К сожалению, письменных свидетельств о земледелии времен зарождения Русского государства мы почти не имеем. Летописцы же основное внимание уделяли рассказам о борьбе с внешними врагами, о строительстве городов, о жизни и деятельности князей, иерархов церкви и т. д. К жизни и деятельности сельских жителей летописцы обращались редко, главным образом только по случаю недородов и голода.
Вот, например, запись из летописи 1468 года: «Того же лета... нача находити дожь силен, как христиани ржи пожяли, месяца иуля, да тако и иде весь месяць без простани и все лето, и месяца августа и сентября и октября вси четыре месяци, и наполнишася реки и ручьи и болонья, аки весне водою, а у христиан много по полю вершеи погнили, а траву водою по рекам и по ручьям отняло, тако же и ржеи по селом не засеяли мнози». Вообще ГОЛОД в богатой России повторялся примерно раз в 8 лет в каждое столетие, о чем говорят цены на хлеб. В 1128 году, например, четверть ржи доходила до 25 серебряных рублей, а были годы, когда она возвышалась до 37 рублей (1215 г.), а еще позднее до 42 рублей (1602 г.). Разумеется не цари или князья были в этом виноваты и не эксплуатация (в эти годы крестьяне были свободными), а климатические условия. Что касается царей, то они, как известно, проявляли оперативность куда более скорую, чем иное руководство близких к нам времен. Так, например, при голоде в Подвинье (на Севере) в 1700 году воевода Ф. Апраксин, не боясь вызвать гнев Петра I, распорядился выдать хлеб крестьянам из государевых запасных житниц и тем спас жизни многих русских людей. Пользуясь скудными летописными данными, археологическими находками и работами исследователей-историков, можно представить, как развивалось земледелие на Руси в пору становления государства. При этом, конечно, на характер его накладывали свой отпечаток различные природные условия южных и северных районов. Так, в VI веке в южных (степных) районах сложилась залежная, а позже и переложная (сокращенный срок залежи) система земледелия; в более северных районах — подсечно-огневая.
При залежной системе распаханный целинный участок использовался под посев в течение 3 — 5 и более лет — до тех пор, пока не истощалось его природное плодородие. Затем этот участок на 20 — 30 лет исключался из обработки, а вместо него распахивался новый. Заброшенный участок зарастал, плодородие его постепенно восстанавливалось, после чего его снова пускали под посевы. С ростом населения и городов увеличивалась потребность и в продуктах питания. Это побуждало русских людей распахивать все больше целинных земель, сокращать сроки залежи. Так залежь перешла в перелог с более коротким сроком «отдыха», а в конечном счете перелог свелся к одному году и получил название «пара». Подсечно-огневая система отличалась от залежной и переложной тем, что при ней приходилось сводить лес. Сваленные деревья сжигались на месте, а зола служила удобрением. После нескольких лет использования такого участка его забрасывали, а под посев расчищали новый. В Юрьевском (Владимирском) ополье с его лесо-луговой первобытной растительностью, надо полагать, применялись в старину оба эти способа восстановления плодородия почв или, если можно так выразиться, смешанная система земледелия. С течением времени здесь также не стали допускать зарастания освоенной из под леса и кустарника пашни и перешли к системе одногодичного пара. Однако, необходимость оставления пара в ополье диктовалась другими причинами. При коротком лете для посева озимой ржи требовалась летняя подготовка земли. В результате сложилась сначала двупольная, а затем трехпольная паровая система земледелия с чередованием: пар, озимые, яровые. Это, безусловно, было прогрессом в земледелии, так как намного увеличивало посевные площади, производительнее использовалась земля. Первые сведения о трехполье в России относятся к началу XVI века. Нет сомнения, что эта система появилась гораздо раньше, но именно в это время в наших старинных официальных документах обыкновенно употребляется выражение «столько-то чети в поле и в дву потому же». Это выражение уже прямо указывает на трехпольное хозяйство наших предков. До этого обычно указывалось, что «пашни столько-то, а перелогу столько-то, а лесом поросло столько-то», а еще раньше количество земли определялось вообще приблизительно: «куда коса, топор и соха ходили». Четвертью или четью называлась половина десятины, потому четыре чети в поле — это две десятины в одном поле, а в трех — уже 6 десятин, так как при наделе крестьян землей она отводилась обыкновенно в трех полях, но для сокращения в писцовых книгах отмечалось количество земли в одном поле с добавкой: «а в дву потому ж». А. В. Советов в своей знаменитой работе «О системах земледелия (1867 г.) писал, что «В книге сошного письма 1629 года полагается на крестьянскую выть по 12 четвертей доброй земли, по 14 четвертей средней земли и по 16 четвертей худой земли во всех трех полях и в черных волостях, и в дворцовых, и