Памяти Архиепископа Никона (Из воспоминаний бывшего семинариста)
В Тифлисе в 1908 г. от злодейской руки убийц преждевременной и страшной смертью погиб Экзарх Грузии, Архиепископ Никон. Вся мыслящая Россия, все русское общество, все органы печати единодушно осудили это зверское убийство Архипастыря церкви.
В печати теперь начинают уже появляться заметки, воспоминания, посвященные памяти покойного, относящиеся как к периоду его учения, так, главным образом, к периодам его педагогической и архипастырской деятельности. И в них везде Архипастырь выставляется как личность высоко-просвещенного, гуманного и энергичного характера. Для нашей Вятской епархии личность мудрого Архипастыря Никона очень близкая, почти родная: воспоминания о нем среди вятского духовенства еще живы, свежи и доброй памяти бывшего Вятского Архипастыря может быть в скором же времени появится на страницах настоящего органа целый ряд статей, заметок.
Теперь же я позволю себе поделиться своими воспоминаниями о Владыке, относящимися еще к годам моего учения в семинарии, как раз в один из тяжелых моментов ее существования. В этих воспоминаниях личность бывшего Вятского Архипастыря, в его отношениях к семинарии, к учащейся молодежи, рисуется самыми светлыми красками.
Весь 1901 — 2-й учебный год наша Вятская духовная семинария жила неспокойной, повышенной жизнью. В продолжение года нередко то в одном классе, то в другом, а то и в целом корпусе воспитанниками устраивались демонстрации; при чем некоторые из них носили довольно резкий характер и об одной из них было даже немедленно дано знать Св. Синоду, но так как и эта демонстрация была все-таки частичного характера, а не всей семинарии, то поэтому, вероятно, Св. Синод и не посмотрел на нее слишком строго. Тем не менее такое настроение семинарии не предвещало ничего доброго: тучи, видимо, собирались; весь год то там, то здесь раздавались удары грома и казалось, что гроза должна быть неминуема. Действительно, во второй половине учебного года появились упорные и зловещие слухи о предстоящем бунте. Говорили о частых тайных сходках „заправил" семинарии, о каком то выработанном ими грандиозном плане, по которому должны были поплатиться за свои действия некоторые лица из инспекторского персонала. Семинаристы стали заметно больше ходить парочками, о чем то оживленно, но тихо совещаясь. Словом, нервы у всех были взвинчены, приподняты, настроение тяжелое и в то же время какое то торжественное... Решительная минута как будто приближалась...
В это то самое время прибыл на Вятку Владыка Никон. О неспокойном положении семинарии он, конечно, уже знал. В свою очередь и семинаристы слышали о Владыке много, именно как о человеке строгом, беспощадном; настойчиво передавался случай из жизни его во Владимирской семинарии, когда на жизнь его было сделано покушение одним из семинаристов. Вскоре же по прибытии на Вятку Владыка Никон посетил семинарию. Это было во время Великого поста за преждеосвященной обедней. Владыка, прослушав обедню, обратился к семинаристам с назидательной речью на злобу дней. Он говорил о массовом переходе семинаристов в светские учебные заведения и о частых волнениях в семинариях; при чем так психологически глубоко развивал свои мысли по поводу неосновательности того и другого, говорил так просто и убежденно, что все семинаристы были в восторге от его речи. Всем понравилась краткость, сжатость, авторитетность, глубокий анализ речи Владыки, а еще более ее спокойный корректный тон без всяких резких слов,- выражений. Такая оценка первой речи нового Владыки передавалась из уст в уста. Все сразу увидели в лице Владыки высокодаровитого просвещенного Архипастыря.
Действительно, впечатление от этой первой речи нового Владыки было громадное, подавляющее. На взвинченные, расшатанные нервы семинаристов она подействовала первоначально целебным бальзамом. В семинарии стало тише, толки о бунте как будто стихли, в умах семинаристов, видимо, боролась тяжелая мысль, что своим бунтом они причинят новому Владыке большую неприятность, даже боль. И думалось, что эта мысль возьмет верх над горячими необузданными юношескими порывами. Но, как на зло, в это время случилось в стенах семинарии одно значительное обстоятельство, после которого сомнений уже не было. И бунт, дикий по всей своей форме, беспорядочный, чисто бурсацкий бунт, состоялся. Среди темной апрельской ночи семинаристами были выбиты окна в квартирах инспекции... Таким образом собиравшаяся целый год гроза разразилась.
