Монашество на Западе и Востоке. Состояние просвещения
Рассказы из истории Христианской Церкви (для детей старшего возраста)
МОНАШЕСТВО НА ЗАПАДЕ И ВОСТОКЕ. СОСТОЯНИЕ ПРОСВЕЩЕНИЯ. ОБЩИЙ ОБЗОР
Последние века, описанные нами, история справедливо называет веками темными. Они были таковыми в отношении и просвещения, и христианской жизни, особенно на Западе. Властолюбивые стремления главных представителей Церкви, заботы их о приобретении мирских выгод, совершенно отвлекали их от настоящих их обязанностей; невежество и суеверие распространялись в народе; он не имел Священного Писания на понятном языке; и вера, молитва, покаяние, все имело для него характер внешнего, принудительного закона, лишенного живой и животворной силы. Научное образование вообще еще стояло на низкой степени; просвещение везде было скудно, мертво, и труды ученых, разрабатывавших отвлеченные вопросы богословия и философии, оставались бесплодными для большинства. Конечно, среди многих недостойных были и ревностные, истинно христианские пастыри, которые, глубоко скорбя об упадке христианской нравственности, горячо старались о просвещении паствы своей. Из таковых был Раферий, епископ Веронский, од на из замечательнейших и чистейших личностей Х-го века. Он постоянно старался пояснить пастве своей истинные требования христианского закона и ратовал против недостойных наставников, которые поощряли безнравственность, представляя согрешившим возможность загладить грехи свои совершением наружного покаяния. Уже такое воззрение к этому времени сильно укоренилось. При совершенной неразвитости народа и при невежестве и корыстолюбии духовенства легко было установиться наружным правилам покаяния, которые давали полный простор грешить, успокаивая грешника ложным упованием на силу совершенной им епитимии. Уже к 10-му веку установилась целая система, определяющая меру епитимии за каждый проступок, и для большего удобства согрешившего определяющая даже, чем заменить наложенную епитимию, о чем мы уже говорили. Против такого воззрения постоянно и сильно боролся Раферий, но с весьма малым успехом; старался поднять нравственность духовенства и должен был запрещать священникам своей епархии посещать кабаки, пьяными совершать богослужение, держать собак для охоты, являться в церковь, имея при себе оружие. Вообще носить оружие запрещалось духовенству, но это мало соблюдалось, и епископы часто принимали участие в войне. Сам папа Лев IX предводительствовал войском против норманнов; но когда он был взят в плен, то многие видели в этом наказание за нарушение церковного закона. Другим замечательным епископом 10-го века был Брун Кельнский, брат императора Отгона I. Заботясь о преобразовании монастырей, о просвещении духовенства, сам с любовью занимаясь наукою, он вместе с тем принимал деятельное участие в государственных делах; везде сопровождая брата своего, он подавал ему мудрые советы, имел над ним самое благотворное влияние и заслужил от современников своих прозвание «миротворца» и «великого епископа». Они укоряли его только за излишнюю привязанность к философии, и в народе сохранилось предание, что Христос не захотел оттого принять его в Царствие Небесное, но что апостол Павел, который сам был несколько философом, упросил за него Христа. Замечателен по обширному образованию был Герберт, наставник императора Оттона, впоследствии сделавшийся папой под именем Сильвестра II. Виллигис Майнцкий, Бернгард Гильдесгеймский, Ратбот Трирский, Адальберт Майнцкий отличались христианскими добродетелями: благотворительностью, смирением, и заботились о распространении просвещения. Вообще Германия имела в это время более достойных пастырей, чем Франция и Италия. То же надо сказать и о ее правителях. Между тем как двор папский являл картину самых ужаснейших пороков и во Франции господствовали разврат и грубость — немецкие государи из Саксонского дома: Генрих Птицелов, Отгоны и другие, отличались чистою нравственностью и заботились о распространении веры и просвещения. Замечательны благотворительностью и благочестием были и супруга Оттона Едита, мать его Матильда, дочери Отгона II, которые кончили жизнь в монастыре. И народ немецкий был несколько более французского знаком с верой христианской. Священное Писание тоже и в Германии не было переведно; но стихи и целые поэмы, составленные еще в девятом веке, знакомили народ с евангельскими событиями. Одна из таких поэм, «Спаситель», замечательна искренностью и теплотой чувства; замечательны и евангельские