О бородачах и раскольниках, чтоб за бороду пошлину платили и в указанном платье ходили
О бородачах и раскольниках, чтоб за бороду пошлину платили и в указанном платье ходили
По поводу дела № 235 Владимирского Губернского Архива, «по Володимiрской Провинской канцелярiи», 1735 года.
Борода исстари в России считалась лучшим украшением взрослого мужчины. Она составляла как-бы характер национальности именно русской, ей приписан был атрибут священной неприкосновенности. По понятиям, господствовавшим в XVI и XVII вв., сбривший себе бороду считался и не православным и не русским человеком. Мы видим на старинных иконах, что с особенной тщательностью разрисовывались на св. ликах именно бороды. В бороде, говорили наши предки повторяют старообрядцы, заключается образ Божий; ибо мы-де созданы по образу Христову, а Христос-Богочеловек был с брадою. Митрополит Макарий в 1552 г. писал в Свияжск: «яко нецыи въ васъ, страхъ Божий отвергше…, супротивная творяще проклятию, бритву накладующе на брады своя, женамъ угодие творяще; аще ли впредь учнутъ бороды брити или обсекати, или усы подстригати…, и всемх темъ быти отъ благочестиваго царя въ великой опале, а отъ нашего смирения и отъ всего священнаго собора въ отлучении» (Ник. VII, 110-113).
Стоглавый Собор, бывший в 1551 году, под председательством того же Митрополита Макария, определил: «аще кто браду обреетъ и преставится (умрет) тако: недостоитъ надъ нимъ служити, ни сорокоуста надъ нимъ пети, ни просвиры, ни свещи по немъ въ церковь принести, съ неверными да причтется, отъ еретикъ бо се навыкоша» (стогл. 40).
В слове о «брадобритии», приписываемом патриарху Адриану (1690-1700) между прочим сказано: «мужа и жену сотвори Богъ, положивъ разнство видное между собою, яко знамение некое: мужу убо благолепие, яко начальнику,- браду израсти, жене же, яко не совершенней, но подначальней, онаго благолепия не даде, яко да будетъ подчиненна, зрящи мужа своего красоту, себе же лишенна тоя красоты и совершенства, да будетъ смиренна всегда и покорна» (Древне-русск. нар. лит. и искус. Ф. Буславева. Спб. 1861 г. т. II, стр. 228).
В другом слове того же времени читается: «взирайте часто на икону страшнаго втораго Христова пришествия, и видите праведныя въ десней стране Христа стоящи, вси имущи брады; на шуей же стоящие бесермены и еретики, люторы и поляки и иныя подобныя имъ брадобритенники, точию имущия едины усы, яко имутъ котки и псы. Внемлите, кому подобны себе творите, и въ коей части написуетеся!» (ibid. 235).
Под влиянием сих мыслей стародавнего русского человека и прощений людей церковных на брадобритие, вероятно, и сложилась поговорка на Руси: «лучше головы секи, чем бороды брей».
Между тем иноземные обычаи уже в XV веке стали проникать в Россию и в XVI веке разливаться неудержимым потоком. Известно, что даже Вел. Князь Василий III Иоаннович (1505-1533), перед вторым своим браком с красавицей Еленой Глинской, обрил себе бороду именно из желания нравиться своей невесте видом молодости, которая от него удалялась (Ист. Карамз., т. VII, гл. 3., стр. 84-85, изд. 1842 г.).
Но вот Император Петр I, возвратившись из первого своего путешествия за границу в Москву в 1698 г., при первом представлении ему царедворцев и вельмож, к неописанному изумлению последних, то тому, то другому из них собственноручно обрезывал бороды. Через 5 дней после того, 1 сентября 1699 г., на пиру у Шеина царский шут с ножницами в руках хватал за бороду то того, то другого из пировавших и мигом ее обрезал, при громком хохоте прочих, утешавшихся чужим горем. Через три дня после сего на вечере у Лефорта, в числе 500 пировавших, бородачей уже заметно не было. О том впечатлении, которое произвело на москвичей царское распоряжение о брадобритии, рассказывает один очевидец – свидетель из иностранцев, бывший в Москве в 1702 г., так: «русскимъ приказано брить бороды, но усы носить дозволяется, хотя придворные и др. лица не носятъ уже и усовъ. Для того же, чтобы приказание это исполнялось вточности, заведены были особые брадобреи, чтобы они брили бороды безъ различия всемъ темъ, кого встретятъ съ бородою. Многимъ изъ русскихъ распоряжение это казалось до того горькимъ, что они старались подкупать деньгами техъ брадобреевъ, которымъ было поручено брить всехъ; но это не помогало, потому что въ следъ за темъ они попадали на другого брадобрея, который не соглашался ни на какой подкупъ. Такое бритье совершалось даже за столомъ царя и везде, въ другомъ месте, даже надъ самыми знатными вельможами. Невозможно выразить скорбь, какую причиняло это бритье многимъ русскимъ, не могшимъ утешиться отъ того, что они потеряли бороду, которую такъ долго носили и которую считали признакомъ почета и знатности: они дали бы Богъ знгаетъ что за то, чтобы отбыть такого несчастия» (Путеш. чрезъ Московию Корнилия де Бруина, пер. Барсова. М. 1833, стр. 96).
