Совхоз Вышка – поселок бывшего совхоза «Вышка». В 1990-е гг. поселок вошел в состав города Владимира, как отдельная улица.
Улица совхоз Вышка находится на Юго-Западе города Владимира, расположена за улицей Нижняя Дуброва, южнее территории парка «Дружба».
«При лесном кордоне «Вышка» у леспромхоза 5,75 га огородной земли. По плану должно быть посажено 1,5 га капусты, 1,2 га огурцов и корнеплодов. Земля обработана плохо. Капуста и огурцы садятся без удобрения. Навоз есть в достаточном количестве на шпалорезке, но его не сумели подвезти. За всю зиму подвезли всего лишь 30 возов. В этом маленьком хозяйстве — большая бесхозяйственность! Причины — систематическая пьянка бригадира Морозова и зав. лесоучастком Смирнова. Эти «руководители» часто приезжают на дачу к кролиководу Макарову и пьянствуют» («Призыв», 18 июня 1934).
Футбольное поле
Детская площадка
Совхоз "Вышка" был организован в 1950 году. Сельхозпредприятие занималось обработкой обширных земель, по площади растянувшихся примерно на 240 га и относившихся к Суздальскому району. Рассказ жительницы поселка – Валентины Никифоровны Терехиной: «Переехали мы в посёлок Вышка в 1954 году. До войны здесь стояла воинская часть. Некоторое время солдаты вырубали кустарник и корчевали лес для организации полей и пастбищ. Воинская часть имела подсобное хозяйство: держала коров, сеяла, сажала и собирала для себя урожай. Около казарм в трёх километрах от сегодняшнего поселка на запал военными была построена вышка, высокая, выше леса, с которой во время войны и после неё следили за воздушным пространством. Вот поэтому это место назвали Вышкой, и оно как бы естественным образом перешло на название посёлка. В 1956 году подсобное хозяйство было отделено от воинской части. Появился самостоятельный совхоз «Вышка». Потом земли совхоза передали в Суздальский район. К совхозу относился ещё земельный участок между селами Гавриловским, Крапивьем и ещё каким-то. На окраине города Суздаля земля тоже считалась нашей: там мы содержали свинарник, который принадлежал тоже совхозу «Вышка». В 1962 году суздальские земли у нас забрали, а дали другие - между деревней Старый Двор и посёлком Малининским. Там мы держали фермы с крупным рогатым скотом и телятники. Ещё совхозу принадлежала земля у Нового Сельца в черте города Владимира. Там теперь сады работников тракторного завода. А у нас там были свинарники и три жилых дома для работников свинофермы. Ещё был участок земли в районе мелькомбината. Там тоже был свинарник и жилой дом. Эту землю город позднее забрал под жилую застройку. Потом нам дали землю в Семёновском, что за посёлком Энергетик. Там тоже был свинарник, на полях сеяли ячмень, рожь, пшеницу. Отобрали и этот участок, дали землю совхоза «Коммунар», где мы снова организовали свинарник. Я так хорошо знаю эту земельную чехарду, потому что всю жизнь проработала трактористкой совхоза «Вышка». А вот почему на карте появился посёлок Малининский (так назван посёлок Вышка на карте города Владимира), не знаю. Может быть, потому, что земли в тот период, когда мы располагались около посёлка Малининский (Суздальского р-на) были самыми большими, что и позволило кому-то сделать эту досадную ошибку. За свою работу в совхозе «Вышка» я имею награды и горжусь этим».
Пос. отделения совхоза «Вышка», Стародворский сельсовет, решением № 1091 от 23.09. 1965 г. и № 151 от 14.02.1966 г. переименован в пос. Малининский.
В 1990-е годы территорию поселка включили в черту города Владимира. После развала Советского Союза земли предприятия приватизировали, разделив ее на паи, а на базе совместного хозяйства организовали сначала частное товарищество, а затем сельхозкооператив. Правда, уже при приватизации часть наделов досталась ушлым бизнесменам.
