Обычная жизнь города Иваново-Вознесенска с его неустанной промышленной деятельностью, где механическая сила дает свой толчок и направление почти каждому из обывателей, нарушена была в своем течении отрадным событием, которое показало, что городское общество в состоянии понимать и ценить не только людей практического дела, основанного на материальном интересе, но и таких людей, жизнь и деятельность которых посвящается служению духовным потребностям, даже в противовес материальным. Виновником такого события был о. протоиерей Покровского собора, Василий Иванович Соловьев. 31-го мая 1888 года исполнилось 35 лет его служения в священном сане, — событие для многих служителей алтаря довольно обыкновенное, проходящее поэтому ничем большей частью не отмеченным, а нередко и совсем незамеченным. Но такой день в жизни о. протоиерея не прошел даром и безвестно для города. Благотворное влияние его на лица и учреждения, соприкосновенные с ним, воспитало в обществе самые искренние чувства любви, уважения и признательности к нему. Торжественное и дружное выражение этих чувств давно было желательно многочисленным почитателям о. Протоиерея, скромность которого однако всегда отклоняла от себя проявления публичного признания его достоинств и заслуг. Исполнение же пяти седмин его священного служения, когда и высшая церковная власть тружеников на ниве Господней не оставляет без своего попечения и возмездия, дало нам достаточное основание и некоторое право публично засвидетельствовать о заслугах достойного пастыря и в торжественном чествовании выразить свои чувства к нему. Конечно, уже заранее был известен день тридцати-пятилетия; он-то и назначен был сообща для чествования о. Протоиерея. Мыслью об этом наняты были и духовенство, и прихожане Покровского собора во главе с церковным старостой, и представители других приходов, и, наконец, лучшие и почтеннейшие из граждан. Городской духовник, о. протоиерей Василий Богородский, и соборный староста Мефодий Никонович Гарелин, предварительно обратились к Высокопреосвященнейшему Феогносту, прося его Архипастырского благословения на совершение предполагаемого торжества. Архипастырь изъявил милостивое соизволение, — и с его благословения начались приготовления к событию, которое всеми ожидалось с нетерпением. Устроявшееся с благословения Архипастыря празднество получило особенную торжественность по неожиданному случаю, который был всеми принят как знамение благоволения Божия к предпринятому празднованию. Высокопреосвященнейший Митрополит Сербский Михаил, посещая грады и веси нашей епархии, согласно своему маршруту, 29-го мая вечером прибыл из села Лежнева в гор. Иваново-Вознесенск, где на другой день обозревал градские храмы, предполагая в этот же день отправиться в дальнейший путь. Благочестивое чувство чтителей священного, тем паче — святительского сана, не преминуло воспользоваться этим знаменательным совпадением обстоятельств: церковный староста, Мефодий Никонович Гарелин, всегда усердный радетель церковного благолепия в торжественного богослужения, обратился к сему Святителю с просьбой принять участие в наступающем празднестве. Высокопреосвященнейший Михаил изъявил согласие на эту, полную усердия к служителям церкви, просьбу. В понедельник 30-го мая, в 6 часов вечера раздался в соборе праздничный торжественный звон ко всенощному бдению. По прибытии высокопреосвященнейшего Михаила, началось соборное служение всенощного бдения. На литию и величание выходил сам Владыка, совершавший затем помазание освященным елеем многочисленных богомольцев. Обширный Покровский храм богатством украшения, обилием возженных светильников, блеском священных облачений, искусством певцов и чтецов, торжественностью богослужения при участии Святителя, при бесчисленном стечении народа, производил впечатление благолепного кафедрального собора в его торжественные дни. На другой день, 31-го мая, в 9 часов утра, такой же звон в соборе возвестил жителям о времени торжественной литургии. Прибывший в храм виновник торжества был встречен здесь с подобающей честью собравшимся заранее духовенством. Через полчаса после сего прибыл в собор и Владыка, встреченный духовенством во главе с о. протоиереем Соловьевым; проследовав до царских врат и выслушав входные молитвы, Владыка встал на уготованное