в монастырских, и в вотчинных, и в поместных. А так как в тягле состояла только одна крестьянская земля и с нее только взимались подати и повинности, то в указанных свидетельствах нельзя не видеть, что трехпольная система освещена была самим законом тогдашнего времени; наделяя крестьян землей на три поля, он, очевидно, и не признает другой формы земледелия, как трехпольной...» Таким образом, сложившаяся в период образования Московского государства, а, может быть, и значительно раньше, паровая трехпольная система просуществовала в некоторых местах вплоть до октября 1917 года и даже дольше. В связи с этим в нашей литературе существует предвзятая точка зрения относительно полной застойности сельского хозяйства России, его технической неподвижности во весь этот огромный промежуток времени. Что же говорить тогда о XVIII веке — эре полного закрепощения крестьянства и его технической отсталости. Такой вывод будто бы связан с повторяющимися указаниями на господство трехполья, представляющего экстенсивную систему земледелия, при которой 1/3 земельного фонда (паровые поля) систематически остается вне эксплуатации, и господство сохи, как основного земледельческого орудия, с ее низкими техническими качествами. То и другое как будто бы подтверждается и документацией 2-й половины XVIII века — материалами анкет Вольного Экономического Общества для 1760 годов и Топографических описаний наместничеств и губерний для 80 — 90 годов. Но более пристальное их изучение обнаруживает все же, что и практика трехполья и господство сохи претерпевают к этому времени серьезные изменения, направленные на общую интенсификацию сельского хозяйства. Особенно заметно это становится на примере Владимирского ополья. Так, отвечая на анкету Вольного Экономического общества 1765 года и Сенатскую анкету 1767 года о причинах дороговизны хлеба, владимирцы сообщали, что «земледелие против прежнего в упадок не пришло» и даже отмечали о его «умножении» за счет расчистки лесов. Большая часть воевод жаловалась даже на малоземелье (из Владимира, Гороховца, Юрьев-Польского, Суздаля). Какие же меры принимались в этих местах против упадка земледелия? Сюда, прежде всего, можно отнести попытки интенсификации самого трехполья путем улучшения техники обработки земли. Другой существенный момент — подбор культур, отвечающих условиям района, а также связанное с этим установление нового, более правильного чередования культур в целях лучшего использования почвенных ресурсов. Ставится вопрос об удобрении земли, и в результате узости скотоводческой базы наблюдаются усиленные поиски других средств удобрения земли, исходящие именно от практиков сельского хозяйства и дающих ряд интересных результатов. Большую роль в этот период играло освоение новых земель, отразившееся в росте посевных площадей в последней четверти XVIII века, при этом самый процесс их освоения сопровождался применением ряда приемов по повышению их плодородия, и, в частности, прежде всего на этих землях происходил отход от традиционного трехполья с его консервативным севооборотом. Именно в этот период в ополье наблюдается посев тимофеевки на пару, репы и других растений. Наконец, значительного разнообразия достигали и земледельческие орудия; основное состояло в широком внедрении в ряде районов плужной техники обработки, а также в многообразии переходных форм от сохи к плугу, представлявших собой разновидности сохи. К мероприятиям по усовершенствованию старого трехполья относится прежде всего введение более интенсивной обработки земли путем двоения и троения почвы под пашню (повторение вспашки два или три раза) с последующим боронованием, которое также нередко проводилось повторно. Двоение пашни становится настолько обычным явлением, что Топографическое описание считает нужным специально оговаривать случаи разовой вспашки, и относятся они в основном к более плодородным местам и только под яровое, не являющееся основным хлебом. Что же касается подготовки почвы под озимую рожь, то здесь двоение указывается повсеместно, даже на самых плодородных участках. О необходимости и распространении двоения пашни в центральной полосе у «верховых» крестьян сообщал уже Ив. Лепехин. Двоение и троение имеют при этом характер строго выработанной системы как по срокам вспашки, так и по ее техническому проведению: первая или первые две вспашки производятся заблаговременно — для озимого хлеба весной и большей частью плугом или косулей, где таковые бытуют; последняя вспашка производится перед посевом (иногда сохой). Последнее объясняется агрономическими соображениями. Посев производится часто под борону, причем в отдельных случаях, главным образом при двоении земли под пашню, боронование также двоилось и в первый раз производилось перед посевом с той же целью предварительного разрыхления верхнего слоя почвы. Таким образом, речь шла не о большей или меньшей тщательности обработки земли, а о выработке определенной агрономической практики. Другой крупной