В поэзии Лермонтова «пушкинских» основ не наблюдается – ни лаконизма, ни гармонической точности. На его стихи о любви оказал сильное влияние отпечаток событий детства – девочки отвергали ухаживания Лермонтова, в ответ на его чувства сыпали насмешками. Впоследствии самые сильные чувства Лермонтова, пережитые во взрослом возрасте, также не находили взаимности. Так, например, Е.А. Сушковой он посвящает строки «Я не люблю тебя: страстей…», «Взгляни, как мой спокоен взор». Это попытки отрицания любви, а не её воспевание. В этих тонких, драматичных стихах сквозит обречённость.
В период формирования личности Лермонтова сменяющиеся любовные увлечения были попыткой самоутверждения. Самое продолжительное чувство вызвала у него В.А. Лопухина, сестра товарища по университету. Чувство Лермонтова к ней оказалось самым сильным. Лопухина была адресатом или прототипом и в ранней любовной лирике Лермонтова, и в поздних произведениях.
Чувство любви в поэзии Лермонтова неразрывно сливается с первыми впечатлениями от посещения Кавказа: его он почитал своей поэтической родиной.
Любовь в произведениях Лермонтова – это все же мотив, который задевает его стороной. Главные темы – разлад между мечтами и реальностью, столкновение и борьба противоположностей, света и порока. При этом в отображении своих переживаний Лермонтов широко использовал самые разные образы и мотивы: духовная мощь, смирение, демоническое коварство, целомудрие и невинность, молитвы и дерзкие порывы. Чтобы передать свои чувства, он прибегал к описанию укоров совести, раскаяния, умиления, страдания и отчаяния.
В поэме «Маскарад» Лермонтов в полной мере отражает свое внутреннее смятение – любовь, по мнению многих, призвана спасти мир. Но Арбенина она спасти не могла. Любовь «слабого создания, ангела красоты» не возродила его к новой жизни. Да, без жены у Арбенина нет ни души, ни чувства, но он предпочел самостоятельно поставить точку, не дожидаясь возможного расставания, самому решить свою судьбу – и судьбу любящей его женщины.
Зачастую презирая людей, представителей «высшего света», Лермонтов, тем не менее, заставляет звучать в своих стихах голос еще одной любви – любви к своей родине, к России. Он называет эту любовь странной – любовь к холоду полей, печальным деревням. Это любовь-тоска, полная жалости к простому народу, сожаления об истинном положении вещей.
Отчего
Мне грустно, потому что я тебя люблю, И знаю: молодость цветущую твою Не пощадит молвы коварное гоненье. За каждый светлый день иль сладкое мгновенье Слезами и тоской заплатишь ты судьбе. Мне грустно... потому что весело тебе.
Опасение
Страшись любви: она пройдет, Она мечтой твой ум встревожит, Тоска по ней тебя убьет, Ничто воскреснуть не поможет.
И беден, жалок будешь ты, Глядящий с кресел иль подушки На безобразные черты Твоей докучливой старушки,
Коль мысли о былых летах В твой ум закрадутся порою И вспомнишь, как на сих щеках Играло жизнью молодою...
Без друга лучше жизнь влачить И к смерти радостней клониться, Чем два удара выносить И сердцем о двоих крушиться!..
Она не гордой красотою...
Она не гордой красотою Прельщает юношей живых, Она не водит за собою Толпу вздыхателей немых. И стан ее — не стан богини, И грудь волною не встает, И в ней никто своей святыни, Припав к земле, не признает. Однако все ее движенья, Улыбки, речи и черты Так полны жизни, вдохновенья, Так полны чудной простоты. Но голос душу проникает, Как вспоминанье лучших дней, И сердце любит и страдает, Почти стыдясь любви своей.
Она была прекрасна, как мечта...
Она была прекрасна, как мечта Ребенка под светилом южных стран; Кто объяснит, что значит красота: Грудь полная иль стройный, гибкий стан, Или большие очи? — но порой Все это не зовем мы красотой: Уста без слов—любить никто не мог; Взор без огня — без запаха цветок!
О небо, я клянусь, она была Прекрасна!.. я горел, я трепетал, Когда кудрей, сбегающих с чела, Шелк золотой рукой своей встречал, Я был готов упасть к ногам ее, Отдать ей волю, жизнь, и рай, и все, Чтоб получить один, один лишь взгляд Из тех, которых все блаженство — яд!