ему место, где городскими диаконами облачен был в святительские одежды при пении певчими положенных для сего песнопений. По прочтении часов началась божественная по архиерейскому чину литургия. Храм не вместил всех желавших молиться. С удовольствием можно отметить, что городское духовенство, благодаря нередкому участию в служении своего (Епархиального) Архипастыря, не обнаружило ни малейшего замешательства в настоящем сослужении Архиерею. Вместо причастного стиха пропет был концерт Бортнянского: «Возведох очи моя в горы». По заамвонной молитве, о. протоиерей Остроумов (Товарищ о. протоиерею Соловьеву по Московской академии.), сказал приличное торжеству слово, в котором шаг за шагом проследил всю жизнь Василия Ивановича от его ранней невеселой сиротской юности до последних дней. По окончании литургии многочисленный сонм духовенства, как городского, так и сельского, во главе с Высокопреосвященнейшим Митрополитом Михаилом, из алтаря вышел на средину храма для совершения благодарственного Господу Богу молебствия. Здесь Святитель сказал о. Протоиерею несколько приветственных задушевных слов, после чего, первенствовавший диакон прочитал указ Владимирской д. консистории о разрешении совершить торжество и молебствие. По объявлении указа прочитан был адрес от городского и сельского духовенства, которое, как видимый знак своих сердечных чувств к виновнику события, преподнесло ему икону небесного покровителя его, св. Василия Великого (Икона изящного письма, в серебро-позлащенном окладе, работы Московского художника.). Высокопреосвященнейший Михаил, приняв эту святыню, благословил ею о. Протоиерея, который благоговейно приложился к иконе и передал ее одному из диаконов для возложения на аналогий. Затем объявлен был другой указ с Архипастырским разрешением прихожанам поднести о. протоиерею Соловьеву наперсный крест. Соборный староста. Мефодий Никонович Гарелин, передал Высокопреосвященнейшему Михаилу массивный золотой крест, украшенный многими бриллиантами. Приняв крест, Владыка благословил его и возложил на о. Протоиерея. После чего был прочитан адрес о. Протоиерею от прихожан, и от них же вручена была Владыкой драгоценная икона Живоначальной Троицы. Депутация от старост градских церквей поручила одному из своей среды прочесть и поднести адрес о. Протоиерею, после чего тем же порядком преподнесена ему Казанская икона Божией Матери. Высокочтимый о. протоиерей Василий Иванович, до слез растроганный такой торжественностью, такими знаками чести, таким дружным заявлением дорогих для пастыря и начальника чувств и благожеланий, выразил свое душевное состояние в следующей речи:
«Еще в начале настоящего месяца заслышал я, что вы, возлюбленные други и братие мои о Христе, возымели намерение почтить мое недостоинство видимым и знаменательным выражением своего внимания и благорасположения ко мне — в нынешний день, как день тридцати-пятилетия моего служения в священном сане; но я никак не воображал, что мой далеко не полный юбилей, в день будничный, примет такую небывало-торжественную обстановку, такой священно-празднественный характер: торжество освящается даже архиерейским служением Высокопреосвященнейшего Митрополита и молитвенным участием целого сонма пастырей. Насколько лестно и трогательно для меня единодушное наше сочувствие, насколько дороги и ценны священные знаки этого сочувствия, — своим простым словом я не в силах высказать. С заочного благословения благостнейшего Архипастыря нашего, Высокопреосвященнейшего Феогноста, и личного непосредственного благословения Высокопреосвященнейшего Митрополита, в чувствах глубочайшей признательности моей к ним и к вашему благосердию, приемлю от вас драгоценную святыню, как наглядный памятник вашей любви и симпатий, коими я пользовался во все время моей пастырской службы и деятельности, и как залог непрестающего душевного и молитвенного нашего общения, — приемлю с радостью о Господе, который благоволил удостоить меня благодати священства в сей самый день и в сем же самом храме Живоначальной Троицы. Приемлю ваш радушный привет и высокую честь радостью, но притрепетно, не без смущения и не без страха; а страшуся я того, чтобы это воздаяние за пастырское мое служение, воздаяние временное и на земле, не лишило меня подобающего воздаяния вечного, на небе. Ибо