Великий пост или Четыредесятница принадлежит к древнейшим установлениям христианской церкви, которая в лице Господа нашего Иисуса Христа, подготовлявшегося к Своему великому подвигу сорокадневным постом в пустыне, видела для себя величайший и обязательный пример для подражания. Но Господь наш Иисус Христос, преподав человечеству Своим примером величайший образец поста и молитвы, в то же время не дал положительных указаний, касающихся продолжительности и времени такого поста. В этом заключалось и заключается несомненное превосходство основанной им религии пред всеми другими. Дать полную свободу в удовлетворении таких неискоренимых потребностей человеческого духа, как пост и молитва, это значило сообщить новой религии неслыханную еще дотоле свободу и духовность. Этим, вероятно, объясняется, что сорокадневная продолжительность Великого поста установилась в христианской церкви не вдруг и не сразу, а лишь постепенно, в зависимости от общей выработки христианского культа.
Самым ранним свидетельством о Четыредесятнице является место из послания св. Иринея Лионского (ум. 202 г.) к папе Виктору (189 — 198 гг.) по поводу споров о времени празднования Пасхи. Свидетельство это приводится Евсевием в его Церковной Истории. Признавая, что «таинство воскресения Господня» должно праздновать только в день воскресный, он советует папе Виктору не исключать из своего общения целые церкви, которые соблюдают унаследованный от предков обычай, т.е. празднуют Пасху в 14-й день первого весеннего лунного месяца, как евреи, в какой бы день недели это полнолуние ни пришлось. Преподав такой совет Виктору, св. Ириней к сему прибавляет: «Разногласят не только об этом дне, но и о самом образе поста: ибо одни думают, что должно поститься один день, другие — два, а иные больше; некоторые же мерою своего дня почитают 40 часов дневных и ночных».
Пасхальный пост, согласно этому месту из послания св. Иринея, во времена св. отца, в конце второго века, продолжался где день, где два, где еще дольше; где обнимал промежуток времени в 40 часов. В посте времен св. Иринея мы видим, таким образом, основное зерно св. Четыредесятницы. Правда, этот пост во времена св. Иринея соответствовал только последним дням нашей Страстной седмицы. Но это и естественно было, чтобы Великий пост начинался с установления важнейшей его части — Страстной недели, когда у церкви отнят был ее Жених и когда Божественный Страдалец истаявал в предсмертных муках на кресте. С другой стороны, в словах св. Иринея дано указание и на то, что уже в то время христианам предносилась идея поста сорокадневного в подражание Христу. Если покамест пост определился на практике не в сорок дней, а в сорок часов, то такое явление объясняется особым характером древне-христианского пощения. Древние христиане представляли себе пост и выполняли его в форме полного неядения пищи. Провести же без пищи более двух — трех дней было не безопасно для жизни. Нынешний церковный устав для трех дней Великого поста (Чистого понедельника и вторника и Страстной пятницы) требует пощения именно в такой древнейшей форме. При том знаменательно, что в числе этих дней указывается Страстная пятница, день распятия Господня, которым, по наиболее вероятному предположению, и должен был ограничиваться в первое время предпасхальный пост.
Удлинение поста до сорокадневного срока совершилось лишь к концу III века, но не везде и не одновременно. В некоторых местах и к этому времени удлинение Великого поста произошло лишь в пределах Страстной седмицы. По крайней мере св. Дионисий, епископ Александрийский, на запрос епископа Василида, когда нужно оканчивать пасхальный пост, вечером ли в субботу, или утром в воскресение при пении петуха, как это делается в Риме, ответил: «и шесть дней поста соблюдаются не всеми равно и одинаково; ибо одни проводят все дни без пищи, а иные ни одного; тем, которые весьма ослабели от продолжительного поста и почти погибают от изнеможения, простительно более раннее вкушение пищи; но если иные четыре предшествующие дня поста не только не постились без перерыва, но и вообще не постились и даже роскошничали и потом, когда наступают последние два дня, их, т. е. пятницу и субботу, непрерывно постятся и думают, что делают нечто великое и славное, если воздерживаются до утра, то я думаю, что они не были в таком подвиге, которые упражнялись несколько дней раньше».
Из приведенного места видно, что в Александрии в конце III века постились неделю пред Пасхой, что там образовалась лишь наша Страстная седмица, при чем подле большой строгости в лощении этой седмицы шла некоторая вольность в соблюдении ее. О сорокадневном посте пред Пасхою Дионисий Александрийский еще ничего не говорит.