проблемой была проблема удобрений, которая сводилась в основном к внесению в почву навоза. Последнее упиралось, однако, в низкую обеспеченность скотом, тесно связанную с недостатком сенных покосов и пастбищ. Недостаток навозного удобрения отмечает не только экономическая литература, но о нем говорят и материалы анкет 1760-х годов и Топографические описания. А материалы Сенатской анкеты прямо ссылались на упразднение скотных дворов монастырских вотчин в связи с секуляризацией, как на одну из причин нехватки удобрений. Причем недостаток в навозе испытывали не только крестьяне, но и помещичьи хозяйства: некоторые инструкции обязывали крестьян возить навоз от своего скота для удобрения господской пашни. Для всех культур удобрения явно не хватало, и унавожение применялось лишь под более ценные культуры: на конопляниках и огородах, под лен, из хлебных культур в первую очередь (и почти исключительно) под рожь и вообще озимые. В условиях трехполья это позволяло производить унавожение раз в три года. Недостаток пастбищ в ополье имел и другое вредное последствие. Здесь приходилось использовать под выгон пашню, оставленную «под пар» или «паренину», в связи с чем устанавливалась система «выбивания» сорных трав скотом, значительно снижавшая восстановление плодородия почвы. Изыскание новых видов природных удобрений в конце XVIII века в центральном промышленном районе, куда входила и Владимирская губерния, ставилось особенно остро. Наиболее простым и распространенным видом удобрения, практически давно знакомым северному земледельцу была зола, образующаяся от пережигания деревьев и разных лесных отходов — сучьев, корневищ и т. п. Этот способ удобрения широко применялся на лесных росчистях, которые, однако, нельзя смешивать со старой подсекой, поскольку речь шла о периодическом запускании под лес, сменявшемся длительными периодами эксплуатации под посев и твердо установленным порядком чередования культур. Опасения при этом должны были сводиться с разорением и так уже малых лесов в районе ополья. В это же время в отдельных помещичьих усадьбах начинают применять торф, прудовый ил, известь и мергель, но это редко. Существенным средством наряду с унавоженном начинают появляться в XVIII столетии новые формы севооборота как специальное средство повышения плодородия почвы, но это в основном на новых землях. Как правило, на «новине» сеяли первым делом лен. Отмечен и другой способ удобрения земли, а именно: «в паровом поле сеют репу, под которую и кладут навозу более, нежели под рожь», а на следующий год яровой хлеб — пшеницу или ячмень. Особо следует выделить начало посева кормовых трав, причем практика в этом вопросе снова опередила агрономическую литературу. Посевы травы — палошника (тимофеевки) отмечены в это время в Топографических описаниях даже Вологодского и Архангельского наместничеств. Нет сомнения, что побудительной причиной к травосеянию явились нужды скотоводства. Однако и его агрономические качества, видимо, уже учитывались, так как П. Челищев, путешественник и исследователь, в это время систематически повторяет: «пашут траву палошник», что говорит о повсеместном ее разведении. Эти и другие наблюдения позволяют сделать вывод, что система традиционного трехполья уже к концу XVIII века серьезно нарушается, хотя и нет данных о наличии сложившейся новой системы земледелия. Однако можно утверждать, что постановка в экономической литературе и прежде всего в «Трудах В. Э. О.», вопроса о переходе к многополью и плодосмену вырастала непосредственно из практики. Источники опровергают также представление и о безраздельном господстве сохи, показывая значительную пестроту, состава земледельческих орудий и, в частности, распространение плужной обработки. Так, еще Д. Зеленин в 1908 году отметил (ссылаясь на ответ Анкеты В. Э. О. 1765 г. и на Топографическое описание 1784 г.) распространение косули в большей части Владимирской губернии для первой, а при троении — для первой и второй вспашки, называя даже особый тип «переяславской» косули; в том же Переяславском, во Владимирском и Александровском уездах он отмечал, кроме того, пользование плугом. Топографические описания говорят также о соединении в отдельных уездах сохи с косулей или сохи и плуга с двумя лошадьми. В то же время в Московской губернии отмечалось применение одной сохи, что и не удивительно при барщинной отработке. Плужная обработка там для «скудных» крестьян представляла большие трудности, так как они не располагали соответствующей тягловой и рабочей силой. Они поэтому производили вспашку в складчину. Однако, распространение во Владимирской губернии косули говорит о том, что здесь таких крестьян было наименьшее число. Таким образом, отмеченное для 2-й половины XVIII века растущее распространение плужных орудий говорит о быстром росте хлебопашества — с широким подъемом новых земель и с интенсификацией обработки пашни, которая в свою очередь находилась в тесной связи с системой двоения и троения почвы.