Наконец в 1705 г. пронеслось по всей России грозное приказание Петра I: «на Москве и во всехъ городахъ царедворцамъ и дворовымъ и городовымъ и приказнымъ всякихъ чиновъ служивымъ людямъ и гостямъ и гостиной сотни (купцам) и черныхъ слободъ посадскимъ людямъ всемъ сказать, чтобъ впредь бороды и усы брили».
Можно представить себе, как поразило всех русских это грозное приказание царя. Петр знал это. Он, конечно, предвидел, что между его подданными не мало найдется таких, которые собственным примером оправдают угрозу – «лучше головы секи, чемъ бороду брей» и потому прибавляет в том указе: «а буде кто бородъ и усовъ брить не похотятъ, а похотятъ ходить съ бородами и усами, и съ техъ имать – съ царедворцевъ и служивыхъ людей по 60 руб. съ человека, а съ гостей и гостиной сотни – первыя статьи по 100 руб., а средния и меншия статьи и съ торговыхъ и посадскихъ людей по 60 руб., съ посадскихъ же и боярскихъ людей, и съ ямщиковъ, и съ извозщиковъ, и съ церковныхъ причетниковъ, кроме поповъ и дьяконовъ, и всякихъ чиновъ Московскихъ жителей по 30 руб. съ человека на годъ» (Полн. собр. зак.; IV. № 2015).
Всякий, желающий носить бороду и внесший за то указную пошлину, обязан был в приказных избах брать себе медный знак и носить его пришитым к верхней одежде. На знаке были на лицевой стороне изображены борода и усы, а на оборотной вычеканено: «деньги взяты». Через несколько лет надпись была на знаке изменена так: «борода – лишняя тягота, съ бороды пошлина взята». Знаки велено было бородачам менять ежегодно. Крестьяне, но только подлинные пашенные, а не промышленные, были освобождены от пошлины за ношение бороды, но и они обязаны были всякий раз, при въезде в город и выезде из него, платить караульным при городских воротах по 2 деньги. Нужно думать, что этот указ плохо, особенно в провинциях, исполнялся, ибо в 1714 г. потребовалась со стороны Петра I строжайшая угроза ослушникам: «имъ будетъ жестокое наказание и они сосланы будутъ въ каторгу». В том же указе 1714 г. прибавлено, надо думать, для острастки другим, что «по учиненному розыску, ослушники уже были биты кнутомъ и сосланы на каторгу». В 1722 г. повелено Государем накрепко подтвердить бородачам прежние указы его, при чем установлялось для всех бородачей однообразная пошлина – 50 руб. в год с человека и указано, какое платье должны носить бородачи: «зипунъ съ стоячимъ козыремъ, ферязь и однорядку съ лежачимъ ожерельемъ». Бородачи тем указом были разделены на два разряда: на православных, которые стали называться просто бородачами, и на раскольников. Последним вменено было в обязанность делать козыри из красного сукна, а зипун других цветов, кроме красного. Повелено не только не принимать нигде челобитен (прошений) от бородачей, которые явятся не в указанном платье, но взыскивать с них штраф в размере годовой пошлины – 50 р., хотя бы они и внесли ее прежде. Вменено было в обязанность не только начальникам, но и частным людям приводить к комендантам или к воеводам тех бородачей, которые будут замечены не в законной одежде, при чем позволено было выдавать «приводчику» в награду 25 руб. и не указанное платье бородача. Мало того: повелено было указом 1722 года, чтобы и жены и дочери бородачей и раскольников носили старинное платье: «опашни и шапки съ рогами», в противном же случае и с них брать штраф в 50 руб., а Сенатом было разъяснено, что кто будет подстригать ножницами бороды не вплоть, то и тех причислят к бородачам. В 1724 году определен был цвет и покрой однорядки, чтобы последняя была непременно синего цвета с красным ожерельем и с шестью гарусными пуговицами, а чтобы нагрудник был из красной крашенины с желтым