Но наряду со свидетельством Дионисия от того же времени имеем свидетельство Оригена о сорокадневном посте пред Пасхою. В его комментарии на 10 главу книги Левит читаем: «итак иудеи постятся, потому что они лишились Жениха (Христа); мы же, имея Жениха, не можем поститься. Говорим это не к тому, чтобы ослабить удила христианского воздержания. Ибо и мы имеем дни Четыредесятницы, посвященные посту»...
Кажущееся противоречие между приведенными двумя местами находит для себя объяснение в том, что у Оригена было два отечества, кроме Египта и Александрии — Палестина и Кесария. В своем толковании на книгу Левит он имеет, по-видимому, в виду практику церкви Иерусалимской, где легче всего могла возникнуть и осуществиться идея поста сорокадневного, как в церкви близкой к тем местам, в которых совершился сорокадневный подвиг Спасителя.
Непосредственным поводом к удлинению предпасхального поста до сорокадневного срока был, так называемый, катехуменат, т.е. обычай долгого и торжественного приготовления к крещению желающих принять его. Крещение совершалось главным образом в Пасху и к принятию его оглашенные подготовлялись продолжительным постом и молитвами. По чувству братства и любви в посте оглашенных стали принимать участие и все верующие.
К началу IV века мы находим пост св. Четыредесятницы получившим всеобщее распространение в христианском мире. О нем упоминает прежде всего пятое правило Никейского собора. Это правило назначает для одного из двух соборов, которые ежегодно имеют быть в каждой церкви, время пред Четыредесятницей, указывая в качестве основания для такого срока, «чтобы по устранении всякого разномыслия был приносим Богу чистый дар».
Евсевий Кесарийский пишет: «мы празднуем Пасху, принимая на себя сорокадневный подвиг для приготовления к ней»; «до Пасхи мы 6 недель укрепляем себя сорокадневным постом». Афанасий Великий упоминает о Четыредесятнице в пасхальном послании 330 года и в других сочинениях. Неоднократно упоминает о ней и св. Кирилл Иерусалимский.
Удлинение сорокадневного поста до 7 недель вызвано было тем обстоятельством, что в число постных дней не должны были включаться не только воскресенья, приходившиеся во время Четыредесятницы, но, по взгляду Восточной церкви, и субботы. Благодаря этим исключениям, предпасхальный пост сорокадневной продолжительности не давал бы 40 постных дней и не отвечал бы идее Четыредесятницы. При исключении одних воскресных дней шестинедельный пост, впрочем, давал все же знаменательное число 36 (6X6), которое папа Лев Великий объяснял как десятину от всего года. Но так как на востоке и суббота была исключена из числа постных дней, то, чтобы получить по крайней мере число 36 для постных дней предпасхального поста, нужно было удлинить его до 7 недель (5x7=35; с присоединением Великой субботы — 36 дней).
Вместе с удлинением предпасхального поста из трехдневного в сорокадневный, а затем семинедельный потерпела изменения и форма лощения. Историк Сократ, знакомящий нас с постепенным удлинением предпасхального поста, сообщает сведения и о том развитии, которое испытала самая форма лощения к V веку.
«Разногласие, пишет он, касается не только числа постных дней, но и понятия о воздержании от яств; потому что одни воздерживаются от употребления в пищу всякаго рода животных, другие из всех одушевленных употребляют только рыбу, а некоторые вместе с рыбою едят и птиц, говоря, что птицы, по сказанию Моисея, произошли также из воды. Одни воздерживаются даже от плодов и яиц, другие питаются только сухим хлебом, некоторые и того не принимают, а иные, постясь до девятого часа, вкушают потом всякую пищу».
Из приведенного свидетельства Сократа прежде всего видно, что после того, как церковь приняла, в качестве одной из возможных форм лощения, воздержание от мяса, было делаемо исключение для некоторых родов мяса, при том не только для рыбы, как в настоящее время, но и для птиц. Но это последнее исключение, как не имеющее для себя серьезных оснований, вскоре отпало и в силе осталось одно исключение, касающееся рыбы. Дозволяя употреблять рыбу в пост, могли руководиться тем соображением, что проклятие Божие по грехопадении направлено было именно на землю и ее обитателей, а не на воду и ее обитателей. Следующею степенью в посте Сократ указывает неупотребление плодов и яиц. Судя по этому, надо думать, что во времена Сократа еще не везде полагалось различие между теми и другими с точки зрения подвижнического воздержания. Следы такой практики и таких воззрений у нас остались в той форме поста, какую церковь разрешает для сырной недели.