При определении состояния хлебопашества особое значение имеет вопрос об урожайности. Для этого полезно сравнить данные по некоторым основным губерниям Европейской России. Они делятся на две основные группы показателей: а) непосредственно данные оценки урожайности в «самах»; б) расчет урожайности в «самах» по годам, исчисленный на основании ведомостей посевов и урожаев. Систематические показатели урожайности в «самах» имеются по ряду источников, притом относящихся к разным периодам XVIII века. Первые данные относятся к 60-м годам и связаны с двумя анкетами — В. Э. О. и Сенатской анкетой о причинах дороговизны хлеба. Правда, они страдают некоторыми недостатками, например, отразившими лишь рожь, как основную продовольственную культуру Владимирской губернии. Наибольшей полнотой отличаются данные, относящиеся к 80 годам. Это Топографические описания, которые дают показатели по разным культурам. Что касается бросающегося в глаза несоответствия (например, более низкие урожаи во Владимирской губернии и более высокие в Вологодской и Архангельской), то тут следует иметь в виду, что население губерний было заинтересовано в том, чтобы не допустить получения завышенных показателей, которые могли привести и к повышению требований на поставку хлеба и фуража для армии, и потому под пробный обмолот могли поступать участки с урожайностью ниже среднего. Говорим так потому, что имеются жалобы губернаторов на утайку населением действительной урожайности.
1. По анкете Вольного Экономического Общества: Московская губерния — урожайность 3 — 4; Владимирская — сам 4 — 5 (ополье), сам 2 — 3 (полесье); Калужская — сам 4 — 5 (север), сам 2 — 3 (юг); Псковская — сам 3 — 4; Вологодская — сам 4 — 6; Архангельская — сам 4 — 7. 2. По Топографическим описаниям: Московская губерния — урожайность сам 3 — 4; Владимирская — сам 4 — 5 (ополье), 2 — 3 (полесье); Калужская — сам 4 — 5 (север), сам 2 — 3 (юг); Псковская — сам 3 — 4; Вологодская — сам 4 — 6; Архангельская — сам 4 — 7. 3. По ведомостям посева и урожая в 1782 — 83 годах: Московская губ. — сам 2; Владимирская — сам 2,5; Калужская — сам 4. 4. Ведомости посева и урожая в 1794 — 1796 годах: Московская губерния — сам 2,5; Владимирская — сам 2; Калужская — сам 3; Вологодская — сам 3; Архангельская — сам 4,5.