стихи инока Отфрида. Если обратим взгляд на Англию, то увидим в ней ряд набожных, но слабых королей, над которыми приобрели сильную власть епископы. Из таких епископов особенно известен Дунстан Кентерберийский, живший в десятом веке. Строгий подвижник, одаренный замечательным умом и силой воли, он в звании настоятеля Гластонберийского монастыря правил всеми делами государства при королях Едмунде и Едреде. Вполне разделяя взгляд Лжеисидоровых декреталий на духовенство, Дунстан ставил власть духовенства выше всякой другой, старался ввести в Англии безбрачие духовных лиц и самые строгие правила иночества. Но строгость его возбудила много негодования; он принужден был на время удалиться из Англии, из которой изгнаны были и все монахи-венедиктинцы; монастыри их были разорены. Но новый король возвратил Дунстана из ссылки; он был избран в епископы и вскоре занял сан архиепископа Кентерберийского. Тридцать лет, до самой смерти своей (988), правил он опять всеми делами государства возвратил в Англию Бенедиктинцев, управлял монастырями и духовенством со строгостью, доходившей до жестокости, но стяжал уважение мудростью и чистотой жизни. Преобразование монастырей было в продолжение всего 10-го века и позднее заботой достойнейших пастырей Церкви. Монашеская жизнь была в страшном упадке. Лучшие епископы и настоятели Германии и Франции старались ввести в монастыри более строгие правила, но попытки их были малоуспешны. В десятом веке граф Верно Бургундский, вступив в иночество, старался восстановить строгое благочиние в некоторых обителях и, наконец, посвятил труды свои обители Клюнийской. Она сделалась образцовым монастырем, и при преемнике его Одоне, достигла высокой славы. Воспитавшиеся в ней иноки делались настоятелями других обителей, в которых насаждали тот же дух благочестия и строгое благочиние, которыми отличалась Клюнийская обитель. Целый ряд достойных настоятелей упрочил славу ее, и настоятель клюнийский, имевший надзор за многими монастырями, пользовался первенством между всеми настоятелями монастырей в целой Франции. В том самом десятом веке, когда во Франции иноки клюнийские старались восстановить строгость монашеской жизни, такие же стремления пробуждались и в Италии. Благочестивые мужи, глубоко негодовавшие на испорченность нравов и на всеместный упадок христианской жизни, удалялись в безлюдные места, где старались подражать суровым подвигам древних пустынников. Но недолго могли они жить в уединении: молва об их святой жизни привлекала вокруг них толпу учеников, надеявшихся под их спасительным руководством избежать соблазнов и увлечений грешного мира; так устраивались обители. Такое стремление пробудилось с особенною силою в самом конце 10-го века. В городах, при дворе был страшный разврат, между монахами распущенность, в народе невежество и суеверие вместо веры; между тем утвердилось мнение, что с окончанием века наступит светопреставление и Страшный суд. Так объясняли слова Апоколипсиса о том, что древний змий связан на 1000 лет. Ужас объял всех. В ожидании Страшного суда, многие оставляли все житейские дела, бросали торговлю, не засевали полей, удалялись в пустыни и монастыри; многие, отдав все имущество свое церквам и монастырям для спасения души и отпущения грехов, отправлялись в Иерусалим, чтобы там ожидать явления Христа, так как полагали, что Страшному суду надлежит быть в долине Иосафатской. Но страшный год миновал; улеглись тревожные опасения и вновь заменились беззаботной жизнью и корыстными мирскими помыслами. В это время в Италии просиял высокою святостью греческий инок Нил Калабрийский (910—1006). С самой юности желал он весь отдаться Богу и, одушевленный примерами великих подвижников Антония и Илариона, избрал строгую и подвижническую жизнь. Но привлеченные молвой о его святости и мудрости толпы учеников стекались вокруг него. Он принужден был отказаться от уединенных подвигов, сделался основателем нескольких монастырей, написал устав. Со всех сторон приходили к нему за наставлением и бедные и богатые, и угнетенные и сильные. Нил назидал всех словами мудрости и любви; смело говорил правду сильным мира сего и напоминал им о законе Христовом, ими нарушенном. Так укорял он строго императора Отгона III за жестокое обращение с архиепископом Иоанном Пиаченским; и император, сняв корону, со слезами умолял святого инока о прощении и благословении. Полный самоотвержения и горячей любви к ближним Нил часто предпринимал далекие путешествия, чтобы