Главная
Регистрация
Вход
Пятница
29.03.2024
09:52
Приветствую Вас Гость | RSS


ЛЮБОВЬ БЕЗУСЛОВНАЯ

ПРАВОСЛАВИЕ

Меню

Категории раздела
Святые [142]
Русь [12]
Метаистория [7]
Владимир [1589]
Суздаль [469]
Русколания [10]
Киев [15]
Пирамиды [3]
Ведизм [33]
Муром [495]
Музеи Владимирской области [64]
Монастыри [7]
Судогда [15]
Собинка [144]
Юрьев [249]
Судогодский район [117]
Москва [42]
Петушки [170]
Гусь [198]
Вязники [350]
Камешково [179]
Ковров [431]
Гороховец [131]
Александров [300]
Переславль [117]
Кольчугино [98]
История [39]
Киржач [94]
Шуя [111]
Религия [6]
Иваново [66]
Селиваново [46]
Гаврилов Пасад [10]
Меленки [124]
Писатели и поэты [193]
Промышленность [164]
Учебные заведения [174]
Владимирская губерния [47]
Революция 1917 [50]
Новгород [4]
Лимурия [1]
Сельское хозяйство [78]
Медицина [66]
Муромские поэты [6]
художники [73]
Лесное хозяйство [17]
Владимирская энциклопедия [2393]
архитекторы [30]
краеведение [72]
Отечественная война [276]
архив [8]
обряды [21]
История Земли [14]
Тюрьма [26]
Жертвы политических репрессий [38]
Воины-интернационалисты [14]
спорт [38]
Оргтруд [126]
Боголюбово [18]