ожерельем и с 12 пуговицами, причем бородачам было дозволено для зимнего времени шить ферязи на каком угодно меху, но крыть их материями не красного и не зеленого цветов, а бедным людям позволено было шить платье указанного покроя из сермяжного сукна, но с тем непременным условием, чтобы ожерелье и нагрудники были красные. Сверх того раскольники были обязаны платить в казну и за бороду 50 руб. и за состояние в расколе двойной против православных подушный оклад. Если же кто из крестьян промышленных не мог заплатить такой суммы, то его приказано было, не держа под арестом, прямо ссылать в Рогервик, близ Ревеля, на казенные работы по устройству гавани. Устанавливая для бородачей старинное, однообразного покроя, платье, Петр I имел ввиду отличить их от всех других своих подданных, «да явны будутъ всемъ», как сказано в одном из указов. Почти одновременно с указом о брадобритии, Петр I издал указ о запрещении носить старинное русское платье (именной указ 1701 г.) и о повелении всем, кроме духовных чинов людей и крестьян пашенных, мужчинам и женщинам, не исключая и жен священно-церковно-служителей, носить платье немецкое (верхнее саксонское, а нижнее и сапоги, и башмаки и шапки – немецкие), а русского платья и черкесских кафтанов, и тулупов, и азямов, и сапог, и шапок не только никому не носить, но и не шить их и не продавать в рядах. С ослушников царского приказа предписано было брать штраф по 13 алт. и 2 деньги каждый раз с человека. Портные и шапочники, прежде чем продать сшитое ими платье немецкого покроя, должны были представлять его особым выборным людям для освидетельствования и наложения клейма на одобренной к продаже одежде. Костюмы, усвоенные Петром I бородачами и раскольниками, исследователями древних русских одежд (Глинкой, Савваитовым, Устряловым, Костомаровым) описываются следующим образом:
1) Зипун (по татарски зубун) – это узкая одежда, в роде камзола, длиной выше или до колена. Он надевался прямо на сорочку и был комнатной, домашней одеждой. К зипуну, для застегивания его, пришивалось от 11 до 16 пуговиц, или до 20 кляпышев (костыльков, как у гусарских венгерок).
2) Ферязь – это верхняя широкая, без перехвата сзади и без козыря, одежда, длиной до каблуков, с длинными рукавами, застегивающаяся спереди пуговицами от 3 до 10, или завязывающаяся шнурками. Ферязь часто надевался на зипун.
3) Однорядка – это так же верхняя одежда, широкая и длиннополая, без воротника, с длинными рукавами, под которыми делались прорехи для рук. Она, обыкновенно, надевалась в осеннее время. 4) Опашень – это также верхнее, широкое платье, в виде плаща, длиной до самых пят с рукавами такой же длины и с четырехугольным откидным воротником (ожерельем). Женский опашень имел зад вершка на два длиннее переда. К нему женщины иногда пристегивали сзади капюшон, висевший до половины спины. 5) Козырь – это высокий, стоячий воротник, закрывавший весь затылок. Он составлял один из первых предметов щегольства. Доселе еще существует поговорка о щеголях: «ходитъ козыремъ».
6) Ожерелье – это воротник у рубашки, зипуна, однорядки, опашня. В допетровский период эти одежды отличались роскошными украшениями из золота, серебра, жемчугом, драгоценных камней, в особенности козыри и ожерелья, так что, по описанию Посошкова, современника Петра I, посадские люди многие украшали себя «паче меры своей», а жен своих и детей «наипаче того съ излишествомъ украшений и въ томъ украшении своемъ излишнемъ себя истощевали» (Соч. Ив: Посошк. М. 1842 г. 128 стр.). Расточительная роскошь в одеждах продолжалась до Императрицы Елизаветы Петровны, которая двумя строгими указами в 1740 и 1742 гг. положила коней ей.
