Леонтьев Иван Леонтьевич (Иван Щеглов) Леонтьев Иван Леонтьевич (6 (18) января 1856—4 (17) апреля 1911) — российский писатель (псевдоним Иван Щеглов) и драматург.
Леонтьев Иван Леонтьевич
Леонтьев Иван Леонтьевич родился в дворянской семье Леонтьевых в Санкт-Петербурге. Внучатый племянник скульптора Петра Клодта (автора Аничкова моста в Петербурге, памятников святому Владимиру в Киеве и Крылову в Летнем саду).
С трёх лет «по бедности родителей» воспитывался в семье деда, барона В.К. Клодта фон Юргенсбурга. Учился в 1866—1874 годах, сначала — во 2-й Петербургской военной гимназии, затем — в 1-м Павловском военном училище.
В 1874 году был произведён в офицеры, служил в артиллерии в Крыму и Бессарабии; в 1877 году был участником кавказской кампании русско-турецкой войны. В 1878—1883 годах служил в Петербурге, — в Главном артиллерийском управлении.
В 1883 году вышел в отставку капитаном и занялся исключительно литературным трудом.
Его первым напечатанным произведением была заметка, подписанная «И. Неволин», о землетрясении в Севастополе (Санкт-Петербургские Ведомости. — 20 июля 1875). На драматургическом поприще он появился с одноактной комедией «Граждане», написанной «под непосредственным влиянием „Ревизора“» (Театральная библиотека. — 1879. — № 2).
Глубокое знание армейского быта определили успех его военных очерков, опубликованных в 1881 году в ряде известных литературных журналов, в том числе в «Отечественных Записках» и в «Вестнике Европы» («Поручик Поспелов», «Неудачный герой», «Идиллия», «Корделия», «Миньона») — отдельное издание (СПб.: тип. М.М. Стасюлевича, 1887. — 380 с); обратил на себя внимание превосходный рассказ из военной жизни: «Первое сражение» («Новое Обозрение»). Спустя несколько лет рецензенты сборника военных рассказов Ивана Щеглова отмечали правдивость, искренность, «задушевную улыбку» автора, указывали на продолжение традиций Л.Н. Толстого и В.М. Гаршина, на внимание к «простым людям, просто и бесхитростно наслаждающимся сколько-нибудь светлым моментом своей серенькой, однообразной жизни» (Арсеньев К.К. Беллетристы последнего времени // Вестник Европы. — 1887. — № 12).
В журналах и отдельно им напечатаны романы: «Миллион терзаний» и «Гордиев узел» (СПб., 1887), рассказы: «Дачный муж, его похождения, наблюдения и разочарования», «Сквозь дымку смеха», «Военные очерки», «Смех жизни», пьесы: «В горах Кавказа», «Мамаево нашествие», «Женская чепуха», «Господа театралы», «Театральный воробей», «Чудак», «Турусы на колесах», «Гастролерша», «Затерянный мудрец» и др. Роман «Гордиев узел» А.П. Чехов назвал «трудом капитальным».
Юмор Леонтьева был скорее постоянной шутливостью, скользившей по поверхности явлений. Его пьесы, при его жизни не сходившие со сцены, передвинулись теперь в репертуар любительский. Отсутствие идейного начала и элементов сатиры в его юмористических рассказах низводит большую их часть до уровня «легкого» чтения (за которое критиковался лично Чеховым, с которым был хорошо знаком); лучшим в его наследстве остаются его первые военные рассказы, полные наблюдательности, знания быта и сердечности.
Своё истинное призвание он видел всё-таки в драматургии. Первые его пьесы имели значительный успех: надолго вошла в репертуар комедия «В горах Кавказа. Картинки минеральных нравов» (1884; СПб., 1895; СПб., 1901). Всеобщее признание получила комедия «Дачный муж» (1886), первоначально — цикл юморесок о петербургском чиновнике, замученном и службой, и житейскими дрязгами, и вздорными капризами жены. Пьеса провалилась в Москве в театре Ф.А. Корша (30 сентября 1888), но была восторженно принята в Петербурге и в провинции — выражение «Дачный муж» даже стало нарицательным. По мнению А. П. Чехова, «пьеса написана небрежно… „Дачный муж“ хочет и смешить, и трагедией пахнуть, и возводить турнюр на высоту серьезного вопроса». Действительно, большинству пьес Ивана Щеглова были свойственны самоценная развлекательность и упрощённое морализаторство, но лучшие из них были остроумны и наблюдательны.