Статистика

 Каталог статей 
Главная » Статьи » История » Ковров

Полежаев Александр Иванович

Александр Иванович Полежаев


Александр Иванович Полежаев

Александр Иванович Полежаев (1804 - 1838), поэт, которого высоко ценили Герцен и Лермонтов, был внебрачным сыном пензенского помещика самодура Леонтия Струйского и дворовой девушки Аграфены Федоровой (по А. И. Введенскому — Степаниды Ивановны).
Александр родился 30 августа (11 сентября) 1804 г. (по другой версии в 1805 г.) в селе Покрышкино (ныне Ромодановский район Мордовии). В 1805-1812 гг. Л. Струйский служил во Владимирском губернском правлении, куда был сослан за разврат. В 1816 г. он засек до смерти крепостного, за что был лишен дворянства, сослан в Сибирь, где и умер. Аграфену Федорову, чтобы скрыть «грех», выдали замуж за саранского купца Ивана Ивановича Полежаева. Так обрел фамилию и отчество будущий поэт.
Пять лет Александр с матерью и отчимом жили в Саранске. В 1808 г. Иван Полежаев пропал без вести. В 1810 г. умирает мать Александра. Струйский передает Полежаева и его сводного брата под опеку Я. Андреянова, дворового учителя.
В 1816 г. Струйский, перед своим отъездом в Сибирь на поселение, увозит Александра в Москву и помещает в пансион Визара.
В 1820 г. Полежаев поступает вольным слушателем на Словесное отделение Московского университета.
В 1825 г. во время учебы в Московском университете Полежаев написал поэму «Сашка», где он, по словам Герцена, «не стесняя себя приличиями, шутливым тоном и очень милыми стихами задел... многое». В этом же году выходит альманах М. П. Погодина «Урания», в котором напечатан перевод Полежаева «Человек. К Байрону (из Ламартина)». В 1826 г. Полежаева принимают в члены Общества любителей российской словесности при Московском университете.
Поэма «Сашка» попала в руки Николаю. Император Николай I пришел в ярость, увидев в ней политический памфлет против самодержавия (это было на 15-й день после казни декабристов). Как пишет биограф, «в другое время шалость Полежаева могла бы окончиться и пустяками; но вскоре после 14 декабря 1825 года, когда умственное направление декабристов приписывалось, между прочим, вредному направлению образования юношества, дело приняло иной оборот». Герцен рассказывает со слов самого Полежаева, что поэта привезли ночью к царю, находившемуся тогда в Кремле перед коронацией, и царь заставил читать поэму «Сашка» вслух при министре народного просвещения. Император, по словам Полежаева, предложил ему: «Я тебе даю возможность военной службой очиститься». В 1826 г. Полежаева исключили из университета, отдают в унтер-офицеры в Бутырский пехотный полк по личному распоряжению царя.
В июне 1827 г. Полежаев бежит из полка с целью добраться до Петербурга и ходатайствовать об освобождении от воинской службы. Однако его хватают, возвращают в полк и отдают под суд (по другой версии, Полежаев вернулся в полк сам, «одумавшись»). Поэт разжалован из унтер-офицеров в рядовые без выслуги и лишен личного дворянства — до конца жизни он должен был остаться на военной службе рядовым.
От отчаяния и тоски он запил и «воротившись как-то нетрезвым в казармы, на выговор фельдфебеля за недозволительно позднее возвращение — ответил ему бранью непечатными словами». В 1828 г. Полежаева арестовывают за оскорбление фельдфебеля. Почти год он провел в кандалах на гауптвахте в подвале Московских спасских казарм, где он написал стихотворение «Узник» («Арестант»), содержащее весьма резкие выпады против царя. «В уважение весьма молодых лет» он избежал более серьезной ответственности и был переведен в Московский пехотный полк, с которым отправился на Кавказ. Там поэт принимает участие в боевых действиях в Чечне и Дагестане. Кавказские мотивы занимают важное место в его лирике (две изданные анонимно поэмы — «Чир-Юрт» и «Эрпели»). Отличившись в походах, в 1831 г. он вновь был произведен в унтер-офицеры. В 1832 г. Московский пехотный полк, где служил Полежаев, отличившийся в сражениях с горцами, был расквартирован в Коврове.
Будучи солдатом, Полежаев не оставил поэзию. Весьма вероятно, что известные в свое время стихотворения Полежаева «Демон вдохновенья», «Раскаяние», «Ахалук», датируемые 1833-м годом, были созданы именно в Коврове. Лирика Полежаева продолжала традиции декабристской поэзии. К сожалению, стихи ковровского цикла нигде не публиковались и многие из них до нас не дошли. Ковровским другом Полежаева стал купеческий сын Николай Ильич Шаганов (внук строителя корпуса присутственных мест во Владимире, сын ковровского мэра купца Ильи Федоровича Шаганова, сотрудник Владимирских Губернских Ведомостей). Николай Ильич Шаганов состоятельными родителями был отдан в «благородный» пансион, поэтому этот купеческий отпрыск выучил даже французский и немецкий языки, причем по-немецки говорил и читал совершенно свободно. О знакомстве и дружбе отца с Полежаевым писал в своих мемуарах внук Ильи и сын Николая Шагановых Вячеслав Николаевич Шаганов:
«В конце 1820-х годов, когда моему отцу уже было лет 20, он познакомился с поэтом Полежаевым. Полк, в котором служил Полежаев, тогда именно, кажется, в 1828 году, был расквартирован в Коврове. Полежаев, незадолго пред этим за побег из полка разжалованный в солдаты, сильно пил, стараясь заглушить свое безысходное горе. Как человек, несомненно, образованный, [он] должен был оказать на отца благотворное влияние. Знакомство это продолжалось недолго, кажется, не более года, так как полк был переведен на Кавказ, но у отца навсегда сохранились о Полежаеве светлые воспоминания. Полежаев подарил отцу несколько собственноручных тетрадок с своими стихотворениями, в которых, между прочими, как я помню, были и известные: «Четыре нации», «Ренегат», а также нигде теперь не напечатанные: «Мир создал Бог, но кто же создал Бога…»
Николаю Ильичу Шаганову поэт передал несколько рукописных тетрадей своих стихотворений («Четыре нации», «Ренегат», неопубликованное «Мир создал Бог, а кто же создал бога?»…).
В Коврове поэт прожил несколько месяцев. В 1833 г. Полежаев вместе с полком возвращается в Москву. Осенью поэта переводят в Тарутинский егерский полк.
В 1834 г. подполковник И. П. Бибиков, написавший в 1826 г. донос на поэта, ставший роковым в его судьбе, вновь встречается с Полежаевым и ему удается выхлопотать для него двухнедельный отпуск, который поэт провел в семье Бибиковых, в подмосковном имении Ильинское. Здесь он влюбляется в 16-летнюю дочь Бибикова Екатерину (1817-1900), которая пишет акварелью, наверное, самый знаменитый портрет поэта, а сам Полежаев создает несколько стихотворений, вызванных любовью к девушке. Впоследствии, в 1889 г., она, под псевдонимом «Старушка из степи», издает ценные воспоминания о поэте.
Весной 1837 г., получив кратковременный отпуск, Полежаев снова оказался на Владимирской земле. Он приехал к своему университетскому товарищу В. А. Бурцеву, имение которого находилось под Муромом, в надежде подлечиться и отдохнуть. Гостеприимному хозяину поэт посвятил поэму «Царь охоты».
После возвращения из Мурома Полежаев в состоянии психического расстройства оставил полк, но был найден посланными на его розыск солдатами и жестоко избит. После перенесенного им телесного наказания (по другим источникам — в результате «злой чахотки») Полежаев был помещен в сентябре 1837 г. в Лефортовский военный госпиталь, где и скончался 16 (28) января 1838 г. В конце декабря 1837 года он был произведен в офицеры (получил чин прапорщика), но узнал об этом уже на смертном одре.
Похоронен на Семеновском кладбище (могила не сохранилась). Памятники ему установлены в Саранске (1940) и Грозном (1950).

