Юрий Александрович Фанкин родился 9 ноября 1940 года в д. Крюковка Рязанской области (сейчас Липецкая область), в семье учителей.
В 1952 году родители переезжают работать в гор. Муром, и с этого времени жизнь Ю. Фанкина связана с древним русским городом на Владимирщине. В Муроме закончил десятилетку и педагогический институт (историко-филологический факультет). После службы в Советской Армии (1963—1965 гг.) работал учителем истории в школе. Позднее преподавал русский язык и литературу в педучилище (1966— 1972 гг.). Некоторое время работал литсотрудником газеты «Муромский рабочий», инструктором горисполкома. С 1977 года продолжает преподавательскую деятельность в районной очно-заочной школе.
Юрий Александрович Фанкин
Литературным творчеством Ю. Фанкин начал заниматься в студенческие годы, тогда и были опубликованы в местной газете первые стихотворения (1959 год). Затем регулярно — в городской и областных газетах.
На зональном семинаре в июне 1971 гота во Владимире стихи получили положительную оценку, но автора неумолимо потянуло к прозе, и в 1975 году, вместо ожидаемого поэтического сборника в Ярославле выходит повесть «Городушки», включенная в коллективный сборник прозы. Несколько рассказов публикуется в журнале «Наш современник», один из них — «Прощание с Дэлиром» переводится на немецкий язык и включается вместе с произведениями М. Ауэзова, Ю. Казакова, Г. Матевосяна и других писателей в антологию советских рассказов, дважды изданную в Лейпциге (1982 и 1985 г.).
В 1981 году в Ярославле выходит отдельная книга прозы «Месяц над старым кленом», а через четыре года — роман «Осуждение Сократа», который год спустя переиздается в Москве издательством «Современник». В 1987 году принят в члены Союза писателей СССР (с 1991 года – член Союза писателей России).
К 1991 году закончена работа над повестью о Гоголе («Очищение огнем») и повестью «День поминанья и свадьбы», написанной на современном материале.
Лауреат Международного литературного конкурса им. Андрея Платонова (2003 г.).
В 2005 г. награжден памятной медалью «К 100-летию М. А. Шолохова» Российской муниципальной академии.
В 2007 г. лауреат областной премии имени С. К. Никитина (2007 г.).
В 2010 г. лауреат Владимирской областной литературной премии им. Владимира Солоухина.
В 2010 г. награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.
Работая в русле отечественной литературной традиции, Ю.А. Фанкин отдает предпочтение исторической тематике и философско-нравственным проблемам. Его прозе свойственны лиризм и яркая художественная образность.
ПРОИЗВЕДЕНИЯ Ю. ФАНКИНА КНИГИ: - Месяц над старым кленом: Повесть, рассказы. — Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1981. — 192 с. - Рец.: Рогожанская Э. Высокий месяц: Заметки о первой книге Юрия Фанкина//Комс. искра. — 1981. - 5 июля. - Осуждение Сократа: Роман. — Ярославль: Вepx.-Волж. кн. изд-во, 1985. — 207 с. - Рец.: Василевский А. Радость встречи//Призыв. - 1985. — 17 ноября. - Осуждение Сократа: Роман. - М.: Современник, - 1986. — 205 с.
- День поминанья и свадьбы: повесть и рассказ. – Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1990. – 286 с.: ил.
- Неразлученные: сказ о Муромских святых Петре и Февронии. – Владимир: Транзит-Икс, 2001. – 30 с.
- Императорские игры: роман.– Владимир: Транзит-Икс, 2003. – 391 с.
- Ястребиный князь: повести. – Владимир: Транзит-Икс, 2005. – 207 c. : ил.
- Богатырский крест: сказы и повести. – Владимир: Транзит-Икс, 2012. – 250 с.: ил.
- Белое облако с желтым отливом. – М.: Роман-газета, 2013. – 64 с.