Последние слова в свидетельстве Сократа указывают на то, что существенным в предпасхальном посте и в V веке считался не столько род пищи, сколько продолжительность воздержания от нее. Существенным в посте, как и в первые века, признавалось то, что в постный день не было дневного приема пищи, а лишь один ужин, т.е. пища принималась один раз в день, поздно вечером, а не два, как было обычно. Такое предположение подтверждается свидетельствами и других писателей той же эпохи. «Подожди немного (с пищей): скоро конец дня», говорил св. Амвросий в посту. «Ты ждешь вечера, чтобы принять пищу, а целый день проводишь в судах», обличал св. Василий Великий своих слушателей во время поста. «Не будем думать, что одного неядения до вечера достаточно нам для спасения», говорил в такое же время св. Иоанн Златоуст; «что за польза от поста, скажи мне, если ты но целым дням не ешь, а предаешься весь день играм, шуткам, даже клятвопреступлению и злоречию». «Н дни поста, увещевает блаж. Августин, то, что мы употребляем на обед, употребим на бедных, а не на приготовление роскошных ужинов с яствами для самых изысканных вкусов» и др. — Соответственно с такой практикой и нынешний устав считает необходимым условием поста «одну трапезу».
На основании приведенного выше свидетельства Сократа, можно думать, что первоначально по истечении дня вечером в пост вкушали всякую пищу, только в ограниченном, конечно, количестве. Но постепенно пришли к мысли о необходимости ограничивать себя в пост и родом пищи. Заимствование на этот раз сделано было из отшельнической постнической практики, так как роды и степени этого ограничения поразительно совпадают с этою практикою, предшествовавшею учреждению Четыредесятницы. Наиболее принятою пищей у подвижников был хлеб и овощи. Такая пища стала повсеместно обычною и для Четыредесятницы. Паломница Сильвия о Иерусалимских монахах говорит, что они «в дни Четыредесятницы не вкушают ни крошки хлеба, ни масла, ни плодов древесных, но только воду и немного мучной похлебки». Такая пища постепенно стала обычною в пост и для мирян. Лаодикийский собор требует «всю Четыредесятницу поститься с сухоядением».
Удлинение поста до сорокадневного и семинедельного предела не ослабило и не изменило его общеобязательности в отношении ко всем христианам. Апостольские правила, — памятник, может быть, древнее и IV века, — подвергают от имени св. апостолов клирика извержению из сана, а мирянина отлучению (от причастия) за несоблюдение Четыредесятницы. «Кто из христиан не постится в св. Четыредесятницу, говорит св. Амвросий Медиоланский, тот обнаруживает вероломство и упорство. Какой ты христианин, если ты пресыщаешься в то время, когда Господь постился?» «Поститься в другие дни, говорит бл. Августин, есть лекарство или заслуга; не поститься в Четыредесятницу — грех». Н.
Мирись с другими
К воскресному дню перед Великим постом
«Аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш небесный', аще ли не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших» (Мф. VI, 14 — 15).
Вот самое первое и необходимое условие, которое должен иметь в виду каждый христианин, вступая во врата св. Четыредесятницы и готовясь к покаянию. Теперь все православные христиане на всем земном шаре одушевлены одною мыслью, одним общим желанием, чтобы Милосердый Господь простил и не помянул бесчисленные грехи нашей жизни, которыми мы оскорбили Его святую волю. И это величайшее благо — прощение наших грехов, Господь поставил в зависимость от нас самих, от того, как мы сами поступаем в отношении других. Он как бы так говорит теперь каждому из нас: «вот вы просите, чтобы Я простил и отпустил все ваши согрешения. Я с радостью готов простить вам все, но только сначала вы сами покажите, что умеете прощать своим ближним; сначала вы сами искренно и чистосердечно простите всех, кто причинил вам какие-нибудь обиды, зло или неприятности. Если же вы не хотите и не находите возможным примириться со своими ближними, позабыть все, чем они вас обидели, то знайте, что вы недостойны прощения грехов ваших; вся тяжесть ответственности за них остается на вас до Страшного Суда». Таково решительное условие, которое ставит нам Милосердый Господь и без которого все наши подвиги — и пост, и исповедь, и молитвы, и поклоны, и Божественное Причащение послужат не во спасение, а в суд и осуждение.
