Орлов Александр Анфимович (1791 - 1840) – писатель.
Александр Анфимович Орлов
А.А. Орлов был сыном пономари села Кучек, Александровского уезда (сейчас Московская область), Ефима Сергеева — без фамилии. Этот пономарь, как видно из метрических книг, в 1790 году женился на дочери священника с. Махры, того же уезда, Никиты Ильина Орлова.
Александр Анфимович родился в 1791 году в селе Махра Александровского уезда Владимирской губернии. В ревизской сказке, составленной во второй половине 1794 г., сказано, что у пономаря Сергеева имеются дети и в числе их старшим показан сын Александр (о котором здесь идет речь) «3-х лет», стало быть, он родился, вероятнее всего, в 1791 году. Местом родины его было село Махра, у дедушки, как и сам он говорит об этом в книжке «Моя жизнь».
Отец Александра Орлова был человек малограмотный, нигде не учившийся, но вместе с тем - если вполне доверяться словам сына — имел характер кроткий, был честный и очень доброй души человек. Поголовная беднота, духовенства того времени не делала исключения и для пономаря Ефима Сергеева, у которого к тому же ежегодно семейство все увеличивалось. В этом несчастии отца для Александра оказалось и некоторое счастье: дедушка — священник Орлов взял его к себе, где мальчик и провел первые годы детства. Дедушка, по словам Орлова, был человек образованный, что и не диво, так как по тогдашнему времени кончившие полный курс семинарии, особенно в селах, были редкостью. Воспитание, данное Александру Орлову в раннем детстве, поэтому было не из обычных в то время; правда, бабушка не мало баловала его, но в то же время в изобилии снабжала и сведениями о ведьмах, о водяниках, о лесовиках, о дворовых; дедушка, любивший заниматься изучением природы, имевший, по словам Орлова, пылкое воображение, начал обучение внука необычным в селах путем: объяснял «в самых величественных выражениях» всякую казавшуюся ребенку загадочною мелочь, касалось ли то явлений природы, произведений ли искусства; с картинами природы дедушка знакомил мальчика в натуре. «Когда с светозарного юга приходила к нам благодатная весна, — говорит Александр Анфимович, — имея пылкое воображение, он (дедушка) увлекался прелестями расцветающей природы; а потому приучил и меня фантазировать так, что, когда я начал учиться поэзии, я, прочитавши мифологию, начал видеть в каждой рощице нимф и дриад, у каждого ручейка наяд, в темных лесах сатиров и фавнов».
В книжке «Моя жизнь» А.А. Орлов говорить, что «дедушка до осьми лет не начинал учить меня грамоте»; в другом месте говорить он, что «он принялся обучать меня грамоте на осьмом году»; далее он сообщает, что «грамота мне была не трудна, потому что дедушка мой буквы мне изъяснял заранее так, что я того и не приметил... Сказать короче, что я читать выучился в неделю. Письмо также было мне не трудно». А.А. Орлов, видимо, немного забыл, когда дедушка начал учить его грамоте: в 1797 г. в с. Махру поступил священником отец Орлова прямо из пономарей, на место умершего в том году тестя своего; в это время Александру могло быть никак не более 7 лет.
Отец. Орлова, как, уже отмечено, был в сущности человек малограмотный, долгое время известный под кличкой «пономарь Яфимка», никакой школы никогда не видавший; очень своеобразно отнесся он и к дальнейшему обучению своего старшего сына Александра: когда сыну стало одиннадцать лет, решил, он отвезти его в семинарию; ближайшей из последних была в Троицко-Сергиевской Лавре (ныне Вифанская). Вместе с своею женою отвез его туда, оставил на постоялом дворе, дал, сыну 15 коп., — и больше ничего. Родительское сердце матери Александра Орлова заставило ее попросить дворничиху, чтобы та не оставила Алексаньку. Несложный церемониал отправления в школу этим и закончился.