Они любили друг друга... Sie liebten sich beide, doch keiner Wollt'es dem andern gestehn. Heine
Они любили друг друга так долго и нежно, С тоской глубокой и стастью безумно-мятежной! Но, как враги, избегали признанья и встречи, И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье И милый образ во сне лишь порою видали. И смерть пришла: наступило за гробом свиданье. .. Но в мире новом друг друга они не узнали.
Она поет — и звуки тают...
Она поет — и звуки тают, Как поцелуи на устах, Глядит — и небеса играют В ее божественных глазах;
Идет ли — все ее движенья, Иль молвит слово — все черты Так полны чувства, выраженья, Так полны дивной простоты.
Нет, не тебя так пылко я люблю...
Нет, не тебя так пылко я люблю, Не для меня красы твоей блистанье: Люблю в тебе я прошлое страданье И молодость погибшую мою.
Когда порой я на тебя смотрю, В твои глаза вникая долгим взором: Таинственным я занят разговором, Но не с тобой я сердцем говорю.
Я говорю с подругой юных дней, В твоих чертах ищу черты другие, В устах живых уста давно немые, В глазах огонь угаснувших очей.
Не смейся над моей пророческой тоскою...
Не смейся над моей пророческой тоскою; Я знал: удар судьбы меня не обойдет; Я знал, что голова, любимая тобою, С твоей груди на плаху перейдет; Я говорил тебе: ни счастия, ни славы Мне в мире не найти; настанет час кровавый, И я паду, и хитрая вражда С улыбкой очернит мой недоцветший гений; И я погибну без следа Моих надежд, моих мучений, Но я без страха жду довременный конец. Давно пора мне мир увидеть новый; Пускай толпа растопчет мой венец: Венец певца, венец терновый!.. Пускай! я им не дорожил.
Раскаянье
К чему мятежное роптанье, Укор владеющей судьбе? Она была добра к тебе, Ты создал сам свое страданье. Бессмысленный, ты обладал Душою чистой, откровенной, Всеобщим злом не зараженной. И этот клад ты потерял. Огонь любви первоначальной Ты в ней решился зародить И далее не мог любить, Достигнув цели сей печальной. Ты презрел всё; между людей Стоишь, как дуб в стране пустынной, И тихий плач любви невинной Не мог потрясть души твоей. Не дважды бог дает нам радость, Взаимной страстью веселя; Без утешения, томя, Пройдет и жизнь твоя, как младость. Ее лобзанье встретишь ты В устах обманщицы прекрасной; И будут пред тобой всечасно Предмета первого черты. О, вымоли ее прощенье, Пади, пади к ее ногам, Не то ты приготовишь сам Свой ад, отвергнув примиренье. Хоть будешь ты еще любить, Но прежним чувствам нет возврату, Ты вечно первую утрату Не будешь в силах заменить.
Расстались мы, но твой портрет...
Расстались мы, но твой портрет Я на груди своей храню: Как бледный призрак лучших лет, Он душу радует мою. И, новым преданный страстям, Я разлюбить его не мог: Так храм оставленный - всё храм, Кумир поверженный - всё бог!
28 сентября
Опять, опять я видел взор твой милый, Я говорил с тобой. И мне былое, взятое могилой, Напомнил голос твой. К чему?- другой лобзает эти очи И руку жмет твою. Другому голос твой во мраке ночи Твердит: люблю! люблю! Откройся мне: ужели непритворны Лобзания твои? Они правам супружества покорны, Но не правам любви; Он для тебя не создан; ты родилась Для пламенных страстей. Отдав ему себя, ты не спросилась У совести своей. Он чувствовал ли трепет потаенный В присутствии твоем; Умел ли презирать он мир презренный, Чтоб мыслить об одном; Встречал ли он с молчаньем и слезами Привет холодный твой, И лучшими ль он жертвовал годами Мгновениям с тобой? Нет! я уверен, твоего блаженства Не может сделать тот, Кто красоты наружной совершенства Одни в тебе найдет. Так! ты его не любишь... тайной властью Прикована ты вновь К душе печальной, незнакомой счастью, Но нежной, как любовь.
Свершилось! полно ожидать...
