Иван Михайлович Долгорукий родился в 1764 году в Москве, умер в 1823 году там же. Ранние литературные опыты (переводы) Долгорукого относятся к концу 1770-х годов; первое его оригинальное произведение - стихи «На смерть Горича» - опубликовано в 1788 году в виде приложения к «Московским ведомостям».
Известность Долгорукому принесли стихотворения, написанные в 1790-х годах, во время его пребывания в Пензе в качестве вице-губернатора («К швейцару», «Камин в Пензе», «К судьбе» и др.). Сам он был скромного мнения о своем творчестве, шутливо признавался, что «пустился в парнасские области на самых тощих конях и в крайне худой повозке».
Долгорукий стремился в своих стихах запечатлеть «жизнь чувствительной души», чем и объясняется его увлечение песенным жанром. Его перу принадлежат 29 песен (выдержанных в духе сентиментализма), которые поэт объединил под названием «Песни на разные голоса», и цикл стихотворений в «народном» стиле - «Гудок Ивана Горюна». Многие из песен Долгорукого сочинены на «голоса» популярных в конце XVIII века романсов, другие были «положены на музыку и пелись» (М.А. Дмитриев, Князь Иван Михайлович Долгорукой и его сочинения, СПб., 1863, с. 199.). Авторы музыки на тексты Долгорукого, как правило, неизвестны. На слова его стихотворение «Если б люди дар имели...» написал романс С.В. Шереметьев.
Сколько раз, жестокий, клялся
Лишь одну меня любить!
Сколько разум твой старался
Мне одной любезным быть!
Души нежной слабость видя,
Ты заставил дух пылать
В той, кто, всё возненавидя,
Тебе тщилась угождать.
Но теперь ту презираешь,
Кого богом своим звал,
И другой всё то вещаешь,
Чем меня к любви склонял.
Иль на то тебе, неверный,
Над собой дала я власть,
Чтоб холодностью безмерной
Наградил мою ты страсть?
О, любовь, царица света!
Отомщай ты за меня!
Убегай того предмета,
Кому жертвой стала я.
Но покой напрасно льщуся
В его казни я найтить;
Лишь тем больше сокрушуся.
Нет! ему не в силах мстить.
1790-е годы
Ах! как скучно жить в разлуке
С тою, кто души милей!
Нет ни доли, нет ни муки,
Чтоб могла сравниться с ней!
И несчастие прелестно
Для того, кто с дорогой;
А тому ничто не лестно,
Кто не зрит ее с собой.
Нет другого нам блаженства,
Как, любя, любиму быть;
Нет и в счастьи совершенства,
Коль нельзя его делить!
Если б я и над вселенной
Вдруг явился господин -
От любезной отлученный,
Буду я везде один.
Сколько слава ни пленяет,
Хотя тьму сулит наград,
Но таких не доставляет,
Как любовна страсть, отрад.
И в порфире на престоле
Мира грозные судьи
У красавицы в неволе
Часто жертвуют любви.
Утекайте, злы минуты,
И промчите грусть мою!
Уносите вздохи люты
И с слезами, кои лью!
О владыки всего света!
Дайте милую обнять!
У ног милого предмета
Дайте рай скорей вкушать!
Нину видеть повсечасно,
Не страшась разлуки с ней,
И, ее пленяя страстно,
День от дня ей быть милей, -
Вот каких я благ желаю!
Нет иных уж для меня.
Всё вам, смертны, уступаю;
Будь лишь Нина век моя!
1790-е годы
Без затей, в простом обряде,
Дома с Ниной жить мне - рай;
С нею в поле иль во граде
Мне любезен всякий край.
С ней убожества не знаю;
Всё по мне и всё на нрав.
Нина тут - я не скучаю;
Нины нет - и нет забав!
Мы участье принимаем
С нею равное во всем;
В черный день не унываем,
В красный пляшем и поем.
Чужой доле не ревнуем,
И, природы чтя предел,
На богов не негодуем,
Что не знатен наш удел.