Сам Орлов говорит, что в низших классах он был очень туп. «Привыкши более действовать воображением и приучившись с дедушкой рассуждать, я не мог вытверживать уроки, которых я не понимал. Память моя была чрезвычайно тупа; при том же латинские уроки затрудняли все мои способности. Однако никак не должно похулить схоластическую дисциплину. Она мне развернула и память, которая, соединясь с силою воображения, сделала меня хорошим учеником в высших классах».
Из книжки «Моя жизнь» видим, что А.А. Орлов еще в семинарии, под влиянием различных соображении, по настоящему — очень наивных, решил оставить духовное сословие. В этих видах он занялся особенно усердно изучением немецкого и французского языков, которые в семинарии считались «побочными». Родители, однако, смотрели на своего сына семинариста с иной точки зрения, — они одно время твердо решили взять Орлова из семинарии и определить его на место, и только одна случайность помешала исполнению этого плана.
Александр Анфимович Орлов
Орлов кончил курс в Троицкой Лаврской семинарии в 1813 году и ему был выдан аттестат, из которого видно, что он обучался в семинарии «ноября с 19-го дня 1801 года грамматике, арифметике, начаткам геометрии, географии, поэзии, риторике, философии и истории светской и философской два года с успехами довольно хорошими, богословии и истории священной и церковной два же года с успехами изрядными; сверх сего обучался немецкому и французскому, на немецком с успехами превосходными, на французском также с отличными. Во всю бытность в семинарии вел он себя благородно и безпорочно». Аттестат был выдан 29 сентября 1813 года, т.е. когда Орлову было 23 — 24 года.
Окончив курс вт. Троицкой Лаврской семинарии, Орлов, вопреки ожиданиям родителей и родственников своих, в духовное звание не поступил; он все лелеял семинарскую свою идею выйти в светское звание и там добиться «чинов известных». С этой целью он отправился в гор. Владимир, куда довез его волостной голова «по пути» бесплатно.
9-го октября 1813 года Александр Анфимович подал епископу Владимирскому Ксенофонту прошение, в котором писал: «природою я Александровской округи, села Махры священника Анфима Сергеева сын, в Троицкую Лаврскую семинарию для продолжения наук поступил в 1801 году, с надеждою быть в духовном звании, где и кончил курс богословского учения. Но как ныне имею в себе в груди боль и частые припадки, почему далее продолжать наук и поступить в духовное звание не могу», и потому просил уволить его в светское звание. По тогдашнему времени, началось дело по этой просьбе: Орлов по освидетельствовании врачебною управою сказался «слаб грудью» и в ноябре все делопроизводство было отправлено в Св. Синод.
Во Владимире Орлов жил, как он сам говорит, 9 месяцев; конечно, не подысканием подходящего места по духовной службе, как обещал родителям, занимался он, а совсем иным. Ему хотелось использовать знание новых языков, немецкого и французского, которыми занимался в семинарии сверх обязательных предметов. Но в тогдашнее время вся жизнь и все поступки людей должны были строго согласоваться с установленными правилами; известно, что тогда преследовались люди, занимавшиеся обучением грамоте, если не имели на то разрешения; преподавание иностранных языков преследовалось еще более строго. Орлов, видимо, это знал и потому сначала, 28 апреля 1814 г., подал в консисторию прошение, в котором писал — «при прошении об увольнении я приложил на мои знания от Лаврской семинарии аттестат, но как теперь мои обстоятельства требуют того, чтоб аттестат мой был при мне», а потому и просил выдать его. В консистории придрались с формальной стороны и в просьбе отказали. Александр Анфимович однако этим не смутился, дело свое он продолжал делать, и 13 мая 1814 года директор Владимирской гимназии Дмитревский донес епископу Ксенофонту: «Семинарист Александр Орлов, который не получил еще увольнения из духовного звания, просил меня, чтоб здешняя гимназия сделала ему экзамен в знании французского языка и дала на оное аттестат для обучения юношества. Посему и сделан ему в гимназии в моем присутствии экзамен, по которому оказался он знающим достаточно и грамматически французский язык и может оному обучать, в чем и аттестат ему дан. Но как он, Орлов, состоит еще под начальством духовного правительства и не может располагать собою по произволению своему, то прилагая при сем помянутый данный ему от гимназии аттестат, представляю его в Ваше Архипастырское распоряжение».