В начале 1890-х годов Щеглов, пытаясь найти идейную опору, предпринял несколько поездок по «святым местам»; результатом стали произведения о «духовных пастырях»:«Оптинский старец о. Амвросий» (М., 1892); «У отца Иоанна Кронштадтского: (рассказ очевидца)» (СПб.: тип. А. Ф. Маркса, 1892).
Полное расхождение Леонтьева с кружками, приветствовавшими его дебюты, произошло по напечатании им двух повестей «Убыль души» («Русское Обозрение», 1892) и «Около истины» («Русский Вестник», 1892), где он напал на толстовство и на деятельность «Посредника».
Леонтьев Иван Леонтьевич в октябре 1892 года переехал во Владимир и продолжил увлекшие его занятия литературой.
На улице Студеная Гора стоял двухэтажный дом № 24, принадлежавший Логинову, в этом доме и жил писатель И.Л. Леонтьев.
Писатель дружил с А.П. Чеховым. Между писателями завязалась переписка. «Браво! Бис! Щеглов, вы положительно талантливы!..» — отзывался Антон Павлович о напечатанном в 1887 году рассказе Леонтьева в письме к последнему. Сколько теплых, шутливых писем приходило во Владимир с адресом: «Студеная гора, д. Логинова. Его высокородию Ивану Леонтьевичу Леонтьеву» (дом в 1990-х годах был снесен, сохранилась только его фотография, сделанная в 1985 году).
В своих письмах Антон Павлович ласково называл собрата по перу Жаном: «Милый и неизменно любезный моему сердцу Жан на Клязьме! - обращался шутливо он к Леонтьеву. - Вы мне снились в прошлую ночь. Да и вообще я вспоминаю о Вас чаще, чем вы обо мне. Студеная гора остудила Ваше сердце». В другом шутливом письме от 5 января 1897 года Чехов пишет: «Вы — юморист, по натуре человек жизнерадостный, вольный. Вам бы нужно жить в светленьком домике, с хорошенькой голубоглазой актриской, которая весь день пела бы Вам татарамбумбию, а Вы, наоборот, выбираете все унылые места вроде Кокоревки (район бедноты в Москве) или Студеной горы, которая почему-то представляется мне Шлиссельбургом».
Щегловым были сделаны переводы драмы Бальзака «Мачеха» (1893) и комедии Э. Пальерона «Супружеская идиллия».
Во Владимире в июне 1893 года Леонтьев пишет пьесу «Доктор принимает».
Кроме литературы была у него еще одна страсть в жизни — театр. Леонтьев горячо любил его и все, что относится к театру. В письме к А.С. Суворину от 7 августа 1893 года Чехов сообщает: «Щеглов во Владимире: боится женщин, пишет о народном театре и живым лезет на небо». Особенно увлекался этой темой писатель во владимирский период своей жизни. Он публикует в периодической печати статьи о задачах и организации народного театра. В дальнейшем эти статьи были изданы в его книге «Народный театр в очерках и картинках», что, однако, не улучшило материального положения писателя.
Чехов видел в скромном даровании Леонтьева «настоящий талант» и старался его убедить целиком отдаться художественной прозе, отказавшись от эфемерных успехов в области драматургии. Леонтьев, по-видимому, не придавал значения советам своего друга. Следующие его пьесы успеха, однако, не имели. Временами Леонтьеву казалось, что злой гений преследует его, иссушая его светлый дар. Одна из его повестей так и называлась — «Убыль души» (1894 г.). Неизлечимая неврастения, житейские неудачи и нужда усугубляли существование бедствующего интеллигента. Беднело не только творчество, менялась личность. На смену мягкости и светлому юмору явились подозрительность и зависть.