Свершилось! полно ожидать Последней встречи и прощанья! Разлуки час и час страданья Придут - зачем их отклонять! Ах, я не знал, когда глядел На чудные глаза прекрасной, Что час прощанья, час ужасный, Ко мне внезапно подлетел. Свершилось! голосом бесценным Мне больше сердца не питать, Запрусь в углу уединенном И буду плакать... вспоминать!
Силуэт
Есть у меня твой силуэт, Мне мил его печальный цвет; Висит он на груди моей, И мрачен он, как сердце в ней. В глазах нет жизни и огня, Зато он вечно близ меня; И тень твоя, но я люблю, Как тень блаженства, тень твою.
Слышу ли голос твой...
Слышу ли голос твой Звонкий и ласковый, Как птичка в клетке, Сердце запрыгает; Встречу ль глаза твои Лазурно-глубокие, Душа им навстречу Из груди просится, И как-то весело, И хочется плакать, И так на шею бы.
Соседка
Не дождаться мне, видно, свободы, А тюремные дни будто годы; И окно высоко над землей! И у двери стоит часовой! Умереть бы уж мне в этой клетке, Кабы не было милой соседки!.. Мы проснулись сегодня с зарей, Я кивнул ей слегка головой. Разлучив, нас сдружила неволя, Познакомила общая доля, Породнило желанье одно Да с двойною решеткой окно; У окна лишь поутру я сяду, Волю дам ненасытному взгляду... Вот напротив окошечко: стук! Занавеска подымется вдруг. На меня посмотрела плутовка! Опустилась на ручку головка, А с плеча, будто сдул ветерок, Полосатый скатился платок, Но бледна ее грудь молодая, И сидит она, долго вздыхая, Видно, буйную думу тая, Все тоскует по воле, как я. Не грусти, дорогая соседка... Захоти лишь - отворится клетка, И, как божии птички, вдвоем Мы в широкое поле порхнем. У отца ты ключи мне украдешь, Сторожей за пирушку усадишь, А уж с тем, что поставлен к дверям, Постараюсь я справиться сам. Избери только ночь потемнее, Да отцу дай вина похмельнее, Да повесь, чтобы ведать я мог, На окно полосатый платок.
Романс к И...
Когда я унесу в чужбину Под небо южной стороны Мою жестокую кручину, Мои обманчивые сны, И люди с злобой ядовитой Осудят жизнь мою порой, Ты будешь ли моей защитой Перед бесчувственной толпой? О, будь!.. о, вспомни, нашу младость, Злословья жертву пощади, Клянися в том! чтоб вовсе радость Не умерла в моей груди, Чтоб я сказал в земле изгнанья: Есть сердце, лучших дней залог, Где почтены мои страданья, Где мир их очернить не мог.
Тамара
В глубокой теснине Дарьяла, Где роется Терек во мгле, Старинная башня стояла, Чернея на черной скале. В той башне высокой и тесной Царица Тамара жила: Прекрасна, как ангел небесный, Как демон, коварна и зла. И там сквозь туман полуночи Блистал огонек золотой, Кидался он путнику в очи, Манил он на отдых ночной. И слышался голос Тамары: Он весь был желанье и страсть, В нем были всесильные жары, Была непонятная власть. На голос невидимой пери Шел воин, купец и пастух; Пред ним отворялися двери, Встречал его мрачный евнух. На мягкой пуховой постели, В парчу и жемчуг убрана, Ждала она гостя... Шипели Пред нею два кубка вина. Сплетались горячие руки, Уста прилипали к устам, И странные, дикие звуки Всю ночь раздавалися там: Как будто в ту башню пустую Сто юношей пылких и жен Сошлися на свадьбу ночную, На тризну больших похорон. Но только что утра сиянье Кидало свой луч по горам, Мгновенно и мрак и молчанье Опять воцарялися там. Лишь Терек в теснине Дарьяла, Гремя, нарушал тишину, Волна на волну набегала, Волна погоняла волну. И с плачем безгласное тело Спешили они унести; В окне тогда что-то белело, Звучало оттуда: прости. И было так нежно прощанье, Так сладко тот голос звучал, Как будто восторги свиданья И ласки любви обещал.
Я не унижусь пред тобою...