При заре вечерней, ясной,
Когда дум нет в голове,
С Ниной милой и прекрасной
Мы гуляем на траве.
Там с ней взапуски резвлюся;
Она бегает за мной,
Я за нею волочуся:
Ах! чем купишь час такой!
Деньги - бедная награда
За свободу, за любовь;
Пышность - слабая отрада,
Когда в нас пылает кровь.
Пусть фортуны обольщенье
Весь морочит род людей;
Нина, ты мое прельщенье,
Ты краса судьбы моей!
Твоя скромность и приятство,
Речь, улыбка, страстный взор -
Вот одно мое богатство!
Всё другое в свете - вздор.
Кучей денег кто гордится,
Тот пускает пыль в глаза;
И сквозь золото катится
Часто горькая слеза.
1790-е годы
Прости! я обнимаю
Тебя в последний раз,
Печали век встречаю
Утех за краткий час.
Лети в страну далеку,
Лети других пленять;
Счастливу следуй року,
Оставь меня страдать!
Мои красы завянут,
Я выучусь тужить;
Тебя хвалить все станут,
А я одна любить.
Я к сердцу мне драгому
От сердца весть пошлю;
Уста мои другому
Не скажут: я люблю!
Нет, чувств иных не знаю,
Как собственно твои,
И к ним я применяю
Все склонности мои.
Коль счастлив ты - я рада,
Коль грустен - я крушусь;
Твой смех - моя отрада;
Заплакал ты - я рвусь.
Вся мысль моя, ты знаешь,
Тебе принадлежит;
Ты сердцем обладаешь,
Оно к тебе лежит.
За всё мое пристрастье
Одну меня люби;
Почту себе за счастье
И вид один любви.
1790-е годы
Без тебя, моя Глафира,
Без тебя, как без души,
Никакие царства мира
Для меня не хороши.
Мне повсюду будет скучно,
Не могу я быть счастлив;
Будь со мною неразлучно,
Будь со мной, доколе жив!
Ни богатства не желаю,
Ни в большие господа;
Всё другим то уступаю,
Будь лишь ты со мной всегда.
Вот одно мое желанье!
У меня другого нет;
Без тебя - вся жизнь страданье,
Без тебя - пустыня свет.
Я люблю тебя всех боле,
Я люблю одну тебя;
В толь приятной сердцу доле
С кем сравняю я себя?
Ах! ни с кем, ни с кем, конечно!
Только ты люби меня;
Буду счастлив, будешь вечно
Ты мой друг и жизнь моя!
1790-е годы
ПАРФЕНУ
Парфен! напрасно ты вздыхаешь
О том, что должен жить в степи,
Где с горя, с скуки изнываешь.
Ты беден - следственно, терпи.
Блаженство даром достается
Таким, как ты, на небеси,
А здесь с поклону все дается.
Ты беден - следственно, проси.
Коль барин на смех поднимает,
Вменяй то в честь и не ропщи;
Тобой он тешиться желает.
Ты беден - следственно, молчи.
Не смей отнюдь тем обижаться,
Что некогда ему тобой
В своей уборной заниматься,
Ты беден - так в сенях постой.
Иной шага не переступит,
С софы не тронется своей,
А сходно все достанет, купит.
Ты беден - бегай и потей.
О бедность! горько жить с тобою!
Нельзя и чувствам воли дать.
Я, рассуждая сам с собою,
Не мог вовек того понять,
Как могут люди быть такие,
У коих множество всего,
И в том же свете есть другие,
У коих вовсе ничего.
Иной в прекраснейшей палате
Дает вседневный пир друзьям;
А рядом с ним в подземной хате
Другой не ест по целым дням.
Богач теряет десятину,
И все кричат: «Какой урон!»
А бедный выронит полтину -
И никому не жалок он.
Обижен сильный - шум, тревога;
Обижен сирый - быть должно!
Иль в области всесильна бога
Парфен и Крез не все равно?