ПУБЛИКАЦИИ В СБОРНИКАХ И ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ ПОЭЗИЯ: - Кубинский сахар: [Стихи]//Комс. искра. - 1962. — 2 сент. - Открытие Кубы: [Стихи]//Комс. искра. —1963. — 20 янв. - Счастье и долголетие: [Стихи]//Комс. искра. — 1963. — 27 янв. - Звезды: [Стихи]//Комс. искра. — 1964. — 30 дек. - «Вот стою, одолев усталость...»: [Стихи]//Комс. искра. — 1965. — 31 окт. - О романтике: [Стихи]//Призыв. — 1967. — 15 янв. - Высота: [Стихи]//Призыв. — 1967. — 2 февр. - сменная с. «Для читателей Владимира». - Маяковский читает: [Стихи]//Призыв. — 1967. — 9 апр. - Горизонт: [Стихи]//Призыв. — 1967. — 16 мая. - Отыщите себя!; О вечном пере: [Стихи]//Комс. искра. — 1967. — 15 дек. - На посту: [Стихи]//Призыв. — 1968. — 9 июня. - Баллада о воздухе; Вдалеке: [Стихи]//Комс. искра. — 1968. — 22 сент. - О звездах: [Стихи]//Сел. жизнь. — 1968. — 27 ноября. - Семенная стена; Жены; «В каком-то незапамятном колене...»; Здравствуй: [Стихи]//Комс. искра. 1969. — 2 ноября. - Колодцы: [Стихи]//Комс. искра. — 1969. — 23 ноября. - Актер; Шепчу...: [Стихи]//Комс. искра. —1970. - 9 авг. - Мужество: [Стихи]//Призыв. — 1970. — 27 сент. - В стороне: [Стихи]//Комс. искра. — 1970.— 11 окт. - Солнце; О красоте; Щи: [Стихи]//Комс. искра. — 1971. — 6 июня. - Добрый огонь: [Стихи]//Комс. искра. — 1971. — 1 авг. - Изба: [Стихи]//Комс. искра. — 1971. — 22 авг. - Строгая красота: [Стихи]//Комс. искра. — 1971. — 12 сент. - «Аквариум. Полупустые клетки...»: [Стихи]//Комс. искра. — 1971. — 10 окт. Данков; Зверобой: [Стихи]//Комс. искра. — 1972. - 2 мая. - Лес; «Село и город...»: [Стихи]//Комс. искра. .1972. — 2 мая. - Углы: [Стихи]//Комс. искра. — 1974. — 3 ноября. - «Я в глазах твоих...»: [Стихи]//Комс. искра. — 1975. — 16 февр. ПРОЗА: - Песня цветущей липы: [Рассказ]//Комс. искра. — 1972. — 6 июля. ЛИТЕРАТУРА О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ Ю. ФАННИНА: - Куликов А. Юрий Фанкин: [Краткая биогр. справка]//Муром. рабочий. — 1962. — 27 мая; портр. - Куликов А. Юрий Фанкин: [Краткая справка]//Лен. путь. — 1966. — 31 июля; портр. - Юрий Фанкин: [Кратко о жизни и творчестве поэта]//Комс. искра. — 1971. — 6 июня. - Фетисов Н. Дебют молодых: [В числе прочих о повести «Городушки»]//Призыв. — 1976.— 8 февр. - [Кратко о жизни и творчестве]//Фанкин Ю. Месяц над старым кленом: Повесть, рассказы.
— Ярославль: Верх.-Волж. кн. из-во, 1981. — С. 2: портр.
Изба
Живет в деревне по-бобыльи
Еще не старая изба,
Поблекла от дорожной пыли
В цветных наличниках резьба.
Калитка по рукам тоскует,
Озябла печка без тепла,
На крыше голубь не воркует,
Ступеньки осень замела.
И в октябре терновник рослый
У птиц озябших на виду,
Как фиолетовые слезы,
Роняет ягоды в саду.