Поступок Орлова, как состоящего еще в духовном ведомстве, а между тем осмелившегося без дозволения своего начальства просить экзамен, «духовным правительством» не был одобрен, что и поставлено было на вид Орлову; вместе с тем, велено было выдать ему оба аттестата (семинарский и из гимназии) и обязать его подпиской, «дабы не отлучался из гор. Владимира до получения о увольнении его указа». Все это было исполнено в июле 1814 года.
Все эти строгости «высшего начальства» для Александра Анфимовича, конечно, не имели почти никакого значения; для него более важно было получить самые аттестаты. По получении их он 17 июля подал епископу Ксенофонту новое прошение: «как теперь имею необходимую нужду отлучиться в гор. Муром, а самовольно того без позволения высшего начальства учинить не осмеливаюсь», просит — в означенный город уволить. 27 июля был уволен на месяц, с выдачей билета.
Зачем Орлов уехал в Муром — неизвестно; об этом нет никакого упоминания и в книжке «Моя жизнь». Может быть, он поступил туда к кому-нибудь на урок, а может быть, были там и родственники его. Известно только, что в 1833 г. А. А. Орлов напечатал книжку «Муромский Дон-Кишот, или честные сумасброды». Но не имея под руками этого произведения Орлова, трудно сказать, отразилась ли в ней жизнь его в Муроме.
Между тем отъезд Орлова из Владимира почти совпал с получением консисторией указа, по которому приказано: «из ведомства духовного в светское, по его, Орлова, желанию, уволить, ежели последует об нем из какого места требование, чего и ожидать месяц, считая термин сей с того времени, как он подаст просьбу о своем выпуске, если же в течение месяца не пришлется об нем ни откуда требование, то отослать его в тамошнее Губернское Правление при сообщении с прописанием поведения и учения его, для определения, куда он сам пожелает, в тамошней или другой губернии, за сим исключить его вовсе из ведомства духовного с того времени, как он отправлен будет в Губернское Правление, яко совершенно выбывший в светское состояние и начальство».
Орлов продолжал жить в Муроме и оттуда 1 сентября 1814 г. прислал в консисторию выданный билет, так как по случаю болезни сам явиться не мог. В октябре он возвратился оттуда и 7 числа ему был выдан из консистории билет для приискания места в течение месяца. А. А. билет не возвратил, и в виду того, что ни из какого места «требования на Орлова не получено», консистория 26 марта 1815 г, определила: к благочинному послать указ и велеть отрапортовать — где именно помянутый сын его имеет настоящее место пребывание.
О том, что почти безграмотный сначала пономарь, а потом священник Ефим (переименовавший себя после в Анфима) Сергеев был благочинным, говорит и сын его в книжке «Моя жизнь» (ч. I, стр. 62 — 65). Благочинный Анфим Сергеев 18 мая 1815 г. рапортовал: «во исполнение указа во известие доношу, что означенный сын мой находится в числе благородных и имеет настоящее ныне свое пребывание в Московском университете при своей должности».
Так было на самом деле, как рапортовал отец Орлова. Из Владимира последний отправился в Москву: «получивши чистую отставку из духовного ведомства, я пустился, говорит он, — в Белокаменную. Вот тут-то увижу я редкости, думал я; вот здесь-то понаберусь ума, разума... Я мечтал о щастии; я думал так, что щастие мое также будет пространно, как и Москва; но теперь (1832 г.) понимаю, что это были мечты».
В Москве, пробывши несколько дней у дядюшки, который не прочь был определить Орлова на какое-нибудь местечко чиновника, Александр Анфимович сдал экзамен в Университете и был зачислен в студенты.
