Панихида по Н.М. Карамзине во Владимире 1 декабря 1866 года
1-го декабря 1866 года совершилось 100 лет от дня рождения незабвенного историографа России Николая Михайловича Карамзина. Его Превосходительство г. Начальник Владимирской губернии (Струков Владимир Николаевич) возымел желание ознаменовать этот день торжественной по знаменитом литераторе нашем панихидой и сообщил о сем желании Его Высокопреосвященству. Архипастырь принял предложение с полнейшим сочувствием и, по Его распоряжению, духовенство г. Владимира собралось в теплую церковь Архиерейского дома 1-го декабря к концу поздней литургии, которая совершалась соборне тремя Иеромонахами за упокой души раба Божия, боярина Николая. Часам к 11-ти прибыл в храм г. начальник губернии с многими чиновниками и помещиками; собралось также довольно лиц из купечества вместе с градским головою, к слушанию панихиды пришли ученики высших — классов Владимирской семинарии, согласно распоряжению о сем Владыки, который — по общем всех собрании — и совершил оную соборне с Духовенством. По пропетии тропарей заупокойных: благословен ecи Господи и проч. и малой эктение, перед заупокойным каноном, священник Николай Флоринский произнес следующую речь.
«Муж, память о заслугах коего подвизает ныне сынов России на единодушную о нем молитву и другие выражения искренне — глубокой и признательно почтительной к нему любви, принадлежит к числу Божиих избранников, являющихся видимыми ангелами руководителями человечества в истинном духовном преуспеянии. И поелику похвалу таковых благодарно исповесть и св. церковь (Прем. Сир. 44. 14), которой вся цель заключена в духовном усовершенствовании людей на земле для нескончаемо — блаженной жизни в небесах, — то да будет позволено — с благословения Архипастыря нашего — единому из ее меньших служителей воспомянуть пред вами, благочестивое и почтенное собрание о доблестном характере и благих деяниях незабвенного Историографа России, чтобы с теплейшими потом молениями припасть нам к Отцу щедрот и Богу всякого милосердия, да со святыми упокоит душу раба своего боярина Николая.
Нынешний день ровно сто лет, как явился на свет наш дорогой учитель. (Кто из образованных русских людей не учился у Карамзина?) Родители его принадлежали к числу Симбирских помещиков. Нам ничего не известно о детстве знаменитого литератора кроме того, что малютка любил родную природу и в наблюдательных созерцаниях красот родного края раз едва не лишился жизни, но Господь чудесно спас его.
Вот свидетельство об этом чудном спасении самого Карамзина:
Едва и сам я в летах нежных,
Во цвете радостной весны,
Не кончил дней в водах мятежных,
Твоей, о Волга, глубины.
Уже без ветрил, без кормила,
По безднам буря нас носила;
Гребец от страха цепенел;
Уже сияла хлябь под нами Своими пенными устами;
Надежды луч в душе бледнел;
Уже я с жизнию прощался,
С ея прекрасною зарей;
В тоске слезами обливался,
И ждал погибели своей…
Но вдруг Творец изрек спасенье —
Утихло бурное волненье,
И брег с улыбкой нам предстал.
Какой восторг! Какая радость!
Я землю страстно лобызал,
И чувствовал всю жизни сладость.
(Стихотв. Волга).
Знаем также, что родители его были добрые родители: ибо они позаботились дать сыну еще в своем доме образование солидное, с которым он мог потом вступить в высшие школы, и сумели заронить в его душе те святые чувства и высокие стремления, какими отличалась сия прекрасная душа и в жизни и в своих творениях. Из родительского дома Николай Михайлович поступил в университетский пансион, где, и за тем в самом Университете Московском, счастливо — при помощи Божией — окончил свое образование, под руководством досточтимого профессора и ректора университета Шадена. Этот почтеннейший Немец был глубокий философ, замечательный политик, друг монархического самодержавного правления и враг республиканских идей.