Четыре нации (1827)
I
Британский лорд
Свободой горд -
Он гражданин,
Он верный сын
Родной земли.
Ни короли,
Ни происк пап
Звериных лап
На смельчака
Исподтишка
Не занесут.
Как новый Брут,
Он носит меч,
Чтоб когти сечь.
II
Француз - дитя,
Он вам, шутя,
Разрушит трон
И даст закон;
Он царь и раб,
Могущ и слаб,
Самолюбив,
Нетерпелив.
Он быстр, как взор,
И пуст, как вздор.
И удивит
И насмешит.
III
Германец смел,
Но перепрел
В котле ума;
Он, как чума
Соседних стран,
Мертвецки пьян,
Сам в колпаке,
Нос в табаке,
Сидеть готов
Хоть пять веков
Над кучей книг,
Кусать язык
И проклинать
Отца и мать
Над парой строк
Халдейских числ,
Которых смысл
Понять не мог.
IV
В России чтут
Царя и кнут;
В ней царь с кнутом,
Как поп скрестом:
Он им живет,
И ест и пьет
А русаки,
Как дураки,
Разиня рот,
Во весь народ
Кричат: «Ура!
Нас бить пора!
Мы любим кнут!»
Зато и бьют
Их как ослов,
Без дальних слов,
И ночь и день,
Да и не лень:
Чем больше бьют,
Тем больше жнут,
Что вилы в бок,
То сена клок!
А без побой
Вся Русь хоть вой -
И упадет
И пропадет!

Ахалук
Ахалук мой, ахалук,
Ахалук демикотонный,
Ты работа нежных рук
Азиатки благосклонной!
Ты родился под иглой
Атагинки чернобровой,
После робости суровой
И любви во тьме ночной.
Ты не пышной пестротою —
Цветом гордых узденей,
Но смиренной простотою —
Цветом северных ночей —
Мил для сердца и очей…
Черен ты, как локон длинный
У цыганки кочевой,
Мрачен ты, как дух пустынный —
Сторож урны гробовой.
И серебряной тесьмою,
Как волнистою струею
Дагестанского ручья,
Обвились твои края.
Никогда игра алмаза
У могола на чалме,
Никогда луна во тьме,
Ни чело твое, о База,—
Это бледное чело,
Это чистое стекло,
Споря в живости с опалом,
Под ревнивым покрывалом —
Не сияли так светло!
Ах, серебряная змейка,
Ненаглядная струя —
Это ты, моя злодейка,
Ахалук суровый – я!
1832 или 1833