Я не унижусь пред тобою; Ни твой привет, ни твой укор Не властны над моей душою. Знай: мы чужие с этих пор. Ты позабыла: я свободы Для заблужденья не отдам, И так пожертвовал я годы Твоей улыбке и глазам, И так я слишком долго видел В тебе надежду юных дней, И целый мир возненавидел, Чтобы тебя любить сильней. Как знать, быть может, те мгновенья, Что протекли у ног твоих, Я отнимал у вдохновенья! А чем ты заменила их? Быть может, мыслию небесной И силой духа убежден, Я дал бы миру дар чудесный, А мне за то бессмертье он? Зачем так нежно обещала Ты заменить его венец, Зачем ты не была сначала, Какою стала наконец! Я горд!.. прости! люби другого, Мечтай любовь найти в другом; Чего б то ни было земного Я не сделаюсь рабом. К чужим горам под небо юга Я удалюся, может быть; Но слишком знаем мы друг друга, Чтобы друг друга позабыть. Отныне стану наслаждаться И в страсти стану клясться всем; Со всеми буду я смеяться, А плакать не хочу ни с кем; Начну обманывать безбожно, Чтоб не любить, как я любил; Иль женщин уважать возможно, Когда мне ангел изменил? Я был готов на смерть и муку И целый мир на битву звать, Чтобы твою младую руку — Безумец! — лишний раз пожать! Не знав коварную измену, Тебе я душу отдавал; Такой души ты знала ль цену? Ты знала — я тебя не знал!
К *** (Мой друг, напрасное старанье!..)
Мой друг, напрасное старанье! Скрывал ли я свои мечты? Обыкновенный звук, названье, Вот всё, чего не знаешь ты. Пусть в этом имени хранится, Быть может, целый мир любви. Но мне ль надеждами делиться? Надежды... о! они мои, Мои — они святое царство Души задумчивой моей... Ни страх, ни ласки, ни коварство, Ни горький смех, ни плач людей, Дай мне сокровища вселенной, Уж никогда не долетят В тот угол сердца отдаленный, Куда запрятал я мой клад. Как помню, счастье прежде жило И слезы крылись в месте том: Но счастье скоро изменило, А слезы вытекли потом. Беречь сокровища святые Теперь я выучен судьбой; Не встретят их глаза чужие, Они умрут во мне, со мной!..
Пусть я кого-нибудь люблю...
Пусть я кого-нибудь люблю: Любовь не красит жизнь мою. Она как чумное пятно На сердце, жжет, хотя темно; Враждебной силою гоним, Я тем живу, что смерть другим: Живу - как неба властелин - В прекрасном мире - но один.
К *** (Мы снова встретились с тобой...)
Мы снова встретились с тобой, Но как мы оба изменились!.. Года унылой чередой От нас невидимо сокрылись. Ищу в глазах твоих огня, Ищу в душе своей волненья. Ах! как тебя, так и меня Убило жизни тяготенье!..
К *** (Печаль в моих песнях...)
Печаль в моих песнях, но что за нужда? Тебе не внимать им, мой друг, никогда. Они не прогонят улыбку святую С тех уст, для которых живу и тоскую. К тебе не домчится ни Слово, ни звук, Отзыв беспокойный неведомых мук. Певца твоя ласка утешить не может: Зачем же он сердце твое потревожит? О нет! одна мысль, что слеза омрачит Тот взор несравненный, где счастье горит, Безумные б звуки в груди подавила, Хоть прежде за них лишь певца ты любила.
К Н. И.
Я не достоин, может быть, Твоей любви: не мне судить; Но ты обманом наградила Мои надежды и мечты, И я всегда скажу, что ты Несправедливо поступила. Ты не коварна, как змея, Лишь часто новым впечатленьям Душа вверяется твоя. Она увлечена мгновеньем; Ей милы многие, вполне Еще никто; но это мне Служить не может утешеньем. В те дни, когда, любим тобой, Я мог доволен быть судьбой, Прощальный поцелуй однажды Я сорвал с нежных уст твоих; Но в зной, среди степей сухих, Не утоляет капля жажды. Дай бог, чтоб ты нашла опять, Что не боялась потерять; Но... женщина забыть не может Того, кто так любил, как я; И в час блаженнейший тебя Воспоминание встревожит! Тебя раскаянье кольнет, Когда с насмешкой проклянет Ничтожный мир мое названье! И побоишься защитить, Чтобы в преступном состраданье Вновь обвиняемой не быть!