Сохранился дневник Леонтьева, где этот печальный процесс можно проследить документально, хотя бы на взаимоотношениях с Чеховым. Вскоре после их знакомства записи: «Что за талант, что за чуткость, что за симпатичная личность, этот проклятый Антуан!» А в 1890 году: «Чехову легко дался успех, а я с бою каждый шаг брал». А вот уже строки, написанные во Владимире в 1895 году: «Решительно надо сделаться эгоистом, вроде Чехова — и только тогда успеешь что-нибудь сделать!»
В 1894 году он пишет: «Послал Чехову чересчур откровенное письмо о своем нищенстве». В январе следующего года была сделана следующая запись: «Жестокий мороз, худое пальтишко, безденежье, а тут знай себе пиши юмористический рассказ!» В июле 1896 года запись: «В моей нелепой и полунищенской жизни душевно радуюсь за Чехова — он один устроился толково и сообразно достоинству известного писателя (вернее, ему одному судьба помогла так устроиться!).»
Жизнь и творческая работа во Владимире не улучшили ни здоровья, ни общего благополучия писателя. В начале 1897 года он покинул Владимир так же незаметно, как и появился в нем, и переселился в Петербург.
5 апреля 1897 года Чехов, находившийся в клинике в Москве, написал открытку Леонтьеву во Владимир с просьбой посетить его. На следующий день Леонтьев был в больничной палате у Чехова. Сам Чехов об этом пишет: «В клинике у меня был И.Л. Щеглов. Он стал лучше, точно выздоравливает. Переезжает в Петербург».
В 1903 году Чехов отмечал: «Щеглов (автор военных рассказов)… забыт». Творческий спад сопровождался житейскими невзгодами и подорванным здоровьем. В это время он собирал воспоминания о Гоголе и Пушкине, разыскивал памятные места, обратился к изучению творчества Гоголя. Появились книги «Новое о Пушкине (Дорожные впечатления и кабинетные заметки)» (СПб., 1902) и «Подвижник слова : Новые материалы о Н.В. Гоголе» (СПб.: «Мир» В. Л. Богушевского, 1909. — 178 с.).
Чехов умер 15 июля 1904 года. Смерть Антона Павловича Чехова Леонтьев встретил как глубокое личное несчастье: «Неумолимая тоска, глубокое одиночество. Последнее утешение в жизни (повидаться с Чеховым) исчезло. Смерть Чехова точно дала новое зрение, переродила меня морально и укрепило волю на служение долгу...»
Леонтьев Иван Леонтьевич умер 4 (17) апреля 1911 года.
Произведения:
- Неудачный герой [1881]. Проза
- Поручик Поспелов [1881]. Проза. Из записной книжки молодого офицера
- Миньона [1887]. Проза. (Из хроники Мухрованской крепости)
- Корделия [1889]. Проза. (Страничка жизни)
- Кожаный актер [1889]. Проза
- Убыль души [1892]. Проза
- Нескромное признание [1894]. Проза
- Мой дед [1909]. Проза. Воспоминание внука.
- Полночный Ревизор [1909]. Проза. (Единственный случай).
Критика:
- Сомнительный друг [1900].
- Нескромные догадки [1902] (по поводу "Каменного гостя" Пушкина).
Мемуары и переписка:
- Из воспоминаний об Антоне Чехове [1905]
- Гоголь в Оптиной пустыни [1900] (Из дорожных заметок)
- Гоголь и о. Матвей Константиновский [1901]
- По следам Пушкинского торжества [1899] Мемуары, Публицистика
- "Три мгновения" [1911] Мемуары. (Из воспоминаний о Ф.М. Достоевском)
- Чехов А.П. Из писем современников [1903]. Эпистолярий
Драматургия:
- Жена Пентефрия [1899]. Картинка исчезнувшего быта.
Источники:
- Щеглов, Иван // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Клодт фон Юргенсбург, Владимир Карлович (1803—1887) — генерал от артиллерии, начальник чертёжной в Инженерном штабе, профессор математики Михайловского артиллерийского училища. Был знаком с А. С. Пушкиным.
- Овчарова П. И. Щеглов, Иван Леонтьевич // «Русские писатели. Биобиблиографический словарь.» — Том 2: М—Я. — М.: Просвещение, 1990.