Студенческая жизнь в университете того времени была едва ли тяжелее нашего времени для бедных студентов; семинаристы находили возможность зарабатывать содержание себе уроками. Так было и для Орлова; но он положительно ни откуда не получал никакого пособия и содержать ему себя было не легко. Бегая по дешевым урокам за несколько верст, Орлов был и голодный, и раздетый; книг купить было не на что. Этот студент университета вскоре после поступления вынужден был даже уехать из Москвы, более чем за четыреста верст, на уроки к помещику. А. А. Орлов пробыл в университете, кажется, по юридическому факультету, семь лет и кончил курс кандидатом. Почему, по предположению И. А. Шляпкина, И. И. Дмитриев утверждает, что «Орлов получил степень магистра от Университета» — сведении у нас нет; об кандидатской степени Орлов сам говорит, а чтобы после он мог получить степень магистра - в этом можно сильно сомневаться.
Закончив высшее образование, Александр Анфимович, оставаясь в прежних «мечтах», возникших еще на семинарской скамье, думал, что он сразу завоюет в свете и положение, и богатство, но действительность, конечно, скоро разочаровала его. Вспоминая после этот первый шаг в жизни, Орлов говорит: «Ежели бы я следовал гласу благоразумия, то конечно бы остался в безбедном состоянии ученых; но высокомерие вскружило мне голову; я мечтал о золотых горах, а Бог приводит только поглядывать на людей, как они считают деньги». Вся последующая жизнь его доказала, что он был типичный неудачник, попавший в среду, которая и искалечила все его существование. С развитым, благодаря деду, с юности фантазерством, с полным незнакомством с жизнью светского общества, Александр Анфимович сделал громадную ошибку, не оставшись в той среде, в которой родился. Высшее образование, конечно, в высокой степени ценно; но для того, чтобы сидеть среди приказной братии, особенно в первой половине XIX века, чтобы писать те повестушки и романы, благодаря которым А. А. Орлов и остался памятен, для этого не было никакой нужды тратить семь лет на университетское образование, что в жизни Орлова прошло без всякого следа. Да и писателем А. А., надо думать, сделался совершенно случайно, не имея прежде этого занятия в виду. Одним словом, Орлов в юности не знал жизни совершенно, не знал — куда себя пристроить, а когда жизнь открыла перед ним широко свои двери, он не знал — на что он более способен, вошел ощупью, жадно впитывая в себя все для него новое, без разбора, без всякой критической оценке, и этот неопытный человек, гордый самомнением, совершенно погиб в волнах житейского моря.
В подробностях жизнь А.А. Орлова, после выхода его из университета, до сего времени неизвестна. Едва ли, однако, эта жизнь и была интересна в общественном смысле. Сам он, проживши гражданином не менее десяти лет, рисует свою жизнь в очень печальном виде, не давая впрочем никаких деталей для ее обрисовки. Это — по нынешней терминологии — была жизнь интеллигента-пролетария. До написания своей книжки «Моя жизнь или исповедь» А.А. послужил уже в Уголовной Палате, где увидел, что «доля его очень не завидна»; там он среди приказной братии ничем особенным не выделился, даже и ему не чужд был порок старого чиновничества — взяточничество, о чем он сам откровенно повествует, как бы в то время всероссийское зло.
Служба в Уголовной Палате Орловым была оставлена по какому-то загадочному случаю. «Я не мог, говорит А. А., служить (в Уголовной Палате). Этому причиною — окаянная душа г-жи Уродовой, которая, выманив меня из Палаты, лишив меня милостей добродетельного начальника моего, лишила меня и енотовых шуб, в которых я хаживал. Но я жестоко наказан за оплошность. Проживши у Уродовой месяц, я впереди потерял двадцать лет жизни. Ежели бы эта Уродова давала мне не 1100 руб. в год, но сто десять тысяч, то я сказал бы: миллиона не надобно». Что это за личность Уродова, в качестве чего покинул для нее Орлов Палату — неизвестно; но, несомненно, жизнь у нее была поворотным пунктом в дальнейшей судьбе Александра Анфимовича: «с тех пор несчастия полились на мою голову»,- говорит он. «Провидению было угодно наказать меня; Уродова мне вязала руки, запирала в пустую комнату, не давая ни пищи, ни питья... Я до сих пор (в 1832 г.) ужасаюсь даже во сне лица ее; в Рождественские морозы я вырвался от нее, оставя все, что я нажил потом и кровью... Наложила на меня руку Уродова; с тех пор я ничего не вижу, кроме горестей. Я лишился места».