Совхозные земли обрабатывались примерно до 2005 года. После поля «Вышки» забросили, и на них обратили внимание застройщики. Городские власти также решили осваивать этот микрорайон и в генплане 2009-2014 годов (с изменениями) отдали все земли сельхозназначения под жилищную застройку.
Когда же планы владимирской мэрии стали воплощаться в жизнь, возникли проблемы – как с владельцами участков, так и с жителями микрорайона. Оказалось, что застройка устраивает далеко не всех.
С 2014 года всего на 5 га строительные компании успели возвести восемь 17-этажек и заложили еще шесть. В том числе дом воткнули в 10 метрах от муниципального парка «Дружба».
Улица Нижняя Дуброва, д. 51 Улица Нижняя Дуброва, 47
Крупным владельцем сельхозки остается СПК «Вышка» (СПК "Вышка" действует с 28 апреля 1999 г. Председатель - Кузнецов Виктор Иванович. Юридический адрес - Суздальский район, поселок Малининский). Ему принадлежит 57,1 га пашни (24,4%). Предприятием, по всей видимости, владеют бывшие совхозники, не связанные с другими бизнесменами и бизнесами. В 2016 году СПК судился с мэрией за выкуп 41 га земли в непосредственной близости к парку «Дружба», причем по смешной цене – всего за 29 тысяч рублей. Арбитражный суд стоимость земли повысил до 16,9 млн рублей, и в 2018-м участок отошел предприятию в собственность. Заметим, что в состав этого надела вошли даже ценные леса, относящиеся к Нерлинскому участковому лесничеству Суздальского лесхоза.
Улица Совхоз Вышка, д. 1б Улица Совхоз Вышка, д. 28 Улица Совхоз Вышка, д. 1в Улица Нижняя Дуброва, 53 Улица Нижняя Дуброва, 49
Хутор Вышка
Зрелов Л.П. Чистая даль: Рассказы о Владимире. 2002. На Вышку мы собирались загодя, порой за несколько дней. Отец, старший лесничий, ездил по лесам, на участки «рубок ухода», на делянки посадок, в дальние питомники, наша поездка откладывалась, и наконец он говорил: «Ну, завтра» - или даже: «Сегодня». Когда я был совсем мал, ездили на лошади от подернутого старческим пеплом домика на окраине города. А туда добирались на почти пустом автобусе вдоль прекрасной Ямской, заросшей вишневыми садами. Возница запрягал гнедую лошадь, клал на телегу сена, бережно поправлял, чтоб всем нам было мягко сидеть. Замечу, что доброта в ту пору еще была непроизвольной, естественной и совершенно не подотчетной уму. Мы с сестрой Ией забирались в сено с ногами, и повозка трогалась в путь. Тихо-тихо постукивало подвешенное к телеге ведро. Полынно серебрились овраги, по правую руку яркой зеленой волной накатывалась рощица юных дубков. Легкое, как пушинка, сердце тукало в груди. Счастье - это когда все тут и впереди и - ничего позади. Необычайная легкость, полная прозрачность жизни, отец, мать, их ласковые руки, глуховатый, но четкий голос - его и красивый, певучий, иногда частящий - ее. Но это все еще было прелюдией блаженства, само блаженство наступало, когда телега незаметно переваливалась за косогор. Город позади тонул в разлившейся волнами ржи. Ветер необъятной грудью припадал к сладко шелестящему полю. Пронзительно голубые васильки с обочин кланялись нам. Иссиня-зелеными холмами вставали в отдалении леса. Тихий восторг овладевал мной, хотя лицо мое, пожалуй, было задумчиво и благостно. Я видел похожие на острые бородки, колышущиеся колосья ржи и по другую сторону нашей песчаной дороги счастья - свисающие продолговатые сережки овса. Дальше, чуть вправо от дороги, надвигалась деревенька (центральная усадьба совхоза «Вышка», как я узнал впоследствии). Она всегда казалась мне безлюдной, только гибкие белые спины гусей скользили у плетней и серых заборов. На берегу крохотной речушки, которую местами