собой и своей совестью, она сдастся на ласки свекра и с тех, пор авторитет ее восстановлен и непоколебим. Такие случаи, снохарства действительный факт, встречающийся в деревнях постоянно. Однако же не всегда так бывает, иногда и в забитой крестьянке можно встретить женщину с твердой волей и глубоко запавшими ей в душу нравственными и религиозными принципами; случается так, что сноха не сдается ни на ласки, ни на льстивые обещания свекра; тогда само собой разумеется, что целый ад, в лице семьи со свекром во главе, обрушивается на женщину и она терпит до, последней крайности.
Но всему бывает конец, и вот, она потеряв терпение, соскучившись одиночной жизнью, измученная семейными дрязгами идет она из дома вон, куда-нибудь в село или город на заработки. Руки есть здоровые, как-нибудь прокормлюсь, думает рекрутка, чем мне здесь на этакой муке жить, лучше совсем уйти. И действительно крестьянка уходить из семьи; если у ней есть ребенок она отдает его на выкормку своей матери, или кому бы то ни было из родных и идет наниматься в город. В городе жизнь иная чем в деревне, она скоро привыкает к своему новому положению и даже как будто довольна им, память о муже начинает с каждым днем становиться бледнее и бледнее, семейные распри не тяготят ее более, и вот, она не та уже робкая женщина, которую мы видели сначала. Однако же свобода не служит ей в пользу, она не умеет справляться с ней привыкши до сих пор ходить на помочах и жить под вечным гнетом, женщина распускается и начинает вести жизнь не стесняемую никакими правилами нравственности.
Нисколько, не думая о будущем, она живет настоящим, живет сознанием своей свободы, и того, что может делать что ей угодно. Проживя в наемках года два — три, она и этой жизнью соскучивает, в людях сидеть сложа руки не станешь, а она уж успела излениться на столько, что у ней всякое дело не спорится. Хозяева сердятся, выговаривают и наконец отпускают ее, говоря, что они наняли ее дело делать, а не сложа руки сидеть.
Рекрутка этому частью рада, : теперь то она погуляет на всей своей вольной волюшке и кончает тем, что поступает на готовые харчи к какому-нибудь солдату, или пролетарию из мастеровых. Но вот однако срок отлучки мужа ее приходит к концу, скоро должен прийти в побывку; по билету непременно отпустят, горюет рекрутка, что тогда будет моей голове? Деревенские знают образ жизни, который ведет она, родные даже прислужились и мужу, отписав ему, что де так и так, жонка то твоя, другого ребенка в приют стащила, на что последовал лаконический ответь солдата: не-замать (не трогать) до меня, приеду сделаюсь. Со страхом и трепетом ждет рекрутка своего мужа; но вот, приходит и муж; можно себе вообразить, что за сцены и погром происходят меж огрубевшим мужем и привыкшей к свободе женой.
Нередко, такие случаи кончаются тем, что супруги расходятся в разные стороны, но это случается лишь тогда, когда у них нет никого из семьянных. Если же у мужа, или в особенности у жены есть родные, то они настоятельно требуют и даже приказывают женщине переносить суровый нрав мужа и никак не разводиться с ним. 3десь употребляются все меры и ласки, и увещания, и угрозы; в крайнем случае проклятие матери замужней дочери играет тут главную роль. Последняя мера оказывается действительной, и женщина, как бы ни было это ей тягостно, остается жить с мужем. Лишнее прибавлять, что от этого нисколько не становится легче бедной крестьянке, но здесь, она склоняется, перед судьбой и, проговорив: твори Господи волю свою, начинает нести свое тяжелое иго до тех пор, пока, усталая, измученная всей своей безотрадной жизнью, не сомкнет она свои вежды сном вечного успокоения.
Действительный член статистического комитета Екатерина Добрынкина.
Ежегодник Владимирского губернского статистического комитета. Выпуск 1. 1875 г.
Муромский уезд
Copyright © 2018 Любовь безусловная
|
