Рассказы из истории Христианской Церкви (для детей старшего возраста)
ЦЕРКОВЬ НА ЗАПАДЕ ПРИ ГРАЦИАНЕ И ВАЛЕНТИНИАНЕ II Св. Амвросий.— Иероним.— Мартин Турский.— Римские подвижницы.— Павлин Нольский
Между тем как на Востоке Церковь страдала от ариан, на Западе она благоденствовала. Валентиниан оказывал усердие к христианской вере, не стесняя и не преследуя, впрочем, и язычников. Они могли свободно совершать обряды своего богопочитания; запрещены были только всякого рода заклинания. После Валентиниана вступили на престол сыновья его: Грациан и Валентиниан II; последний был еще малым ребенком. Грациан поручил Восток Феодосию, а сам, живя в Милане, управлял западными областями. Он был воспитан в христианской вере и добросовестно старался соображать все действия свои с законом Христовым, руководясь советами великого епископа Миланского — Амвросия.
Амвросий родился около 340-го года от отца-язычника, префекта Галлии и Испании; мать и сестра его были христианки. По смерти матери, Марцеллина, сестра Амвросия, заменила ее двум малолетним братьям и воспитала их с любовью и заботливостью. Они получили блестящее образование, какое тогда давалось в богатых и знатных домах. В это время особенно уважалось красноречие: оно открывало путь к высшим должностям государства; потому отец Амвросия счел за счастливое предзнаменование событие, случившееся в младенчестве сына. Однажды ребенок заснул под деревом; вдруг рой пчел налетел на него; пчелы садились на лицо его, вползали в открытый ротик ребенка и выползали, не причиняя ему вреда. Отец запретил отгонять их, надеясь, что сын его будет сладкоречив и могуч словом, так как пчелы оставили мед свой на устах его. Эти надежды, действительно, сбылись.
Амвросий готовился к гражданской деятельности и лет 25-ти от роду славился как самый красноречивый адвокат в Риме. Префект Проб счел его достойным занять одну из самых важных должностей и поручил ему управление Лигурийской областью. Проб был христианином и, убеждая Амвросия управлять с кротостью и правосудием, сказал ему: «Управляй не как судья, а как епископ». Амвросий прибыл в Милан, столицу своего округа, и скоро заслужил всеобщую любовь.
Чрез некоторое время умер Миланский епископ Авксентий, арианин, и надо было избрать ему преемника. В соборном храме, где собрались по этому случаю, шли горячие споры между православными и арианами. Амвросий прибыл в храм как префект, чтобы смотреть за порядком. Вдруг, среди шума раздался детский голос, восклицающий: «Амвросий епископ!» Вслед за тем весь народ воскликнул единодушно: «Пусть будет Амвросий епископом!» — и стал просить его принять это звание. Удивленный Амвросий отказывался, напомнив, что он еще не крещен, что он не готовился к такой должности и не способен учить и назидать других. Но народ не слушал возражений, а настаивал на своем; восклицание ребенка казалось всем внушением свыше; все были уверены, что Амвросий, заслуживший в звании префекта любовь и уважение всей области, будет и достойным епископом. Послали просить согласия императора, так как Амвросий занимал гражданскую должность. Между тем Амвросий делал все, чтобы отклонить от себя звание, которое страшило его; он даже раз тайно ушел из Милана, но, проходив целую ночь, поутру очутился опять у ворот города. Император утвердил выбор народа, и Амвросий должен был согласиться. Он принял святое крещение, и в семь дней прошел все церковные степени, и был посвящен в епископы в 374-м году. Ревностно и добросовестно исполнял он все обязанности звания, которое принял так неохотно. Все имущество свое он раздал бедным и, свободный от мирских забот, отдался вполне служению своему. Чувствуя, как неудовлетворительно было его духовное образование, он стал слушать наставления благочестивого пресвитера Симллициана, и со вниманием изучал творения великих отцов Востока: Василия, Григория, Кирилла Иерусалимского. Вскоре он приобрел необходимые ему познания; красноречивые проповеди его стали привлекать огромное число слушателей, которых он возбуждал к христианской деятельности, и старался отклонить от заблуждений ариан. Арианам покровительствовала императрица Юстина, вторая жена Валентиниана I; но к счастью, Валентиниан оказывал великое уважение Амвросию, а сын его Грациан любил его, как отца. Амвросий тоже нежно любил молодого императора и написал для него несколько книг: «о вере и таинствах», и радовался его добродетели и благочестию.