Высокие показатели северных губерний могут объясняться еще и тем, что земельные участки там были весьма ограничены, а это позволяло шире применять удобрения и пользоваться «новинами». Ведущее место среди технических культур в это время принадлежало льну и конопле, обеспечивавшим сырьевую базу как для распространения домашнего прядения и ткачества, так и для быстро растущей текстильной промышленности. Тогда основным поставщиком льна для центрального района с его развитой полотняной промышленностью считалась Псковская губерния. Однако, князь Гагарин в инструкции 1763 года управителю вотчины Екатерины II в Тульской губернии предписывал покупать самые лучшие семена льна для посева в Суздальском уезде Владимирской губернии. Посевы конопли в это время получили главное распространение в более южных черноземных районах, но у нас нет данных утверждать, что конопля нашла меньше распространение и во Владимирской губернии с ее полотняными (на паруса) и ткацкими фабриками. Кроме того, конопля играла (наряду со льном) важное значение при производстве масла. Топографическое описание Владимирской губернии 1784 года называет 45 «масляных изб», очевидно, крестьянских предприятий в одном только Ковровском уезде. Для конца XVIII века характерно также появление и внедрение новых видов масличных культур: горчичное семя, табак, красители. Иван Лепехин в «Дневных записях путешествия» отметил в районе Владимирской губернии употребление для крашения холщевых и шерстяных тканей разных мхов: баранца, зеленика, болотной мозжухи и др. На состояние хлебопашества может указать нам и движение цен на хлеб в 1760 — 1790 годах. Так, рожь в Московской и Владимирской губернии в начале 60-х годов оценивалась в 1,2 — 1,3 рубля за I четверть; в конце 60-х годов уже 3 — 4 рубля; в конце 70-х — до 3,5 рублей; в 80-е от 2,6 до 5 рублей, а в 90-е годы — от 4 до 5,5 рублей. Пшеница в начале 60-х годов стоила 1,5 — 2 рубля за четверть, в конце 60-х уже 3 — 4, в конце 70-х — 3,5 — 4, в середине 80-х — 5 — 7, а в 90-е годы уже от 7 до 10 рублей. Ячмень в 60-е годы стоил 0,5 — 1,0 рубль, в 70-е годы — 1 — 2 рубля, 80-е — 2 — 3, 5; в 90-е годы от 2,5 до 3,5 рублей за четверть. Как видим, цены росли и довольно значительно, причем они во Владимирской губернии, например, в 2 — 3 раза превышали цены, которые имелись в центральных черноземных районах. Парадокс здесь заключается в том, что рост цен на хлеб не был связан с общим упадком сельского хозяйства, а оказывался лишь стимулом к его дальнейшему расширению. Цены были различными не только в каждом обособленном районе Российской империи, но и колебались по сезонам. Наименьшая цена хлебу, как правило, устанавливалась в санный путь, наибольшая — в страдную пору. Овес, например, дорожал уже с весны. Все это стоит в прямом противоречии с представлением о кризисе сельского хозяйства, коренившемся якобы в исчерпании его естественных ресурсов и возможностей, хищнической эксплуатации земель, в выпаханности почвы, в естественном упадке урожайности, с которым непосредственно связана теория «кризиса трехполья». Рост хлебных цен коренился в общем изменении экономического строя, выражавшемся в растущем разделении труда, в быстром росте промышленного производства, стремительно расширявшемся рыночном спросе на сельскохозяйственное сырье, и в соответствующем росте промышленного населения, предъявлявшего спрос на рыночный хлеб. О каком «кризисе трехполья» можно говорить, если в это же время при недостатке хлеба обеспеченность им во Владимирской губернии была сравнительно неплохой. Так, в 1780 году при населении 892 тысячи душ обоего пола и при потребности 2676 тысяч четвертей на продовольствие. 1200 тысячах четвертей на посев, и средней урожайности 2500 — 3200 тысяч четвертей недостаток выразился в 700-1400 тысячах четвертей. В первые же годы XIX столетия на посев уходило здесь 1300 четвертей, средняя урожайность составляла 3200 — 3800 тысяч, а недостаток уменьшился до 200 — 800 тысяч четвертей. Налицо, как говорится, факт увеличения эффективности сельского хозяйства губернии, и это, как уже отмечалось, результат не только расширения посевных площадей.
Интенсификация земледелия в конце XVIII столетия напрямую связана и с правительственными мерами, признававшими землю и хлебопашество единственным источником богатства, а земледельческий труд — единственно производительным трудом. Что стоят, например, слова Екатерины II, сказанные ею в 1767 году: «Земледелие есть первый и главный труд, к которому поощрять должно. Не может быть там ни искусное рукоделие, ни твердо основанная торговля, где земледелие в унижении и нерачительно производится». К этим словам полезно прислушаться и сейчас, а в те времена они были ключом к пониманию того, что оставленная уже во всех странах трехполка в России не только уживалась с нововведениями, но и приносила довольно существенные результаты.
/Российская академия сельскохозяйственных наук Владимирский НИИСХ Владимирское общество сельского хозяйства М. И. КИЧИГИН, А. Л. ИВАНОВ ВЛАДИМИРСКОЕ ОПОЛЬЕ Историко-хозяйственный очерк/
Основная статья: Сельское хозяйство Владимирского края