Ужли различны всем на свете
Удел судьбы, природы дар!
Иным все радости в предмете,
Другим, что шаг - то и удар.
Ах, нет! нельзя, чтоб провиденье,
Создав меня, тебя, его,
Пролило все благотворенье
Из нас из трех на одного.
Равно нас матери утроба,
Равно и носит, и родит;
И всем, в свой час открыв дверь гроба,
Равно нас смерть туда валит.
За что ж?- Опять позабываешь,
Что ты не должен рассуждать,
Ко всем вопросы посылаешь;
А знал бы ты, Парфен,- молчать.
Терпи свое тихонько горе,
И знай, что наша жизнь была
И будет впредь такое море,
В котором гадов несть числа.
Рассудком тщетно ты хлопочешь
Предрассужденье одолеть;
И если волею не хочешь,
Насильно будешь же терпеть.
Так верь ты мне, Парфен! держися
Пословицы казачьих стран;
По их системе жить учися:
Терпи - и будешь атаман.
1794-1802
В ПОСЛЕДНЕМ ВКУСЕ ЧЕЛОВЕК
Люблю приятельску беседу,
Где нет насмешки никакой,
Где можно за столом соседу
Сказать словца два-три за свой;
Люблю я там играть, резвиться,
Где принят просто, без чинов,
Где не боюсь тем провиниться,
Что на bon mot (фр. – «острота») я не готов.
Бывало, дед почтенный в роде,
Когда семейный пир дает,
По чувствам сердца, не по моде,
Своих гостей к себе зовет,
Трапезу ставит не богату,
Вином заморским не поит,
Не штофом убирает хату,
А всякий весел там и сыт.
Там нет вестей, переговоров,
Надутый барин не шипит;
Не сеют сплетницы раздоров,
Богач над бедным не трунит.
Прошли те годы, как любили
Таким манером в свете жить;
То дни златого века были,
Каких нам снова не нажить.
Тогда супруг жене был верен,
Сестру любил всем сердцем брат,
Родитель в детях был уверен,
И ближний ближнему был рад;
Но столь похвальные примеры
Не попадаются уж нам:
Другой все люди стали веры,
Себе всяк ныне строит храм.
Мы ближних и друзей не знаем;
Куда ни сунься - все один;
Взаимны связи презираем,-
Корысть нам бог и господин.
Где есть хоть малые выгоды,
Умеем тотчас их смекнуть;
Для них чрез пропасти и воды
Безделка нам перешагнуть.
В большой, великолепной зале
Посмотришь инде - тьма людей!
Все пляшут до пота на бале,
А скука ждет всех у дверей.
Приятель друга обнимает,
Его нимало не любя;
Тот той же лаской отвечает,
И шепчет: «Черт бы взял тебя!»
Видал я часто обращенье
Обоих полов меж собой;
Их вальс приводит в восхищенье,
Мазурка (Имена плясок, тогда употребляемых. Примеч. автора.)
Повсюду слышится всечасно:
Ах, как мила! ах, распремил!
Все в ней божественно, прекрасно!
Гудки с двора - и жар простыл.
Мужчин ли где кружок сойдется,
Там беспорядок и содом;
Бостоном день у них начнется,
А вечер кончится вином.
Потом расценка за глазами
Пойдет порядочная всем;
В злословьи хвастают умами,
Никто не дорожит никем.
Вот так-то жить мы научились!
О предки! если б вы сюда
Хоть на минуту к нам явились,
Едва поверили б тогда,
Что ложь, обман и лицемерство
Умов отличных ныне знак;
Что честь слывет за суеверство;
Что кто не льстит, тот и дурак.
В замену древня благородства
Взгляните вы на нашу спесь,
Взгляните, чада патриотства,
Колико эгоистов здесь!
Сие угрюмое созданье -
Лукавства смертных горький плод;
За нашу хитрость в воздаянье
Возник на свете сей урод.
Ликуй, холодный себялюбец!