- Леонтьев, Иван Леонтьевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Беллетристы последнего времени
(А. П. Чехов. - К. С. Баранцевич. - Ив. Щеглов)
К. К. Арсеньев
<…> Шесть лет тому назад в нашем журнале и в другом, теперь уже не существующем ("Новое Обозрение"), появились почти одновременно два рассказа молодого, неизвестного перед тем писателя, подписанные псевдонимом: "Щеглов". Мы не забыли до сих пор впечатления, которое они на нас произвели, и пережили его еще раз, встретившись с ними в сборнике, только что изданном их автором. Военными картинами, рассказами из военного быта русский читатель избалован больше, чем всякий другой; в виду таких образцов, как "Набег", "Рубка леса", "Севастополь", как множество страниц в "Войне и Мире", он невольно становится требовательным и строгим - и начинающему автору нелегко выдержать сравнение, напрашивающееся само собою. "Первое сражение", "Поручик Поспелов", "Неудачный герой" вышли и выходят невредимыми из этого искуса. Как ни велико расстояние, отделяющее их от произведений Льва Толстого, они сохраняют и рядом с ними свою самостоятельную силу. Влияние великого писателя только вдохновило г. Щеглова, но не взяло его в свои тиски, не сделало его подражателем, вольным или невольным. Вместе с "Воспоминаниями рядового Иванова", "Четырьмя днями" и "Трусом" г. Гаршина, названные нами рассказы г. Щеглова образуют в нашей литературе нечто в роде комментария к известным военным картинам Верещагина. Мы говорим, конечно, не о силе таланта, обнаруженного писателями и живописцем - сравнивать столь разнородные величины было бы трудно, да и бесполезно,- а только об отношении их к сюжету. У гг. Гаршина и Щеглова, как и у Верещагина, война является такою, какою она есть на самом деле, без прикрас, без миражей, без всяких претензий на "возвышающий обман". Проза войны выступает на первый план; из-за победителей, из-за павших на поле битвы виднеются совершенно ясно искалеченные, забытые, больные, умирающие безвестно и бесславно. Еще сильнее, чем смерть Литвинова и Бубнова ("Первое сражение"), поражает нас участь Поспелова или Кунаева ("Неудачный герой"). Встречая смерть не в открытом бою, а в гнилой госпитальной палате или в "холодном и грязном номере гостиницы", они могли бы воскликнуть, как Чулкатурин в "Дневнике лишнего человека": "Но умереть глухо, глупо"... Единственными неприятелями, с которыми им пришлось бороться, были наши доморощенные враги: нераспорядительность, бесцеремонность, халатность, усложняемые, от времени до времени, грубым или утонченным казнокрадством. Справится с этими неприятелями гораздо труднее, чем с турком; исход борьбы был предрешен заранее и для Поспелова, и для "неудачного героя". А между тем этим людям следовало бы жить; их жизнь, во всяком случае, оказалась бы не такою, какой была их смерть - не "глухой" и не "глупой". У Поспелова было настоящее дело еще до войны, Кунаев создал его для себя в той глуши, куда забросило его начальство. Источник этого дела в обоих случаях один и тот же: сознание живой связи между офицером и солдатом, коренящейся не в одном только служебном долге, но и в обязанностях интеллигенции по отношению к народу... Картины, рисуемые г. Щегловым, кажутся иногда выхваченными из давно прошедшего; полковник Скоробогатый, поручик Агамжанов, поручик Распопов с успехом могли бы фигурировать в рассказе о "добром старом времени" - но Поспеловы и Кунаевы прежде не были мыслимы, они могли явиться только в шестидесятых или семидесятых годах, после падения крепостного права и крепостнических военных порядков.