О бородачах и раскольниках во Владимирском Губернском Архиве имеется дело под № 235, начинающееся указом Императрицы Анны Иоанновны от 20 апреля 1735 года, присланным «изъ Московской Губернамейской канцелярии Володимерской провинцы воеводскому товарищу маиору господину Тяпкину» и полученным здесь 2 сентября того же года. В этом указе повторено содержание именного указа Петра I от 1722 года. Копии указа из Вл. Пров. Канцелярии были посланы к воеводам в гг. Гороховец и Муром и также в Владимирскую и Вязниковскую ратуши к Бурмистрам. Как во Владимире, так и в других местах Владимирской провинции указ был объявляем в первые три базарные дни при барабанном бое и сверх того листы его были вывешены в разных видных местах. Владимирская ратуша и Муромская воеводская канцелярия отписали провинц. Канцелярии, что они «по указу исполнение чинить будутъ», а Гороховецкая воеводская канцелярия к тому прибавила, что «раскольниковъ и бородачей и ходящихъ въ неуказаномъ платье въ приводе ни отъ кого не имеется». Без сомнения и Вязниковская ратуша в том же роде ответила бы, но ее предупредил вязниковец Семен Кириллов Москвин доносом о том, что он 25 сентября 1735 года увидел в Вязниках самого Бургомистра Василия Иванова Рукавишникова с бородой и не в указанном платье. Москвин поймал Рукавишникова и повел его в привод в Вязниковскую ратушу, но последний, дойдя до ратуши и, «обнадеясь на свою силу и богатство», в ратушу не пошел, стал от него, Москвина, отбиваться, замахиваться тростью и бранить его «всякою неподобною бранью», говоря: «я-де бороду и платье ношу по указу». На крик Рукавишникова выбежали из ратуши трое подчиненных ему людей. Рукавишников приказал им оттолкать от себя Москвина, что они и исполнили и «въ приводъ въ ратушу привесть его не дали». На другой день Москвин на Рукавишникова и троих его подчиненных подал в ратушу донос, но по тому доносу в ратуше никакого решения не было сделано. Тогда Москвин обратился с жалобой в Владимирскую провинскую канцелярию и в этой жалобе, изложив все обстоятельства дела, прибавил, что не только Рукавишников, но и бурмистр Иван Намятовский бороды не бреет и в платье не указанном ходит. По этой жалобе рукой порутчика Василия Мосолова написано такое заключение: «такъ какъ оказалось, что Бургомистръ съ товарищами (Бурмистрами) за исполнениемъ указовъ въ Вязниковской слободе, не следятъ, то послать имъ указъ, въ которомъ написать, чтобъ они о показанной указомъ противности и о неисполнении въ Володимерскую провинскую канцелярию ответствовали на срокъ по регламенту». Кроме того было постановлено послать в Вязниковскую слободу «нарочнаго», который должен привести Рукавишникова и всех, кто окажется там с бородой и в неуказанном платье, под караулом в Влад. Пров. Канцелярию. Если же в Вязниковской слободе не окажется бородачей, прибавлено в наказе, то Бурмистрам прислать сюда именные свои ведения. Вязниковцу же Семену Москвину подтвердить, чтобы он и впредь объявлял без опасения о тех, которых усмотрит в бородах и не в указанном платье. По сему определению указ был отправлен в Вязниковскую ратушу и нарочный рассыльщик был туда послан. Что же из этого вышло? Оказался в бороде и не в указанном платье только один Бургомистр Рукавишников, а прочие вязниковцы «были все исправны». По крайней мере так гласят ответные в пров. Канцелярии бумаги Вязниковской ратуши и россыльщик. И Рукавишников не был приведен в Владимир под караулом, но прислал сюда письменное объяснение, что он прежде состоял в расколе, а в 1724 году был присоединен пр. Питиримом Архиепископом Нижегородским и Алатырским (1719-1738) к православию. Но так как Император Петр I, бывший в Астрахани, писал в Нижний пр. Питириму, что обратившиеся из раскола могут носить платье и бороду по прежнему без платежа пошлины, то он, Рукавишников, так и делает на законном основании. Это письмо Императора, по словам Рукавишникова, имело результатом то, что «многие люди обратились отъ расколу къ св. церкви и впредь обращаться будутъ». К объяснению своему Рукавишников приложил и копию Государева письма следующего