На другой день положение семинарии стало определяться. Второй и третий классы, как не допустившие в свои спальные помещения инспекторского осмотра, запершись, были немедленно закрыты и воспитанники их уволены. Относительно судьбы других классов ничего определенного решено не было. Занятия в них пока продолжались, но какие это были занятия? Воспитанники прямо поражали на уроках своей невнимательностью, рассеянностью, отвечали невпопад, не на данные вопросы; у преподавателей тоже не было ни живости, ни увлечения. Все понимали, все чувствовали общую ненормальность, невозможность правильной и плодотворной работы при таких условиях. А ведь приближались экзамены, самая серьезная, трудная и страдная пора для семинаристов. Становилось ясно, что держать экзамены при таком положении вещей невозможно: они еще больше бы подчеркнули низкую степень годового поведения семинаристов, постепенное в течение года разложение семинарии.
И вот тогда-то некоторым семинаристам пришла в голову счастливая мысль — идти к Владыке и просить его, во первых, в виду вышеописанных условий, распустить всю семинарию, кроме шестого класса, сейчас же на летние каникулы, при чем время экзаменов отнести на осень; во вторых — ходатайствовать перед Владыкой о воспитанниках уволенных двух классов и о полном открытии семинарии с будущего учебного года без тяжелых последствий для многих семинаристов. Такая мысль почти всем понравилась и была даже одобрена некоторыми лицами из инспекторского и преподавательского персонала. Из каждого класса выбрали по человеку, при чем таких, которые в продолжение года пользовались лучшей репутацией со стороны семинарского начальства.
Маленькая депутация отправилась к Владыке. Живо помню, с каким страхом, замиранием сердца подходили мы к архиерейскому лому, ноги наши подкашивались, движение становилось медленнее. Трудность взятой на себя задачи, неуверенность в своих силах нас пугали, в перспективе представлялись строгий прием Владыки и, кто знает, может быть совершенное увольнение из семинарии за взятую на себя роль. Положим, мы знали, что после известия о бунте Владыка никакого презрительного отношения к семинарии пока не проявлял, он не приезжал к нам с тем, чтобы выразить свое негодование по поводу последнего события, не стращал нас теми или иными угрозами, наказаниями; кроме того мы могли убедиться уже по некоторым примерам о спокойном, вполне корректном отношении нового Владыки ко всякому делу, но все это однако не уменьшало нашего смущения, безотчетной боязни при вступлении в архиерейские покои. Келейник доложил о нас и просил пройти в кабинет Владыки. Это обстоятельство нас сразу обнадежило: Владыка принимал нас в своем кабинете, что для нас являлось великой незаслуженной честью. Владыка сидел за письменным столом и что то писал. При нашем входе он встал и поочередно каждого из нас благословил. Мне пришлось еще в первый раз видеть нового Владыку близко, с глазу на глаз, и тут то я впервые всмотрелся в его большие открытые глаза, зорко, но приветливо выглядывавшие из под золотых очков. Ум, душевная красота, авторитетность, энергия так и светились в этих чудных великолепных глазах Владыки. Эти глаза так и влекли к себе, так и отражали душу человека, их имеющего. Действительно, только тогда, в это наше посещение, мы впервые поняли высокую любвеобильную душу Владыки Никона.
Владыка просил нас сказать ему о цели нашего прихода. Старший из нашей депутации заговорил, сначала как то сбивчиво, неуверенно, а потом, при виде доброго расположения Владыки, речь его делалась плавнее, смелее и в конце концов просьбу всей семинарии он уже передал в особенно душевных словах, прося у Владыки не кары, а милости, снисхождения к молодым необузданным юношеским порывам, к юношеской запальчивости, так дико выразившейся в последнем событии семинарии. Владыка слушал внимательно, спокойно. Это было какое-то величественное, олимпийское спокойствие, редкая выдержка характера: не дрогнули ни один мускул, ни одна черта прекрасного лица Владыки. Наш товарищ кончил... Небольшая пауза. Мы не ждали бури, так как самый прием Владыки, его первые слова нас сразу обворожили, приблизили к нему, но все же мы стояли, затаив дыхание... Владыка начал говорить; он говорил просто, сердечно, как отец с детьми. Ни презрения к семинарии, к ее последним действиям, ни угроз в его словах не было, а так и чувствовалась душевная жалость к учащейся молодежи, к ее горячности, неопытности. Как сейчас слышу слова Владыки: «вы юноши... вы не испытали еще жизни, у вас и порывы-то искренние, благородные, вам нужно везде и во всем идеалов, вас возмущают малейшие недостатки в близких к вам людях, но вы... вы неопытны, как неосмотрительно вы действуете и этим часто себя губите... вы заявляете протесты и заявляете, как мальчики!!».