Почему же Господь так обусловил наше покаяние и поставил его в такую тесную связь с нашими личными отношениями к окружающим нас людям?.. Вызывается ли это требование какой-нибудь существенной необходимостью?.. Уже одно то, что это требование предъявлено нам Самим Богом, лучше всяких доказательств свидетельствует, что оно не случайно, а покоится на высших нравственных законах Божественной Правды. Да и само по себе оно совершенно ясно и понятно для нашего внутреннего непосредственного сознания. Наша совесть невольно чувствует всю неотразимую истинность этого повеления Божия, и всегда смущается и сознает себя виноватой, если не находит в себе полного, братского мира со всеми. В этом требовании Спасителя воплощается самый дух и сущность всей нашей религии.
Господь Иисус Христос Своею страшною крестною жертвою при-мирил нас с Правосудием Божиим; нужно и нам мириться с ближними, пока мы еще находимся на пути жизни. В противном случае, мы сами над собою произносим осуждение. Тогда Правосудие Божие само вступится за обиженного; «суд без милости не сотворшему милости» (Иак. II, 13), — говорит Слово Божие.
В старину у нас, на Руси, воскресный день пред Великим постом был день знаменательный и представлял трогательное, умилительное зрелище. В этот день христианская любовь как бы спускалась с неба на землю и соединяла всех братскими узами всепрощения и мира. Начиная с царя и кончая последним простолюдином, все от мала до велика взаимно испрашивали друг у друга прощение, забывая нередко свои чины и общественное положение, низко кланялись друг другу в ноги и братским поцелуем закрепляли священный акт примирения.
Но время идет и своим течением смывает многие прекрасные обычаи, которые нам следовало бы тщательно беречь, как лучшее наследие наших предков. У нас теперь любят смеяться над простотой и патриархальностью нравов, которыми жили наши предки, а в действительности эта патриархальность заключала в себе много такого, чему и мы с пользой для себя могли бы поучиться. Где, напр., вы найдете теперь хотя слабые следы того трогательного христианского обычая, о котором мы сейчас упоминали и который заслуживал бы неизменного подражания?.. День остался по-прежнему, церковное значение его не изменилось, сохранилось и прежнее его название: «прощеное воскресенье», — но это название стало теперь пустым, без содержательным звуком. Теперь если и прощаются, то, кажется, только с масленицей, а вовсе не с тем, с кем бы следовало, — не с ближними, с которыми имеются те или иные неприязненные отношения. Так и пост начнут — с враждой на сердце, как будто заповедь Божия о примирении со всеми относится к другим, а для них допускает исключение... Говорят, что поколения все совершенствуются. Может быть, — но только не в нравственном смысле; в этом отношении мы идем скорее назад, нежели вперед. То, что было в старину дурного, мы храним неприкосновенно, а что было хорошего, то забросили и позабыли; масленицу, напр., мы оставили, а прощеное воскресенье и соединенный с ним священный обычай взаимного прощения мы вовсе упразднили. Сухой, холодный формализм и чисто фарисейское лицемерие — вот что всего более заедает нашу нынешнюю жизнь во всех ее разнообразных проявлениях! Мы живем какими-то лживыми, искусственными отношениями, которые сами же создали и которые считаем чем-то естественным и нормальным.
Этот мертвящий формализм, ложь и фарисейство мы, к сожалению, нередко вносим и в свою религиозную жизнь и отравляем ими все ее отправления. Живая, чистая связь с Богом, поклонение Ему «в духе и истине» (Иоан. IV, 23), в чем и состоит религиозная жизнь, — все это многими обращается теперь в пустую, безжизненную форму. Мы справляем свои религиозные потребности только наружно, а вовсе не влагаем в них свою душу. За внешней формой мы проглядели самый дух и сущность своей веры...
Посмотрите, напр., как у нас исполняется великое дело говения и покаяния! Оно многими отбывается, как какая-нибудь тягостная повинность, и ограничивается обыкновенно одной наружной обрядностью. А где одушевление сердца, искренние порывы к примирению с Богом, сокрушение и плач о грехах, твердая решимость к исправлению?.. Где, наконец, самое сознание того, что происходит в момент исповеди, сознание величия и силы этого священного таинства?.. Наша душа так зачерствела, что ее нисколько не трогает и не размягчает даже такое величайшее проявление милосердия Божия, как таинство покаяния.
