Каждое утро к подъезду одного из московских домов, опираясь на палочку приходит пожилая женщина. Мария Федоровна. Она садится на стульчик, и начинается ее работа. Работа, за которую она не получает ни копейки денег.
Первой вышла из подъезда полная краснощекая Елена Михайловна. Она — повар в детском саду, ей надо рано. Волосы у Елены Михайловны гладко зачесаны, платье в крупных цветах, добродушие — через край.
- Кашеварка моя, птичка ранняя, — расплылась в улыбке Мария Федоровна, — зуб — то твой как – все терзает?
- Федоровна, да ведь я его вчера вырвала! Отпросилась пораньше у заведующей. Веришь, как на свет народилась! Первую ночь спала как убитая. Если бы не ты…
- Уж и потрепал он тебя. Ты даже с лица спала. А сейчас смотрю — моя Лена как маков цвет. А платье… Новое или из сундуков?
- Из сундуков, — весело отозвалась соседка, — если бы не ты…
- Вот заладила, я тебе что ли зуб рвала?
- Да ты меня как малого ребенка уговаривала. Я как в кресло села, сразу твой наказ вспомнила, Чтобы я все время повторяла: «Бог терпел и нам велел». Врач за щипцы, а я про себя: «Бог терпел и нам велел. Помоги, Господи!» И ни капельки не больно было. Ты все, ты…
- Не я — Бог! Ты же у Него помощи просила! И всегда проси, не только насчет зубов.
- Побегу я, Федоровна!
- Ступай с Богом! Ангела тебе в дорогу! Пусть поможет тебе Господь в трудах твоих, и чтобы каша не подгорела, и чтобы дети ее всю подъели, носики свои капризные не воротили. Иди, иди …
Только проводила, вышла Оксана. Справненькая, чистенькая, подтянутая. Стюардесса. Вот и сейчас с большой дорожной сумкой. Смотрит на часы.
- Доброе утро, Мария Федоровна! Костик не подъезжал?
Костик — Оксанин поклонник. С машиной.
- Не видать …
- Ведь договаривались! Всегда он так, — Оксана принялась нервно
щелкать кнопками мобильника. Губы сжаты. Глаза зло сощурены. — Ты где? Как не сможешь?! А предупредить мог? Не надо мне ничего объяснять. Не надо! Можешь считать, что наш разговор последний.
На Оксане не было лица.
- Теперь опоздаю из-за этого... козла.
Костик подводил Оксану часто. Мария Федоровна насмотрелась. Но если он приезжал раньше, то звонил и тоже, как Оксана, ругался.
- Сколько я буду ждать! У меня что, других дел нет, кроме как под твоим окном маячить?
Странные отношения. Все на попреках, на выяснениях — кто кому больше должен. И как прилипли друг к другу. Ну и разбежались бы. Не разбегаются.
Мария Федоровна не на шутку испугалась. Оксана — сплошная злость, а ей сейчас … в небо. А не дай Бог, что случится? И она в такой вот злобе и на Божий суд! Да и так, разве можно в ропоте — то? Сколько пассажиров и каждому улыбнуться надо, угодить. А она — комок нервов, вот беда — то. Надо что — то делать…
- Оксаночка, деточка, успеешь. Вы молодые, в Бога не верите, а ведь если нам с тобой сейчас помолиться, помощь — то сама подоспеет. Только молиться надо с мирным сердцем, а ты вот — вот закипишь.
- Да он мне, Мария Федоровна, все нервы истрепал.
- А ты все равно с ним поласковей. Так бывает — встретились двое, а толку нет. Чужие и все тут. Ну и зачем друг друга мучить?
- Опаздываю…
- Будешь молиться?
- Давайте попробуем, — Оксана иронично улыбнулась.
- А злоба при тебе?
- Да нет уже, вы все правильно сказали.
- Повторяй! Господи, помоги мне не опоздать на самолет и прости меня, что злюсь на хорошего человека…
- Марья Федоровна! Нашли хорошего.
- Не рассуждай! Опоздаешь!
- Господи, помоги мне …- Оксана, будто делая одолжение, повторяла. А при словах — злюсь на хорошего человека» рассмеялась.
- Что еще за смешки? — прикрикнула Мария Федоровна, — Давай сначала!
Едва успела Оксана закончить, из дома напротив вышел седой полный мужчина и направился вразвалочку к машине, которая стояла совсем недалеко от рабочего места Марии Федоровны. Она аж засветилась от счастья. Мужчина всегда здоровался с ней, а она всегда его благословляла: «Ангела в дорогу! Поезжайте с Богом!».
Вот и сейчас. Мужчина одной рукой шарил по карману, искал ключи, другой махнул Марии Федоровне.
- Милок! — взмолилась она. — Помоги, человек в аэропорт опаздывает.
Мужчина замялся.
- Господь тебе утешение пошлет за доброе дело!
Мужчина размяк.
- Да можно, в принципе, и подбросить…
Оксана, сама любовь, смотрела на Марию Федоровну с восхищением:
- Ну вы даете…
- Ты ерунду-то не пори. Тебе помощь послал Господь. Потому что — помолилась! И запомни, там (она ткнула пальцев вверх) плохое настроение попридержи. Люди не виноваты, что ты в себе разобраться не можешь.