К Сушковой
Вблизи тебя до этих пор Я не слыхал в груди огня. Встречал ли твой прелестный взор - Не билось сердце у меня. И что ж?- разлуки первый звук Меня заставил трепетать; Нет, нет, он не предвестник мук; Я не люблю - зачем скрывать! Однако же хоть день, хоть час Еще желал бы здесь пробыть, Чтоб блеском этих чудных глаз Души тревоги усмирить.
А.О. Смирновой
Без вас хочу сказать вам много, При вас я слушать вас хочу; Но молча вы глядите строго, И я в смущении молчу. Что ж делать?.. Речью неискусной Занять ваш ум мне не дано... Всё это было бы смешно, Когда бы не было так грустно...
Ангел
По небу полуночи ангел летел, И тихую песню он пел, И месяц, и звезды, и тучи толпой Внимали той песне святой. Он пел о блаженстве безгрешных духов Под кущами райских садов, О Боге великом он пел, и хвала Его непритворна была. Он душу младую в объятиях нес Для мира печали и слез; И звук его песни в душе молодой Остался - без слов, но живой. И долго на свете томилась она, Желанием чудным полна, И звуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли.
Благодарность
За все, за все тебя благодарю я: За тайные мучения страстей, За горечь слез, отраву поцелуя, За месть врагов и клевету друзей; За жар души, растраченный в пустыне, За все, чем я обманут в жизни был... Устрой лишь так, чтобы тебя отныне Недолго я еще благодарил.
Выхожу один я на дорогу...
Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит. В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сияньи голубом... Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? жалею ли о чём? Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть! Но не тем холодным сном могилы... Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб дыша вздымалась тихо грудь; Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб вечно зеленея Тёмный дуб склонялся и шумел.
Графине Ростопчиной
Я верю: под одной звездою Мы с вами были рождены; Мы шли дорогою одною, Нас обманули те же сны. Но что ж!— от цели благородной Оторван бурею страстей, Я позабыл в борьбе бесплодной Преданья юности моей. Предвидя вечную разлуку, Боюсь я сердцу волю дать; Боюсь предательскому звуку Мечту напрасную вверять... Так две волны несутся дружно Случайной, вольною четой В пустыне моря голубой: Их гонит вместе ветер южный; Но их разрознит где-нибудь Утеса каменная грудь... И, полны холодом привычным, Они несут брегам различным, Без сожаленья и любви, Свой ропот сладостный и томный, Свой бурный шум, свой блеск заемный И ласки вечные свои.
Договор
Пускай толпа клеймит презреньем Наш неразгаданный союз, Пускай людским предубежденьем Ты лишена семейных уз. Но перед идолами света Не гну колени я мои; Как ты, не знаю в нем предмета Ни сильной злобы, ни любви. Как ты, кружусь в веселье шумном, Не отличая никого: Делюся с умным и безумным, Живу для сердца своего. Земного счастья мы не ценим, Людей привыкли мы ценить; Себе мы оба не изменим, А нам не могут изменить. В толпе друг друга мы узнали, Сошлись и разойдемся вновь. Была без радостей любовь, Разлука будет без печали.
Звезда (Вверху одна...)
Вверху одна Горит звезда, Мой ум она Манит всегда, Мои мечты Она влечет И с высоты Меня зовет. Таков же был Тот нежный взор, Что я любил Судьбе в укор; Мук никогда Он зреть не мог, Как та звезда, Он был далек; Усталых вежд Я не смыкал, Я без надежд К нему взирал.
Звезда (Светись...)
Светись, светись, далекая звезда, Чтоб я в ночи встречал тебя всегда; Твой слабый луч, сражаясь с темнотой, Несет мечты душе моей больной; Она к тебе летает высоко; И груди сей свободно и легко... Я видел взгляд, исполненный огня (Уж он давно закрылся для меня), Но, как к тебе, к нему еще лечу, И хоть нельзя - смотреть его хочу...
Зови надежду сновиденьем...
Зови надежду сновиденьем, Неправду - истиной зови, Не верь хвалам и увереньям, Но верь, о, верь моей любви! Такой любви нельзя не верить, Мой взор не скроет ничего; С тобою грех мне лицемерить, Ты слишком ангел для того.