Захотим ли мы после этого понять и осуществить эту великую заповедь любви, которой Господь обусловил наше покаяние и которая прежде всего требует полного примирения со всеми? Простить врагу, который, быть может, нанес нам кровную обиду!.. Забыть и вырвать эту обиду из своего сердца!.. Да разве это возможно!.. Это, значит, дать ему полную свободу и повод для новых оскорблений!.. Так обыкновенно возмущается и протестует наша гордость в ответ на примирительные требования Евангелия. О гордость!.. Как властно забрала она нас в свои сети и опутала ими нашу несчастную душу! Она ссорит нас с другими и она же не дает нам с ними мириться. Какие только доводы ни выставляет она, чтобы помешать святому делу примирения!.. В горделивом омрачении нам все кажется, что мы унижаем себя, когда просим у другого прощения, — что этим обличаем свою слабость, признаем себя побежденными и доставляем торжество нашему врагу, который сам же будет презирать нас. Но это все — совершенная ложь, которую внушает нам наша гордость. Прощать врага — это признак не слабой, а великой души, проявляющей свое нравственное превосходство. Ведь вы же не сердитесь на детей, когда они, по глупости, говорят или делают вам что-нибудь неприятное; вы охотно прощаете им их обидные шалости, потому что считаете себя выше и умнее их. То же самое нравственное превосходство вы выражаете и тогда, когда великодушно прощаете своему взрослому врагу. И поверьте, что он тотчас же оценит все благородство вашего поступка и сознает ваше преимущество; очень часто случалось, что таким путем злейшие враги делались друзьями. Справедливо говорит святый Златоуст, что Давид одержал большую победу, когда пощадил Саула, нежели тогда, когда низложил Голиафа. Кто мстит за обиду, тот ставит себя на один уровень с своим врагом, а кто прощает ему, тот неизмеримо над ним возвышается. А то высокое нравственное удовлетворение, которое испытывает наша совесть, когда мы прощаем своему врагу, служит явным знаком благоволения Божия и с избытком вознаграждает нас за тот ничтожный труд, которого нам стоила эта славная победа. Испытайте это на себе, — и вы поймете лучше всяких слов, какое чудное, неземное наслаждение — простить своего врага!..
Итак, оставим ложный стыд и неуместное самолюбие и поспешим искренно, от всего сердца примириться со всеми, с кем у нас недостает полного мира! Пусть нынешнее воскресенье будет у нас действительно прощеным на самом деле, а не по одному только привычному названию!.. Порадуем хотя ныне нашего возлюбленного Спасителя, и во имя Его Божественной любви забудем все ссоры, споры и несогласия, которые не дают нам жить друг с другом по-братски, как Он заповедал! Будем соперничать друг с другом не в чем другом, как только в великодушии, и пусть каждый из нас первый протянет руку примирения своему недругу! Если же у кого не хватит на это духа и он начнет колебаться, то пусть он тогда вспомнит то, что на вечное время завещано нам Господом: «аще не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших!»
Священник М. Смирнов.
О масленице и посте
Христиане ли мы? Да?
Но почему же тогда христиане, в те моменты своей жизни, когда они больше всего должны бы являться христианами, ведут себя не по христиански, в те дни, когда по преимуществу должны бы являться верными чадами Церкви, они, — тяжело сказать, — являются мятежниками.
Настала масленица, и оглядитесь кругом: везде пиршество, крики разгула, какое то дикое беснование.
А зайдите в православный храм, прислушайтесь к песнопениям и молитвам церковным. Вы услышите здесь плач, горе, сетование...
Почему это? Да потому, что Церковь как раз в эту неделю необузданного разгула вспоминает событие, тяжелее и безотраднее которого ничего нельзя себе представить, — грех Адама, достойный моря слез! Но что же тогда значит то, что в эти то именно дни, когда горьким плачем плачет мать наша Церковь, она всеми покинута, брошена, забыта?! Ея дети пиршествуют и ликуют...
Грехопадение прародителей — ведь это торжество сатаны, победа дьявольской власти? Братья, ее праздник справляем!..