Но усердие Грациана к вере христианской скоро возбудило негодование и опасения язычников. Языческая партия была вообще слаба; но если она где-нибудь еще являла некоторую силу, то это было в Риме, где язычество связывалось с воспоминанием о прежнем величии и со всем гражданским бытом империи. Приписывая христианской вере все бедствия свои, римские язычники тем упорнее держались древнего богопочитания; и христианские императоры, боясь оскорбить и так уже недовольный Рим, лишь с крайней осторожностью прикасались к вековым учреждениям, уважаемым римлянами. Потому, и при распространении христианской веры, в Риме вся внешняя обстановка язычества держалась еще довольно крепко, и язычество могло казаться господствующей религией. В сенате стояли идолы и алтари богов; сенаторы, при вступлении в звание, должны были исполнить языческий обряд; жрецы совершали жертвоприношения в 330-ти языческих храмах. Язычеству делались и более странные уступки: христианские императоры продолжали именоваться верховными первосвященниками (pontifex maximus) — звание, издревле усвоенное главе государства; по смерти они были торжественно причисляемы к богам, по обычаю языческого Рима. В то время, о котором теперь идет речь, языческая партия в Риме имела во главе своей людей, уважаемых за твердость и независимость характера и за горячую преданность отчизне: Претекстата и Симмаха. Под влиянием их именитейшие граждане Рима, потомки древних патрициев, считали гражданским долгом всеми мерами поддерживать язычество и оказывать усердие к богам, которые будто возвели Рим на высшую ступень славы и могущества. Каждое новое распоряжение в пользу христиан поражало их глубокой скорбью; а Грациан с каждым годом становился враждебнее язычеству и предпринимал меры, на которые не решался ни один из его предшественников. Он отнял у капищ принадлежавшие им земли; потом отменил преимущества весталок — служительниц языческой богини Весты, пользовавшихся величайшим почетом в Риме. Наконец, и это было самым жестоким ударом для римлян, он велел вынести из сената статую победы. Эта мера возбудила сильное волнение; статуя победы для римлян была как бы эмблемою древней славы и величия империи, олицетворением самого Рима, могучего и славного. Весь Рим пришел в смятение: решили послать к императору депутацию под предводительством славного оратора Симмаха, чтобы просить отменить повеление. Грациан отверг прошение под предлогом, что депутация не представляет большинства сената. Язычники были глубоко оскорблены, но сделали еще попытку: отправили к императору жрецов, которые поднесли ему одежду верховного первосвященника. Грациан отверг и это, объявив, что одежда языческая неприлична христианину.
Эта твердость в вере лишила молодого императора престола и жизни. Язычники, потеряв всякую надежду склонили его на свою сторону, стали поддерживать военачальника Максима, который, взбунтовавшись в Галлии, провозгласил себя императором; Грациан пошел на него войною и был предательски убит в Лионе, в 383-м году. На престоле остался брат его, Валентиниан II, под опекою матери Юстины. Галлия и Испания признали Максима, который собирался идти в Италию, чтобы и тут утвердить владычество свое. Императрица устрашилась и упросила Амвросия быть защитником юного Валентиниана и идти к Максиму, чтобы отклонить его от похода в Италию. Амвросий принял трудное поручение. Он явился в Трир к Максиму; как бесстрашный и мужественный служитель Христа не скрыл своего негодования за убиение Грациана, отказался быть в церковном общении с Максимом, убийцей его, но при всем том достиг желаемого. Максим отложил намерение идти на Италию.
По возвращении в Милан Амвросию пришлось отражать новые попытки язычников. Надеясь найти в юном Валентиниане более уступчивости, нежели в брате его, римские язычники отправили к нему прошение, в котором умоляли его отменить указы Грациана, враждебные язычеству. Это прошение, писанное Симмахом, тогда префектом Рима, было красноречиво, но, однако, обличало слабость язычества. Когда, бывало, гонимые христиане подавали императорам апологии в пользу учения своего, они говорили с твердой верой в Того, Который есть и путь, и истина, и жизнь; не заботясь о выгодах своих, готовые отдать жизнь за веру, они старались только о распространении святой истины: в твердой вере была их неодолимая сила. Теперь пришлось язычеству представлять апологии; но той силы у них нет. Сами язычники уже мало верят богам; они только суеверно преданы им. Симмах, говоря от лица Рима, только умоляет императора пощадить старость великого города, не нарушать его древних обычаев, оставить ему богопочитание, которое будто бы покорило мир его власти; он не смеет говорить о самом язычестве как об истине. Амвросий написал возражение, в котором твердо отстаивает указы Грациана. «Христианские сенаторы не могут восседать перед алтарем языческим,— говорит он,— никто не может служить двум господам... Император никого не оскорбляет, если Бога предпочитает всему». Император отвергнул прошение язычников, и указы Грециана остались в силе.