Святое в творчестве М.Ю. Лермонтова (На 2-е октября 1914 года).
Вся просвещенная Русь, ценящая свои художественные силы, ныне чтит память своего великого поэта М.Ю. Лермонтова по случаю 100-летия со дня его рождения. Празднование этого дня предположено начать панихидой; христианская православная Русь будет молиться об упокоении души своего поэта-христианина. Поэтому нам кажется уместным сделать хотя бы мимолетный очерк того, что сказано М.Ю. Лермонтовым по вечным вопросам религии и христианства и в чем выразилось христианское, религиозное настроение поэта. При оценке религиозного настроения М.Ю. Лермонтова для многих камнем преткновения служила одна черта в творчестве его, создавшаяся под влиянием на него Гете и Байрона и служившая для многих соблазном. Разумеем те места произведений поэта, где он, с одной стороны, выступает с байроновским разочарованием в жизни, а, с другой, — переносит на русскую почву попытку опоэтизировать злое начало — демона. В первом случае байроновские герои Лермонтова очень часто богохульствуют, как Юрий Волин, говорящий перед смертью: «Но если Он точно всеведущ, зачем не препятствует ужасному преступленью самоубийству?.. Где Его воля, когда по моему хотенью я могу умереть или жить?», или как Владимир Арбенин, обвиняющий Бога в своих несчастиях: «Бог, Бог! Во мне отныне к Тебе нет ни любви, ни веры... Но не наказывай меня за мятежное роптание... Ты, Ты сам нестерпимою пыткою вымучил эти хулы... Ты виноват!..» Во втором случае из духа зла с его отталкивающим обликом поэт пытается создать героя, прекрасного в своей скорби и своеобразном величии. Демон — «пришлец туманный и немой, красой блистая неземной» уже не «ада дух ужасный, порочный мученик — о, нет! Он был похож на вечер ясный, на день, на ночь, на мрак, на свет». Взятые в отдельности приведенные места многими осуждались с религиозной точки зрения, как проповедь байроновского „сатанизма". Но творчество М.Ю. Лермонтова при всей краткости его авторской жизни в достаточной мере разнообразно и многогранно, чтобы его не измерять только что приведенными тенденциями. В данном случае необходимо принять во внимание все условия, в которых проходило творчество нашего поэта в ту полосу его жизни, когда он подарил русскую литературу своим «Демоном». Прежде всего, талант нашего великого поэта в эту полосу жизни только формировался и в эту пору вполне естественно было его подчинение влиянию того, кто мог поразить его молодое воображение Таким влиянием и было влияние Байрона. Ранняя семейная драма толкнула молодого поэта под очарование мрачной поэзии Байрона. И вот в эту пору он заявляет о своем сродстве с Байроном: «Я молод, но кипят на сердце звуки, и Байрона достигнуть я б хотел: у нас одна душа, одне и те-же муки...» И под влиянием Байрона создаются у Лермонтова герои-богоборцы, выступающие с открытым ропотом на Бога; под его же влиянием создается и «Демон». Сродство лермонтовского демона с творчеством Байрона слишком очевидно, если поставить рядом описание Люцифера в «Каине» Байрона и Демона у Лермонтова. Поэтому-то едва ли можно строго судить нашего поэта за „Демона", явившегося плодом влияния на него писателя, как бы воспользовавшегося его душевным разладом, тем более, что ничем нельзя доказать постоянного сочувствия Лермонтова к своему герою-демону. Поэт относился к своему „Демону", как к произведению юношеских лет и как таковым был недоволен им. Над демоном, как предметом своего молодого увлечения, он впоследствии даже подсмеивается: «Кипя огнем и силой юных лет, Я прежде пел про демона иного; То был безумный, страстный, детский бред». Под конец своей жизни он еще раз переделывает своего „Демона" и возможно, что, если бы жизнь поэта продлилась, он совершенно изменил бы эту поэму. Но даже и в том виде, в каком поэма дошла до нас, она вовсе не говорит за то, что поэт был под влиянием очарования созданным им образом демона. К концу поэмы сам он срывает со своего героя созданную им самим дымку очарования и выставляет его перед нами снова в виде злобного духа ада. Когда один из ангелов святых