Раскаяние
Я согрешил против рассудка,
Его на миг я разлюбил:
Тебе, степная незабудка,
Его я с честью подарил!
Я променял святую совесть
На мщенье буйного глупца,
И отвратительная повесть
Гласит безумие певца.
Я согрешил против условий
Души и славы молодой,
Которых демон празднословий
Теперь освищет с клеветой!
Кинжал коварный сожаленья
Притворной дружбы и любви
Теперь потонет без сомненья
В моей бунтующей крови.
Толпа знакомцев вероломных,
Их шумный смех, и строгий взор
Мужей значительно безмолвных,
И ропот дев неблагосклонных —
Все мне и казнь, и приговор!
Как чад неистовый похмелья,
Ты отлетела наконец,
Минута злобного веселья!
Проснись, задумчивый певец!
Где гармоническая лира,
Где барда юного венок?
Ужель повергнул их порок
К ногам ничтожного кумира?
Ужель бездушный идеал
Неотразимого разврата
Тебя, как жертву каземата,
Рукой поносной оковал?
О нет!.. Свершилось!.. Жар мятежный
Остыл на пасмурном челе:
Как сын земли, я дань земле
Принес чредою неизбежной;
Узнал бесславие, позор
Под маской дикого невежды,—
Но пред лицом Кавказских гор
Я рву нечистые одежды!
Подобный гордостью горам,
Заметным в безднах и лазури,
Я воспарю, как фимиам
С цветов пустынных, к небесам
И передам моим струнам
И рев и вой минувшей бури.
1832 или 1833

Цыганка
Кто идет перед толпою
На широкой площади́,
С загорелой красотою
На щеках и на груди?
Под разодранным покровом,
Проницательна, черна,
Кто в величии суровом
Эта дивная жена?..
Бьются локоны небрежно
По нагим ее плечам,
Искры наглости мятежно
Разбежались по очам,
И, страшней ударов сечи,
Как гремучая река,
Льются сладостные речи
У бесстыдной с языка.
Узнаю тебя, вакханка
Незабвенной старины:
Ты коварная цыганка,
Дочь свободы и весны!
Под узлами бедной шали
Ты не скроешь от меня
Ненавистницу печали,
Друга радостного дня.
Ты знакома вдохновенью
Поэтической мечты,
Ты дарила наслажденью
Африканские цветы!
Ах, я помню… Но ужасно
Вспоминать лукавый сон:
Фараонка, не напрасно
Тяготит мне душу он!
Пронеслась с годами сила,
Я увял – и наяву
Мне рука твоя вручила
Приворотную траву…
1833

Призвание
В душе горит огонь любви,
Я жажду наслажденья,—
О милый мой, лови, лови
Минуту заблужденья!
Явись ко мне – явись как дух,
Нежданный, беспощадный,
Пока томится, ноет дух
В надежде безотрадной,
Пока играет на челе
Румянец прихотливый
И вижу я в туманной мгле
Звезду любви счастливой!
Я жду тебя – я вся твоя,
Покрой меня лобзаньем,
И полно жить – и тихо я
Сольюсь с твоим дыханьем!
В душе горит огонь любви,
Я жажду наслажденья,—
О милый мой, лови, лови
Минуту заблужденья!
1833

Сон девушки
Чего не видит во сне 13-летняя девушка?
Скучно девушке с старушкой
Длинный вечер просидеть наедине,
Скучно с глупою болтушкой
Песни петь о незабвенной старине.
Спится бедной за рассказом
О каком-то колдуне,
И над слухом, и над глазом
Сон зацарствовал вполне.
Вот уснула – и виденья
Под Морфеевым крылом
Разнесли благотворенья
Над пылающим челом.
Видит дева сон мятежный,
Плод томительных годов,
Тайный отзыв думы нежной:
Трех красивых женихов.
Юны, пламенны и страстны,
К ней приближились они,
Просят трое у прекрасной
Ласки девственной любви!
Пышет пламень сладострастья
В соблазнительных очах,
Ропот неги, ропот счастья
Замирает на устах.
Бьется сердце у Нанины,
Труден выбор для души:
Женихи, как три картины,
Миловидны, хороши…
Наконец невольной силой
К одному привлечена,
Говорит она: «Мой милый,
Я тебе обречена!»
Поцелуй любви трепещет
На счастливце молодом…
Вдруг струистый пламень блещет,
Загремел подземный гром,
Все исчезло… Засверкало
Что-то яркое в углу,
Зашумело, зажужжало,
И, как будто наяву,
Перед ней козел рогатый,
Старец с книгою в руках
И петух большой, мохнатый,
В красно-бурых завитках…
Обмерла моя Нанина,
Нет защитника нигде…
«Пресвятая Магдалина,
Не оставь меня в беде!..»