После этого загадочного эпизода Орлов уехал в одно поместье, надо полагать, не с какой-либо определенной целью, а так — отдохнуть, укрыться oт Уродовой: «даже не миновать бы мне Уголовной Палаты, говорит он, — ежели бы Господь не уничтожил адских замыслов».
Скоро однако Орлов вернулся в Москву: «в Москве было у меня еще кой-что, — повествует он. По прибытии я еще благодарил Бога, что я жив, хотя уж не было тех енотовых шуб и часов, которые я нажил в домах господ. В Москве я увидел себя без места, без доходов». Надо думать, дальнейшая судьба Орлова нисколько не улучшилась; нажитое прежде давало ему на первых порах возможность жить кое-как и даже на свой счет печатать сочинения; книжки хотя и слабо, но все же расходились и завлекали автора: он отдался писанию повестей и романов, но вместе с тем все более и более беднел... «Что-то такое есть, что, так сказать, гонит от меня счастие, — писал он в 1831 г., по предположению г. Шляпкина — И. И. Дмитриеву. Может быть это потому, что я внутренно счастлив, и что мне предназначено гордиться бедностью. Упрекают меня, почему я занимаюсь столь ничтожными произведениями тогда, когда-бы я мог произвести что-нибудь лучшее. Но это знает моя одна нужда! Ежели другие имеют годового дохода тысячу, а мне в год не дают и двухсот рублей; ежели другие занимают стулья, а мне не дают места на скамейке в числе самых ничтожных писцов; ежели другой встает окружен изобилием, а я не имею куска черствого хлеба и не в состоянии заплатить пяти рублей за квартиру; ежели у другого полки уставлены книгами, а у мена не на что купить пера, чернил и бумаги: то между мною и другими разница велика; а по сей причине мне ничего не остается делать, как смеяться над несчастиями и готовить себе после гроба другим воспоминание: Орлов умер в нищете! И был — Олицетворенная Нищета!»
Мы привели длинную цитату из письма Орлова, чтобы показать — как он жил и, можно сказать, даже до самой смерти.
Едва ли он где-нибудь служил. В письме к Дмитриеву он просит, чтоб не умереть с голоду, об определении его народным учителем, в чем будто бы Университет отказал ему. По другим сведениям, он был «как слышно, первостатейным пьяницей». Пользуясь помощью различных благодетелей, Орлов печатал свои «сочиненьица»; писать их — он считал своим истинным признанием, — он сделался, как справедливо определил С.А. Венгеров, форменным графоманом.
Литературная деятельность Александра Анфимовича Орлова, если не ошибаемся, началась в 1824 г., когда им издана «Латинская азбука». М., Университ. типогр. Это было вполне естественно, так как он знал латинский язык довольно хорошо и потребность в подобной книжке, надо думать, тогда сознавалась всеми. Но следующие произведения Орлова были уже иного рода, — он занялся рассказами. Впрочем, первые два сочинения были патриотические произведения, — это поэмы «Димитрий Донской, или начало Российского величия». М., 1827. 8°, Университ. тип. и «Александр Первый, или поражение двадесяти язык. Героическая поэма». М., тип. Селивановского, 1828. 8°. После этого идет длинный ряд романов. Вот их перечень по годам.