Страшным шепотом, оглядываясь на жизнь, видя пиршествование, разгул, ликование, она, эта сатанинская власть, говорит:
— Я погубила их?!.. Я мрачной и темной сделала их жизнь?! Но, это неправда, мир радуется и ликует, находясь в моих руках... У кого есть глаза, смотрите: вспоминая мою услугу, люди предаются безумной, не знающей удержу, радости... Пусть Церковь плачет — за то весь мир ликует»... О, чудный праздник! Каких жертв пожалеют для него? Забыты домашние нужды, больные, голодные дети, беспомощные старцы... Сколько шума, драк, увечий, сквернословия, богохульства, сколько убийств...
Господи, но зачем все это? И когда мы проснемся?! И когда проклянем этот праздник сатаны? И когда начнем бороться со своею погибелью!!!
Завтра пост: унылый звон колоколов, покаянные песни, время плача, сокрушения о своих грехах.
Время поста — не время скуки. Кто искренно постится, не скучает, он радуется, потому что сознает, что Господь не оставил его грешную душу своею любовью, что много милости у Царя Царей. Обличая фарисеев за лживый, лицемерный пост, за то, что, постясь, строили они печальные лица, Господь говорил окружающему народу: «А ты делай не так... Ты, когда - постишься, помажь голову твою и лицо твое умой», т. е. не печалься, что даешь возможность духу торжествовать над силой плоти, напротив, радуйся, умой лицо, кажись веселым.
Сколько утешения, сколько, в самом деле, радости приносит пост каждой грешной, безмерно скорбящей, почти отчаявшейся душе человеческой. Эта душа как бы слышит голос Спасителя:
— Смотри, как я тебя люблю, целый год ты грешил, грехи прилагал к грехам, беззакония к неправдам, ты мало думал о духовных радостях... Ты заслуживал наказания тяжелого, ты мог умереть нераскаянным грешником и в то время, когда предавался любимым страстям... И Я пожалел тебя, внял стону твоему и, как утопающему Петру, простираю свою крепкую руку... Как кровоточивая жена, держись за края риз моих, и Я помилую тебя, примирюсь с тобою, соединюсь с тобою и буду жить в тебе!
Сколько в этих словах любви, милосердия, долготерпения Божия... Слава Господу, милующему и спасающему нас!
Но, — горе наше, не все слышат этот спасительный голос, не все чувствуют бесконечную любовь и милость Христа...
Завтра пост... Нужен ли пост? — говорят. В последние дни этот вопрос очень многие, кажется, готовы решить отрицательно. «Не то оскверняет, что в уста»... Конечно... Но забывают, что Господь все же постился 40 дней, прежде чем придти и «явиться миру». Значит, пост почему-то нужен. Почему?
Основанная Господом Иисусом Христом Церковь есть Царствие Божие, в которое вступаем мы при купели крещения. И пока сохраняем приобретенную в крещении чистоту и невинность, мы не только состоим живыми членами видимого Царства Божия, но «Царствие Божие и внутрь нас есть», так как «Царствие Божие есть правда, мир и радость о Дусе Святе». Но состояние это — состояние недолгое. Еще в летах нашего детства, сказывается врожденная болезнь. Некоторое время, — у одного более, у другого менее продолжительное, эта болезнь, как будто, таится и стыдится выйти наружу, но когда мы возмужаем, мы быстро осваиваемся с нашим новым, уже греховным состоянием. С этой злополучной поры мы оказываемся вне царствия Божия. Правда, мир, радость о Дусе Святе оставляют нас. Ложь, нестроение и великое смущение наполняют все наше существо.
Теперь уже собственными усилиями мы должны приобретать и возвращать утерянные нами права, должны вновь приближаться к тому, что было так близко, вновь искать Царства Божия, стремиться к нему, как упавшие должны вновь подниматься на горю Господню, на которую взойдет лишь тот, кто неповинен руками и чист сердцем. И отсюда, жизнь христианская должна менее всего нам рисоваться, как время и место утех. Она есть постоянное стремление, постоянное усилие, постоянный подвиг, постоянная борьба человека с самим собою. Подобно борцам, мы должны быть готовы к борьбе, стоять на страже и во всеоружии своих сил. И если государство своих воинов снабжает оружием, обучает их, испытывает и, наконец, ведет на войну, так и Церковь снабжает своих членов оружием духовным, учит и испытывает их. Посты, и в особенности пост великий, и назначены для упражнения и испытания воинов, этих подвижников Царства Христа.