Снова молния сверкнула,
Призрак пагубный исчез…
Дева – «Ах!» Открыла очи —
Вкруг постели тишина;
Лишь над ней во мраке ночи,
Как туманная луна,
Шепчет бабушка седая
Что-то с книгой и крестом:
«Пробудись, моя родная!
Ты в волнении живом:
Соблазнил тебя лукавый
Окаянною мечтой…
Призови рассудок здравый
В помощь с верою святой;
Мне самой мечтались прежде
И козлы, и петухи,
Но не бойся – верь надежде —
Нам они не женихи».
1833

Степь
Светлый месяц из-за туч
Бросил тихо ясный луч
По степи безводной.

Как янтарная слеза,
Блещет влажная роса
На траве холодной.

Время, девица-душа,
Из-под сени шалаша
Пролети украдкой,
Улови, прелестный друг,
От завистливых подруг
Миг любови краткой!

Не звенит ли за холмом
Милый голос?

Не сверкнул ли над плечом
Черный волос?

Не знакомое ли мне
Покрывало

В благосклонной тишине
Промелькало?

Сердце вещее дрожит,
Дева юная спешит
К тайному приюту.

Скройся, месяц золотой,
Над счастливою четой,
Скройся на минуту!

Миг волшебный пролетел,
Как виденье,

И осталось мне в удел
Сожаленье!

Скоро ль, девица-краса,
От желанья

Потемнеют небеса
Для свиданья?
1833

Окно
Там, над быстрою рекой
Есть волшебное окно,
Белоснежною рукой
Открывается оно.

Груди полные дрожат
Из-под тени полотна,
Очи светлые блестят
Из волшебного окна…

И, склонясь на локоток,
Под весенний вечерок,
Миловидна, хороша,
Смотрит девица-душа.

Улыбнется – и природа расцветет,
И приятней соловей в саду поет,
И над ручкою лилейной
Вьется ветер тиховейный,
И порхает,
И летает
С сладострастною мечтой
Над девицей молодой.

Но лишь только опускает раскрасавица окно —
Все над Тереком суровым и мертво, и холодно́.

Улыбнись, душа-девица,
Улыбнись, моя любовь,
И вечерняя зарница
Осветит природу вновь!
Нет! Жестокая не слышит
Робкой жалобы моей
И в груди ее не пышет
Пламень неги и страстей!
Будет время, равнодушная краса:
Разнесется от печали светло-русая коса!

Сердце пылкое, живое
Загрустит во тьме ночной,
И страдание чужое
Ознакомится с тобой;
И откроешь ты ревниво
Потаенное окно,
Но любви нетерпеливой
Не дождется уж оно.
1833