В 1830 г. вышли: «Встреча чумы с холерою, или внезапное уничтожение замыслов человеческих». Московская повесть. М., в Университ. тип., 8°. 31 стр., изд. 2-е в 1831 г. Автор в письме к И. И. Дмитриеву говорит, что это «маленькое сочиненьице», писанное единственно для того, чтоб не умереть с голоду, с невероятной быстротой распространилось по Москве и понравилось особенно простому народу. Книгопродавец нажил по более тысячи, а я — говорит Орлов — десять рублей! В том же году вышли: «Неколебимая дружба Чухломских жителей Кручинина и Скодоумова, или Митрофанушка в потомстве». Московская повесть. 3 части. М., в тип. Лазаревых. 12°. — «Смерть купца, или отеческое наставление сыну при конце жизни». Повесть в стихах. М., в тип. Степанова, 8°; 3-е издание было напечатало в 1862 г., в М., в тип. П. Глушкова, 16°, 54 стр. — «Рыцарь белаго филина Щетина, наследник Ильи Муромца». Сатирический роман. М., тип. Степанова, 12°.
В 1831 г.: «Трактирщики, или красненькая на жене ленточка». М., в Универ, тип., 12°. «Промотавшийся купец», нравственно-сатирический роман, М., в Универ, тип., 12°. «Дунячка, Московская междуумочка, или узенький корсетец», критический роман. М., Университ. тип., 12°; изд. 2-е М., 1834 г. «Верхогляды, приезжие за газетами, или махнули рукой да и поехали домой», Перееславская повесть. М., Универс. тип., 12°. «Седая борода, или Роберт, названный граф Парижский», нравоучительный роман, М., тип. кн. Львова, 12°. «Тафтяное платье, или измятая кофточка. Преображенския лентошницы», нравственно-критический и сатирический роман. М., тип. Селивановского, 12°. «Французская беглянка, или мадам Фено из Москвы с Кузнецкого моста в Париже» (В стихах). М., Университ. тип. «Зеваки на Макарьевской ярмарке, или Московский купец Савва Саввич, каковых купцов мало», 2 части. М., Университ. тип. «Вороньи перья, или Московская самодурка», сатирическая повесть. М., тип. Кузнецова. «Карты, разговаривающия с девицами, вдовицами, молодыми молодицами и со всеми лицами, или тетка — барыня, хотя не красотка, а все тетка», М., тип. Степанова. «Настоящий русский купец, или свадьба прекрасной Парани», М., тип. Степанова. «Живые обмороки, или оттенки невежества, глупостей, пронырства и обмана», М., в Универ. тип., 12°, 34 стр. «Сокол был бы сокол, да курица его села, или бежавшая жена», М., тип. Степанова, 12°, 44 стр. «Погребение купца, или два одно другому противныя завещания для наследников» (В стихах), М., тип. Степанова, 8°; изд. 2-е. М., 1858, 12°. «Марфа Ивановна Выжимкина», нравственно-сатирический роман. 2 части. М., в Университ. тип., 12°. 41 и 40 стр. «Раскольник, или веслоухие», старинная повесть. М., тип. Степанова. 12°. «Горькая участь», М., тип. Селивановского, 8°. «Ужас или Странствующая Холера»; об этом произведении автор писал Дмитриеву: «С. Т. Аксаков из одного человеколюбия, дабы сколько-нибудь помочь в моей крайности, взялся напечатать Ужас или Странствующая Холера в мою собственную пользу, но... сия книжка остановлена». Можно думать, что книжка эта не вышла, хотя г. Шляпкин и поместил ее в своем списке, а С. А. Венгеров заметил, что Орлову приписывают и «Ужасы странствующей холеры». В каталогах мы ее не нашли. — «Родословная Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина, род его, племя о тетками, дядями, тестем и со всеми отродками», нравственно-сатирический роман. 4 части. М., тин. Степанова, 12°. «Смерть Ивана Выжигина», нравственно-сатирический роман, с портретом автора (изображен сидящим на стуле, в сюртуке и пестром жилете). М., тип. Решетинвова. На это сочинение Орлова, «известного публике остроумными сочинениями», была открыта предварительная подписка, о чем и объявлено было в «Москов. Ведом.» 1831, № 30. — «Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Няньки Каина», нравственно-сатирический роман. VI., в Универ, тип., 12°. «Крестный отец Петра Выжигина, или два кума Ивана Ивановича Выжигина». Аллегорический роман. М., тип. Степанова, 12°. — «Хлыновский свадьбы Игната и Сидора, детей Ивана Выжигина». Сатирический роман. М., тин. Лазаревых, 12°…
Умер Александр Анфимович Орион в марте 1840 года в Москве в Мариинской больнице для неимущих.