если великий из Апостолов, Павел, смиренно исповедывал свои немощи и говорил, что ими только и может похвалиться; то мое-то служение чем особенным выдастся и ознаменовано,- какими заслугами и доблестями? Обозревая мысленно пройденный мною путь, я на каждом шагу встречаюсь с вопросами: заслужил-ли я действительно всеобщее к себе сочувствие, достоин-ли той великой чести, какая оказывается мне, — за что и откуда мне сия благодать? Думаю: разве за то, что мне именно, а некому-либо другому из нас выпал счастливый жребий приять благодать священства, чрез рукоположение святительское, от сего самого престола Господня, у которого я и служу пред Господом неизменно до сего дня, — что здесь же, в этом святом храме, я избран духовенством в звание благочинного и возведен, наконец, святительскою молитвою и благословением в сан протоиерея? Но это благоприятное для меня совпадение обстоятельств было явным знамением и напоминанием о том, что промыслом Божиим предназначалась мне та, а не другая нива, над возделыванием которой я должен трудиться для ее плодоносия. Разве за то, что я от души люблю божественную службу, благоговейную и стройную, — люблю, чтобы в ней, как и вообще в церкви, все было и совершалось благообразно и по чину? Но в этом я ищу и нахожу умиротворение собственной совести и наслаждение для своей души. Разве по сочувствию к тому, что Бог судил мне в жизни нести тяжелый крест, и я не падал под бременем его? Так не думаете-ли, что я не изнемогал телом в этом крестоношении, не тужил и не скорбел духом? Ах, нет! Свет иногда погасал в очах моих, и день превращался для меня в темную безлунную ночь. И взывал я тогда, вместо: «вскую прискорбна еси, душе моя» — «вскую, Господи, отвращаеши лице Твое от мене!» — Разве за то, что я не мыслил, не желал и не делал намеренно никому из ближних зла и вреда? Но это долг человеческой взаимности, требование собственной безопасности — таким образом достигается личное счастие и спокойствие каждого: «аще хощете, да творят вам человецы, и вы творите им та кожде!» — Разве за то, что я не умею льстить и лгать, не способен хитрить и коварствовать, что в глава и за глава высказываю чистую правду, без задних мыслей? Так эта черта ко мне не приобретение, а дар природный, дар от Бога: не утратил я его благодаря воспитанию, образованию и положению. Разве за то, что не сторонюсь и не уклоняюсь от тех обязанностей и трудов, к исполнению которых призван церковию, правительством и обществом? Не будет, кажется с моей стороны хвастливости, если я скажу, что мой жребий — труды и заботы. И трудился я, и тружусь действительно не только по мере сил, но иногда и сверх сил, только трудишься-то ведь не всегда с любовию и охотою, а иногда по нужде и неволе, как раб. По воле Божией так сложилась самая жизнь моя, что труд для меня стал как бы насущною пищей, необходимейшею стихией, по моему семейному одинокому положению. Не обличает меня совесть, и не покаюсь в корыстолюбии, а тем более в вымогательстве: не требовал я нитки и ремня от кого-либо задаром, ни в награду за труд, ни даже в одолжение, довольствуясь всегда тем, что Бог посылал мне. Но ведь эта добродетель принадлежит не мне, а нам, добрые прихожане! Разве вы, в большинстве, не умеете ценить и не вознаграждаете наших трудов по их стоимости, и даже с избытком? Мы нетребовательны и непритязательны, благодаря преимущественно вашей доброте и щедрости. Я начал свое пастырское служение здесь еще тогда, когда местное духовенство питалось, можно сказать, крупицами от стола богатого; а теперь оно имеет уже возможность уделить крупицы бедноте от трапезы собственной, при благоразумном хозяйстве и воздержной жизни. Не помнится мне, чтобы между мною и вами, между пастырем и пасомыми, происходили когда-либо и какие-либо крупные препирательства и враждебные столкновения: и сходились мы и расходились всегда мирно, как неизменные друзья и приятели. От кого же это зависело? Опять не от меня, а от вас. Встречая всегда радушный привет, пользуясь от вас не только доверием и почетом, но даже покорностью, я только должен был благословлять свою судьбу и благодарить Господа, что овцы ведают и слушают гласа своего пастыря. Случалось-ли мне придти к кому-либо из пасомых, или из подведомственных лиц с помощью в нужде, горе, несчастии, советом-ли