заступничеством своим спасти от казни осужденного; избавлял целые города от грозившей им жесткой участи. Его влияние было огромно. Святостью жизни прославился и один из учеников его, Варфоломей, настоятель монастыря Крипто- Ферратского. Другим великим подвижником и наставником иноков был Ромуальд, из рода герцогов Равенских. Еще юношей оставил он блеск и величие мира и святостью жизни приобрел огромное влияние; самые порочные люди страшились его, слово его избавляло угнетенных от насилия властей. Основав несколько обителей для многочисленных учеников, посетив Венгрию с целью благовествования, он кончил жизнь свою в обители, основанной им (1018) в Апеннинских горах, на поле Мальдоли (Campo Maldoli). Иноки этого монастыря стали называться камальдулами. Несколько лет спустя вблизи Флоренции, в так называемой Тенистой долине (Villombrosa) итальянец Иоанн Гуальберт основал тоже обитель, которая отличалась строгостью благочиния. Обители камальдулов и Валломброза, с древним монастырем Монте-Кассинским, были самыми значительными в Италии. В Южной Италии было много монастырей греческих; особенно много основалось их во времена иконоборчества, когда иноки, преследуемые на Востоке, принуждены были искать приюта на чужбине. Южная Италия была им родственна по древней связи ее с Грецией, и изгнанники принесли в нее и иконопись, запрещенную на Востоке, и строгие правила восточного монашества. В горах Калабрии поселилось тогда столько подвижников, образовалось столько монастырей и пустынных скитов, что Калабрию сравнивали с Древним Египтом. Иноки греческие отличались перед другими и более строгою жизнью, и более высоким образованием. Многие греческие подвижники, родом из Италии, почитаются Православной Церковью как в первых веках: св. Стефан, епископ Региумский, св. Панкратий Тавроменский, св. Маркиан Сиракузский, св. Никон, св. мученик Алфий, св. Григорий Агригентский, св. Лев Катанский (780), так и с десятого века: св. Мефодий, который около 840-го года сделался патриархом Константинопольским; св. Иосиф Песнописец, Сицилианец, переселившийся в Пелопонес и много пострадавший за иконопочитание от императора Феофила. При патриархах Игнатии и Фотии он, занимал должность чтеца при Софийской церкви, составил церковные песни, которые и доныне поются в Церкви. Замечательны были тоже своим высоким образованием и сочинениями: Марк, епископ Отрантский, Григорий и Феофан Керамеи, епископы Тавроменские, Петр Сицилийский. На Востоке, колыбели монашества, иноческая жизнь и теперь стояла гораздо выше, чем на Западе, но число монастырей значительно уменьшилось оттого, что многими странами, где некогда процветало иночество, теперь владели магометане. Некоторые подвижники, одушевленные ревностью к святой вере, не боялись селиться и среди враждебного им населения; многие обращали неверующих ко Христу, многие умирали мучениками за веру. В конце ІХ-го века пр. Феодор, Столпник, Едесский, обратил ко Христу багдадского калифа Мания и сильно действовал на еретиков, живших в Сирии; Никон Армянин проповедовал покаяние в Армении и на острове Крите, где под владычеством магометан многие отпали от веры. В самом Константинополе и в окрестностях его монастыри славились и благочестием, и ученостью иноков; но с особенной силой в это время процветало иночество на святой горе Афонской. Полагают, что на горе Афонской были уже сподвижники в первых веках христианства, но о них ничего не известно. В девятом же веке, при Василие Македонянине, пустынник Иоанн Колов основал на Афоне первый каменный монастырь, и император подарил гору инокам, которые были преимущественно славяне. Как известно, Македония, Пелопонес и некоторые другие области греческие были в эту пору густо заселены славянами. Число иноков и подвижников возрастало по мере того, как христианство распространялось между славянскими народами; но Святая гора часто подвергалась набегам сарацин с острова Крита. Потому долго существовал только один монастырь, но многочисленны были уже отшельнические келлии, в коих одинокие подвижники, вполне отдавшие себя Богу и равнодушные к опасностям, угрожавшим земной жизни, проводили дни и ночи в молитвах, трудах и лишениях. Они уповали на особенную защиту Пресвятой Богородицы; ибо хранилось предание, что когда св. апостолы бросили жребий о том, куда кому идти проповедовать, то Святая Богородица пожелала разделить труды их, и Ей досталась на долю земля Иверская и гора Афонская. Предание гласило, что Она и посетила жребий Свой, и что