Из Университета он поступил в военную службу по гвардии, где молодому, прекрасному собой и отлично образованному дворянину представлялась в будущем пышная перспектива чинов и отличий. Но внутреннее звание Божие влекло Карамзина к иному роду службы отечеству — не мечом, а пером, — и вот он выходит в отставку, и — побуждаемый жаждою познаний — путешествует по Европе, где в продолжении полутора года посещает почти все образованные страны и ведет самую деятельную, и исполненную наблюдательного ума переписку с друзьями, оставшимися на родине. И в путешествии своем, и возвратясь в отечество он с усердием перечитывает творения лучших Европейских писателей. Но в знакомстве с западом и его литературой не охладевает в любви к родной России, напротив возвращается в нее исполненный чувств пламенного патриотизма, и изучает литераторов Европы единственно с мыслью и желанием усовершить родное слово и расширить горизонт русского просвещения. Доказательством любви Карамзина к родной словесности и к русской мысли служит то, что он перечитал всех наших писателей духовных и светских. Мрачные идеи английских сенсуалистов и французских материалистов, энциклопедистов и демагогов не нашли себе пристанища в его светлом уме. Напротив, он с силою протестовал против сих опасных идей и возвышал мощный голос здравой философии и глубокой поэзии в защиту не только истин естественной религий, но и святых, непостижимых разуму естественному, верований христианских. В своих усладительных стихотворениях наш поэт-философ прославляет глубокого естество — испытателя и великого философа Боннета за то, что он —
«Гремящим гласом прославлял
Величие Творца вселенной,
И бедных смертных утешал
Надеждой вечности блаженной»,
и сам воспевает высокую песнь Богу, услыхав, что некто безумный (Дюмон) сказал во французском конвенте: «нет Бога». Мысли о бессмертии души, проповедуемом и естественным разумом, и о воскресении тела, обещаемом нам в Откровении Божием, были заветными мыслями и самыми лучшими чаяниями высокой души Карамзина, и на эти темы он написал многие, глубочайшей поэзии исполненные, стихотворения. И что особенно замечательно — даже практический сенсуализм, или любовь к чувственным удовольствиям, не мог увлечь нравственную душу поэта, который проповедывал:
Искать блаженства нам не должно,
Но должно менее страдать,
представляя себе вечность, срашную лишь для злодеев, но привлекательную для всех,
В ком дух и совесть без пятна (Послание Дмитриеву).
Почитатель святой религии — сего первейшего блага людей, Карамзин является и другом и защитником истинного, с нею соединенного просвещения. Он — подобно Ломоносову, восхвалявшему науки — пишет нарочитое сочинение о пользе и плодах просвещения (Под скромным названием: «Нечто о науках, искусствах и просвещении». Прекрасную статью сию оканчивает автор так: меня не будет — но память моя не совсем охладеет в мире; любезный, нежно-образованный юноша, читая некоторые мысли, некоторые чувства мои, скажет: он имел душу, имел сердце.), вопреки странному тракта о вреде онаго, написанному одним странным ученым западным (Жан-Жаком Руссо) и соблазнявшему некоторых невежд. Но, бичуя заблуждения человеческой мысли, благородный учитель русского юношества учит его снисходительности и состраданию к самим заблуждающимся тем самым тоном, с каким обличает заблуждения, и указуя в погрешающих стороны, делающие их достойными участия любви. С неподражаемым искусством раскрывает он также в своих сочинениях и другие черты христианской любви к ближним. Достаточно прочесть его «Цветок на гроб Агатона», чтоб и научиться чувствам дружбы, и вместе видеть всю нежность души Карамзина, чающего узреть скончавшегося друга своего в жилище вечности, где нет ни слез, ни вздохов, где мудрые древности, как нежные братья беседуют с умершим, и где некогда встретит он друга своего с ангельскою улыбкой небесной дружбы.
Подлинно Карамзин, говоривший о себе: я уверен, что дурной человек не может быть хорошим автором, сам был прежде всего человек превосходного настроения, и в писаниях своих высказал прекрасную свою душу. А потому и эти писания, исключая весьма немногие из них, где и он, как человек, увлекался духом своего века, суть и должны остаться навсегда для Русских юношей в числе классических творений. Но особенно таковой должна быть его история России — это, и при множестве явившихся у нас после ученых трудов по части исторических исследований родной страны, драгоценное творение во многих местах и критической разработкой материалов, но особенно духом, тоном и изложением своим. В похвалу громадного труда сего достаточно вспомнить, как Сам Александр Благословенный удостоил ее Своего Августейшего внимания. «В 1811 году в счастливейшия, незабвенныя минуты жизни моей — говорит Историограф в посвящении трудов своих Государю — читал я Вам, Государь, некоторыя страницы моей истории — об ужасах Батыева нашествия, о подвиге героя Димитрия Донскаго — в то время, когда густая туча бедствий висела над Европой, угрожая и нашему любезному отечеству. Вы слушали с восхитительным для меня вниманием, сравнивая давно минувшее с настоящим».
Почтительная любовь к нашим добрым предкам, пламенный патриотизм и глубокое сочувствие ко всем светлым личностям отечественной истории, благоговение к царям России, теплое доверие к священным преданиям старины святой, проницательное раскрытие враждебной нам политики некоторых народностей: все это, не говоря уже о красоте изложения, заставляет желать, чтоб наше молодое поколение, в котором заключены надежды отечества, училось узнавать и любить Россию и быть истинно русскими — у Карамзина; равно как желательно, чтоб и мы все научились заботиться о благе отечества у него же.