При этом Владыка
укаэал, что для выражения протеста можно было найти другой путь, более открытый и верный, переговорить лично с ним и тогда бы, вероятно, последнее событие в семинарии было предотвращено. Далее доводы о необходимости немедленного роспуска семинарии, в виду такого неспокойного у всех настроения, Владыка нашел основательными и о роспуске семинарии сказал в утвердительном смысле. Владыка выразил надежду, что с будущего учебного года в семинарии будут открыты все классы; но так как увольнение некоторых воспитанников, все-таки неизбежно, то Владыка обещал с своей стороны просить семинарское начальство об увольнении лишь незначительного числа учащихся, при чем баллов по поведению по возможности не убавлять и таким образом не портить окончательно будущности уволенных воспитанников. Потом Владыка обращался поочередно к каждому из нас, спрашивал фамилии, семейное положение родителей. Между прочим, когда я ему ответил, что мой отец псаломщик, что семья у нас большая, Владыка как-то особенно тепло и сочувственно сказал: „вас, наверно, скоро ждут домой, надеются, что вы перейдете в следующий класс, порадуете всю семью... и вдруг вы неожиданно приедете домой. Какой это будет удар для ваших родителей, для бедной семьи псаломщика". От этих слов Владыки я едва, едва не расплакался, слезы так и выступали на моих глазах. Владыка, видя, вероятно, что как раз задел самые больные струны в моей душе, ласково заметил, что если даже мне угрожает и увольнение, то он постарается встать на мою сторону. Всех же нас вообще Владыка просил быть во время лета спокойными и лишь позаботиться о подготовке к осенним экзаменам. В заключение Владыка сказал: „вам всем на днях придется ехать, большинству семинаристов, конечно, на пароходах, поэтому ведите себя в дороге прилично, не пойте никаких песен, чтобы в глазах публики совсем не унизить себя и семинарии". Владыка просил нас таким-же образом вести себя и дома, во время летних каникул. Благословляя нас, Владыка поручил нам передать обо всем, что он говорил, всей семинарии и в скором же времени ждать через непосредственное начальство соответствующих распоряжений.
Мы были в восторге от приема Владыки и, не чувствуя под собой ног, спешили в семинарию сообщить всем о результатах нашего путешествия и больше всего, конечно, о новом добром, отзывчивом, прекрасном Владыке.
Как мы были рады тогда за семинарию, за Вятку, за духовенство епархии, увидев, что в лице нового Владыки Вятская епархия встретила редкого по своим душевным качествам Архипастыря.
Все, сказанное нам Владыкой, исполнилось в точности. Семинария была распущена. Экзамены были назначены осенью. Осенью же открылись вновь все классы семинарии и положение Вятекого духовного рассадника при новом Владыке упрочилось. Многие из уволенных семинарским начальством воспитанников вновь были приняты через год в семинарию по настоянию Владыки и, конечно, благодаря ему кончили курс.
Мне потом еще раз пришлось быть у Владыки Никона по личному делу. Владыка сразу же узнал меня. Заметив особенную бледность моего лица, слабость в ногах, так как я перед этим только перенес тяжелую болезнь, Владыка просил меня сесть в кресло и предварительно участливо спросил о моем здоровье. Мы говорили с Владыкой более получаса. На мое окончательное решение оставить семинарию Владыка сказал: „напрасно, вам в особенности нужно бы пройти ее!“ Я указал Владыке с одной стороны на семейные обстоятельства, с другой — на возможность в будущем поступить в какое-нибудь учебное заведение. Владыка по этому поводу говорил долго, приводя примеры из собственной жизни и жизни знакомых, что когда золотая пора юности, пора учения пройдет, трудно уже бывает вновь поступить на школьную скамью, непременно то одни обстоятельства, то другие, так или иначе препятствуют осуществлению заветных желаний человека. Эти слова Владыки сбылись потом в моей жизни с поразительной точностью. Узнав о бедном положении моих родителей, что являлось одной из главных причин моего окончательного выхода из семинарии, Владыка обещал мне поддержку принятием на полное казенное содержание и убедительно просил меня непременно продолжать образование. В это свое посещение я еще более понял Владыку Никона и сам от души полюбил его.
Впоследствии, встречаясь со многими лицами из духовенства епархии, имевшими счастие лично знать Владыку Никона, я узнал, что такое же впечатление он производил и на других; для всех он был прост, доступен, внимателен, обладал редкой деликатностью и в то же время прямым характером. Можно с уверенностью сказать, что память „о мудром Владыке Никоне", как его нередко многие называли, будет вечна в сердцах и умах духовенства Вятской епархии, которую сам Архипастырь очень любил, так как даже с новых мест своего последующего служения он посылал ей дорогие приветы, обещаясь не забывать ее, умирая.
Н. Б — ев. (Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 30-й. 1908 г.).
Никон (Софийский) (1861-1908), епископ Владимирский и Суздальский с 27 ноября 1904 г. по 6 мая 1906 г.
Владимиро-Суздальская епархия.
Copyright © 2020 Любовь безусловная
|