Живет изба без песен новых,
Все ждет, глядит во все концы,
И на углах ее сосновых,
Как пальцы, сцеплены венцы.
КАКОЙ ТУМАН
Какой туман над поймами клубится,
Луга и лес в серебряной пыли,
В таком тумане можно заблудиться,
В таком тумане тонут корабли.
Отволгла за ночь конская подпруга,
Застыла в жестком стремени нога,
В таком тумане теплый голос друга
Похож на клекот старого врага.
В таком тумане можно хазарянку
Расцеловать как любушку жену,
Здесь так легко затеять перебранку
И на рассвете покориться сну.
Не делай, друг, отчаянного взмаха,
Не жмись к давно погасшему костру,
Пусть тяжело, как мокрые рубахи,
Колышутся знамена на ветру.
Лишь острый меч да общие молитвы,
Соединясь, преодолеют зло.
Князь, не спеши, еще не время битвы,
Еще над полем солнце не взошло.
РУССКОЕ ПОЛЕ
В том краю, где почту не приносят
И дома заброшенные сплошь,
Близ лугов, которые не косят,
Поднялась, заколосилась рожь,
Заиграла светлою волною.
Но кого благодарить за труд?
Эту рожь не сеяли весною
И к зиме теперь не уберут.
Под дождем и знойным обогревом
Сохранило поле древний род,
Золотые зерна самосевом
Прорастают уж который год.
Измельчал когда-то добрый колос,
Извалялся в росах и пыли.
Это поле как укор и голос
Отлученной от людей земли.
ХЛЕБУШКИ Караваи, жарко дышащие караваи, с прилипшими к бокам коричневыми листками капусты, лежат на столе. Духовитый запах хлеба тянется из избы. Поведет носом наша соседка, бабушка Василиса, скажет сама себе: — Никак, у Ефанкиных хлебушки? Пойду-ка Варюшу проведаю. Подымется с нагретой солнцем завалинки и, опираясь на палку, побредет к нашему дому. А минут через пять уже мнет сладковатый мякиш во рту, головой покачивает. — Ой, Варюша! Хлеб-то, хлеб-то — одно объеденье! Право слово! Моей Маньке такого вовек не спечь. Ить дает же бог людям талант! Цветет бабушка Варя и говорит, словно оправдываясь: — У меня тоже всяко бывало. То муку забуду просеять, то закваска подойдет — курам на смех. А ты, милая, ешь, ешь! Хоть, молочка тебе холодненького с погреба принесу? Ест Василиса горячий хлебушек, холодным молоком запивает, а головой-то, старая, все качает — не устает. Все-то у вас в доме хорошо да ладно: и хлеб — самый вкусный и коровка — самая смирная... Недолюбливает мой дед бабку Василису за длинный язык, да и то помалкивает. Орудует себе стамеской, лишь изредка остановится, словно по делу, а сам прислушается... А хлебушки лежат на столе аккуратным рядком, глаза радуют. А запах? Какой стоит запах! И не то чтобы самого хлеба отведать, а просто вдохнешь такого запаха, густого да солодового, и сытым себя почувствуешь. Сложила бабушка Варя руки на груди: когда дело сделано, и отдохнуть не грех. Достались ей вкусные хлебушки! Встав рано утром, бабушка спешила к печке, а потом к деже: сыпала туда просеянную муку, выплескивала двухведерный чугун горячей воды. Долго помешивала веселкой, а когда уставала, дед Василий сменял ее. Искоса поглядывая на дедову цигарку, бабушка говорила: — Смотри, отец, махры туда не напущай! Ишь какие ошкамелки с нее отваливаются. А вскоре с печи, размахивая длинными рукавами, летела старая шуба, домотканые шали. Долго звенел дед Василий колодезной цепью, пеленая в шубу и шали округлую дежу. Часам к двенадцати подходил самовар, и бабушка принималась раскручивать веревку и цепь на деже. — Гах!