Глубоко-серьезный мотив, звучащий в военных рассказах г. Щеглова, не мог бы, сам по себе, дать им художественную ценность; они обязаны ею картинам и сценам, исполненным движения и правды. Особенно хорошо, с этой точки зрения, "Первое сражение". Главный герой его, прапорщик Алешин, напоминает немного Володю Козельцова ("Севастополь в августе месяце"), подобно тому, как майор Бубнов очевидно сродни капитану Хлопову ("Побег"); но эта близость почти неизбежна, она обусловливается сходством обстановки и вырабатываемых ею типов. <…>
Остальные два рассказа, вошедшие в состав сборника г. Щеглова - "Идиллия" и "Жареный гвоздь" - также заимствованы из военного быта, но из военного быта мирного времени. "Идиллия" не забыта еще, быть может, читателями нашего журнала; это - история дружбы и размолвки двух молодых офицеров, переплетенная с картиной нравов провинциального захолустья. "Жареный гвоздь" - это описание спектакля, устраиваемого солдатами для потехи своей, солдатской публики. Оба рассказа дышат веселостью и юмором - такою веселостью, которая составляет теперь большую редкость в нашей беллетристике. Меланхолии, тоски, пессимизма здесь нет и в помине. На сцену выведены простые люди, просто и бесхитростно наслаждающиеся каждым сколько-нибудь светлым моментом своей серенькой, однообразной жизни. "Идиллия" вполне соответствует своему заглавию; она отзывается чем-то старосветским, старозаветным, она открывает перед нами какой-то отдаленный мир, где нет завтрашнего дня, нет ни порывов, ни воздыханий, где все ясно, тихо, безмятежно, где самые бури разыгрываются в стакане воды. Если начало рассказа немножко напоминает Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну, а конец - "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем", то это не вина автора; современная литература так редко заглядывает в сферу затишья, в область стоячих вод, что всякое прикосновение к этой области невольно переносит нас в давно минувшие времена, когда она занимала гораздо больше места и в жизни, и в искусстве. Идиллий, безусловно-невозмутимых и ничем не возмущенных, не было, впрочем, и в те времена; восклицание, которым заканчивается "повесть" об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче - "скучно жить на этом свете, господа!" - просится на уста и у читателей "Идиллии" г. Щеглова. Не говоря уже о той рамке, в которую вставлена картина, о той пасмурной обстановке, при которой полковник Гавришев узнает о смерти полковника Агишева, и вспоминает о юности прапорщиков Агишева и Гавришева, - печальны и последние штрихи самой картины. Счастье обоих молодых офицеров, счастье Лизаветы Даниловны, Антипука и Бомбочки было маленьким, мелким счастьем - но оно не было мелко для них самих, и не мелка, следовательно, и постигшая его катастрофа. Чем больше отдыхаешь душой, созерцая благоденственное житие дружной семьи, тем больше сожалеешь о разрыве, рассевающем ее на все четыре стороны. Жаль даже и вошки Бомбочки - первой жертвы семейного разлада... Совсем другое дело - "Жареный гвоздь"; веселое настроение не омрачается здесь решительно ничем и поддерживается до самого конца, потому что речь идет не о личной жизни, всегда смешанной из радости и горя, а о коллективной забаве взрослых детей, неизбалованных и наивных. Приготовления к спектаклю, актеры, "влезающие в игру" (т.е. входящие в роль) не без помощи начальственных понуждений, неожиданно обнаруживающиеся таланты, увлечение, овладевающее труппой и сообщаемое ею зрителям - все это составляет пеструю, оживленную, истинно-праздничную жанровую картинку.
Почти в одно время с сборником рассказов г. Щеглова вышел в свет его роман "Гордиев Узел". Сюжету романа нельзя отказать в оригинальности: артиллерийский капитан, слушатель академии, влюбляется в горничную, решается на ней жениться, знакомится с ее родственниками - лакеем, швейцаром, кухаркой, терпит от них и от нее разные афронты, убеждается в том, что нелюбим - и кончает самоубийством. Не спорим, может быть что-нибудь подобное и случилось на самом деле; но в романе всего важнее мотивировка факта, а у г. Щеглова она отсутствует почти вовсе. Чтобы опрокинуть все преграды, отделяющие образованного человека от едва грамотной и совершенно неразвитой девушки, человека из так называемого общества от женщины из так называемого низшего круга, офицера вообще и офицера-академиста в особенности от горничной, необходимо стечение обстоятельств по истине необычайных. В "Гордиевом Узле" мы ничего подобного не видим. <…> Родственники Насти нарисованы с юмором, свойственным г. Щеглову; положения, в которые попадает влюбленный капитан, часто отличаются неподдельным комизмом. Переступить черту, отделяющую смешное от карикатурного, было, во многих местах, очень легко, но автор всегда останавливается вовремя, ему нигде не изменяет чувство меры. Тщательно работая над своими произведениями, г. Щеглов не грешит ни растянутостью, ни излишнею эскизностью. Он наблюдатель, но не протоколист; по характеру и свойствам своего реализма, он принадлежит скорее к числу учеников Гоголя, чем к числу последователей французской "экспериментальной" школы... У каждого из трех писателей, которых мы коснулись, несомненно есть что-нибудь свое - и это позволяет надеяться, что они еще не сказали своего последнего слова.