при приближении Ее пали идолы, стоявшие на верху горы. Одним из знаменитых отшельников десятого века был преп. Михаил Малеин; а ученик его Афанасий, родом из Трапезунта, сделался основателем общежития на Афоне. Пользуясь покровительством и дарами Никифора Фоки, которому он предсказал венец, и потом Иоанна Цимисхия, Афанасий основал обширную лавру и подчинил иноков строгому общежительному уставу. Рядом с общежитием развилось и отшельничество, и число подвижников и монастырей быстро возрастало; уже в начале одиннадцатого века существовали монастыри Ксиропотам, Ватопед, Есфигмен и некоторые другие, и было до 700 иноков. Это число возрастало постепенно до 4,000; Святая гора, освобожденная от зависимости патриарху, состояла под особым покровительством императора. Если бросим взгляд на внутреннее состояние Востока, то должны сказать, что оно было далеко не отрадное, хотя христианское просвещение и научное образование стояли, конечно, гораздо выше, чем в то время на Западе; но это еще не много значит. Двор константинопольский представлял разврат, жестокость и пороки; жизнь общественная становилась все более в разлад с законом Христовым; жизнь умственная слабела. Между патриархами, занимавшими Константинопольскую кафедру в это тяжелое время, было, конечно, много мужей, вполне достойных уважения, которые с самоотвержением и твердостью духа исполняли трудные обязанности свои, крепко стояли за права Церкви и правила Вселенских Соборов, и смелым, строгим словом обличали всякое нарушение законов нравственности и церковного благочиния. Из таковых, после Фотия и Игнатия Святого, назовем Стафана, Антония, Трифона, причисленных Церковью к лику святых; Николая Мистика, Полиевкта, который славился и чистой жизнью, и обширной ученостью, а за красноречие назывался вторым Златоустом. Патриархи Василий, Антоний Студит, Николай Хрисовер, Сисиний, Сергий тоже оставили по себе добрую память как мужи добродетельные и твердые духом. Один только из патриархов Константинопольских напоминает собою римских первосвященников того времени. Это был Феофилакт, сын императора Романа. Возведенный отцом на патриарший престол семнадцати лет от роду, и то обманом, он не заботился вовсе о делах Церкви, занимался охотою и конскими бегами и умер в молодости вследствие падения с лошади во время охоты. Что касается до научного образования, то оно стояло высоко. Во время иконоборческой ереси, которая воздвигла гонение на иноков и произвела столько смут в духовенстве и вообще в государстве, общий уровень образования понизился; но науки процвели вновь при ученом Фотии и под покровительством просвещенных императоров, как Василий Македонянин (867—911), Константин Багрянородный (911—917), которые сами занимались наукою и оставили сочинения и исторические, и богословские. Константинополь имел богатые книгохранилища; в монастырях иноки занимались учеными трудами; императоры чествовали ученых мужей. Изучались сочинения древних языческих писателей, разрабатывались исторические вопросы, изъяснялось Священное Писание. При императорах Льве и Константине блаженный Симеон (940), прозванный Метафрастом, излагал жизнеописание святых, по древним источникам, и составил много церковных песен и молитв, которые доныне употребляются при богослужении. Экумений, епископ Трикки Фессалийской изъяснял Священное Писание; Симеон Новый Богослов (1032), инок Мамантовой обители, писал сочинения о духовной жизни; Евтихий Египтянин, Леонтий, Иосиф Генезий, Свида занимались историческими трудами. Около половины одиннадцатого века ученый Пселл занимался и словесностью, и философией, и оставил много сочинений, свидетельствующих о громадной учености. Но, конечно, очень низко стоят все эти писатели IX, X и ХІ-го веков, если вспомнить о цветущей поре христианского просвещения, когда такая изумительная глубина мысли и сила христианского одушевления выражались в творениях св. Василия Великого, Григория Богослова, Ефрема Сирина, Иоанна Златоустого и позднее Иоанна Дамаскина. Вдохновения и творческой силы, глубины мысли мы не видим в позднейших писателях византийских. При обширной учености, они не были самостоятельными; недостаток живого вдохновения многие старались восполнить мертвою, напыщенною риторикою. Это была словесность времен падения; пользовались богатством, накопленным веками, но мало прибавляли к богатому сокровищу; иссякла живая струя вдохновения. Выше других произведений были церковные песни, которые составлялись беспрерывно со времен