Демон вдохновенья
Так, это он, знакомец чудный
Моей тоскующей души,
Мой добрый гость в толпе безлюдной
И в усыпительной глуши!
Недаром сердце угнетала
Непостижимая печаль:
Оно рвалось, летело вдаль,
Оно желанного искало.
И вот, как тихий сон могил,
Лобзаясь с хладными крестами,
Он благотворно осенил
Меня волшебными крылами,
И с них обильными струями
Сбежала в грудь мне крепость сил,
И он бесплотными устами
К моим бесчувственным приник,
И своенравным вдохновеньем
Душа зажглася с исступленьем,
И проглаголал мой язык:
«Где я, где я? Каких условий
Я был торжественным рабом?
Над Аполлоновым жрецом
Летает демон празднословий!
Я вижу – злая клевета
Шипит в пыли змеиным жалом,
И злая глупость, мать вреда,
Грозит мне издали кинжалом.
Я вижу будто бы во сне
Фигуры, тени, лица, маски:
Темны, прозрачны и без краски,
Густою цепью по стене
Они мелькают в виде пляски…
Ни па, ни такта, ни шагов
У очарованных духов…
То нитью легкой и протяжной,
Подобно тонким облакам,
То массой черной стоэтажной
Плывут, как волны по волнам…
Какое чудо! Что за вид
Фантасмагории волшебной!..
Все тени гимн поют хвалебный;
Я слышу страшный хор гласит:
„О Ариман! О грозный царь
Теней, забытых Оризмадом!
К тебе взывает целым адом
Твоя трепещущая тварь!..
Мы не страшимся тяжкой муки:
Давно, давно привыкли к ней
В часы твоей угрюмой скуки,
Под звуком тягостных цепей;
С печальным месячным восходом
К тебе мы мрачным хороводом
Спешим, восставши из гробов,
На крыльях филинов и сов!
Сыны родительских проклятий,
Надежду вживе погубя,
Мы ненавидим и себя,
И злых и добрых наших братий!..
Когтями острыми мы рвем
Их изнуренные составы;
Страдая сами – зло за злом
Изобретаем мы, царь славы,
Для страшной демонской забавы,
Для наслажденья твоего!..
Воззри на нас кровавым оком:
Есть пир любимый для него,
И в утешении жестоком,
Сквозь мрак геенны и огни
Уста улыбкой проясни!
О Ариман! О грозный царь
Теней, забытых Оризмадом!
К тебе взывает целым адом
Твоя трепещущая тварь!..“»
И вдруг: и треск,
И гром, и блеск —
И Ариман,
Как ураган,
В тройной короне
Из черных змей,
Предстал на троне
Среди теней!
Умолкли стоны,
И миллионы
Волшебных лиц
Поверглись ниц!..
«Рабы мои, рабы мои,
Отступники небесного светила!
Над вами власть моей руки
От вечности доныне опочила,
И непреложен мой закон!..
Настанет день неотразимой злобы —
Пожрут, пожрут неистовые гробы
И солнце, и луну, и гордый небосклон:
Все грозно дань заплатит разрушенью —
И на развалинах миров
Узрите вы опять по тайному веленью
Во мне властителя страдающих духо́в!..»
И вновь и треск,
И гром, и блеск —
И Ариман,
Как ураган,
В тройной короне
Из черных змей,
Исчез на троне
Среди теней…
Все тихо!.. Страшные виденья
Как вихрь умчались по стене,
И я, как будто в тяжком сне,
Опять с своей тоской сижу наедине!
Зачем ты улетел, о демон вдохновенья!..
1833