Источник:
А.П. Чехов. "В сумерках". Очерки и рассказы .Серия "Литературные памятники" М., "Наука, 1986; http://az.lib.ru/a/arsenxew_k_k/text_0040.shtml
Чехов и его литературное окружение (80-е годы XIX века) В. Б. Катаев
<…> На этом пути и происходит встреча Чехова с творчеством Ивана Щеглова (псевдоним И.Л. Леонтьева). Позднее, уже близко познакомившись с Леонтьевым, Чехов напишет: "Милый он человечина, симпатичный, теплый и талантливый..." (П 2, 183). И чуть позже, назвав Короленко любимым из современных писателей, Чехов добавит: "Хорош и Леонтьев... Этот не так смел и красив, но теплее Короленко, миролюбивее и женственнее..." (П 2, 191). Чехов говорит о теплоте в то время, когда он в своем творчестве приходит к новым исследовательским задачам и ищет в современной литературе союзников и единомышленников.
Теплота, так приветствуемая Чеховым, заключалась, по-видимому, не в субъективности авторских высказываний, не в нарочитой лиризации повествования - как раз за эти черты стиля Чехов с самого начала критикует Леонтьева (см. его письмо от 22 февраля 1888 года).
Особая трактовка сюжетов, пересмотр традиционно насмешливого, сугубо разоблачительного освещения некоторых типов и явлений были, очевидно, теми особенностями произведений Леонтьева, которые вызвали чеховские симпатии.
Раньше всего эти особенности проявились в рассказах, отразивших первую полосу жизни Леонтьева, связанную с военным училищем, участием в русско-турецкой войне, службой в провинциальных гарнизонах и занятиями в артиллерийской академии.
В ранних рассказах и повестях Леонтьева (Щеглова) звучит тема бессмысленности, противоестественности войны - этот толстовско-гаршинско-верещагинский мотив. Здесь Леонтьев (Щеглов) традиционен, но у него есть свой излюбленный герой, отличный от героев произведений его современников.
"Неудачный герой" - название этой леонтьевской повести лучше всего определяет сущность его героя. Это молодой офицер (прапорщик, поручик), попадающий сразу с юнкерской скамьи в действующую армию. Его мечты о подвиге, о блестящих победах и служении делу сталкиваются с суровой действительностью войны или бюрократической армейской машиной и не выдерживают этого испытания. Восторженный 19-летний прапорщик Алешин в первом же бою видит настоящую бойню, и "весь этот светлый, жизнерадостный мир, в который он только что вступил, был так поспешно и немилосердно разрушен" ("Первое сражение"). Не доехав до действующей армии, умирает от лихорадки, как десятки других солдат и офицеров, артиллерийский подпоручик Николай Кунаев ("Неудачный герой"). Начатое одиночкой-офицером обучение солдат грамоте обрывается ("Поручик Поспелов"). Из-за пустяка, а по существу, от скуки гарнизонной жизни в захолустье рушится братская дружба двух молоденьких прапорщиков ("Идиллия"). Неудача в любви, кончающаяся трагедией, постигает и героя романа "Гордиев узел" - произведения, которое Чехов считал лучшим у Леонтьева.
Неудачник - традиционный герой юмористики. Леонтьев не скрывает насмешки над юной горячностью, беспечностью или прекраснодушием своих прапорщиков и поручиков, но у него всегда эта ошибающаяся и терпящая неудачу молодость противопоставлена или жестокостям войны, или равнодушию и пошлости окружающего, или холоду старости. Все это вызывает у читателя сочувствие к основному герою - обыкновенному заурядному человеку - и интерес к его психологии. Возникает тот эффект "теплоты", о котором говорит Чехов.