Карамзин был истинный труженик самообразования, и труженик великий. Это мы уже видели. Не достаточно ли было бы ему удовольствоваться приобретенным образованием, ограничиться теми прекрасными наставлениями, какие излагал он в множестве разных стихотворных и прозаических сочинений своих? Но для неутомимой души великого писателя здесь было только начало трудов. Чтобы создать задуманную историю родной страны он оставляет любимейшее занятие литературой, и — уже в немолодых летах — погружается на много лет в наши архивы, обременяя себя трудным делом чтения и соображения исторических памятников. Какой же мотив руководит и поддерживает силы труженика? Любовь к родине; теплое желание добра детям России.
Карамзин — человек с глубокою и теплою верою в св. Откровение. Но он верует не про одного себя. Он верует и для других. Он разоблачает и поражает ложные мысли, противные божественным истинам спасения. Для кого и для чего? Для русских; для того, чтоб охранить умы и сердца любезных соотечественников от опасных заблуждений. Он любит св. Библию, но не ограничивается чтением свящ. страниц ее, а проводит библейские воззрения в своих творениях, излагает целые библейские книги, наприм. книгу Евклезиаста, в прекрасных стихотворениях. Для чего? Для того, чтоб высокие истины библейские провести даже в сознание тех из детей России, которые не почитают священною обязанностью для себя читать Завет любви к нам Божией.
Карамзин, нежный друг, примерный семьянин, не ограничивается добродетелями дружбы и родства; он, среди прогулок своих, с теплою сострадательностью, свойственною сердцу христианина, навещает жилища, обреченные нищете и рубищам, чтобы явиться здесь ангелом милосердия Божия.
Исполненный св. любви к человечеству, особенно к своим соотечественникам, Карамзин — друг детей Русских. До путешествия своего за границу, он издает для детей нарочитый журнал: «Детское Чтение». По возвращении из путешествия, кроме многих наставительных для юношей статей, пишет нарочитые статьи для воспитателей, где приводит глубокие идеи о воспитании вообще, и русских детей в особенности.
Карамзин — наконец — преданный душой царям России, отшедшим в вечность, в особенности горит пламенною любовью к государям, ему современным. Самую Историю России он пишет с желанием — как признается в ее посвящении — в самое отдаленное потомство вселить любовь к священной памяти царей русских, и особенно Императора Благословенного и, пораженный глубочайшею горестью о кончине своего обожаемого Монарха, историограф только несколькими месяцами переживает Александра…
Се образ Карамзина! Се начертание прекрасной его личности, хотя слабое, но — кажется — достаточное для того, чтоб видеть, что незабвенный наш Николай Михайлович был истинным украшением родной нам страны, и честью и славою нашего досточтимейшего Дворянства. Да изводит же оно и всегда из среды себя подобных ему благих деятелей на пользу матери — России. Да ревнуют о том же и прочие сословия государства нашего!
Сто лет прошло, как явился ты на свет, наш незабвенный учитель и воспитатель, и уже сорок слишком лет, как сошел ты со сцены земной жизни. Но да возрадуется твоя благородная и прекрасная душа не только о небе, в котором, — надеемся, — обрела она успокоение после великих трудов земного странствования, а и о земле, где не пропали, но покрылись многою жатвой семена истины и добра, тобою посеянные. Сколько добрых на любезной тебе Руси являлось после тебя деятелей в пользу общего блага, на разных поприщах церковной и гражданской деятельности! И все они питались в числе других учений, и твоими, драгоценными не только для русских, а и для иностранцев, писаниями. Мир убо, и вечная память тебе, добрый труженик просвещения!
Пролием слушатели, как некий дар нашей общей признательности к усопшему боярину Николаю, пролием теплые мольбы ко Всевышнему, да упокоит его потрудившуюся добре душу со святыми своими в месте светле, злачне, покойне, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. Аминь».
На панихиде по Карамзине присутствовали некоторые из здешних образованных дам и девиц, и они почтили теплою молитвою память того великого писателя, который при множестве трудов своих интересных равно для мужчин и женщин, посвятил нарочитое сочинение на рассуждение: «О легкости дамскаго убора северных красавиц».
Так и Владимирцы — в числе прочих граждан обширной Русской Империи — принесли дань любви и признательности к памяти славного и незабвенного для России Николая Михайловича Карамзина.
С. Н. Ф.
«Владимирские Епархиальные Ведомости» Неофициальная часть № 24 (15 декабря 1866 года).
Владимирская губерния.
Владимирский губернатор Струков Владимир НиколаевичCopyright © 2016 Любовь безусловная
|