Это она нарочно так строго. Пусть подумает, полезно. И тут же громко, торжественно, радостно:
- Ангела вам в дорогу! Поезжайте с Богом! Да благословит Господь труды ваши и на земле, и в воздухе. Успеешь, Оксаночка, не волнуйся.
Уехали. И тут же Мария Федоровна едва успела перекрестить их вслед, хлопнула дверь и из подъезда вышла высокая худая женщина. В руках — яркий целлофановый пакет.
- Ну, заговорщица, здравствуй, — опередила она с приветствием Марию Федоровну, — признавайся, твоих рук дело?
- Какое еще дело, Оля? — Мария Федоровна попробовала изобразить удивление. Получилось плохо. Проболтался Васька. А ведь обещал: «Я, баб Маш, кремень, не бойся».
Васька курил. Втихаря от матери. Первое, что он делал, выходя из подъезда, жадно затягивался. Хорошо знала Мария Федоровна, что увещевать его бесполезно. И она пошла другим путем.
- Вась, мама у тебя не заболела ли? Что-то она последнее время мне не нравится, бледная…
- Ругаться меньше надо, совсем замучила.
- Все ругаются. У тебя дети будут, тоже станешь ругаться.
Васька стоял перед Марией Федоровной с сигаретой. И ждал.
Сейчас начнет… А та, ну сама невинность:
- И чем она тебя кормит, не пойму, растешь как на дрожжах. Тебе сколько сейчас?
- Пятнадцать, — буркнул Васька, но сигарету затушил. Сейчас начнет…
- Пятнадцать?! А я думала — к двадцати подбираешься. Уж больно самостоятельный.
Ну, сейчас точно начнет. А она:
- Иди с Богом! Хорошего тебе дня! Пусть будет твой день сегодня не зря прожит!
На следующее утро Васька к Марии Федоровне с обидой:
- Баб Маш, это вы сказали маме, что я курю?
- А ты разве куришь?- всплеснула руками.
- А то не видели,- буркнул Васька.
- Видела. Думала, так, попробовать решил, охоту сбить. Ты ведь самостоятельный, на детские забавы время не тратишь. Но маме я ничего не говорила. Она и без меня знает. Вижу, как мучается. С лица спала. Одной сына поднимать легко ли.
- Баб Маш, — Васька преданно посмотрел в глаза Марии Федоровне, — ну что она меня все учит? Вот вы говорите — самостоятельный, а она — самый никудышный.
- Надо что-то делать, — серьезно и задумчиво произнесла она.
- Что?- напрягся Васька.
- Что-нибудь такое, чтобы она убедилась: и правда самостоятельный. Так… Когда у нее день рождения?
- Через два месяца… Сорок стукнет.
- Подарок придумал?
- Откуда у меня деньги?
- Пока не про деньги речь. Скажи, о чем мама мечтает?
- О мясорубке электрической. Но она знаете сколько…
- Решено. Покупаем мясорубку.
- Баб Маш, вы что? На какие шиши?
- Слушай меня, самостоятельный, внимательно. Давай так. Ты каждый день будешь мне выплачивать стоимость пачки сигарет. Ведь мама тебе деньги на обеды дает? Сколько не хватит — добавлю. И купим мы с тобой самую, как вы говорите, крутую мясорубку.
- Обалдеет…
- Ну и как она после этого скажет, что ты никудышный?
Все прошло блестяще. Васька потел, но копил. Мария Федоровна добавила из «похоронных». Мясорубка до юбилея хранилась у нее. А вчера важный, самостоятельный Василий, строгий и неулыбчивый, унес коробку с мясорубкой — вручать. И — проболтался, самостоятельный…
А Ольга сияет. Давно такой не была. Даже голос помолодел. Прямо колокольчик.
- Уж как и благодарить не знаю, тетя Маша. Я вам тут конфеток, к чаю.
Отказывалась, руками махала, но пришлось взять. В пакете, кроме коробки конфет, оказалась еще баночка кофе, пачка чая, зефир, два лимона.
Ольге очень хотелось поговорить с Марией Федоровной по душам, но торопилась на работу.
- Приходите к нам вечерком. Я котлет на новой мясорубке накручу, посидим …
- Ой, некогда. Оль, видишь, как белка в колесе кручусь.
- Сердце у вас, тетя Маша, большое. Кажется, ничего у вас внутри нет кроме сердца. Во всю грудь — одно сердце.
- Печень еще есть, — буркнула шутливо. — и поджелудочная. Заболит — мало не покажется.
Она очень смущалась, когда ее хвалили. Вот уже несколько лет, как обезножела, она добиралась сюда каждое утро, хоть часы по ней проверяй, в семь утра, садилась в своем закутке на колченогий стул, на газетку и — наступал у нее очередной рабочий день. Она желала людям добра, благословляла, крестила вслед. И очень радовалась. Ее работа была для нее утешением. Ведь мало кого благословляли в дорогу перед учебой, работой, перед долгой отлучкой из дома. И она делала это вместо замотанных жизнью матерей, вместо ни во что не верящих отцов, вместо уставших от болезней и безденежья стариков. Не в пику им, упаси Боже, а вместо них, просто потому, что хорошо понимала цену такого благословения. Нельзя без него — из дома. Нельзя без него — в жизнь.