Твой праздник и пора теперь;
Лежи в диване, сластолюбец,
Один, как в дебри дикий зверь!
Тебя никто, никто не любит,
Хотя ты знатен и велик;
Твои дела не слава трубит,
Но купленный бродяг язык.
Когда железный прут судьбины,
Который школит смертных всех,
Пробьет на лбу твоем морщины,
Тогда болезнь уймет твой смех;
Вздохнешь, ума забыв игрушки,
Никто не повторит твой вздох;
Обняв парчовые подушки,
Тошней меня ты скажешь: «Ох!!.»
Тошней, чем я, который в свете
Тропинкой узенькой бреду,
Имея малое в предмете,
Тихонько жизнь свою веду.
Жена мне друг, она мне рада;
Детей у нас полна изба;
Вот в мире сем небес награда!
Красна простых сердец судьба!
О друг мой, мать и вождь природа!
Твои дары милей всего!
Здоровье, пища и свобода,-
Не надо больше ничего.
Пускай в златую колесницу
Другой садится, а не я;
Пускай крестьянин в поясницу
Не гнется, встретивши меня:
Мои не трогаются чувства,
Когда я Крезов светских зрю;
Стяжать мне не дано искусства,
За то творца благодарю!
А если б дал богатства много,
Когда б возвысил он мой рог,-
Сошед убожества с порога,
Я б, может быть, забыл, где бог.
Итак, ты думай как угодно,
В последнем вкусе человек!
Но мне с тобой никак не сходно
Своим на твой меняться век.
Я буду жить, как жил доселе,
Твоя пусть жизнь идет, как шла;
Когда ж не будет духа в теле,
Тогда увидим - чья взяла!..
1798 год
КАМИН В МОСКВЕ
Еще мы лета не видали,
А уж опять зима как тут!
Морозы в комнату вогнали
И долго выйти не дадут;
Краса природы изменилась,
Завесой ночи обложилась.
Ахти, что делать? что начать?
Придвинусь к милому камину
И с ним мою тоску, кручину,
Как прежде, стану разделять.
В каких краях я ни шатался,
Велик ли, мал ли был мой дом,
В высоких замках величался,
Иль крылся внутрь своих хором,
Камин, мой зимний благодетель,
Везде был дел моих свидетель -
По суткам с ним живал один;
Тоску, печали и досады,
Утехи, радости, отрады -
Все мой заведовал камин.
На все судьбы людские в свете
Когда я мысленно гляжу
И у камина в кабинете
О человечестве сужу,
С трудом в моем воображеньи
О счастье общие всех мненьи
Могу я с правдой согласить.
Весь мир шумит и колобродит,
Но вместо счастья что находит?
Лишь новы способы тужить.
Цари, по самой доброй воле,
Оставя трон, бегут к ружью,
В своей толь знаменитой доле
Клянут нередко жизнь свою.
Бояра, сколько ни тучнеют,
А так же в счастии беднеют,
Как самый их последний раб.
И тот в своей огромной сфере,
И сей в землянке, иль в пещере,
Равно против напасти слаб.
Везде о счастии писали
И будут вечно толковать;
Нигде его не отыскали.
Ах! трудно счастие стяжать!
И я, мужик хоть немудреный,
Сказать то так же, как ученый,
Могу: оно в самом во мне.
Да где и как найтить?- не знаю;
В печали - наяву страдаю,
А весел - все будто во сне.
Против страстей восставши лихо,
Чело нахмуря, как Катоп,
Когда в душе его все тихо,
Философ свои дает закон:
«На что страстям порабощаться?
Рассудку должно покоряться.
Все наши прихоти мечта;
Все здесь, о люди! скоротечно;
Ищите в небе счастья вечно,
А мир - сует есть суета.
Коль сыт одним - на что три блюда?
Коль есть кафтан - на что их пять?
К чему потребна денег груда?
Умрешь - с собой вить их не взять.
Стесни ты нужд своих границы,
Беги в деревню из столицы,
Живи спокойно малый век,
Терпи обиду равнодушно,
Сноси печаль великодушно,
Будь выше, нежель человек».