— для уверенности говорил дед Василий и выплескивал кипящую воду из самовара прямо в тесто. Бабушка хорошо знала: если тесто обваришь кипятком, то хлебушки станут намного вкуснее. И снова мешали тесто, пеленали пузатую дежу. Вечером, когда тесто становилось чуть теплым, в него добавляли закваску и муки. Засучив по локоть рукава вылинявшей рубахи, бабушка начинала кулачить тесто. А после добрые бабушкины руки как бы вновь рождались на свет, когда с них счищалось тесто, отмывалось теплой водой. Всю ночь вздыхало и охало тесто, словно негодуя, что его накрыли такой тяжелой шубой. Тесту было душно и тесно, тесто пузырилось, искало выходы — поскрипывала старенькая дежка. — Ой, только бы не убежало! — беспокоилась бабушка, ложась спать.— Ты, отец, ночью будешь выходить, так за хлебушками поглядывай! Убежит тесто, чует сердце, убежит! Сама бабушка за ночь несколько раз подымалась, ухо к запотевшей деже прикладывала: а как там тесто? Едва утро за окном задымилось — бабушка уже на ногах. Снова сыплет в дежу муку и снова кулачит кудреватое тесто. Бисеринки пота рассыпались по ее раскрасневшемуся лицу. - Ой, рученьки мои! — говорит, как поет, бабушка Варя.— Привязали к каждой рученьке по гире двухпудовой. Отсыхают мои рученьки! А у самой лицо радостное. Как мне помнится, хлебы у нас редко пекли на поду. Обычно бабушка обкладывала сырой каравай, снизу и с боков, капустным листом, затем его сажали на сковородку, а сковородка ставилась в печь, на раскаленный таганок. Ой, какие подходили хлебушки, заварные, духовитые, с корочкой хрустящей! Дед первый отрезал ломтик, для пробы. Вертел ржаной кусок в руках, нюхал, а потом жевал вкусно и медленно, как жует наша корова Зорька луговую, с цветами, траву. — Вроде самый раз! — наконец говорил он, отправляя крошки в рот. — Во вкус вошли. Разные были у нас хлебушки: то из одной муки, то наполовину с картошкой, то с мякиной гречишной и горьковатой лебедой. Но всегда, в любые годы, это были наши, ефанкинские, с их неповторимым вкусом, корочкою особой хлебушки, которые от сотен других отличишь. Бывало, угостит бабушка Варя тетку Василису, а та ломтик сохранит и при случае хвастается своей куме: — Отведай, Лукерья, мово хлебца! Уж духмяный-то, духмяный! Даве пекли. Отведает кума вкусного хлеба, глазами черными хитро сверкнет. — Уж больно хлеб твой, кума, на Ефанкин смахивает! А со временем перестали в деревнях хлебы печь. Если
нужен хлеб, то в магазин идут, а там буханки, как новобранцы, все на одно лицо... — Хлеб? Разве это хлеб? — сердится порой бабушка Варя.— По теперешней жизни разве такие хлебушки печь?! Вспомнит свои хлебушки, самые лучшие, пригорюнится. Но не замесит она упругое тянкое тесто, не разметет веником уголья на жарком поду, и дремлет старая дежка в сенцах, в темном углу, и тоже, как бабушка Варя, вспоминает наши коренные хлебушки.
ПРОЩАНИЕ С ДЭЛИРОМ отрывок из рассказа
Молодой табунщик почему-то не жаловал Дэлира. Он грозно покрикивал на него, как на обычную конягу, и при случае норовил ожечь противным, с нахвостником на конце, кнутом. Он как-то пытался оседлать Дэлира и, подкравшись сзади, ловко вскочил ему на спину. Барский конь озлился, встал на дыбы и хотел было упасть на землю вместе с нахальным всадником, но парень вовремя скатился в густую траву.