В военных рассказах Леонтьева авторское присутствие очевидно:
"- Мне очень хотелось видеть войну! - наивно признался Алешин.
- Гмм! - как-то иронически буркнул майор, и его добродушное лицо вдруг приняло неприятное, почти злое выражение" ("Первое сражение").
"Наивно", "как-то иронически" - здесь все определено повествователем, ничего не оставлено для читательского додумывания. Так у Леонтьева почти постоянно: подробные характеристики, готовые оценки. Это - противоположность "объективному стилю", который в те годы вырабатывал Чехов и в котором основная опора - на постоянное сотворчество читателя. "Вы субъективны до чертиков",- напишет Чехов Леонтьеву (П 2, 205).
После ухода в отставку Леонтьев полностью отдается литературе - беллетристике и драматургии. В его творчестве возникает новый мотив - тема театра и людей театра. Тип неудачника приходит и в эту тему. Это беззаветно преданные театру люди - актеры-любители, как в "Корделии" или в "Кожаном актере". Они сталкиваются с порядками, враждебными их идеальным представлениям о театре, да и талант их невелик, и противопоставить судьбе им нечего. И здесь (в "Кожаном актере") насмешка над вечным неудачником обращается в сочувствие к нему.
Чехов призывал Леонтьева не замыкаться в рамках одной темы. Ведь тот, по его мнению, был в своем творчестве разнообразен: "Это разнообразие, которого нет ни у Альбова, ни у Баранц[евича], ни у Ясинского, ни даже у Короленко, может служить симптомом не распущенности, а внутреннего богатства" (П 2, 205).
Здесь Чехов указывает на еще одно свойство художника, которое в первую очередь было присуще ему самому. И теплоту, и разнообразие - две самые привлекательные стороны таланта Леонтьева - Чехов отметил потому, что почувствовал в этом родственное своим собственным путям в литературе. Эти стороны леонтьевского таланта он старался поддержать нередко в борьбе с самим Леонтьевым - увы, безуспешно.
Казалось бы, творчество Леонтьева 80-х годов оправдывает характеристику, данную см у Чеховым. Свои темы, оригинальные опыты в разных литературных родах и жанрах, даже свое словцо - "дачный муж", которое сразу было подхвачено читающей публикой... <…>
<…> Возвращаясь к годам наибольшей близости Чехова и Леонтьева, интересно отметить непосредственные следы этой близости в чеховском творчестве.
Два примера наиболее известны. Драматическая шутка Чехова "Трагик поневоле (Из дачной жизни)" (1889) была переделкой его рассказа "Один из многих", напечатанного в июне 1887 года в "Петербургской газете". На год раньше Леонтьев напечатал в "Новом времени" рассказ "Дачный муж", после успеха которого написал целую серию очерков "Дачный муж, его похождения, наблюдения и разочарования" и водевиль, вызвавший насмешливую критику Чехова. В чеховском "Трагике поневоле" Леонтьев увидел подражание себе, и Чехов косвенно признал леонтьевскую "привилегию на изобретение" (П 3, 267). Однако, кроме общей темы да использования сразу вошедшего в обиход леонтьевского словца "дачный муж", никаких следов "браконьерства" в водевиле Чехова нет.
Летом и осенью 1889 года Чехов пишет "Скучную историю". "В сей повести, изображая одну юную девицу,- делает он шутливое предуведомление в письме к Леонтьеву,- я воспользовался отчасти чертами милейшего Жана" (П 3, 238). В образе героини "Скучной истории" Кати отразились некоторые черты "нежной и нервной" натуры Леонтьева, в первую очередь, его безграничная любовь к театру, приведшая потом к горьким разочарованиям.
Наиболее интересная параллель - повесть Леонтьева о людях театра "Корделия" и чеховская "Чайка". <…>
<…> В ряду литературных предшественников "Чайки" важное место должна занять повесть Леонтьева (Щеглова) "Корделия" (1889). Линия главных героев повести - Груднева и Марты - во многом напоминает линию молодых героев "Чайки", Кости и Нины. А сюжет леонтьевской "Корделии" - вначале молодость героев с любовью, с первыми шагами в искусстве, с надеждой славы, потом история их столкновения с грубой реальностью и в конце встреча через несколько лет, когда герои подводят невеселые итоги,- как бы предвосхищает основной композиционный стержень "Чайки".