можно было перепрыгнуть, остывала после долгого дня кузня. Тягучий ход прозрачной воды бодрил. Телега прокатывалась по мосткам, и лошадка начинала взбираться в пологую гору, имевшую, почти незаметную вершину. С той стороны лес поднимался резко, отвесно. За деревенькой поле ржи ложилось желтой скорлупой, проступали очертания оранжево-серого камня. На нем, я думаю, была написана и моя судьба. Настоящий лес на нашем пути начинался с прямоугольного выступа осинника, сыроватого, звонко шелестящего своей жесткой листвой и грибного. Подосиновики с красными и ярко-оранжевыми шляпками на крепких мохнатых ножках порою вырастали у самой дороги. Малость поодаль, справа, такой же выступ составляли еще не старые дубы. Место тут было суше, светлее, вся сторона слегка возвышалась, шла на едва приметный подъем. За этими полосами таких непохожих рощиц открывались по обе руки невеликие картофельные поля. Здесь из года в год родители сажали картошку и снимали кормившие нас до следующей осени урожаи. Высоченная черемуха стояла на поднятом ее же корнями зелено-атласном бугорке. Я следую путем детства как бы на ошупь, с завязанными глазами, стараясь прикоснуться ко всему. Может быть, таким образом хочу набраться сил и воли в темное время своей жизни. (Но разве я не желал радости почти непостижимой, «сверх» и разве не предчувствовал, что у нее, может статься, есть другая сторона?..) Я страшно давно не видел этих мест, а вы, вероятно, никогда. Проследуем же дальше, осталось совсем немного. Подле черемухи я мог уже спрыгнуть с телеги. Вот высоченный боярышник. Вяжущие, но пресноватые ягоды его забивают рот. Я срываю их с живого забора. Он такой густой, что почти не просвечивает. За ним - пасека, где у отца есть один, свой улей. В маске и в легком дыму шашки он скоро будет вынимать соты, забитые сладчайшим золотистым медом. Осенью, задумчивый и грустный, с тайно больными глазами, он без зажженной шашки подойдет к улью и протянет внутрь голые руки. Они быстро опухнут. (Ревматизмом отец давно переболел, но он бродил в нем и иногда давал о себе знать. Отец лечился живым пчелиным ядом.) Лошадь встала. Подрагивает долгим телом, спугивая слепней, крутит длинношерстным хвостом у черных блестящих ляжек. Мы - на хуторе. Хутор и есть наша Вышка. А счастье - уединение с близкими людьми. Тут всего два дома: справа - небольшой, типа мазанки, где живет добрый старик. У него странная, смешащая нас с сестрой фамилия - Лилипу. Одну букву мы добавляем сами, и вот уже высокий, еще статный человек превращается в карлика. Какое-то лубочное розовое лицо его испещрено морщинами добродушной улыбки. Он качает головой, седая бородища елозит по груди. В руках появляется лукошко, полное некрупных, но сочных груш. Спасибо, мы не хотим, то есть хотим, конечно, но... Мы оглядываемся на саму грушу. Грандиозно рослая груша раскинула блестящую крону возле другого, длинного дома. Дом одноэтажный, но имеет балкон, тоже длинный, с резными тонкими подпорками под перилами. На перила облокотилась чопорная старуха в коричневом платье до пят и чепце. Она просто смотрит, не участвуя больше в жизни. На чепец, конечно, падает плод из вызванного нами грушевого обвала. Старуха поднимает почти белые глаза и, придерживая платье, медленно ступает, уходя в комнаты. Начинающаяся от плодоносной груши аллея усыпана слежавшимися еловыми иглами. Дорожка пружинит, мы скачем, как подвешенные на резинках шарики. Вершины елей масляные от солнца. Направо от аллеи еще один живой забор из тех же елей, только очень густо посаженных и оттого тощих. У них чуть ли не черные тусклые стволы и мало лап. Солнце почти никогда