несет грешную душу Тамары, путь его пересекает «адский дух» и перед душою «Снова он стоял. Но Боже! кто-б его узнал? Каким смотрел он злобным взглядом, Как полон был смертельным ядом Вражды, не знающей конца, И веяло могильным хладом От неподвижного лица...» Устами ангела поэт высказывает демону суд Божий над грешною душою Тамары, — суд благой, всепрощающий и эта картина спора в волнах синего эфира начал добра и зла, окончившегося торжеством добра, вполне оправдывает поэта в каких бы то ни было обвинениях его в противорелигиозном воспевании злого начала — демона. Вопреки всем подобным обвинениям, игнорируя некоторые следы юношеских увлечений, мы должны остановиться над одной прекрасной стороной личности нашего поэта — его религиозности. Он был религиозен. Это подтверждается многими исследователями настроения нашего поэта. Он „никогда не был нерелигиозным". Частое вдохновение поэта поэзией Библии один из исследователей объясняет его религиозностью. Правда, эта оценка делается очевидною для всякого при чтении многих редких, пожалуй, единственных в русской литературе религиозных мелодий в поэзии Лермонтова. Эти мелодии поражают своею сердечностью, необычайной близостью верующего сердца к Божеству. В стихотворении „Когда волнуется желтеющая нива" созерцание природы, умиротворяющее душу, заканчивается для поэта созерцанием в небесах Бога. „В минуту жизни трудную", в минуту тяжести душевной поэт находит выход и утешение в сладости молитвы после которой «С души как бремя скатится, Сомненье далеко — И верится и плачется, И так легко, легко... Перед поэтом, очевидно, неоднократно становилась мысль о греховности некоторых сторон его поэтического творчества и тогда из-под пера его выливались трогательные строки „молитвы", где он просит Всесильного не карать его за то, что «Часто звуком грешных песен Я, Боже, не Тебе молюсь»..., где поэт просит Бога: «От страшной жажды песнопенья Пускай, Творец, освобожусь; Тогда на тесный путь спасенья К Тебе я снова обращусь». Эта самооценка поэта с религиозной точки зрения наиболее ярко подчеркивает необычайную чуткость его религиозной совести и эта чуткость уберегла в нем, не смотря на увлечения молодости, твердую религиозную настроенность, воспитанную с детства. Эта настроенность в общей массе поэтического материала Лермонтова как бы ярким лучом солнца из туч прорывается сердечным воплем молитвы („Я, Матерь Божия, ныне с молитвою"), или же окутывает трогательным сумраком религиозного мира святой угол с кивотом и лампадой: «Прозрачный сумрак, луч лампады. Кивот и крест символ святой... Все полно мира и отрады Вокруг тебя и над тобой»... Все эти трогательные религиозные мелодии Лермонтова, выражаясь словами одного исследователя, — «озарены немеркнущим сиянием новозаветной поэзии; в них и безграничная, светлая вера в Бога, в Божию Матерь, и тихая грусть, и надежда и нежность; в русской литературе нет религиозных мелодий, пленительнее Лермонтовских». Господь не судил поэту долгой жизни. Она пресеклась в ту пору, когда талант его все развивался и выходил на путь устойчивости и спокойствия. Тревожная, бурная полоса увлечения кончилась. И нужно верить, что поэт, если бы Бог судил иначе, вполне сформировался бы в поэта-христианина, вышел бы на путь спасения, сохранивши «жажду песнопения» и научившись „звуком песен" молиться Творцу, о чем он так страстно просил Бога в одной из приведенных молитв. Но и за то, что сказано им между строк его многомятежной поэзии из области святых религиозных переживаний, да простит Господь все его увлечения, да удостоит его того спасения к которому он тяготел, и сподобит его на небесах воочию лицезреть Себя, как сподоблял его видеть Себя в небесах, умиротворяя его мятежную душу зрелищем величественных картин природы! („Законоучитель", № 34).
Евфимия Дмитриевна Чижова, урожденная Арсеньева (1811-1873) - двоюродная тетка М.Ю. Лермонтова. Похоронена в селе Заколпье Гусь-Хрустального района Владимирской области. Вистенгоф Павел Федорович (1814-1884) — писатель, соученик М.Ю. Лермонтова по Московскому университету.