Да сам ты что, мой поучитель?
Ты бог, иль ангел во плоти?
Глубокой мудрости рачитель!
Позволь во внутрь себя войти!
Открой не ум один, но чувства,
Вещай без всякого искусства,
Ужли таков ты вправду стал?
Я вижу - тщетно лицемеришь;
Сей проповеди сам не веришь,
И вышел ты - пустой кимвал!
О, если б люди все так жили,
Как им рассудок повелел!
Когда бы чувства тише были,
Источник крови б не кипел,
Куда бы было жить прекрасно!
Все было б мирно, безопасно,
Любовь была б союз всех стран;
Друг друга люди бы не ели,
Ужиться меж собой умели
Француз, араб и мусульман.
О, если б - это только слово
Когда в заглавьи положу,
Одну ли землю - небо ново
Тотчас пером моим рожу.
Все царства будут изобильны,
Все люди будут равно сильны;
Нигде ни снега, ни зимы,
Цветы расти вседневно станут,
К каминам бегать перестанут,-
Совсем переродимся мы.
Ах, нет! мне жаль камина стало!
Оставим лучше все как есть:
Того, что мне на разум вспало,
Никак не можно произвесть.
Пускай себе кружится сфера,
И пусть различная химера
Играет каждого умом!
Творец все к лучшему устроит;
Нас ныне стужа беспокоит,
Зато не страшен летний гром.
Молву я слышу повсечасну
О свойстве добрых поселян:
Какую жизнь ведут прекрасну!
Закон природы не попран.
У них грубей, твердят мне, нравы,
Но несравненно их забавы
Простее, нежели у нас:
Друг с другом водятся в свободе,
Не пьют и не едят по моде.
Неправда!- так же, каков час.
Когда даются серенады
У вас в прекрасный летний день.
Шумят прозрачны водопады,
От зноя кроет кедров тень,
Тогда мужик коня впрягает
И плугом землю раздирает,
Или беремя дров тащит,
Или сквозь тусклые окошки,
В которы не видать ни крошки,
Зимою на метель глядит.
Жену хоть часто он целует,
Но коль обман подстережет,
Жесточе нас вознегодует
И за неверность сильно бьет.
Он мил быть хочет поневоле,
Не смысля прав над нею боле,
Как то, что венчан - петый кус.
И так, как мы перед министром,
Так точно он перед бурмистром
Застенчив, робок - тот же трус.
Согласен я, что наши страсти
Не нарушают их покой;
Зато у них свои напасти:
Уроки, порча, домовой.
И так они в словах разбились,
Но в вещи мало отличились.
Грущу и я, грустит и он.
А что мы модой называем,
Мы точно то ж у них встречаем:
Обычай их в селе - закон.
Одно лишь умствованье наше
Влечет нас бедных разбирать,
Чья участь чьей судьбины краше,
Что лучше: ползать иль пахать.
Ах! всякий ношу свою тянет,
Вседневно в меру сил устанет,
От дроворуба до царя.
Тот мнит, что я богат и тучен,
А я, что он благополучен;
Но все умов пустая пря!
Я тут себя не исключаю,
Подобный прочим человек;
В желаньях также убиваю
Бесплодный мой и краткий век:
Чужой ревную часто доле,
В воображаемой неволе
Кружу с досады весь мой ум;
Бываю многим недоволен;
Дни два грущу, да дней пять болен
От бури беспокойных дум.
Камин! тобой не променяюсь
На все сокровища вельмож!
Тобою часто утешаюсь,
Всегда мне мил, везде пригож.
Пускай печали неизбежны,
Но с ними смехи часто смежны.
Ты будь престол моих забав;
А книг моих с меня довольно;
От них ни тесно мне, ни больно:
Читаю то, что мне на нрав.
Когда же книгу я оставлю
И углублю в камин мой взор,
С каким веселием представлю
Различных случаев собор!