Иван Великий
Опять она, опять Москва!
Редеет зыбкий пар тумана,
И засияла голова
И крест Великого Ивана!
Вот он – огромный Бриарей,
Отважно спорящий с громами,
Но друг народа и царей
С своими ста колоколами!
Его набат и тихий звон
Всегда приятны патриоту;
Не в первый раз, спасая трон,
Он влек злодея к эшафоту!
И вас, Реншильд и Шлиппенбах,
Встречал привет его громовый,
Когда с улыбкой на устах
Влачились гордо вы в цепях
За колесницею Петровой!
Дела высокие славян,
Прекрасный век Семирамиды,
Герои Альпов и Тавриды,—
Он был ваш верный Оссиан,
Звучней, чем Игорев Баян!
И он, супруг твой, Жозефина,
Железный волей и рукой,
На векового исполина
Взирал с невольною тоской!
Москва под игом супостата,
И ночь, и бунт, и Кремль в огне —
Нередко нового сармата
Смущали в грустной тишине.
Еще свободы ярой клики
Таила русская земля,
Но грозен был Иван Великий
Среди безмолвного Кремля.
И Святослава меч кровавый
Сверкнул над буйной головой,
И, избалованная славой,
Она скатилась величаво
Перед торжественной судьбой!..
Восстали царства, пламень брани
Под небом Африки угас,
И звучно, звучно с плеском дланей
Слился Ивана шумный глас!..
И где ж, когда в скрижаль отчизны
Не вписан доблестный Иван?
Всегда, везде без укоризны
Он русской правды Алкоран!..
Люблю его в войне и мире,
Люблю в обычной простоте,
И в пышной пламенной порфире,
Во всей волшебной красоте,
Когда во дни воспоминаний
Событий древних и живых
Среди щитов, огней, блистаний
Горит он в радугах цветных!..
Томясь желаньем ненасытным
Заняться важно суетой,
Люблю в раздумье любопытном
Взойти с народною толпой
Под самый купол золотой
И видеть с жалостью оттуда,
Что эта гордая Москва,
Которой добрая молва
Всегда дарила имя чуда,—
Песку и камней только груда.
Без слов коварных и пустых
Могу прибавить я, что лица,
Которых более других
Ласкает матушка-столица,
Оттуда видны без очков,
Поверьте мне, как вереница
Обыкновенных каплунов…
А сколько мыслей, замечаний,
Философических идей,
Филантропических мечтаний
И романтических затей
Всегда насчет других людей
На ум приходят в это время?
Какое сладостное бремя
Лежит на сердце и душе!
Ах, это счастье без обмана,
Оно лишь жителя Монблана
Лелеет в вольном шалаше!
Один крестьянин полудикий
Недаром вымолвил в слезах:
«Велик господь на небесах,
Велик в Москве Иван Великий!»
Итак, хвала тебе, хвала,
Живи, цвети, Иван кремлевский,
И, утешая слух московский,
Гуди во все колокола!
1833
Отрывок из послания к А. П. Лозовскому
И нет их, нет! Промчались годы
Душевных бурь и мятежей,
И я далек от рубежей
Войны, разбоя и свободы…
И я без грусти и тоски
Покинул бранные станицы,
Где в вечной праздности девицы,
Где в вечном деле казаки;
Где молоканки очень строги
Для целомудренных невест;
Где днем и стража и разъезд,
А ночью шумные тревоги;
Где бородатый богатырь,
Всегда готовый на сраженье,
Меняет важно на чихирь
В горах отбитое именье;
Где беззаботливый старик
Всегда молчит благопристойно,
Лишь только б сва́рливый язык
Не возмущал семьи покойной;
Где день и ночь седая мать
Готова дочери стыдливой
Седьмую заповедь читать;
Где дочь внимает терпеливо
Совету древности болтливой
И между тем в тринадцать лет
В глазах святоши боязливой
Полнее шьет себе бешмет;

Где безукорая жена
Глядит скосясь на изувера,

Где муж, от сабли и седла
Бежав, как тень, в покое кратком,
Под кровом мирного угла
Себе растит в забвенье сладком
Красу оленьего чела;
Где все живет одним развратом;
Где за червонец можно быть
Жене – сестрой, а мужу – братом;
Где можно резать и душить
Проезжих с солнечным закатом;
Где яд, кинжал, свинец и меч
Всегда сменяются пожаром
И голова катится с плеч
Под неожиданным ударом;
Где наконец Кази-Мулла,
Свирепый воин исламизма,
В когтях полночного Орла
Растерзан с гидрой фанатизма,
И пал коварный Бей-Булат,
И кровью злобы и раздора
Запечатлел дела позора
Отважный русский ренегат…
И все утихло: стон проклятий,
Громов победных торжество,—
И село мира божество
На трупах недругов и братий…
Таков сей край от древних лет,
Свидетель казни Прометея,
Войны Лукулла и Помпея
И Тамерлановых побед.
1833


Основная статья: Писатели и поэты Владимирской губернии XIX столетия
Уроженцы и деятели Владимирской губернии
Категория: Ковров | Добавил: Николай (02.02.2019)
Просмотров: 1441 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
avatar

ПОИСК по сайту




Владимирский Край


>

Славянский ВЕДИЗМ

РОЗА МИРА

Вход на сайт

Обратная связь
Имя отправителя *:
E-mail отправителя *:
Web-site:
Тема письма:
Текст сообщения *:
Код безопасности *:



Copyright MyCorp © 2024


ТОП-777: рейтинг сайтов, развивающих Человека Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru