Митрополит Николай (Феодосий Могилевский)
В 1937 г., в разгар гонений на Церковь, в Киржаче жил после заключения в лагерях владыка Николай (в миру Феодосий Могилевский, 1877-1955). Он родился в многодетной семье псаломщика в с. Комиссаровке Екатеринославской губернии (теперь это село на Украине). Владыка рассказывал: «Отец у нас был строг, был очень требовательным к порядку и исполнению заданных нам работ Родитель не признавал никаких объективных причин, и та работа, которая нам поручалась, должна была выполняться в срок и добросовестно. Семья у нас была большая, жалование у отца-псаломщика маленькое. Поэтому нам приходилось работать и в поле, и на огороде, и по дому... Никто в нашей семье без образования не остался... Мама наша была сама любовь. Она никогда не кричала на нас, а если мы провинимся, что, конечно, бывало, то она посмотрит так жалобно, что станет ужасно стыдно...».
Вспоминал владыка и своего дедушку, который тоже был священником: «Жил он на одном приходе 60 лет, не стремясь уйти на более выгодное место.
Отец его, мой прадед, бедный дьячок, в своё время говорил ему: «Сын мой, никогда не гонись за деньгами! Если спросят тебя, сколько нужно за требу, ты скажи: "Копеечку". И никогда ты не будешь знать нужды, народ сам оценит твоё бескорыстие и поддержит тебя». Так он и поступал всю жизнь.
Дьячок его сперва протестовал: "Хорошо вам, батюшка, так рассуждать, когда вас всего двое с матушкой, а у меня 5 человек детей!"
- "Ничего, проживём!" - отвечал дедушка.
И действительно, народ так полюбил его, что через несколько лет и у него, и у дьячка было уже по домику, и ни в чём не терпели они нужды.
В воскресенье после обедни, выпив чаю, брал он с собою епитрахиль и собирался уходить.
"Куда ты?" — спрашивала матушка.
"К друзьям своим", - отвечал он и шёл к больным, к опечаленным или примирять ссорящихся.
Он был действительно отцом своей пастве. Вот так мы и росли, воспитываемые строгостью, трудом, любовью, рассказами о житии Святых и добрым примером наших близких».
Когда Феодосию Могилевскому исполнилось 10 лет, он поступил в Екатеринославское Духовное училище, а через 6 лет - в Екатеринославскую Духовную семинарию. Усидчивый, прилежный, с незаурядными способностями, он всегда был в числе первых учеников. Ему, привыкшему с малых лет к труду, жизнь в училище, затем в семинарии не казалась трудной.
Однажды, вспоминая годы своей учёбы, сказал: «А вот в молодости и мне пришлось быть бунтовщиком. В нашей семинарии был инспектор, с которым у нас возникали бесконечные конфликты. Он был слишком придирчивым, а мы - слишком молодыми и не всегда понимали его требования. И постепенно дело дошло до того, что инспектор стал тяжко наказывать большую часть семинаристов. Однажды он посадил в карцер и оставил без обеда человек двадцать учащихся. Нам показалось это наказание несправедливым и жестоким, и мы решили постоять за товарищей. Мы объявили бунт, то есть не пошли после занятий в столовую, а собрались все в актовом зале и молча стояли там.
К нам пришёл ректор, мы высказали ему свои претензии. Он пробовал нас уговорить, но мы отвечали, что пусть отпустят наказанных и уволят инспектора, только после этого мы разойдёмся. Семинарское начальство, конечно, не хотело подрывать авторитет инспектора и на наше требование не соглашалось. И мы продолжали стоять в актовом зале. В конце концов был вызван епархиальный архиерей. Когда мы узнали об этом, очень обеспокоились. Все семинаристы любили владыку и не хотели его огорчать. Но и сдавать свои, как нам казалось правильные, позиции мы тоже не хотели. Владыка тоже любил нас, и его посещения были праздником для семинаристов. Он очень любил хоровое церковное пение, а в семинарии пели почти все учащиеся. Пели так ладно и задушевно, что владыка слушал нас со слезами, особенно когда мы исполняли «Море житейское», сочинение епископа Ермогена. И вот в тот момент, когда владыка поднимался по широкой лестнице в актовый зал, все воспитанники опустились на колени и запели «Море житейское».
Все сопровождающие владыку замерли. Владыка остановился в дверях и стоял, слушая пение и не прерывая нас. По лицу владыки потекли слёзы. Многие из нас тоже плакали. Когда мы закончили петь, стали подходить к владыке под благословение. Он всех нас благословлял, и мы, получив благословение, расходились по своим комнатам.
Никто никому не сказал ни слова. Владыка уехал.
На следующий день мы узнали, что все наши требования удовлетворены и инспектор отставлен от должности. Но это известие мы приняли без ликования, тихо и спокойно. Мы продолжали заниматься, как будто ничего не произошло. Но для себя всё же сделали надлежащие выводы, пересмотрели своё поведение, стали вести себя сдержанней и одёргивать тех, кто начинал заноситься или некорректно себя вести с преподавателями».
Окончив семинарию, Феодосии Могилевский поступил учителем во второклассную церковную школу. «Служил я в такой школе, - вспоминал владыка Николай, - в которой не полагалось жалование учителю, а его должны были кормить родители учеников. Сначала мне было непривычно и неудобно каждый день ходить кушать в другую хату, да и родители поначалу встречали не особенно ласково. Но потом и я привык к ним, и они привыкли ко мне. Школьные занятия пошли у меня очень хорошо. Деток я любил, никогда не бил их, да и по своему характеру я не мог этого делать. Старался вразумлять их словом, а если им был непонятен урок, объяснял по нескольку раз, всегда помня, как трудно было первое время учиться мне самому. Со своими учениками я ездил в ночное, на рыбную ловлю и там рассказывал им хорошо запомнившиеся мне ещё в детстве рассказы моей бабушки о святых угодниках Божиих. Времени после учения у меня было достаточно, и я стал собирать сельскую молодёжь и учить её петь народные, а затем церковные песни. Заинтересовались. На спевки стали приходить хлопцы, а за ними потянулись и девушки. Зимой собирались в школе, а летом у кого-нибудь в саду. Потом стали петь в храме. Всем это очень понравилось.
В селе уменьшились драки, молодые парни стали меньше тянуться к выпивке. Бывало даже, что родители приходили ко мне с жалобами на своих великовозрастных сыновей и просили, чтобы я вразумил их. Проходил второй год моего служения учителем. Селяне оценили мои заботы о детях и юношестве, стали относиться ко мне с уважением, при встрече низко кланяться и называть «господин учитель». Уже не жалели для меня лишнего яичка или крыночки молочка. Всё шло хорошо. И сам я полюбил село, в котором работал, полюбил детей, юношей и девушек и всех селян. Но другая мечта влекла меня от этих прекрасных мест, - во мне окрепло желание поступить в монастырь. Только там, казалось мне, возможно всецело служить Господу, и я решил себя к этому готовить.
Первым долгом купил толстенную книгу с описанием всех российских монастырей, чтобы выбрать, в какой монастырь поступить. Несколько дней я провёл за чтением этой чудной книги, изучая описание каждого монастыря. Но чем больше я читал, тем труднее становился выбор. Один монастырь казался мне лучше другого. Но вот чтение закончено, а выбор так и не сделан мною. Уже поздним вечером положил я книгу на стол, встал перед иконами и горячо помолился Господу: да направит Он меня Сам, куда Ему угодно. С тем и лёг спать, ни о чём больше не думая.
Утром, проснувшись, я поблагодарил Господа за ночной отдых, за радость пробуждения и стал одеваться. Ненароком я задел лежавшую на столе книгу о монастырях. Она упала, разогнувшись на какой-то странице. Я поднял и увидел, что разогнулась она на том месте, где начиналось описание Ниловой пустыни Тверской епархии. "Вот и указание Божие, - подумал я, нисколько не сомневаясь,- так тому и быть, иду в Нилову пустынь". И по истечении двух лет служения, в 1902 г., я отправился в этот монастырь. Лето почти кончилось, погода стояла ненастная. Одет я был чрезвычайно бедно - сапоги в заплатах, пальтишко ещё с семинарских времен, короткое и тоже заплатанное, шапчонка неказистая. Я даже боялся в таком виде показываться настоятелю. «Вот,- думаю, - приду к настоятелю, а он посмотрит на меня и скажет: Откуда такой стрикулист явился?».
Но идти надо было. Прихожу. Доложили обо мне настоятелю. Зовут прямо в игуменские покои, а я в таких сапогах, что страшно заходить. Дали тряпку, обтёр я их от пыли и грязи и, перекрестившись, вошёл. Настоятель принял меня ласково, обо всём расспросил - кто я, откуда, кто родители мои, какова семья, чем я занимаюсь. Долго говорил со мной, а потом, немного подумав, сказал: "Ну, вот что я тебе скажу, Феодосии, если через год не передумаешь поступать в монастырь, то приходи. И если я ещё буду жив, приму тебя. А сейчас иди, учи своих детишек. Можешь погостить у нас недельки две - посмотришь, как мы живём, помолишься с нами". И благословил меня.
Я был несказанно рад, получив такое благословение, и, поклонившись в ноги настоятелю, поблагодарил его за отеческую беседу. Он ласково поднял меня и, ещё раз благословив, проводил до выхода. Быстро пролетели две недели. Очень жаль мне было покидать монастырь. Насельники, с которыми я подружился за это время, снабдили меня на дорогу съестными припасами и обещали молиться за моё благополучное возвращение в монастырь в будущем году. Уходил я оттуда, как из родного дома, обласканный настоятелем и братией.
Вернувшись в село, я снова принялся за учительское дело. Селяне каким-то образом узнали, что я собираюсь оставить их, и огорчались этим. Подходил к концу данный мне на раздумье год. Когда наступило время прощаться с дорогими мне детьми и молодёжью, сердце моё дрогнуло, возникли сомнения: а правильно ли я делаю, что оставляю их? Но желание монашеской жизни пересилило привязанность к селянам. Трогательно было наше прощание.
Всем селом справили мне одежонку получше и даже снабдили небольшой суммой денег, которые я сразу же, как только попал в город, переслал родителям. И я отправился к месту своего нового служения в Нилову пустынь, унося в сердце своём большую благодарность к провожавшему меня народу».
В Ниловой пустыни Феодосии был сначала послушником - носил воду, колол дрова, пёк хлебы. Монастырь стоял на острове посреди озера. У монастыря было два парохода, и Феодосия поставили на пароход кассиром. Затем, как имевшего опыт преподавания, назначили в школу для иноков, готовившихся к принятию священного сана. 6 декабря 1904 г. Феодосии был пострижен в монахи с наречением имени Николай в честь Святителя Николая Мирликийского.
В 1905 г. он был рукоположен во иеромонаха. В 1907 г. поступил в Московскую Духовную семинарию.
В 1911 г. окончил Академию со степенью кандидата богословия. По благословению ректора Академии епископа Феодора (Поздеевского) исполнял обязанности благочинного академического духовенства. С 1911 по 1912 г. был помощником инспектора Академии.
В 1912 г. назначен инспектором Полтавской Духовной семинарии, в 1913 г. переведён на ту же должность в Черниговскую семинарию.
Владыка Николай вспоминал: «...назначили меня инспектором Духовной семинарии в Полтаве. Сперва пришлось трудновато. Студентов 600 человек, и инспекторов они не любят. Очень развита была в семинарии картёжная игра. Здание большое, легко найти в нём укромное местечко, где бы четыре человека могли ночью тайком играть в карты. А пятого выставляли дежурить на лестнице - стоит и как будто книгу читает. Подойдёшь к нему, он сразу разговор об этой книге заводит, а игроки тем временем разбегаются и прячутся. Пришлось однажды, чтобы обличить их, подняться запасным ходом по чёрной лестнице. Они в азарте игры не замечают меня и кричат: "У меня пики!" - "А у меня трефы!". А я подхожу к ним и говорю: "А у меня бубны". Они с криком бегом прятаться в уборную. Вхожу туда - там только трое, а четвёртого нигде нет. Ну, думаю, неужели выскочил в окно с третьего этажа? Даже страшно стало... А сторож показывает мне на печку - смотрю, действительно, на печке сидит семинарист.
Стащили мы его оттуда всего в пыли и паутине, а он - в слёзы:
- Теперь меня исключат, а у меня мама только и ждёт, пока я окончу курс.
Но я никогда никому на них не жаловался. Только сам пожурю, и на этом дело кончается.
Но всё же сначала они меня не любили. Привезут, бывало, в своих чемоданах из дома сало и едят его потихоньку в Великий пост.
- Нехорошо, - говорю, - ведь вы - будущие священники!
А в ответ крики:
- Совсем мы не хотим быть священниками, а пойдём потом в светское учебное заведение!
Но всё же сало это я у них отнимал и целую груду кусков относил, бывало, в соседний с нами военный лазарет - пусть раненые едят на здоровье!
На другой день на белой стене углём карикатура на меня, как я несу это сало.
- Чей это портрет? - спрашиваю.
- Не знаем, - говорят, - просто так нарисовано.