иконоборчества. Многие из них дышат живым, искренним чувством любви, умиления, сокрушения. Сознавая, что умственная жизнь теперь слабела в Византии, надо тем не менее с живою благодарностью помянуть подвиг, совершаемый ею в эти века: среди внутренних бурь и волнений, ввиду опасности, грозившей ей со всех сторон, она сохранила в чистоте и целости святое учение христианское, а для этого надо было не мало силы убеждения и силы воли. Вообще деятельность Востока с первых времен христианской Церкви заслуживает живейшую благодарность всех христианских народов. До девятого века Восток уже утвердил догмат, выразил ясно и со всевозможной точностью учение Церкви; великие отцы Востока трудами своими облегчили всем последовавшим поколениям понимание святой истины и в бессмертных творениях оставили неиссякаемое сокровище христианской мудрости; проповедники восточные распространили веру в самых отдаленных землях. И среди каких внешних условий совершались эти великие дела? — Среди постоянной борьбы против бесчисленных врагов. Византии всегда приходилось выдерживать первый, сильнейший напор всех варварских племен, которые, отраженные ее силой, потом сокрушали или опустошали другие государства Европы. И среди этой упорной, почти беспрерывной внешней борьбы, велась такая же непрерывная внутренняя борьба против лжеучений, извращающих истинный смысл учения христианского. Умственная жизнь была с самого начала сильна на Востоке; вопросы веры и Церкви были для всех вопросами жизни; эта живая умственная деятельность, направленная на предметы отвлеченные, на богословские вопросы, должна была, естественно, во многих порождать уклонения от истины; и действительно, постоянно являлись новые учения, вступали в борьбу с учением и преданиями Церкви и вызывали ее к более глубокому исследованию, к точнейшему определению догматов веры. Как древние иудеи, которые одной рукой отражали врагов, а другой созидали стены Иерусалима, ревностные отцы Церкви и учители истины, напрягая все силы духовные, отражали лжеучения и созидали науку богословия в щит и ограждение верующим. Соборы, голос Церкви, торжественно выражали верование Церкви, осуждая и обличая всякое уклонение от истины, и определения Соборов, как достояние всей Церкви, то есть всех верующих, охранялись общею любовью и общим благоговением. К сожалению, к мирным победам Церкви гражданская власть присоединяла иногда и меры силы; и это пособие, не нужное святой истине, имело всегда печальные последствия. Кроме того, что оно производило ожесточение против истины или притворные обращения, оно отражалось печально и на делах государственных. Возникали по областям смуты и волнения; еретики, гонимые гражданскою властью, вступали в союз с врагами государства, как то делали несториане, монофизиты, павликиане. Если это было так, когда гражданская власть употребляла силу свою за истину, то, конечно, еще больше волнения производила она, когда она сама поддерживала ересь, как это было при императорах-арианах и иконоборцах. Никакой религиозный спор не вызвал стольких печальных последствий, как ересь иконоборческая, распространяемая с высоты престола и поддерживаемая всеми мерами силы. Она взволновала все государство, понизила в нем просвещение, потрясла доверие и уважение к законной власти, так что даже блестящие воинские подвиги императоров Исаврянинов не могли помирить с ними народ, глубоко оскорбленный посягательством их на свободу веры и на дорогие ему священные предания; наконец, она же помогла Италии отделиться от империи и усилила значение Римского папы. Более века продолжалась эта борьба, что свидетельствует о силе сопротивления; и когда, наконец, восстановилось спокойствие, то в каких условиях находилась империя? — Магометане теснили ее со всех сторон, все ближе подходя к самой столице и в подвластных им областях отторгая христиан от святой веры; в самой империи крайний беспорядок в престолонаследии производил страшные волнения, открывая путь к престолу всем искателям власти, которые и достигали его через заговоры и преступления и не могли внушать народу ни уважения, ни любви; на Западе между тем Церковь Римская усилилась на основаниях, совершенно противоположных основаниям Церкви Восточной, и в ее силе чуялась постоянная опасность православному Востоку: ибо она приманивала к себе не чистотою учения, о котором и не было речи, а соблазном земных выгод и земного величия. Победы Никифора, Фоки и Цимисхия на время остановили успехи сарацин и отторгли из рук их