Вскоре за этим пришлось Амвросию бороться с другими врагами; Юстина, мать императора, постоянно покровительствовала арианам; но при Грациане влияние ее было ничтожно. Раз она было достигла того, что в город Сирмиум был назначен арианский епископ; но Амвросий, прибыв туда, отменил назначение. С тех пор Юстина возненавидела Амвросия; и даже услуга, которую он оказал посольством своим к Максиму, не смягчила ее вражды. Пользуясь влиянием своим на сына, она теперь еще ревностнее стала заботиться о выгодах ариан и убедила императора потребовать от Амвросия, чтобы он уступил арианам одну из миланских церквей. Амвросий отвечал, что если бы потребовали его собственного имущества, он бы охотно отдал его; но не может уступить того, что принадлежит Богу. После многих безуспешных переговоров воины, по повелению императора, заняли силою одну церковь для ариан; народ взволновался и схватил одного арианского пресвитера, чтобы убить его. Донесли об этом Амвросию, который, продолжая богослужение, послал только диакона освободить арианина; имя и влияние святого епископа тотчас же усмирили народное волнение; но правительство заключило в темницу множество православных. Юстина продолжала действовать в пользу ариан; наговаривала императору против Амвросия, настаивала на требованиях своих; но епископ встречал и убеждения, и угрозы с той же спокойной, непоколебимой твердостью. «Достояние Божие не в моей власти,— говорил он,— нужна ли смерть моя — я готов; не окружу себя народом, не припаду к алтарям для спасения жизни; лучше умру за алтари». Влияние Амвросия на народ было огромно. Однажды воины ворвались уже в храм, где он служил; но вдруг, упав на колени, объявили, что пришли молиться, а не сражаться с верными. Наконец Валентиниан прекратил гонение, узники были отпущены; волнение утихло, и император не без досады говорил придворным своим, указывая на силу и влияние епископа: «Вы и меня готовы бы выдать Амвросию».
В следующем году перед праздником Пасхи требования возобновились. К тому времени влиянием Юстины в Милан был призван арианский епископ, и издан указ, дозволявший арианам совершать богослужение. Она стала вновь требовать, чтобы им уступили одну церковь; и вновь Амвросий отвечал твердым и решительным отказом. Народ опять взволновался, опасаясь за любимого епископа. Амвросий успокаивал его, умолял не прибегать к силе для защиты; напоминал, что молитва — единственное орудие христиан. Это было в торжественные дни Страстной недели; народ толпился во храме, где служил епископ и с восторгом и умилением слушал его высокие поучения; иногда вооруженные воины окружали церковь, готовые вломиться в нее; раз пришлось верным оставаться в церкви целую ночь. Такими мерами Юстина думала склонить Амвросия к уступке; но молящиеся забывали об опасности, и епископ продолжал совершать богослужение с спокойной, благоговейной торжественностью. Чтобы облегчить молящимся долгое стояние, Амвросий в это время ввел в Миланскую Церковь антифонное пение на два лика, бывшее давно уже в употреблении на Востоке. Пение его гимна во славу Святой Троицы смягчало скорбь православных. В это же время Господь открыл ему во сне место погребения двух святых мучеников: Гервасия и Протасия, пострадавших во времена гонений. Обрели мощи святых; и чудесные исцеления, совершавшиеся при них, еще более воспламенили ревность христиан и усилили любовь народа к епископу. Наконец гонение прекратилось, и Амвросий выразил радость христиан в торжественной церковной песне: «Тебе Бога хвалим!»
Гонение прекратилось, впрочем, только оттого, что Максим стал вновь угрожать Италии. Устрашенный Валентиниан опять прибегнул к Амвросию и убедил его предпринять вторичное посольство к Максиму. Амвросий согласился, хотя успех был сомнителен. К тому же ему было крайне неприятно вступить в сношение с Максимом после одного поступка его, который привел к негодованию всю Церковь. За несколько лет появилась в Испании ересь присциллианистов — смесь гностицизма с манихейством. Присциллиан, основатель лжеучения, был человеком безнравственным, вел порочную жизнь и усердно распространял учение свое, которым заразились многие в Испании и южной Галлии. Некоторые епископы обвиняли его перед Максимом; и Максим, желая прослыть ревнителем истинной веры, осудил на смертную казнь Присциллиана и четырех главных приверженцев его. Это решение привело в ужас всех истинных христиан. Мартин, епископ Турский, уважаемый всей Галлией за святость жизни, умолял Максима отменить приговор; он говорил, что достаточно отлучить от Церкви еретиков, но неслыханное доселе дело, чтобы гражданская власть казнила смертью во имя христианской веры за ложные убеждения. Усилия Мартина и других достойных епископов остались тщетными; и в первый раз (384) смертная казнь во имя веры Христовой поразила еретиков. Эта первая казнь возбудила всеобщее негодование и послужила к усилению ереси, потому что приверженцы Присциллиана стали почитать его за мученика. Мартин Турский укорял Максима за поступок, несогласный с духом христианской веры и оскорбляющий святую истину, которая не нуждается для торжества своего в помощи внешней силы. Амвросий, прибыв в Галлию, не захотел быть в общении с епископами, принявшими участие в осуждении еретиков, и высказал Максиму свое негодование.
