«Человека два внидоста в церковь помолитися: един фарисей, а другий мытарь» (Лк. 18, 10 — 14).
В благочестивой душе христианской еще живы те великие образы, которые созерцала она в прошедшие праздничные дни; в ней еще и до сих пор слышатся отзвуки торжественных праздничных песнопений и молитв. И это не удивительно. Сколько чудных видений, каких достославных богооткровений не удостоились только истинные христиане в прошедшие великие дни. То созерцали они предвечного Бога в яслях лежащим, и ангелов поющими славу Ему; то волхвов, царей Персиды, издали шествующими на поклонение Божественному Отрочати. Видели Христа-Отрока, беседующим в храме, затем мысленно созерцали крещение Его от Иоанна и, наконец, слышали Его проповедь о покаянии. Но все это миновало. Впереди нам видятся уже новые образы, слышатся уже новые звуки, звуки скорби и плача. То приближаются дни поста и покаяния, дни скорбных вздохов и коленопреклонений. И святая церковь с мудрою постепенностью вводит нас в настроение поста. Вчера уже на всенощном бдении среди обычно-спокойной гармонии скорбным аккордом прозвучала покаянная песнь: „Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче!“ И каждый звук, каждое слово этой трогательной песни больно ударили по струнам опороченного сердца. А сегодня в простом евангельском чтении предлагает она нам глубокую по содержанию и назиданию притчу о мытаре и фарисее.
Кратка и несложна, братие, эта притча. Но какие яркие и правдивые образы выводятся в ней; сколько истинно поучительного представляют они для верующих. Вот перед нами фарисей. Высоко подняв голову, входит он в храм, важно проходит мимо молящихся и становится впереди всех, Добродетели его ведь всем известны: он и в храме, и на молитве, и в благотворении, и в посте всегда и везде впереди и на виду. Сознавая это, он с чувством полного самодовольства говорит: „Боже, благодарю Тебя, что я не таков, как другие, как вот тот, например, мытарь у порога!" Вы видите, братие, эту фигуру; — от нее веет гордостью, доходящею до самоуслаждения. Вы слышите фарисейскую молитву; она звучит самохвальством, переходящим в осуждение других. Как разнузданный конь, забыв волю хозяина своего, бешено мчится вдаль, не предвидя грозящей ему опасности, так фарисей, ослепленный блеском своих добродетелей, неудержимо несется в своем самомнении вперед, забывая о широте заповедей Господних, не ограничивающихся одними внешними подвигами. И это самомнение лишило его оправдания пред Богом. Он оказался „бесплатным работником, не получающим награды за труд". „Пост и милостыня его остались без воздаяния, а молитва бесполезной".
Но, может быть, в наше время нет повода опасаться такой гордости, какую обнаружил в себе фарисей? Может быть, этот образ отошел уже в область преданий о духовно-нравственном состоянии современников Спасителя? К великому прискорбию, приходится сознаться, что фарисейская гордость была и до сих пор является главным пороком человечества. Она — зло, во все времена присущее нравственной жизни человеческой, проникающее все ее области, только смотря по духу времени, весьма разнообразно проявляющееся. Фарисеи живы и сейчас. Стоит только внимательнее оглянуться кругом, попристальнее присмотреться к жизни, и мы найдем их везде. Мы встретим их в храме. Они гордо стоят здесь на самых видных местах. В их взорах горит сознание своего превосходства над другими. Они забывают, что, входя в это святое место, нужно приготовить прежде всего сердце смиренное и сокрушенное; они забывают, что, переступая этот священный порог, они становятся пред лице Самого Бога, у Которого нет ни раба, ни свободного, Который ценит не по одежде и положению, а по чистоте душевной. А потому „как камень, брошенный к небу, не достигает до него, так и молитва этих гордецов не взойдет на небо".
Мы найдем, братие, фарисеев в благотворительности. Они славятся здесь богатыми пожертвованиями, но эти жертвы далеко не похожи на лепту бедной вдовицы, опущенную ею в сокровищницу храма. Это жертвы от избытка имений, приобретенных иногда слезами бедняков. Они раздают кругом обильные милостыни, но свои богатые подаяния они совершают не во славу Божию, а для того, чтобы видели их другие и прославляли. Все жертвы их клонятся лишь к удовлетворению честолюбия, а потому они так же полезны бывают для души их, как жаждущему человеку вода, которую он льет на себя, вместо того, чтобы пить ее.
Мы найдем фарисеев и в науке и даже еще более гордых, чем фарисей евангельский. Ныне ум человеческий возымел к себе огромное и горделивое доверие. Он верит в свое могущество, верит, что сила ума разрешит все задачи и возвысится над всеми препятствиями. И вот в гордом сознании своей умственной силы и правоты, нынешние фарисеи с решительностью утверждают, что небо пусто, что нет другого Бога, кроме человека. Фарисей евангельский, по крайней мере, не отрицал у Бога права на бытие, он, хотя мимоходом, признавал и выражал свою зависимость от Бога. Фарисеи же нам современные не хотят признать даже и бытия Божия. Они готовы лучше поставить себя в полную зависимость от бессознательной материи и признать ее первопричиною всего, чем признать свою зависимость от живого вседействующего Духа — Творца. Не дальше ли евангельского фарисее зашли в своей безумной гордости эти люди?