Один раз решили мы не распускать их домой на Рождество, а вместо этого устроить спектакль и вечер с танцами. И вот подбрасывают мне записку: "Умоешься кровью, если не отпустишь на Рождество!"
Тогда я был посмелее, чем теперь. Вхожу в класс с запиской в руке. Вызываю одного из учеников к доске:
- Иванов, прочитай-ка, что здесь написано?
- Умоешься... нет, не могу, неразборчиво написано.
- Разве? Ну, ты, Петров, попробуй прочитать!
И тот в смущении отказывается, и третий, и четвёртый... Вижу - стыдно стало. Тогда я сам полным голосом читаю записку.
- Вот, - говорю, - почерк ясный, всё прочесть можно. Ну, а теперь поговорим. Вот мы только вчера обсуждали вопрос, как вам получше провести Рождество. Решили и спектакль вам устроить, и чтобы повеселиться вы могли. Разве плохо это будет?
Побеседовали мы хорошо, всё обошлось мирно, и праздниками они остались довольны».
20 октября в Чернигове архимандрит Николай (Могилевский) был Рукоположен во епископа Стародубского, викария Черниговской епархии. С 6 августа 1923 г. назначен епископом Каширским, викарием Тульской епархии. С 19 октября 1923 г. он управлял Тульской епархией. Боролся с обновленчеством. В 1924 г. во время пребывания в Москве арестован и заключён с группой епископов в Бутырскую тюрьму, через 2 недели отпущен. 8 мая 1925 г. арестован. 16 сентября 1927 г. назначен на Орловскую кафедру. В 1932 г. снова арестован, пять лет провёл в лагерях (в том числе в ИТУ, устроенном в Сарове).
Постановлением коллегии ОГПУ от 7 декабря 1932 г. епископ Николай был осуждён по статье 58-10 УК РСФСР на 5 лет лишения свободы. Через четыре месяца после вынесения приговора владыку из Воронежа отправили в Mopдовию в г. Темников, оттуда в Чувашию в г. Алатырь и, наконец, в Саров... В течение пяти лет пребывания владыки в лагерях ему помогала его духовная дочь Вера Афанасьевна Фомушкина, хорошо знакомая ему по Орлу. Она решила, что не должна оставлять своего духовного наставника в трудное время, и, оставив всё, последовала за ним. Вера Афанасьевна приезжала в те пункты, куда этапировали владыку, находила верующих людей, которые помогали кто чем мог в эти голодные годы, собирала милостыню и передавала владыке передачи, которыми он делился с другими заключёнными. Впоследствии Вера Афанасьевна приняла монашеский постриг с именем Варвара, а перед кончиной - схиму. Скончалась 30 июня 1974 г. в Покровском монастыре в Киеве.
Вспоминая свои странствия по лагерям, владыка много рассказывал о Сарове, где он пробыл довольно долгое время: «После закрытия и разорения монастыря в его помещениях был образован исправительно-трудовой лагерь, в который я и попал. Когда я переступил порог этой святой обители, сердце моё исполнилось такой невыразимой радости, что трудно было её сдержать. "Вот и привёл меня Господь в Саровскую пустынь, - думал я, - к преподобному Серафиму, к которому в течение моей жизни неоднократно обращался я с горячей молитвой". Я перецеловал в монастыре все решёточки и все окошечки. В те времена была ещё цела келья преподобного Серафима.
В этом лагере было много лиц духовного звания. Был там иеромонах из Петербурга о. Вениамин (фон Эссен). Он был замечательным художником. Лагерное начальство учитывало способности и таланты заключённых, и ему было поручено писать плакаты и даже картины для оформления лагеря и каких-то учреждений. В его распоряжение отвели большую светлую комнату и предложили подобрать способных помощников. Отец Вениамин, воспользовавшись доверием, подобрал себе помощников из духовного звания, в число которых попал и я. Это была великая милость Божия!»
В 1937 г. владыка был освобождён, но назначения не получил. Он жил сначала в Егорьевске, потом в Киржаче. Отсюда вызван в Москву для помощи в делах Патриархии, в 1941 г. возведён в сан архиепископа. В том же году арестован и выслан на пять лет в Казахстан. Владыка Николай был направлен в г. Актюбинск, а оттуда через три месяца в г. Челкар Актюбинской области. Челкар представлял собой небольшое поселение в глухой пустыне на железнодорожной станции, состоявшее из маленьких глинобитных домишек. Летом эта пустыня с её сыпучими песками и горячими ветрами казалась безжизненной, зимой ледяная пурга и трескучий мороз были хозяевами в бескрайней и унылой местности. Когда много лет спустя владыке задали вопрос: «Как он отнёсся к этому переселению? Не было ли в его сердце ропота или обиды?» - владыка отвечал: «На всё воля Божия.