и наставлением, ходатайством-ли и просьбами пред сильными, иным-ли каким образом, — и на это скажу: «еже должны бехом сотворити, сотворихом», а вернее — далеко и этого не сделали. Мне по собственному опыту известно, как дорог для сиротства и убожества привет один, а уже тем паче милостыня во время скудости; изведал я опытом и ту великую истину, что «блаженнее есть даяти, нежели принимати». Так, с какой стороны я ни посмотрю на мою тридцати- пятилетнюю службу и деятельность среди вас, я усматриваю всюду скорее недочет, пробелы и упущения в самонужнейшем и обязательном для пастыря, особенно для такого пастыря, который поставлен быть примером и образцом, руководителем и учителем не только паствы своей, но и таких же пастырей, как он сам. Зла не делал я ближнему, но и положительно доброго, полезного и благодетельного для церкви и общества едва-ли что сделал; а если что и сделал, то не своими скудными силами: помогала мне в той или другой небесполезной деятельности благодать Божия, восприятая мною в таинстве священства. И так, снова я спрашиваю себя: за что, за какие заслуги и доблести оказывается мне ныне такая великая честь и бдагостыня? Доземно вам кланяюсь, и до глубины души благодарен, други и братья, за ваш радушный привет, сделанный мне так торжественно; но, в чувстве глубочайшей моей признательности за него, отвечу на него, что честь оказывается мне вами не по заслугам и не по достоинству, а по вашему, собственно, сочувствию и благорасположению ко мне, по вашей любви и уважению к пастырскому служению, по вашей, наконец, преданности святой православной Церкви и ее приставникам и служителям: честь эта принадлежит собственно вам и вашему имени. В настоящее время я чистосердечно открою вам то, что таилось некогда в душе моей. На первых порах моего пастырства в здешней местности, думы и чувствования довольно мрачные и тревожные смущали меня; думалось мне, что горькая и сиротская доля забросила меня и такую глушь — захолустье, где мне суждено будет похоронить все сладостные мечты и надежды, все высокие порывы и стремления, одушевлявшие меня при вступлении на поприще пастырского служения; и созревало в моей душе намерение при первом же удобном случае удалиться отсюда в более просвещенную и цивилизованную среду. Впоследствии я должен был убедиться, что эти докучливые думы были искусительными: для трудолюбца везде сыщется соответствующий труд, куда-бы Промысел ни предназначил его для делания. Скудно и ограниченно поле для возделывания? Приложи руки и старания побольше, — и малое поле принесет плодов много. Что касается до общества людей, то свет всюду и всегда не без добрых людей; а для меня, грешного, свет этот как бы совсем переродился: оказались в нем все люди для меня, даже слишком, добрыми, и стали для меня они родными и присными. После того, время от времени, призывали меня и к почестям высшего звания, на поприща деятельности более широкие и видные; но быть верным в малом, стоять твердо и непоколебимо на высоте первоначального призвания — я считал лучшею заслугою и высшим подвигом пред Богом и людьми. Возраст мой уже склонился к старческому, силы оскудевают, требуя отдыха и покоя; не удалиться ли мне теперь под сень какой-либо тихой, святой обители, чтобы остальные дни жизни посвятить на приготовление себя к вечности? Задумываюсь я над этим вопросом и недоумеваю: на что решиться и как поступить? Оставить моих друзей и благодетелей? Но не оскорблю ли я любовь их ко мне, не окажусь ли неблагодарным пред ними, не останусь ли неоплатным должником у них? Итак предаюсь в волю Отца моего небесного, да управит Он и последний путь, лежащий предо мною. Вас же. мои други и братья, об одном прошу и молю: упустил ли я что в исполнении своих обязанностей, погрешил ли в чем против кого-либо из вас, по скудости ли моего разумения и сил, по недостатку ли моей ревности и усердия к делу, по другим ли причинам и обстоятельствам, — да простит мне ваша любовь, и да восполнит мои лишения ваша благоснисходительность к общим человеческим немощам. Паче же всего споспешествуйте мне вашими молитвами в служении моем, дабы оно угодно и приятно было пред Спасителем нашим Богом для нашего оправдания, освящения и вечного спасения, — да благодать Его пребудет со всеми нами во все дни живота нашего».