Максим принял Амвросия не с прежней благосклонностью и упрекнул его за то, что несколько лет тому назад он удержал его от похода в Италию; этот упрек был славой Амвросия, и он охотно принял его. Но на сей раз посольство не было успешно. Максим двинул войско свое на Италию; Валентиниан с матерью бежали в Солунь, но Феодосий вступился за молодого императора и победил Максима, который был убит воинами своими. Феодосий опять утвердил на престоле Валентиниана и помогал ему советами, убеждая его держаться истинной веры.
Амвросий приобретал все более и более влияния на народ; его святая жизнь, его ревность к службе Божией прославили имя его во всем христианском мире; приходили из дальних стран, чтобы видеть его; множество неверующих обращались к Богу, услышав его убедительные поучения; между прочим, и блаженный Августин, о котором мы расскажем далее. Амвросий написал много сочинений о христианской нравственности, объяснений на Священное Писание, писем и поучений; устроил чин литургии и других Божественных служб, стараясь как можно более сближаться с обрядами Востока. Вообще, он много изучал великих отцов восточных; и подражание им заметно в его сочинениях. Он учредил несколько монастырей и сестре своей Марцеллине, инокине, посвятил несколько книг об иночестве. Об этом предмете он говорил так красноречиво, что некоторые матери запрещали дочерям своим слушать его проповеди, боясь, как бы он не привлек их к подвижнической жизни; иночество же, так сильно распространенное на Востоке, стало в эту пору развиваться и на Западе. Монастыри устроились в разных местах Италии, на островах Средиземного моря, в Галлии и Испании. Развитию подвижнической жизни сильно способствовали, кроме Амвросия, Мартин Турский, Павлин Нольский, Иероним Стридонский.
Мартин, уроженец Паннонии, в молодости служил воином в Галлии. Он тогда еще не был крещен, но в числе оглашенных готовился к святому крещению и отличался между товарищами своими честностью, чистотой жизни и милосердием. Сохранилось о нем следующее предание. Однажды, в воротах города Амиенса, ему встретился нищий, просящий милостыню. Мартин сам был беден и не имел денег; но, сняв плащ свой, он перерезал его пополам и дал половину нищему. В ту же ночь он увидел во сне Господа Иисуса во славе, окруженного Ангелами и облеченного в половину плаща, поданную нищему. Вскоре затем Мартин принял святое крещение и, оставив военную службу, сделался учеником Илария Пуатьесского. В продолжение всей жизни он бесстрашно защищал истинную веру против лжеучений. Строгая подвижническая жизнь полюбилась ему; он искал уединения, но благочестие и чудеса прославили имя его по всей стране; и, против воли, он должен был согласиться принять звание епископа в городе Туре. Он, однако, продолжал жить смиренным подвижником, усердно заботился об искоренении язычества в соседних областях, воспитал много благочестивых учеников, устроил несколько монастырей. Сульпиций Север, христианский историк, описал подробно жизнь и чудеса благочестивого епископа, которого знал лично.
Еще замечательнее деятельность и влияние на современное общество Иеронима. Он родился около 330-го года в городе Стридоне, лежавшем на границе Паннонии и Далмации. Родители его, христиане, были люди богатые, образованные и послали сына своего учиться в Рим. Там сначала Иероним хранил благочестивые привычки детства, участвовал в молитвенных собраниях, с благоговением посещал гробницы мучеников; но потом увлекся искушениями светской жизни и с жаром юности и страстной природы предался увеселениям шумной, роскошной столицы. Но это продолжалось недолго; поняв суетность земных наслаждений, мучимый желанием знания и веры, Иероним оставил Рим и в Аквилее и Трире предался учению и уединенной молитве. Он принял крещение и потом отправился на Восток, чтобы изучать веру Христову и Священное Писание на самих местах библейских событий. Но еще свет божественной мудрости не вполне озарил его душу. Сочинения Цицерона и Платона имели для него более прелести, чем боговдохновенное Писание, которое казалось ему грубо и неудобопонятно. Это мучило его, и он с усилием и напряжением изучал священные книги. В Антиохии он занемог, и ему представилось, что он приведен к престолу Судьи живых и мертвых и слышит от Него вопрос: «Кто ты?» — «Я христианин»,— с трепетом отвечал он. «Неправда,— возражает тот же строгий голос,— ты цицеронианец, а не христианин; где сокровище твое, там и сердце твое».