Крит, Антиохию; но империя не смогла уже надеяться на торжество; силы магометан все возрастали и все более теснили ее, а в народах Запада, подвластных Римской Церкви, она могла уже предвидеть врагов. Одним она могла купить их помощь — подчинением Восточной Церкви Церкви Римской, признанием главенства папы. Императоры византийские знали это очень хорошо, и многие из них были бы готовы купить уступками, притворными или действительными, помощь Запада. Но веру православную ревниво охранял весь народ, как свое самое дорогое достояние. Ни победы магометан, ни победы над ними не могли волновать его, как волновал малейший шаг, сделанный к сближению с Римом; ибо все знали, что сближение возможно лишь с условием отдать на произвол папе догматы Церкви, постановления Вселенских Соборов, все, что с трудом и борьбою выработала и выяснила церковная жизнь в продолжение веков. С десятого века и до падения Константинополя и далее Рим, с своею внешней силой, стоял для всего православного Востока постоянной приманкой, предлагая помощь и мирские выгоды в те минуты, когда Востоку грозила наибольшая опасность. Мы расскажем далее ход этой долгой, упорной борьбы, которая вписала много темных страниц в историю и Рима, и Востока, ибо было много лжи и лицемерия в их взаимных отношениях; но между тем доказала и силу православной веры в истинных чадах Церкви. Разделение Церкви имело печальные последствия и для Запада, и для Востока. Ничто не может заменить живое единство, завещанное Христом. «По тому узнают, что вы Мои ученики, если любовь будете иметь между собой»,— сказал Господь; а теперь между двумя половинами христианского мира поселились вражда и недоверие. Жизнь церковная не могла более развиваться с такой полнотой, как в первых веках, когда все христиане чувствовали себя братьями, членами одного великого целого. Рим все более и более уклонялся от предания древней Церкви, и быстро развивались и зрели горькие плоды этих уклонений от святой истины. Произвольные нововведения пап узаконивали всякое нововведение; злоупотребления церковной власти ради земных выгод вызывали частые возражения, поселяли сомнения в чистоте учения, которое проповедовал Рим. Рим должен был прибегать к внешней силе, чтобы удержать хотя призрак внешнего единства, когда уже утратилось то внутреннее единство, которое зиждется не на внешнем однообразии, а на внутреннем живом союзе христианской любви и смиренной покорности божественному закону. Как необходимые последствия этого образа действия, должны были явиться учение о непогрешимости папы, чтобы хотя его властью и именем удержать распадающееся единство; гонения против всякого проявления свободной мысли; запрещения мирянам читать Священное Писание; а эти меры неминуемо должны были производить раздражение, расколы и распространять безверие. И на Востоке духовная жизнь стала теперь скудна и бледна; все внимание, все силы сосредоточились на том, чтобы отстоять, охранить догматы и обряды Церкви против посягательств Рима; явилась слепая приверженность к наружному обряду; просвещение падало в странах подвластных магометанам; умственная жизнь слабела; к тому же надо было напрягать все силы против внешних врагов. Но уже из рук дряхлевшей Византии новые народы приняли святое сокровище веры, и приняли всецело, без утайки и примеси, приняли, по выражению апостола, «не как слово человеческое, но как слово Божие, которое и действует в верующих». Византия давала новообращенным ею народам Священное Писание, богослужение на родном языке; учила их покоряться не личному произволу одного человека, как это делалось на Западе, а слову Божию и неизменным постановлениям Вселенских Соборов. На этих основаниях церковная жизнь могла развиваться у них плодотворно и свободно. В ту пору, когда Византия довершила свой трудный подвиг, когда Семь Вселенских Соборов уже ясно выразили учение Церкви, утвердили догмат и определили церковные обряды, как живое выражение церковного догмата, приняла христианство и Россия, которая должна была сделаться самою могущественной из славянских держав и самою верною хранительницею вверенной ей истины. Она только что начинала свое историческое существование, и вера христианская легла глубоко в основание всей ее народной жизни: быть народом христианским сделалось ее главным стремлением; это выразил ясно уже ее первый летописец, когда, исчисляя обычаи других народов, он говорит: «Мы же, христиане, един закон имамы: елицы во Христа крестихомся, во Христа облекохомся».