содержания: «Пречестный отецъ. Письмо ваше июля отъ 2 дня до насъ дошло, въ которомъ пишете, что раскольники, необратиашиеся, посланы въ Сибирь, где есть заводчикъ Власовъ, и что раскольники жъ бегутъ и селятся въ сибирскихъ городахъ, которые (раскольники), совокупясь, могутъ пакости делать, и на сие ответствуемъ: помянутыхъ раскольниковъ, кои посланы въ Сибирь, велели мы повторить и послать въ Рогервикъ и впредь бы раскольщиковъ въ Сибирь не посылали, а посылали-бы въ Рогервикъ, о чемъ ныне въ Сенатъ нарочно мы писали и ежели капитанъ Сверчковъ съ теми колодниками въ Нижнемъ, то объявите ему нашимъ указомъ, чтобы онъ поехалъ съ теми колодниками назадъ и явился на Москве сенаторамъ. Что-же упоминаете о обратившихся раскольникахъ, дабы имъ носить платье и бороду попрежнему, безъ платежа, и онымъ дайте въ томъ позволение, только при томъ учините какой нибудь знакъ, дабы подъ ихъ видомъ другие, не обратившиеся, раскольщикитаковыя платья не носили. Подписано: Петръ, изъ Астрахани въ 15 день октября 1722 года». Но о знаке, полученном от пр. Питирима ни Рукавишников не упоминает в своем донесении, ни Владимирская пров. Канцелярия о том его не запрашивает. Последняя о всем вышеизложенном отписала в Московскую губернамейскую канцелярию, этой отпиской и оканчивается дело № 235 Влад. Губернского Архива, по провинц. Канцелярии.
Примечание. Нелишне к сему присоединить в виде примечания несколько слов о пр. Питириме Нижегородском, которого противораскольническая деятельность простиралась и на Владимирскую губернию. Родившись в пределах Нижегородских, в крестьянской семье, от родителей – раскольников и воспитавшись в духе раскола, Питирим (мирское имя его неизвестно), придя в возраст, пожелал посвятить себя иноческой жизни и для того удалился на польскую границу в Стародубскую область, где на Ветке, сделавшейся притоном бежавших из России раскольников, пострижен был раскольниками в монашество и потом, возвратившись на родину, в лесах Керженских и Чернораменских явился главным вождем раскольников. Но это продолжалось не долго. Чем более Питирим изучал для целей раскола соборные постановления и историю церкви, тем более он убеждался в неправоте раскола. Наконец, с чувством преданности, он перешел в недра православной церкви. Большое воздействие на него в этом случае оказал св. Дмитрий митрополит Ростовский. Питирим, чтобы ближе быть к последнему, поселился в Никольском монастыре г. Переславля, и здесь поставлен был строителем. Император Петр I, бывая часто в Переславле, на Плещеевом озере, обратил свое внимание на строителя Никольского монастыря, отличавшегося строгостью жизни, опытностью и сведениями в делах веры. Он поручил ему противораскольническую миссию в Нижегородской епархии, повелел возвести его в сан игумена Переславского Никольского монастыря, а потом перевел его архимандритом в Успенский Нижегородской губернии Кержебельмашский монастырь и наконец за энергичную и успешную противораскольническую миссию, в 1719 г. повелел хиротонисать его в епископа Нижегородского. Так как действия Питирима простирались и на смежные с Нижегородской епархией местностей, принадлежавшие тогда ведомству свят. Синода ныне входящие в состав Владимирской епархии, то, по указу Императора Петра I и по определению св. Синода, в 1722 г. к Нижегородской епархии были причислены гг. Ярополч, Гороховец и Вязниковская слобода с их уездами. Питирим был любимцем Петра. В особенно важных случаях он непосредственно обращался к Государю письмами. Известны три письма, писанные Питириму Императором, из которых последнее есть то самое, копия которого представлена Вязниковским Бургомистром Рукавишниковым в Влад. Пров. Канцелярию. Архиепископом Питиримом, как сообщает неизвестный биограф его, за 15 последних лет жизни его, обращено было из раскола в православие до 80 тысяч человек и в том числе, конечно, Вязниковский Бургомистр Василий Иванов Рукавишников. С 1719 до 1722 года Питириму поручено было взимать и оброк в пользу казны с раскольников. Такого оброка им предоставлено было в 4 года свыше 40 тысяч рублей.