Глубоко пораженный этим видением Иероним удалился в дикую, суровую пустыню; и там, в уединении, с горячими слезами молил Бога просветить его душу светом истины и даровать ему уразумение священных книг. Трудна была ему отшельническая жизнь, и тяжелая внутренняя борьба совершалась в душе его. Его воображению представлялись в пленительном виде покинутые радости мира; воспоминания о роскошном Риме смущали его уединенную молитву и возбуждали в душе уснувшие страсти. Пустынник припадал к Спасителю с горячими слезами, изнурял себя постом и бдением, с напряжением предавался труду. И наконец свет воссиял в его душе, и мир и тишина водворились в ней. Пробыв довольно долгое время в уединении, Иероним посетил святые места отшельников Сирии и Палестины; в Антиохии принял звание пресвитера и прибыл в Константинополь. Во время пребывания в Сирии он изучал еврейский язык, дабы лучше понять Писание; в Константинополе он с восторгом слушал св. Григория Богослова и продолжал заниматься Писанием и другими учеными трудами: он переводил беседы и толкования Оригена, историю Евсевия. В 382-м году, после девяти лет, проведенных на Востоке, Иероним возвратился в Рим, богатый знанием и духовной мудростью. С ним прибыли некоторые восточные епископы: Епифаний Кипрский, Павлин из Антиохии.
Рим произвел на Иеронима тяжелое впечатление. Его поразила суетность духовенства и общества, мелочность стремлений, алчность клириков к приобретению власти и богатства. Странное явление представлял в то время Рим. С одной стороны, язычество, как будто еще не тронутое во внешней обстановке своей, но утратившее всякую жизненную силу, держалось еще лишь тем, что в сердцах лучших представителей своих связывалось с любовью к отечеству; с другой стороны, христианское духовенство, потеряв из виду главные основания учения Христова, заботилось о приобретении власти и богатства и как будто старалось сделаться наследником прав и преимуществ, которое теряло язычество. Римский папа, пользовавшийся как епископ столицы уважением Церкви, старался на этом основании утвердить власть над Церквами Запада и сделаться «верховным первосвященником». Богатство его было огромно; роскошь его возбуждала укоризны самих язычников. «Я сам бы сделался христианином, если бы мне за это дали звание Римского епископа»,— говорил шутя язычник Претекстат. Звание епископа сделалось предметом корыстных стремлений; истинные христиане со скорбью увидели кровавую борьбу между двумя искателями папского престола: Дамасом и Урсином, которые оба поддерживали притязания свои силою оружия. Более ста тридцати человек лишились жизни в этих распрях, и победа осталась за Дамасом. «Нисколько ни удивительно,— замечает языческий историк Аммиан Марке длин, описывая эти события,— что такая богатая цель возбуждает желание честолюбцев и делается предметом жестокой и упорной борьбы. Счастливый победитель может быть уверен, что будет обогащен дарами римских дам; что изящество его одеяния привлечет все взоры, когда он проедет по улицам Рима в богатой колеснице; что роскошь царской трапезы едва ли сравняется с роскошью, господствующей в доме Римского епископа». Вот какие мелочные побуждения заставляли домогаться сана, который внушал такой благоговейный трепет святым мужам, как Афанасий, Василий, Амвросий. Правда, это писал языческий историк, может быть, склонный представить христиан в невыгодном свете; но он же воздает дань уважения областным епископам за их простоту и смиренномудрие. К тому же и другие свидетельства подтверждают его слова.
Пример главы действовал и на духовенство римское: его алчность возбуждала всеобщее негодование; духовные лица приобретали влияние над богатыми женщинами и, выманивая наследства и дары, производили семейные раздоры и скопляли себе огромные богатства. Валентиниан указом запретил духовным лицам получать наследства лично для себя; их могла получать только Церковь. Эта мера возбудила, конечно, много ропота, но лучшие люди одобряли ее, и Иероним между прочими. «Не жалуюсь на указ,— говорил он,— и жалею только о том, что мы заслужили его». Он сильно обличал пороки и алчность клириков; с негодованием говорил и о высшем христианском обществе, которое являло мало христианских добродетелей и походило скорее на языческое суетностью и страстью к роскоши и увеселениям.