Значит, было необходимо перенести мне это тяжёлое испытание, которое закончилось большой духовной радостью. Господь не посылает испытаний сверх сил никому. Так и мне Он всегда посылал испытания, а вслед за ними духовные радости». На тяготы и злоключения, перенесённые в ссылке, владыка никогда не жаловался, а если и приходилось ему об этом рассказывать, то не для того, чтобы ему посочувствовали, а как назидание. «А вы подумайте, что будет, если человек всю жизнь станет проводить в неге и довольстве, в окружении близких и родных людей? Такая жизнь может отрицательно подействовать даже на самую благочестиво настроенную христианскую душу. При такой жизни неизбежно развивается самодовольство, тщеславие, а за ними и гордость. Жизнь, пресыщенная благами земными, приводит к окаменению сердца, к охлаждению любви к Богу, к ближнему.
Человек от излишеств становится жестоким, не понимающим чужого горя, чужой беды... Нужно помнить, что Бог, по изгнании человека из рая, сказал ему: «В поте лица будешь добывать хлеб свой». А слова Божий не бывают тщетными. Сам Господь во время Своего странствия на земле не знал, где главу приклонить, а ведь мог умолить Отца, и Он дал бы Ему миллионы Ангелов. И нам заповедал Господь идти тесным путём и входить узкими вратами в Царство небесное». Владыка ехал на вольную ссылку, но в арестантском вагоне. На станцию Челкар поезд прибыл ночью. Охранники вытолкали владыку на перрон в нижнем белье и рваном ватнике. Его немудрёный багаж, растерянный ещё по предыдущим пересылкам, теперь совершенно растаял. В руках у владыки было только удостоверение, с которым он должен два раза в месяц являться в местное отделение НКВД на отметку.
Оставшуюся часть ночи владыка пересидел на вокзале. Настало утро. Надо было куда-то идти. Но как идти зимой в таком виде? Да и идти было некуда. Владыке пришлось обратиться за помощью к старушкам, и на его просьбу откликнулись добрые женские сердца. Старушки подали ему - кто штаны, кто телогрейку, кто шапку, кто залатанные валенки. Бедного старика, так ласково просившего помочь ему, кое-как одели и обули. Одна старушка приютила его в сарае, где у нее находились корова и свинья. Владыке в то время шёл уже 65-й год. Голова его была бела, и вид его невольно вызывал сострадание. Владыка пытался устроиться на работу, но никто не брал его, - он выглядел старше своих лет. Он вынужден был собирать милостыню, чтобы не умереть с голоду.
Впоследствии, когда духовные чада спрашивали у владыки: «Почему вы не сказали старушкам, которые дали вам одежду, что вы - епископ? Наверняка нашлись бы верующие люди, которые помогли бы», - владыка отвечал: «Если Господь посылает крест, Он же и силы даёт, чтобы его нести, Он же его и облегчает. В таких случаях не должна проявляться своя воля, нужно всецело предаваться воле Божией. Идти наперекор воле Божией недостойно христианина.
Почему наши кресты кажутся нам иногда особенно тяжёлыми? Потому что мы противимся Божественному промыслу, пытаемся сами своими силами изыскивать себе облегчение, но не получаем его в таких случаях, терпение наше иссякает, и мы начинаем тяготиться своим крестом. А если свой крест нести терпеливо, с надеждой на помощь Божию, то никогда он не будет невыносимо тяжёлым, и после того, как человек терпеливо перенесёт посланные ему испытания, Господь посылает духовную радость».
Так до глубокой осени 1942 г. владыка продолжал влачить нищенское существование.
Физические силы его были на исходе. От недоедания и холода у него развилось худосочие, тело его было покрыто нарывами, от грязи завелись вши. Силы покидали не по дням, а по часам...
И вот пришёл момент, когда иссякли последние силы и владыка потерял сознание. Очнулся он в больнице, в чистой комнате, в чистой постели. Было светло и тепло, над владыкой склонились люди. Он закрыл глаза, решив, что всё это ему кажется. Один из склонившихся проверил пульс и сказал:
- Ну вот, почти нормальный! Очнулся наш дедушка!