Посмотрим далее на область жизни духовно-нравственной. По-видимому, здесь менее всего можно было бы ожидать проявления гордости. Нигде ведь так человек не чувствует своего бессилия, как на пути нравственного усовершенствования, нигде не требуется столько труда и усилий для малейшего успеха, для самого медленного поступания вперед, как именно здесь. А между тем здесь-то именно всего легче и забывается самый опаснейший враг спасения — гордость. Одержавши одну какую-либо победу, сделавши один шаг вперед, человек очень часто в этом случае предается самообольщению и самоуслаждению, впадает в самомнительность, начинает считать себя великим подвижником и особенным избранником Божиим. Яд гордости постепенно начинает опустошать все здоровое и чистое в душе его. И вот „как дырявый мешок не сохраняет в себе того, что вложено, так и самомнение губит мзду добродетелей. Гроздь винограда, до земли опустившийся, легко загнивает, гибнет и добродетель прильнувшая к гордости". Такова сила духа гордого фарисее в наш век, таковы его гибельные проявления.
Как же нам избавиться от этого духа? Как предохранить себя от фарисейского тщеславия? Ныне слышанная притча указывает нам к этому средство. За фарисеем, говорится в ней, робко вошел в храм еще один богомолец — грешный мытарь. Присмотритесь, братие, к нему. Нужно много внимания, чтобы заметить его. Едва переступив порог, бедный мытарь смиренно остановился позади всех. Ему нет места впереди. Там гордо стоят почетные люди, там блестят дорогие одежды. Не место там презренному бедняку. И вот из отдаленного угла храма до нас доносятся только скорбные вздохи да тихий шепот молитвы: «Боже, милостив буди ко мне грешному». О чем же так вздыхает мытарь, о чем скорбит душа его? Он вздыхает о грехах своих, он скорбит о своем духовно-нравственном ничтожестве. Явившись пред лице Всевидящего Бога и заглянув теперь в душу свою, он увидел, как мало там богатств. Чем похвалится он перед Творцом своим? Милостыней? Но его подаяния были так редки и ничтожны, что он не дерзает даже вспоминать о них. Умом и познаниями? Но они так ограничены, что вызывали лишь насмешки тех, которые стоят впереди, которые носят звание учителей народных. Может быть, душа его богата другими высокими добродетелями? Но почему у него так мучительно болит там, куда он ударяет рукой? Почему так ноет его сердце? Нет, решительно нечем похвалиться бедному мытарю. И он сознает это. Он не ждет себе похвалы, он не ждет себе пощады. Никто не обвинит его более, как он сам винит себя. Одна только надежда осталась у него — это милосердие Божие. И он смиренно верит в него. Из наболевшей души его вырывается один только вопль: „Боже, милостив буди ко мне грешнику". И услышана была эта смиренная и искренняя молитва. Кто стоял в отдалении от святилища стал ближе к святому святых. В сердце того, кто, сокрушая его, бил себя в грудь, излит бальзам утешения, врачевство благодати. В чем же заключается сила молитвы мытаревой? Она заключается в смирении. Смирение — вот та сила, которая может отразить все вражия искушения.
Ничто не спасет человека: ни бдение, ни молитва, ни милостыня, ни пост, если не будет при этом истинного смирения. Был один подвижник, который изгонял бесов. Спрашивал он их однажды: чем изгонять вас: постом? Они отвечали: мы не едим и не пьем. Бдением? Отвечали: и мы не спим. Удалением в пустыню? Отвечали: и мы живем в пустынях. Итак что же изгоняет вас? Ничто другое, отвечали бесы, кроме смирения. Смирение — вот та сила, которая страшна демонам, вот та сила, которая побеждает мир, вот та сила, которая делает человека поистине великим. Посмотрите на всех тех, посредством которых Бог наставлял и спасал людей, и вы увидите, что все они образовались в школе смирения. В них вы не найдете ни малейшей тени того искусственного величия, которое составляет плод гордости и тщеславия, той величественной позы героев нашего света, которые стараются ослепить вас своею внешностью. Все библейские деятели всегда исповедуют свое смущение, свои слабости и падения. Таков был Моисей, которого Библия называет самым кротким между сынами Израилевыми, Моисей, трепещущий перед своим призванием. Таков Давид, спускающийся к потоку, чтобы набрать камешков для своей пращи, — Давид, самый кроткий из всех, которым Бог доверил тяжесть венца. Таков св. ап. Петр, носящий повсюду с собой горькое воспоминание своего троекратного отречения. Таковы все, которых приготовил Господь к борьбе, вооружая их только слабостью и однако предназначая им поприще успеха и победу. Когда, восемнадцать веков тому назад, человечество упало так, как его никогда не видали, когда рабство было всеобщим и когда цивилизованный мир приходил поклоняться изображению языческих императоров, кто поднял человечество, кто возвратил ему достоинство души? Те ли гордые фарисеи, которые так похвалялись своею праведностью? Те ли славные ученые и философы, которые верили только в разум и волю человеческую? Нет, это были те кроткие, те убогие в Евангелии, которые, смиренно склоняя пред Богом свой умиленный взор, научились поднимать его прямо перед рабством и унижением; это были те бедные мытари, которые не стыдились обличать себя, но боялись поднять даже глаза свои к небу.
Будем же, братие, почерпать нашу силу там, где они нашли свою; будем действовать с кротостью и недоверием к самим себе, принося вечную славу Тому, Который один нам может даровать победу. Будем почаще заглядывать в храм души своей и при том не с самодовольством фарисее, а с беспощадным самообличением мытаря, и со смирением будем повторять его покаянный вопль: «Боже, милостив буди ко мне грешнику». Аминь.
А. Иванов.
/«Владимирские Епархиальные Ведомости» Отдел неофициальный № 4 (26 января 1913 года)./