Моей всей юности картину,
Сует успехи и причину
Тотчас в уме воображу;
На север, юг, и на столицу,
И на финляндскую границу
Как будто я теперь гляжу.
Винюсь, мой боже! пред тобою,-
Я праздно молодость убил;
Влеком обычая волною,
И день и ночь мечтам дарил.
То там, то сям я суетился,
Искать знакомства торопился
И мыслил: «Это все заем,
Которым я кого ссужаю;
Со временем сей долг, я знаю,
Красен мне будет платежом».
Ошибся я в моем расчете,
Пропал весь труд мой ни во что,
И из людей мне на примете,
В ком я искал тогда, никто -
Не говорю благодеянье -
Ниже малейшее вниманье
Ко мне с тех пор не показал;
И коль встречать мне их случалось,
То - вероятно ль бы казалось? -
Иной меня не узнавал.
Таков сей свет, такие люди,
И сбитенщик не лжет Степан,
Конечно - что плывет, все уди,
Что ни дадут, клади в карман.
Два слова я и он вовеки
В одно не свяжут человеки,
И вряд найдешь ли где кого,
Кто бы, соседа повстречавши,
Не мыслил, руку ему жавши:
Мне все - другому ничего!
Пора ко нравам примениться,
Мне скоро будет сорок лет,
Пора из опытов учиться
Ценить людей, узнать сей свет.
Искать друзей есть обольщенье
И сердца суетно стремленье.
Исполнилася в наши дни
Людского равнодушья мера;
Не требуйте на то примера:
Увы!- во множестве они.
В глаза друг друга все расхвалят;
Но случай лишь придет помочь,
Тотчас цены твоей умалят,
Пойдут, не молвя слова, Прочь.
Умен ли кто - тот так задавит,
Что целый век тебя заставит
Об нем с слезами вспомянуть.
Дурак - тот где ни повстречает,
Каменьев пропасть накидает
И ими заградит твой путь.
А вы, которы без умолку
Чувствительностию надмясь,
Предрассудительному толку
Несете в жертву сердца связь,
На что вы так дары небесны,
Любезность, ум, черты прелестны,
Употребляете во зло?
Почто над чувствами другого
Толико ваша власть сурова,
Что жить не в силу нам пришло?
От зол таких моя отрада
Единый бог - бог твари всей;
Мне ничего уже не надо:
Не жду блаженства от людей.
Стократ приятней, дома сидя,
Соблазнов света в нем не видя,
С своей семьею просто жить!
И, скромно время провождая,
Рассудку здраву угождая,
Дрова в камине шевелить!
1802
С 1812 года Долгоруков больше уже нигде не служил. Он опять поселился в Москве в отцовском доме. Теперь я стал мужик свободный,
И делать всячину досуг;
Хотя пиит не превосходный,
Но все гожусь в семейный круг!
Бумагу целый день мараю,
Перепишу, да прочитаю;
Моя цензура все жует!
Она не смеет бить тревогу —
За тем, что дома, слава богу,
Черезвычайно мне везет!
Дома князю, действительно, «везло». Он был любим в семье, друзьями. Свободный теперь от служебных забот, Иван Михайлович стал больше писать.
В 1817—1818 годах из университетской типографии Москвы выходит третье издание его сочинений в четырех частях, с портретом автора, под названием «Бытие сердца моего или стихотворения князя Ивана Михайловича Долгорукого».
Стихи поэта — это в самом деле бытие его сердца. Долгоруков писал прежде всего о том, что его трогало. «Он — поэт — сердечник... бывал он поэтом, когда бывал влюблен; а влюблен бывал он очень часто», — говорил о Долгорукове его современник, князь П.А. Вяземский.
Писал Долгоруков стихами, а не прозой потому, что так ему было легче писать. О языке и стиле он особо не заботился. Тот же Вяземский пишет: «От Долгорукова художества не жди: он не родился художником, художником и не сделался. Ему некогда было воспитывать дарование свое. Он, сам вам говорит: Угоден, пусть меня читают;
Противен, пусть в огонь бросают:
Трубы похвальной не ищу.