Но если пост нужен, как время, во-первых, нашего самоиспытания и самоисправления, во вторых, как удобное время для умилостивления Бога, и, в третьих, как самое лучшее время соучастия в страданиях Спасителя, необходимо выяснить, какова должна быть природа поста, или, говоря проще, в чем он должен выражаться.
Взгляды современного общества на пост расходятся до крайности. В то время, как одни понимают его лишь, как воздержание в пище и питии, они не задумываются о воздержании от духовных пороков: от гнева, зависти, ссор и распрей. А, между тем, тот, кто избегал бы всего этого ради поста, он постился бы в самом лучшем смысле этого слова. Чистота сердца, озаренного сиянием огня любви, — это необходимое, главнейшее условие покаянного настроения каждаого человека. Иначе мы впадаем в лицемерие, в то грубое фарисейство, которое так ревниво обличал Христос.
Святая Церковь, оберегая своих духовных чад, с первого же дня Великого поста, начинает взывать о необходимости не только телесного поста, но и духовного бодрствования, воздержания от разлагающих душу духовных страстей. «Постящеся, братие, телесно, постимся и духовно: разрешим всякий союз неправедный, дадим алчущим хлеб, нищия безкровныя введем в домы». Вот те задачи вот те обязанности, выполнить которые нам необходимо, чтобы приять от Христа и велию милость, и оставление грехов.
Но в нашем обществе слышатся и другие речи. «Не то оскверняет, что в уста»... Следовательно, телесный пост и ненужен, и безполезен. Ошибочный взгляд и жестокое заблуждение! Сам Господь телесно, не вкушая никакой пищи, постился 40 дней пред Своим выступлением на общественное служение и постом победил темную силу дьявола.
Конечно, пища не является целью, но о на служит средством к подавлению в человеке духовных недугов и страстей. Человек, постящийся, но гордый, завистливый, сварливый, скупой — он, каким был, таким, наверное, и останется. Но справедливо и то, что без воздержания в пище не может быть и поста духовного. Человек пресыщенный не сочувствует страданиям голодного, бедного, — и это потому, что он не знает этих страданий, потому, что он скорее склонен к удовлетворению своих страстей. Те люди, которые утверждают, что необходим один духовный пост, они, вероятнее всего, никак не постятся: ни телесно, ни духовно.
Итак, мы жили доселе по закону мира, мы удалились от глаза Отеческого, захотели быть свободными от всех божеских и человеческих нравственных законов. И что же дала нам наша свобода?! Что дал нам мир?!!
Он взял у нас чистоту душевную и одежду невинности и покрыл нас рубищем и грязью, он отнял у нас мир и радость о Дусе Святе и наполнил душу нашу смятением, разочарованием и смертельной тоской. Он удалил нас от крова Отчаго, лишил нас небесной пищи, — из чад Царя Небесного он сделал нас пастухами на полях своих, питая нас пищей, достойною неразумных животных; он во время скорби, плача, стонов Церковных сделал праздник сатаны, эту широкую масленицу, с ее разгулам, пьянством, объедением.
Пора одуматься! Пора своей душе сказать чудные и трогательные слова канона св. Андрея Критского: «Откуда начну плакати?». Пусть это будет не плач отчаяния, а плач уповающей скорби... Пусть этот молитвенный вопль будет проникнут глубокой верою в то, что Христос Спаситель «не презрит ни словес, ниже образов, ниже безстудия» и примет моление, хотя и приносимое «от скверных устен, от мерзкого сердца, от нечистого языка, от души осквернены».
Вступая в пост, мы вступаем в освежающую нас атмосферу, полную новых, возрождающих сил.
Будем же впитывать в себя этот живительный аромат священной поэзии великопостных служб, да «течение постное» совершим во славу Божию и на собственную душевную пользу.
А потом, обновленные в св. таинстве Тела и Крови Христовой, пойдем — каждый своим житейским путем, но только непременно перед Богом, посвящая Ему все свои радости, все свои мысли и даже всю свою жизнь.
Блажен, кто храм души своей
Не предал пламени страстей;
Блажен, чья мысль всегда свята,
Кому смиренным быть не жаль,
И кто к подножию Креста
Слагает радость и печаль.
/«Прих. Свящ.», № 1./
/«Владимирские Епархиальные Ведомости» Отдел неофициальный № 8 (23 февраля 1913 года)./