По окончании благодарственного Господу Богу молебствия возглашены были обычные многолетия. Из храма участники торжества — Высокопреосвященнейший Михаил, духовенство, церковные старосты, почетные прихожане, начальство и учителя реального училища отправились в дом о. Протоиерея, где вместе с родными его, снова выражали свои приветствия, а духовенство и церковные старосты поднесли ему, по русскому обычаю, хлеб-соль. Директор реального училища, П. А. Григорьев, обратился к Василию Ивановичу с приветствием от лица педагогического персонала учебного заведения, в котором о. протоиерей Соловьев состоит законоучителем с самого основания училища. От городского духовенства выступили с своими приветствиями протоиерей В. Богородский, священники: Д. Сперанский и А. Лебедев. Он сельского духовенства выступил с приветом священник села Сенникова, о. П. Покровский. На все эти речи о. протоиерей Василий Иванович отвечал с обычными ему находчивостью и тактом. В то время, как лились живые речи. о. Протоиереем во множестве были получены поздравительные письма и телеграммы, в числе их и от Высокопреосвященнейшего Саввы, Архиепископа Тверского.
По окончании приветствий, радушный хлебосол, достопочтеннейший соборный староста Мефодий Никонович Гарелин, лично просил Высокопреосвященнейшего Михаила и о. Протоиерея, а вместе с ними и всех участников торжества, к себе в дом разделить праздничную трапезу, к которой заранее приглашено было до двух сот лиц. Роскошная и обильная трапеза, предложенная хозяином, отличалась искренним одушевлением и чисто семейным характером, имея во главе маститого Святителя, как отца кротко и любовно взиравшего на общее восторженное ликование. Прекрасный хор соборных певчих приятно вторил общему радостному настроению, почти непрерывно исполняя торжественные песнопения. Во время стола, среди других оживленных речей, хозяин дома обратился к высокому гостю Святителю с следующими словами:
«Высокопреосвященнейший Владыко! Позвольте принести Вам глубокую благодарность, что в путешествие Вы посетили и наш город. Мы искренно рады иметь Вас, дорогого гостя, известного ревнителя православия. Прибытие Ваше совпало с сегодняшним празднованием в честь нашего почтенного о. Протоиерея. Мы счастливы, что сегодня при Вашем священнослужении приносили молитвы Богу. Еще раз искренно благодарим Вас и желаем Вам здоровья и благополучия на многие годы».
По окончании стола гости благодарили радушного хозяина, приняли святительское благословение от Высокопреосвященнейшего Михаила и, выразив прощальные благожелания о. Протоиерею оставили место общей радости и торжества. Владыка, вместе с о. протоиереем Соловьевым, отправился на поклонение местночтимой иконе Божией Матери — Феодоровской, находящейся в часовне при Крестовоздвиженской церкви, а оттуда посетил реальное училище. На другой день Высокопреосвященнейший Михаил, с утренним поездом железной дороги, отправился в гор. Кинешму, сопровождаемый на вокзале благодарностью и благожеланием о. протоиерея Соловьева, М. Н. Гарелина, А. С. Коновалова, у которого он останавливался, и многих других почетных лиц города, явившихся принять еще раз святительское благословение и проститься с дорогим и редким гостем. Так закончилось торжество в честь о. протоиерея Василия Ивановича Соловьева, ознаменованное таким изобилием всяческих выражений сердечных симпатий, как достойнейшему пастырю и начальнику. С. А. Л.