не ласкает их, и они угрюмы, печальны. Мимо них мы пробираемся к нашему огороду. Мама уже собрала множество ярких пупырчатых огурцов, они рассыпаны на траве рядом с серым срубом колодца. Среди огурцов попадаются и гиганты. Кожура переливается зеленью всех оттенков - от почти белой на макушках до необычайно темной у вешек. Колодец фантастически глубок: пока ведро на похрустывающей цепи долетит до темной водяной глади, оно станет маленьким, как кружка. Отец крутит отполированную рукоять барабана, подхватывает ведро. Вода необыкновенно вкусна. Несмотря на ее пронзительный холод, нам с сестрой позволяют напиться - только медленно и маленькими глотками. Жажда утолена, созерцание великолепных огурцов доставило тихое удовольствие. Наш интерес к огороду исчерпан. Теперь пора наведаться в удаленные места. Сразу за высоченным забором из живых елей расположен питомник. Отец уже все посмотрел, наметил, проводит рукой по морщинистой коре маньчжурского ореха. Нас привлекает другой уголок. Однако смородина уже общипана, яблони почти обтрясены, только моя любимая «китайка» усыпана маленькими лакированными, похожими на веселые мигающие глазки, плодами. Крепкие и сочные, они хрустят на зубах, имеют тонкий пряный привкус. За яблоней-«китайкой» тянется акациевая аллея. Где-то посредине ее вымахала лиственница с мягкими, как перышки, иголками. Аллея незаметно обрывается, непосвященному и невдомек, куда же она вела, манила, но мы-то знаем, что чуть в стороне, за пышными травами, лежит чаша маленького пруда-купальни. Чаша вся подернута посверкивающей тиной, она - место единственного нашего разочарования на Вышке, поскольку в таком пруду немыслимо купаться. Зато дальше в лес - россыпь ландышей. Мы собирали их весною. Крохотные белые колокольчики издавали нежный, воспринимаемый единственно внутренним слухом прерывистый звон… Если на кончике аллеи свернуть налево, то непременно выйдешь на просеку. Она вся гудит, это ветер и насекомые придают ей гулкости. Солнце до самого заката упирается в нее своими желтыми лучами. На этот раз мы приходим сюда с родителями. Нам невозможно сладко вместе с мамой и отцом. «Петр, змея поползла!» - вдруг взволнованно, почти на вскрике говорит мама и вздрагивает плечиками. Отец быстро оборачивается, на нем соломенная шляпа с бантом и, как ни странно, лучший костюм приятного светло-коричневого оттенка. (Это уже из другого, более позднего приезда, когда мы отправлялись на машине-фургоне, чаше всего приглашая кого-нибудь из наших друзей.) Лишь миг отец вслушивается и тихо, ласково говорит: «Нет, тебе показалось, Аня». Его спокойствие мгновенной приятной расслабленностью отзывается в нас. В старинный одноэтажный дом с балконом мы с сестрой никогда не заходили, только однажды, в дождь, потоптались на веранде. Малиновые половицы уплывали под дверь, за которой доживала, может быть, свое последнее лето бесстрастная, уже накрепко связанная с небом старуха. Лошадь запряжена, пофыркивает раздутыми ноздрями, подергивает крупом. Отец, блестя круглыми стеклами очков, должно быть, спасавшими его беззащитные глаза, укладывает сегодняшний урожай. Тонко поет в воздухе хлыст. Он даже не касается лошади, но она вспрядывает ушами. Ясноглазый возница слушает музыку своего хлыстика, вспрыгивает задом на телегу, где уже расселись мы, и лошадь плавно пускается в обратный путь. Старуха в темных одеждах пристально смотрит сквозь бревенчатые стены и печально усмехается нам вослед... Сколько было этих милых, прелестных поездок за мое детство?! Не счесть. Впечатления от них впитала сама моя кожа, они проникли в кровь, надолго «отравив» меня