Долгорукова читали. А.С. Пушкин знал наизусть несколько десятков его стихов. Так свидетельствует П.А. Вяземский. А сын И.М. Долгорукова, чиновник министерства финансов, записал в своем дневнике 12 марта 1822 года: «Пушкин присылал ко мне сегодня просить батюшкиных сочинений». Происходило это в Кишиневе. В главе X «Евгения Онегина» Александр Пушкин говорит, что хотел бы написать стихи о слове «авось», но «стихоплет великородный меня уже предупредил». Посетовал так и был уверен, что читатель поймет, о каком «стихоплете» идет речь. Современники Пушкина хорошо знали, что он имеет в виду стихотворение Долгорукова «Авось», пропитанное неподдельным русским юмором. Этот юмор, а нередко и ирония, были свойственны его творчеству, как и лиризм. Современники отмечали у Долгорукова русский склад ума, его народность. Иван Михайлович писал не только стихи, но и пьесы, рассказы о своих путешествиях, мемуары. Из последних назовем «Капище моего сердца». В этой книге собрано около четырехсот биографий людей, которых знал князь. «Я не об одних помышлял генералах, министрах и тех, кои печатаются в газетах, напротив, здесь найдут смесь всяких сословий: и бояр, и духовных, и купцов, и рабов»,— писал Долгоруков. Получилась своеобразная энциклопедия российских нравов и быта конца XVIII — начала XIX веков. Для примера процитируем из нее отрывок о вывесках на владимирских домах: «Здесь бреют и крофь а творяют», «Фортепьянист и роялист», «Продажа разных мук», «Портной Иван Доброхотов из иностранцев», «Живописец вывесок, одобренный начальством, производит всякое художество». Как видим, умел Иван Михайлович подметить смешное в жизни, а потом передать своему читателю. Есть у него большая комедия «Дурылом», где прообразом для главного героя послужил старшина владимирского благородного собрания, или Редута, тамбовский помещик Дуров, «влюбленный во всякую церемонию». Вся его обязанность заключалась в том, чтобы приготовить зал и стол для публичных съездов. И с каким искусством он это делал, с каким подъемом, вдохновением! Дуров страдал, когда без него обходился какой-либо пир, бал, свадьба, именины или похороны. Много смешных случаев было в его жизни. Как раз для комедии. Ее-то Иван Михайлович и создал. Он написал также шесть небольших театральных пьес под названием «Пословицы». Некоторые из них разыгрывались в его домашнем театре. А театр до конца дней своих Иван Михайлович любил безмерно. Театр был его страстью, наслаждением, мукой, серьезным делом, а не забавой. Он писал: «Вся жизнь моя показывает, что я пристрастен был более всех прочих увеселений к театру... Я любил женщин, поэзию и театр». На домашние спектакли к Долгорукову съезжалось лучшее общество Москвы. На сцене часто играл сам князь, молодые литераторы, люди света. Среди них встречались талантливые актеры, например, генерал-майор Алексей Михайлович Пушкин, двоюродный дядя поэта. К Долгорукову шли специально посмотреть спектакль, а не просто увидеть друг друга под предлогом спектакля. Шли еще и потому, что он был личностью. Человеком с честью и совестью. Гордым, добрым, умным, образованным, который не предаст, и в нужде поможет, и в горе утешит.
Я гибкости в себе ни мало не имею,
В клубок ни перед кем свернуться не умею,
Иду своим путем, как должность мне велит
И где споткнется ум, там совесть подкрепит!
Я вспыльчив; но во мне дух злобы не гнездится
И мщением душа моя не возгордится!
Коварствовать ни с кем не смышлю никогда
И с чувствами язык согласен мой всегда!
Так писал о себе Иван Михайлович Долгоруков в стихотворении «Я». Таким он и остался в памяти людской.
Долгоруков Иван Михайлович