Действительно, высшее общество в Риме, как в то время и в Константинополе, еще мало прониклось духом христианской веры; оно как будто только облеклось во внешность ее, храня в сущности много прежнего,— что ясно высказывалось в обычаях ежедневной жизни и вызывало строгие укоризны христианских наставников, осуждавших в особенности тщеславие и страсть к роскоши. Богатые язычники, отправляясь в храм, бывало, сопровождались несметным количеством рабов и прислужников, и любили щеголять друг перед другом богатым убранством колесниц, роскошью одежды, числом зависевших от них прислужников. С той же гордой, но еще более неуместной пышностью отправлялись знатные христиане в церковь Христову. Богатые жены продолжали, как и прежде, тратить огромные деньги на наряды свои, отличавшиеся роскошью и изысканностью; так, например, с недавних пор вошло в обычай вышивать золотом на шелковых тканях разные изображения, заимствованные из истории или мифологии; но между тем как язычницы носили на платьях своих изображения богов, похождения Орфея, игр и охот, христианки, не отказываясь от такой дорогой прихоти, вышивали на своих одеждах изображения евангельских событий, как исцеление расслабленного, умножение хлебов и т. п. Проповедники и в Риме и в Константинополе строго обличали эту суетность; старались внушить слушательницам своим, что лучше бы в жизни и в делах подражать примерам милосердии Христа, чем изображать их на одеяниях своих. Но весьма многие в христианском обществе ограничивались лишь внешним исповеданием христианской веры.
Но общество, признающее христианский закон, не может развратиться совсем; сила чистого, нравственного закона спасает его от конечной гибели. Всегда найдутся среди него лица, хотя по временам и в небольшом числе, которые будут стараться осуществить в жизни признанный ими закон и быть достойными членами той святой Церкви, к которой принадлежат исповеданием. Их спасительный пример удержит и других на пути истины или возвратит к нему уклонившихся. Так было и в Риме. Из среды самого этого высшего общества, примыкавшего суетностью к языческому, возникало постепенно другое, которое было проникнуто духом христианской веры и старалось исполнять заповеди Христа о любви к ближним, о смиренном самоотвержении. В этом кругу встречаются нам прежде всего имена
благочестивых жен. Когда еще Афанасий Великий был в Риме, рассказы его о восточных подвижниках и подвижницах возбудили ревность к высшим христианским подвигам в кругу некоторых римских христианок; и одна молодая вдова, Маркелла, решилась отказаться от светской жизни, чтобы посвятить себя совершенно служению Богу и ближним. Знатность, богатство, красота Маркеллы привлекали множество женихов; но она не захотела вступать во второй брак и осталась верна избранному ей образу жизни. Мать ее не одобряла ее намерения удалиться совершенно от общества, и Маркелла осталась в Риме; но среди общества суетного и изнеженного вела строгую жизнь, изучала Священное Писание, молилась беспрестанно, употребляла огромное богатство на помощь бедным и больным. Стараясь видеться с людьми благочестивыми, она радушно принимала у себя в доме пришельцев с Востока: Афанасия и Петра Александрийских, а позднее Иеронима, Епифания, Павлина. Они помогали ей наставлениями и советами.
Пример Маркеллы был благотворителен; около нее образовался кружок молодых жен, одушевленных верою и любовью к Господу. Это был цвет римского общества по знатности и богатству; но, презирая эти внешние преимущества, они старались лишь о том, чтобы быть достойными звания христианок, высшего звания в мире. Тут были: Мелания, вдова префекта, с двадцати лет посвятившая себя Богу; богатая Павла, наследница Гракхов и Сципионов, с дочерьми своими: Павлиною, Блезиллою и Евстохией, и сестрою Азеллою; Фабиола, основательница первой в Риме больницы; Софрония, Юлиана и другие, имена которых известны нам из переписки Иеронима. Пришельцы с Востока были радушно приняты в этом дружеском кругу, и Иероним сделался наставником и руководителем благочестивых жен, являвших суетному и изнеженному Риму пример чистейшей добродетели и строгой, деятельной жизни. Он объяснял им Священное Писание, разделял заботы их о бедных и больных. Это было для него отрадою среди неприятностей и огорчений, которые пришлось ему вытерпеть от духовенства, сильно озлобленного против него. Один папа Дамас оказывал ему расположение; и, по его совету, Иероним стал писать объяснения на некоторые места Священного Писания и переводить Библию. Но Иероним недолго оставался в Риме и года через три возвратился на более сродный ему Восток.