Смерть его вызвала у одного писателя того времени заметку — «Алекс. Анфимов. Орлов, в нищете и болезни кончил дни свои в Москве, в Мариинской больнице, в марте месяце 1840 года». Стало быть, что было действительностью для Орлова в 1831 г., то так и осталось до 1840 г.
В 1841 г., после смерти автора, напечатано следующее произведение Орлова: «Малолеток, кормилец престарелаго обнищавшего отца своего, или чистое родительское благословение». М., тип. Кирилова, 12°, 21 стр.
Указанным в этом длинном списке не исчерпывается все написанное Александром Анфимовичем Орловым. Прежде всего сюда нужно добавить изданное анонимно (так отмечено в каталогах). Из них П. Шибанов (антиквар) в каталоге № 117 указывает принадлежащими А. А. Орлову (№ 268) следующие три произведения: «Московская свадьба, или торговец гостиного двора. Русская быль», нравственно-сатирический роман. М., Губернская тип., 1831. 16°. «Похождение червонца и последняя участь его на Макарьевской ярмарке», М., тип. Селивановского, 1834, 12°. — «Разгулье купеческих сынков в Марьиной роще». М., 1836 г. Наконец, еще в 1832 г. г. П. Станц. в статье своей в «Литер. Прибавл. к Рус. Инвалиду» (№ 18) указывал, что А. А. Орлову принадлежат «Страдающая невинность, или поросенок в мешке», «Титулярный советник, или тревога в присутственном месте» и «Французская грамматика».
А.А. Орлов, как видно по этому списку, был писатель очень плодовитый; но на самом деле — если собрать все им написанное и издать в наше время, то едва-ли получится один большой том. Конечно, дело не в количестве, а в качестве. К сожалению, прочитать нам удалось из произведений Орлова не многое и для образца можно указать на его книжку «Моя жизнь». Казалось, автору, хорошо знакомому с сельским бытом, с жизнью духовенства и затем лично пережившему все описываемые события, можно бы изложить свою жизнь, положим субъективно, но обстоятельно, без всяких ненужных вставок. Читая книжку просто досадуешь, что все изложение пересыпано не относящимися к делу рассуждениями, при том изложенными нельзя сказать, чтобы литературно. Писал все же человек с университетским образованием. Из книжки, особенно из второй части, «Моя жизнь» — жизнь автора теряется для читателя и выходит что-то похожее на фантазию не высокого полета. Свои сатирические, нравственно-сатирические, нравственно-критические и т. н. романы Александр Анфимович, прямо надо сказать, писал только потому, что его мучил зуд писательства; он воображал себя человеком даровитым, а между тем критика того времени, время от времени, часто высмеивала его, указывала на его глупости в издаваемых им книжках; это глумление пишущей братии еще более толкало Орлова на писание «романов» и повестей, из которых некоторые сыграли роль в литературной деятельности Орлова. Это — подражания «Выжигину» Булгарина.
Булгарин и литературная его компания вообще пользовались только презрением от истинных литераторов и тогда и после. Орлов в 1831 — 32 гг. был особенно плодовит и вместе с тем его произведении особенно вышучивались партией Булгарина, особенно когда Александр Анфимович решился подражать Булгарину, его «Выжигину». За Орлова вступился А.С. Пушкин в журнале «Телескоп», скрывшись под псевдонимом Феофилакт Косичкин. У Пушкина и его друзей, конечно, тут была другая цель. Злая статья Пушкина «Торжество дружбы, или оправданный Александр Анфимович Орлов» сделала свое дело: Булгарин, Греч и др. были жестоко наказаны - якобы за Орлова, а в сущности за свою полицейско-литературную деятельность.