Слова эти были сказаны с такой радостью, что владыке показалось, что их произнёс какой-то очень близкий ему человек. Он снова открыл глаза и тогда только понял, что это ему не кажется, что это не сон, а всё происходит наяву, что он в больнице, и радость охватила его от мысли, что он может какое-то время полежать в этой прекрасной обстановке. Истерзанное сердце его и измождённое тело нуждались в отдыхе. Поправлялся владыка медленно. А когда поднялся с постели, сразу же стал стараться принести пользу окружающим. Кому воды подаст, кому судно принесёт, кому постель поправит, кому скажет доброе слово.
В больнице полюбили доброго старичка. Все стали называть его ласково: «Дедушка». Но только один молодой врач знал трагедию этого «дедушки», знал, что, выпиши его из больницы, он опять пойдёт просить милостыню и жить рядом с коровой и свиньёй. Врачу было жаль «дедушку», и он держал его в больнице, сколько это было возможно. Но шла война, и каждая койка была на учёте. И вот настал день, когда врачу предложили выписать «дедушку» из больницы. Загрустил владыка - так он свыкся с больными, с врачом, с медсестрами и нянечками. Да и куда ему было идти? Он стал молиться Господу, снова отдавая себя в Его волю: «Куда Ты, Господи, пошлёшь меня, туда и пойду!» К выписке «дедушки» готовилась вся больница. Ему принесли почти целые, только чуть залатанные валенки, подштопанное, но совершенно чистое бельё, брюки и куртка тоже были совсем приличного вида, а шапка, которую принес молодой врач, была просто роскошная. Из скудных больничных пайков выделили на первое время немного съестного.
Перед самым выходом из больницы владыка надел все свои обновки. И вот, когда все собрались проститься с добрым «дедушкой», вошла нянечка и сказала:
- Дедушка, за вами приехали!
- Кто приехал? - спросили все разом.
- Да тот самый татарин, который вам иногда передачи приносил, разве не помните?
Конечно, владыка не мог забыть, как регулярно, через каждые десять дней, ему передавали от какого-то незнакомого ему татарина пару татарских лепёшек, несколько яиц и несколько кусочков сахара. И ещё знал владыка, что именно этот татарин подобрал его, полуживого, без памяти лежавшего на дороге, и отвёз в больницу.
Ошеломлённый владыка пошёл к выходу. Действительно, у больничных дверей стоял татарин с кнутом в руках.
- Ну, здоров, бачка! - сказал он и добродушно улыбнулся.
Владыка тоже поздоровался с ним. Вышли на улицу, татарин посадил владыку в сани, сел сам, и они поехали. Был конец зимы 1943 года.
По дороге они не разговаривали. Владыка не мог говорить от переполнявших его чувств. «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи!» - только и мог он мысленно повторять. Сани остановились у домика татарского типа. Татарин помог владыке слезть с саней и завёл его в дом. Их встретила женщина. Татарин только посмотрел на неё, и она моментально ушла, как потом оказалось, приготовить пищу и чай, которые вскоре появились на столе. После ужина и чая, когда душа владыки немного успокоилась, начался разговор между этими двумя людьми, жизненные пути которых пересеклись по Божественному промыслу.
- Почему вы решили принять участие в моей жизни и так милостиво отнеслись ко мне? Ведь вы меня совсем не знаете, - поинтересовался владыка.
- Надо помогать друг другу, - ответил татарин, - Бог сказал, что мне надо помогать тебе, надо спасать твою жизнь.
- Как сказал вам Бог? - изумлённо спросил владыка.
- Не знаю как, когда я ехал по делам, Бог сказал мне: «Возьми этого старика, его нужно спасти».
Хозяин домика имел связи и устроил так, что через некоторое время в Челкар приехала Вера Афанасьевна, которая была сослана, но в другую местность. Она не стала скрывать, кем был «дедушка», которого заботливо выходили челкарцы. Уже подходил к концу 1943 г. Отношение властей к Православной церкви переменилось, и жители Челкара стали хлопотать о построении молитвенного дома. А пока владыка служил как простой священник, крестил, венчал и отпевал в доме одной женщины, потерявшей на войне мужа и двоих сыновей. 19 мая 1945 г. владыка Николай был освобождён досрочно. В том же году назначен архиепископом Алма-Атинским и Казахстанским, в феврале 1955 г. возведён в сан митрополита.
Священник Сергий Дурылин - жил в Киржаче в ссылке с 1930 по 1933 г.
Город Киржач
Уроженцы и деятели Владимирской губернии
|