Дэлир сторонился своего обидчика и держался поближе к другому табунщику - тот глядел на него довольно миролюбиво, посасывая коротенькую трубочку и порой, в минуту задумчивости, кланялся будто человеку. Это очень забавляло Дэлира, и он смеялся одними глазами, как смеются лошади, а иногда, играя, хватал смирного Афанасия за рукав и тряс с притворной свирепостью - «здоровкался», как говорил старый табунщик. Но почему-то у Дэлира не возникало охоты покатать Афанасия на себе, да и у самого Афанасия, видать, не появлялось такой озорноватой мысли - большей частью он сидел на земле, подвернув под себя ноги и глядя туда, где, казалось, не было ничего любопытного - какой-то овраг, заросший чертополохом и татарником, да корявый одинокий дуб на юру, - а если нужно было воротить неслухов-лошадей, Афанасий неторопливо залезал на своего Василька и трусил рысцой, некрасиво подбрасывая длинные ноги.
Дэлир с трудом привыкал к воле, и иногда вспоминались ему узкие лесные тропы, малоезжие дороги и тот сухопарый старик с красивой кавалерийской посадкой - где он теперь? Может, ездит уже на другом коне? И в Дэлире вдруг вспыхивала злобная ревность. Он круто склонял голову, бил копытом, и Афанасий, не поняв, в чем дело, оглядывался и лениво ругался.
А свидание с хозяином было не за горами. Друзья и родные, будто сговорившись, упрашивали Толстого не лишаться последней утехи - верховой езды, и старик в конце концов согласился, ругая себя за малодушие. На душе у графа было скверно - крестьяне пушили за глаза властную графиню и жаловались на объездчика-черкеса. Скуластый, в надвинутой на самые глаза каракулевой папахе, Ахмет наводил страх на всю округу. Он зорко следил, чтобы крестьяне не ходили через господские луга и леса, а поймав мужика с порубленным деревом, безжалостно бил нагайкой. Старый граф как мог защищал крестьян. Нечаянно натолкнувшись в лесу на бабу с хворостом, он не ругал её, а успокаивал: - Ну чего ты меня испугалась? Не моё взяла - божье ... И провожал бабу чуть ли не до самого дома, а заметив мелькающую среди деревьев чёрную, как грачиное гнездо, шапку черкеса, негромко говорил: - Ты не бойся его. Я тебя в обиду не дам. Словно избегая неприятных встреч, старик часто забирался в самые глухие места и рисковал заблудиться. Да, только в лесу, наедине со своим любимцем Дэлиром, он чувствовал хмельной, расправляющий душу «экстаз свободы», неожиданный прилив сил и бодрости. Как хорошо было там без просителей, посетителей, нищих, черкеса, тяжких семейных ссор! Никто не лез в душу, не заставлял говорить по обязанности. И тайная мысль об уходе, которой он боялся и считал за слабость, приходила к нему ... Но быстро бежало вольное время, и нужно было возвращаться на торные тропы, видеть знакомых и незнакомых людей, и редкая встреча не отдавала горечью, не ворошила печальных мыслей и воспоминаний. В один из июльских вечеров старик встретил на деревне Аксинью. Журчливая колодезная цепь бежала кверху, наворачиваясь на барабан косыми кругами. Старик осадил своего Дэлира, просто сказал: - Здравствуй, Ксюша! Она поправила седую прядь, выбившуюся из-под платка, поклонилась скорым поклоном и продолжала всё делать так же, как делала, и он, наверно, не угадал бы её волнения, если бы не опрокинулось ведро. - Ой, батюшки-светы! - всполошилась она, отряхая мокрый подол. - Что я за нескладуха такая! Руки, что ль, не тем концом вставлены? Она беззлобно ругала себя, а он смотрел на узкие понурые плечи Аксиньи, вслушивался