Заданный Пушкиным тон держался в борьбе литературных партий (в частности и по отношению к Орлову) до самой смерти Александра Анфимовича. В 1839 г. В.Г. Белинский почти повторяет статью Пушкина, когда говорит: «В некоторых журналах вошло в обычай унижать произведения г. Орлова, и, как мы слышали, г. Булгарин с неудовольствием отзывается о нашем, будто бы шуточном сравнении достоинства его произведений с достоинством произведений г. Орлова. Напрасно! Мы отнюдь не хотим унижать таким сравнением ни того, ни другого сочинителя; но не постигаем, почему один из них не хочет убедиться в действительном своем сходстве с другим, ибо, без всяких шуток, это разительное сходство между сими двумя « сочинителями» действительно существует: тот же выбор предметов и взглядов на них, та же манера в повествовании и философствовании, те же нравственные мысли и пословицы, те же всем известные общие места, которые, впрочем, г. Орлов не выдает за новые, ему принадлежащие мысли; тоже наконец желание блеснуть иногда латинскими изречениями... Такое же сходство замечается и в том внимании, которое оказывает публика сим двум писателям: доказано фактами, что г. Орлов имеет полное право повторить следующие слова г. Булгарина: «моих сочинений нет вовсе в продаже, не взирая на то, что Ф. Булгарин никогда не печатал издания менее, как 2500 экземпляров…, и что эти сочинения беспрерывно осуждали в журналах». Всякий хладнокровный и беспристрастный в этом деле человек, прочитав сочинения г.г. Орлова и Булгарина одно за другим, согласится, что если бы Орлов издавал свои сочинения на хорошей бумаге и печатал их хорошим шрифтом, если бы имел в ком-нибудь усердного учителя, и что всего важнее, если бы он был хозяином ежедневной политико-литературной газеты, в которой так удобно хвалить себя и бранить других, то наше сравнение, с первого взгляда, может быть, и странное, показалось бы делом весьма обыкновенным. Мы уверены, что газета г. Орлова была бы очень интересна, ибо без всякого сомнения, в Орлове больше неподдельного таланта и более классического образования, нежели сколько доныне замечается в произведениях соперничествующих с ним сочинителей.
Не много раньше, в 1838 г. тот же Белинский говорил об Орлове: «Как не правы люди, которые некогда истощали свое остроумие над романами А. А. Орлова: у него своя публика, которая находила в его произведениях то, чего искала и требовала для себя, и в известной литературной сфере он один, между множеством, пользовался истинною славою, заслуженным авторитетом».
Совсем другого мнения об Орлове были его враги. Сам Булгарин в заметке о смерти Орлова говорит, что «мы не смеем называть его писателем, но чтоб как-нибудь характеризовать его назовем: писавшим. Орлов учился в какой-то семинарии, знал порядочно латинский язык и русскую грамоту, и думал, что с этими средствами можно быть литератором. Орлов начал свое поприще писаниями для публики Толкучего Рынка, и мы вовсе не поставляем ему этого в порок. И эта часть грамотной публики должна иметь свою литературу и своих производителей: в этом нет ничего дурного. Литературные противники Булгарина... подговорили Орлова писать пародии на сочинения Булгарина и г. Орлов настряпал: Семейство Выжигина и тому подобное! Наконец... стали сравнивать Булгарина с Орловым и называли их равными по литературному достоинству!.. Это называется литературою!!!»
Ксенофонт Полевой в своих «Записках» навивает Орлова «пошлым писакой, издающим отвратительныя брошюрки под разными циническими заглавиями». Сближение Пушкина с Орловым Полевой объясняет тем, что поэту нравилось подстрекать Орлова к разным выходкам против неприятных ему Булгарина и Н. Полевого.
В общем нужно отметить, что А. А. Орлов не далеко ушел от своих сверстников — Кузьмичева, Сигова и им подобных; писал он очень не важно, для простого народа часто не совсем понятно.