мечтательностью, склонностью к созерцанию, неуемною потребностью в любви. Кажется, теперь я излечился навсегда. И горько-горько на душе. Лошадку, как уже было сказано, сменила машина-фургон. Странное металлическое существо, способное умирать при остановках и каждый раз возрождаться при первом движении. Запах газа, который я почти не ощущаю ныне, кисловатый, казавшийся чудесным, прибил терпкий полынный дух лошади. Старуха соединилась с небом, живя в своей городской квартире. Растаял в облаках великан Лилипу. В странном доме с балконом жили теперь оседлые цыгане. Молодого цыгана задавил поезд на пролегающей недалече железной дороге на Москву. Старухин уход и столь же незаметный - доброго великана не воспринимались как смерть. А нелепая смерть безвестного цыгана потрясла, но, пожалуй, даже не сама собой, а неразборчивостью, что ли, в выборе места. Вышка была совершенно не подходящими для нее хоромами. Машину-фургон сменил велосипед «ЗИЛ» с черной рамой. Под яблоней-«китайкой» я писал лучшее школьное сочинение. А еще два года спустя на том же велосипеде, остриженный наголо перед врачебной комиссией военкомата, с любовью к отцу, которую уже некуда было деть, и оттого невозможно потерянный, я приезжал за медоносными цветами плакун-травы на букет к его могиле. Эти цветы в то лето буйствовали у пруда, начисто заслонив отцветшие ландыши. Велосипед был продан. Однажды, через годы, оставив так постаревшую маму дома, тою же, но словно совершенно другой дорогой я пришел пешком. Чужая картошка цвела. Злобные псы чертили дуги на подступах к хуторку, не желая пускать меня. Оскорбленный их ожесточенным хозяйским наскоком, я не церемонился и прорвался сквозь первый кордон, но на поросшем гусиной травкой пятачке меня встретил второй собачий выпуск. Со стыдом и отчаянием я пробивался через решительно очерченную ими границу и чуть не юлой выкатился прямо на акациевую аллею. Яблоня-«китайка» была пуста. Я понял, что это конец. Однако мог ли смириться с ним? Близко все принимающая к сердцу моя жена была наслышана от нас с мамой о Вышке и, конечно, загорелась желанием побывать там... Кордон псов к тому времени был еще укреплен. Их злобные метания определили нам черту, когда мы еще не добрались до засохшей черемухи. Чужая картошка отцвела. Мы повернули назад и ступили в выдающиеся мысом дубки. Они мало изменились. Что им наши пролетевшие годы! Трава под ними была примята и пуста. Грибы срывались, стоило им показаться. Мы тихо шли по пустому, не радующему нас лесу в обход хутора, к пруду, и муторно, нехорошо было на душе. Я достал фляжку, в которой брал в поездки воду, но сейчас там был другой, крепкий напиток, и крупно глотнул. Настроение немного поднялось, но Вышка была тут ни при чем, и вскоре, грешный, я чуть было не поссорился с женой. А потом в неловкости и безмолвии мы тем же леском выходили на дорогу. Город накатывался прямоугольными волнами циклопических домов. Исчез овес, и не пахло рожью. Почерневшая, искореженная гусеницами тракторов дорога равнодушно приняла нас. Впрочем, идти теперь было недалеко. Я видел тающий вдали свет птицей пронесшегося над моей головой счастья и не жалел, что уже никогда не смогу угнаться за ним. Я давно знал, что хуторок некогда представлял собой заурядное поместье. Великолепная, как сказал бы отец, разбивка усадьбы, воспринимавшаяся в детстве едва ли не как естественное творение природы, была плодом фантазии неведомого «захудалого» помещика. Я вспомнил грустное лицо отца, его тихую деловитость на Вышке и как бы на мгновение стал им. Смирение и спокойствие пришли ко мне. Я вздохнул и обратился к своей, было приунывшей жене...