Он опять обошел все священные места Палестины; в Александрии слушал ученого слепца Дидима, и наконец поселился в Вифлееме, в пещере, и посвятил себя совершенно молитве и ученым трудам. Главным занятием его был перевод Священного Писания. Известный до тех пор латинский перевод, под именем Италийского, был так искажен переписчиками, в нем было столько вставок и ошибок, что новый перевод стал необходим. Иероним принялся за это дело и, пользуясь знанием еврейского языка и трудами Оригена и других исследователей Священного Писания, трудился несколько лет, и составил перевод, которому на Западе дали предпочтение перед старыми переводами. Кроме того, он писал толкования на Писание, жизнь знаменитых мужей; был в постоянной переписке с друзьями в Риме; с силою опровергал римских еретиков: Иовиниана и Вигилянция, которые восставали против иночества, против чествования икон и мощей. Иероним имел утешение увидеть и некоторых из духовных дочерей своих, привлеченных на Восток желанием поклониться святым местам и узнать жизнь подвижников.
Благочестивая Мелания прибыла на Восток еще в царствование Валента, посещала нитрийских отшельников и вручала им богатые дары. Авве Памве она, между прочим, принесла 300 литр серебра. Отшельник, приняв дар, сказал ученику своему: «Употреби это на нужды братий в Ливии и на островах; они беднее нас».— «Господин мой,— сказала Мелания,— тут триста литр». Пустынник отвечал: «Дочь моя, мне этого не нужно знать; а Господь, взвесивший холмы и не отвергнувший и двух лепт вдовицы, знает вес твоего серебра». Застигнутая гонением в пустыне, Мелания в продолжение нескольких дней кормила до 5000 иноков; потом последовала за изгнанными в Палестину и служила, и помогала им. Поселившись в Иерусалиме, она соорудила женский монастырь, в котором трудилась 25 лет, и щедро помогала церквам и бедным. Иероним был с ней в постоянной дружбе и помогал ей советами, равно как священник Руфин, итальянец из Аквилеи, живший в уединенной келлии на горе Масличной. Между Руфином и Иеронимом, очень сперва дружными, возник впоследствии спор по поводу Оригена, и Мелания действовала между ними примирительницей. Уже в глубокой старости святая подвижница поехала в Рим, чтобы видеться с семейством. В ту пору Риму со всех сторон угрожали враги. Мелания рассказами своими о Востоке побудила многих последовать ее примеру. Сын ее, Публикола, двадцатилетняя внучка ее Мелания с мужем Пинианом, продали огромные поместья свои и с ней предприняли путешествие на Восток, по дороге сооружая обители и щедро помогая нуждавшимся. Вскоре по прибытии в Иерусалим, престарелая отшельница предала душу Богу; но внучка ее Мелания продолжала труды ее. Живя в келлии на Масличной горе, она изучала Писание, молилась, ходила за больными и бедными. Она и муж ее пользовались постоянной дружбой Иеронима. Они соорудили несколько монастырей и скончались в бедности, раздав огромное богатство свое.
Павла тоже оставила пышный Рим для Востока. Вместе с Иеронимом она посещала святых подвижников, вручала нуждавшимся богатые подаяния и, наконец, поселилась в Вифлееме, где основала монастырь. По дороге из Вифлеема в Иерусалим построила она странноприимные дома для богомольцев. Младшая дочь ее, Евстолия, с тринадцати лет посвятившая себя Богу, находилась при ней; обе они вели жизнь строгую, всю преданную трудам и молитве; ходили за больными, лишали себя почти необходимого, чтобы более помогать другим, изучали Священное Писание под руководством Иеронима и не жалели о пышной, богатой жизни, которую покинули ради Господа. Павла знала наизусть почти все Писание и, дабы лучше понимать слово Божие, выучилась еврейскому языку. Из Палестины она часто переписывалась с Римом, где оставила много друзей и трех дочерей замужних; к ним писал и Иероним, давая им советы насчет воспитания детей. Отшельники звали к себе римских друзей своих, красноречиво описывая им мир и тишину пустынных обителей. Павла скончалась в глубокой старости. «Господи! возлюбих красоту дома Твоего!» — были ее последние слова.
Между тем замужние дочери Павлы в Риме подавали пример истинно христианской жизни в среде семейной и общественной. Благочестие их поддерживалось частыми сношениями с матерью и блаженным наставником, особенно же внимательным изучением слова Божия, единого источника истины. Вся жизнь их была посвящена добру, и пример их действовал благотворно на все окружавшее их. Мужья их сделались ревностными служителями Бога.