в её говор, и тщетно пытался оживить в памяти тот певучий колдовской голос, который когда-то захватывал его, уводил к знакомому омету по росной траве. - Знаешь что, Аксинья? - заговорил он раздумчиво и грустно. - Я ужас как пить хочу. Дай мне напиться из твоего ведра. Медленно, без прежнего молодечества, он слез с послушного коня, обеими руками, словно хлеб-соль, протянул Аксинье текучие поводья. Аксинья теперь стояла рядом с Дэлиром и была чем-то похожа на ту девушку из ночного - такие же серые приветливые глаза, мягкая светлая круглоликость ... И конь потянулся к Аксинье, чутко ворочая упругими ноздрями. Руки Аксиньи были корявыми и пахли молочаем. А старик пил жадными глотками из тёмного крестьянского ведра, позабыв про свои слабые лёгкие и строгие наказы врача Душана, и серебряная струйка воды бежала по его бороде, попадала на белую без нательного креста грудь. - Спасибо тебе, Аксинья! - сказал он, выпрямляясь. — Какая чудесная вода! Пьёшь, пьёшь, и всё охота. Потом взял поводья из рук Аксиньи, спросил: - Ну как ты живёшь, Аксинья? Ефим ничего ... не дерётся? Она печально улыбнулась. - Какой из него воин! Выпало кочетиное перо ... И сразу заспешила, стала прилаживать к ведрам своё расписное коромысло. - Ну что ж, прощай, Аксинья! - дрогнувшим голосом сказал старик, хватаясь за седло. - Может, и не увидимся больше. Меня небось на том свете с фонарями ищут. - Грех так говорить, - с мягким укором сказала она и, вздохнув, медленно пошла в гору. Он смотрел ей вслед. Густой малиновый луч упал на её домотканую рубаху, и показалось вдруг графу, что на Аксинье красная кофта, та самая кофта, которую она надела тогда, на Троицу. И острая жалость к Аксинье и удушливое отвращение к себе вспыхнули разом, больно ударили по сердцу. - Акси-инья! - окликнул её старик глухим срывающимся голосом. Она остановилась, не оборачиваясь, с полными вёдрами на весу. - Ты прости меня, Аксинья! Я так виноват перед тобою. Ради Бога, прости! Аксинья молчала. Она словно дожидалась от него каких-то других слов и, не дождавшись, тихо пошла к дому. Ушла, скрылась за каменным уступчатым амбаром. А он всё сидел на коне будто истукан, выронив из рук спутанные поводья, и Дэлир, не выдержав долгого томленья, резко вскинул голову и сам пошёл по дороге. Кто знает, о чём думал старый граф. Может, он вспоминал то далёкое время, когда бегал вместе с учениками купаться на речку Воронку и искренне уверял их, что женится на простой крестьянке и будет жить в глинобитной избе - «жениться на барышне? ни за что!» - а может, вспоминал первые месяцы своей женитьбы на очаровательной Сонечке Берс — вот и давай ученикам обещания - и её страшную ревность к Аксинье, к его прошлой жизни. Протяжные переливы гармоники и голоса поющих, казалось, отвлекли старика от тяжёлых мыслей. Песня была очень знакомой, но она угасала, волнуя неясностью мелодии.
Толстой завернул за крайний дом и тут на просторной дороге увидел двух деревенских рекрутов - чернявого Юшку Семёнова с гармоникой наперекос и Петруху-табунщика, готового за своим неразлей-дружком пойти в огонь и в воду. Дружно, с отчаянной удалью «годные» пели «Последний нонешний денёчек», и гармоника вторила им рыдливо, вызванивая грусть-тоску голосистыми бубенцами.
И вспомнилось графу, как Аксинья провожала его на военную службу...
И слёзы потекли по его морщинистым щекам.
Плакала за околицей гармоника, похрипывала своими красными мехами, она словно сулила графу ещё одно, самое трудное расставание.