Мы упомянули о Фабиоле. Эта знатная и богатая римлянка в ранней молодости вышла замуж за человека порочного, развелась с ним и еще при жизни его вступила во второй брак. Этот поступок мучил ее, и, по смерти второго мужа, она старалась искупить вину свою всенародным покаянием и жизнью, посвященной служению Богу и ближним. Одетая в грубую и бедную одежду, она в притворе латеранского храма святого Иоанна, перед целым Римом исповедала грехи свои и молила о прощении. Затем она продала обширные поместья свои и соорудила первую в Риме больницу, где с самоотвержением служила больным, не тяготясь никакими трудами, сама перевязывала раны несчастных и всячески старалась облегчить их страдания. Желание поклониться святым местам привлекло и Фабиолу на Восток. Иероним, которого она знала в Риме и посетила в Вифлееме, с удивлением говорит о ее благотворительности и о ее знании Священного Писания. Возвратившись в Рим, она снова принялась за труды свои: с участием Паммахия, овдовевшего мужа второй дочери Павлы, соорудила в Остии огромный странноприимный дом, выкупала пленных, посылала вспомоществования в отдаленные области Италии и умерла в бедности. Весь Рим толпился на похоронах богатой Фабиолы, обнищавшей ради Христа и наполнившей Италию благодеяниями своими.
Какой переворот совершила христианская вера! Какая разница между этими смиренными служительницами Христа, полными сострадания и милосердия, и гордыми римлянками-язычницами, которые с наслаждением смотрели на кровавые игры цирка, которые вели жизнь праздную, изнеженную, удивляли Рим пороками своими, необузданной страстью к роскоши, причудливостью затей, не знавших преград! Христианская вера, согрев сердца любовью, указала женщинам, как достойно употреблять время и средства свои. Римские жены-христианки удивляли Рим роскошью благотворительности, для которой как будто тесен был Рим и которая изливалась обильным потоком во все края мира; строгостью жизни, посвященной деятельности, трудам, молитве.
Но у большинства римлян учение об отречении от благ земных не встречало сочувствия. Жизнь, посвященная труду и исполнению обязанностей, казалась им лишенной всякой прелести; и со страхом видели они успехи и силу нового учения, которое отнимало у язычества лучших людей. Чернь римская часто преследовала христианских проповедников угрозами и неистовыми криками; святые подвижницы подвергались клевете и насмешкам; языческие писатели продолжали представлять христиан врагами просвещения. Злоба язычников была тем сильнее, что они внутренне сознавали слабость язычества; ясно видели, как оно распадалось, и как, напротив, христианство росло и крепло, призывая на свою сторону все духовные силы страны. Понятны сожаленья язычников, понятно негодование, с которым они встречали всякое новое обращение язычника к христианской вере. Такой взрыв негодования возбудило в язычниках обращение Павлина Нольского и отречение его от величия земного ради Христа.
Павлин, уроженец города Бордо, получил блистательное образование под руководством знаменитого языческого поэта Авзония. Его знатный род, огромное богатство и личные достоинства открывали ему путь к высшим государственным должностям. Действительно, двадцати лет он уже был сенатором, и вскоре затем правителем богатой Кампании. Много было у него приверженных друзей; поэзия, искусства услаждали его досуги, самые высшие почести ожидали его. Но влияние благочестивой жены, Амвросия Медиоланского и других христианских друзей склонило Павлина к принятию святого крещения. Он отдал все сердце свое Богу, а на 25-ом году от роду, приняв крещение, отказался от сана своего, раздал большую часть имения бедным и удалился в Пиринейские горы для подвижнической жизни. Укоризны, насмешки, ругательства посыпались на Павлина со всех сторон от прежних друзей-язычников; самые рабы, которым он даровал свободу, оказывали ему презрение. Авзоний строго укорял его. Но как ни тяжко было испытание, оно не поколебало Павлина: он считал, что ничего не потерял, а все приобрел, посвятив себя служению Христу. Через некоторое время, приняв сан пресвитера, он поселился в бедном местечке Ноле в Кампании, близ мощей святого мученика Феликса, к памяти которого имел особенное уважение. Впоследствии его избрали в епископы. Павлин и жена его Терезия жили смиренно, в бедности, потому что все, что имели, раздавали нуждавшимся; но никогда сожаления о прежнем величии не смущали их покоя и счастья. Он составлял высокие гимны во славу Божию, украшал иконами созданные им Церкви (Некоторые полагают, что Павлин Нольский первый ввел в употребление колокола для зова к богослужению; другие относят начало этого обычая к VII веку.); переписывался с христианскими друзьями: Амвросием, Августином, родственницей Меланией. Любовь его к ближним дотла до того, что во время нашествия вандалов на Италию, истратив уже все, что имел на выкуп пленных, он себя самого продал в рабство, чтобы купить свободу для сына бедной вдовы. Царь вандалов отпустил его, узнав об этом и уважая его сан и добродетели. Он мирно скончался в 431-м году.
Язычество ничем не могло отразить такой силы христианской веры. Доселе оно имело на своей стороне внешнюю силу, но и она уже изменяла ему.