Трудно гадать, как могли пересечься размышления о Леонтьеве (Щеглове) с окончательным обдумыванием сюжета "Чайки". Очевидно одно: судьба Нины Заречной оказалась очень близка судьбе героини "Скучной Истории" Кати, на связь которой с Леонтьевым указал сам Чехов. Тогда же в памяти Чехова мог возникнуть сюжет повести Леонтьева "Корделия", которую Чехов хорошо знал: она начала печататься во втором номере журнала "Артист" за 1889 год, там же, где появилась пьеса Чехова "Лебединая песня (Калхас)".
Многое из "Корделии" отзывается в "Чайке" - что-то буквально, а что-то по контрасту, в полемически переосмысленном виде. Молодых героев повести и пьесы объединяет главное - страсть к театру и последующие повороты их судеб. И еще - их любовь оказывается неотделимой от жребиев, выпавших на их долю в искусстве.
На то, что размышления, отразившиеся в "Чайке", связаны с судьбой и творчеством Леонтьева, Чехов указал, сделав своеобразную метку в тексте своей пьесы. Треплев, недовольный своим творчеством, говорит в четвертом действии "Чайки": "Я так много говорил о новых формах, а теперь чувствую, что сам мало-помалу сползаю к рутине. (Читает). "Афиша на заборе гласила... Бледное лицо, обрамленное темными волосами..." Гласила, обрамленное... Это бездарно. (Зачеркивает)" (13, 55).
До сих пор считалось, что, иллюстрируя здесь рутинность описаний, Чехов думал о молодом писателе А. В. Жиркевиче. Именно в письме к нему от 2 апреля 1895 года Чехов заметил: "Теперь уже только одни дамы пишут "афиша гласила", "лицо, обрамленное волосами"..." (П 6,48). Но приводимых Чеховым примеров в рассказе Жиркевича "Против убеждения..." нет. Описания в рассказе Жиркевича действительно длинны и изысканны, но и в письме к нему, и потом в "Чайке" Чехов имел в виду другой образчик устарелой стилистической манеры - произведения Леонтьева (Щеглова).
"Черная шапка курчавых волос прихотливо обрамляла прекрасный высокий лоб его..." - читаем в "Первом сражении" Леонтьева, а в другом его рассказе, "Миньона", на первой же странице - "Афиша гласила...""
Снова, как в 1889 году в "Скучной истории", теперь, в 1895 году, в "Чайке" Чехов обращался к сверстнику своей литературной молодости, который безнадежно отстал как художник и все-таки навсегда остался "милым Жаном". В симфонии "Чайки" прозвучала вариация на тему Леонтьева (Щеглова) - его произведения и его собственной судьбы. Это сравнение позволяет лучше понять глубину охвата жизни в пьесе Чехова.
У Леонтьева жизненные неудачи его героев во многом определяются возмутительными порядками, царящими в организации театральных школ, в мире театрального любительства. Там, где у Леонтьева негодование фельетониста: что за порядки царят в русском театральном деле! - у Чехова речь идет о трагических и повторяющихся с каждым новым поколением закономерностях мира искусства. Недаром самые разные персонажи, казалось бы, полярно разведенные в конфликте (Нина и Аркадина, Треплев и Тригорин), на деле обнаруживают скрытую общность. Уже со второй половины 80-х годов Чехов не раз будет возвращаться к ситуациям, в которых противостоящие друг другу герои в равной степени наделены грузом ошибок, несправедливостей, ложных представлений и поступков {См.: Катаев В. Б. Проза Чехова: проблемы интерпретации. М., 1979, с. 185-203.}. Таковы всеохватывающие, "равнораспределенные" конфликты в "Именинах", "Дуэли", "Черном монахе". <…>
<…> Сходен путь чеховских героев от "казалось" к "оказалось", неизбежно крушение прежних иллюзий. Но тут же вступает в силу другой закон чеховского художественного мира, который сам писатель называл "индивидуализацией каждого отдельного случая". Ведь этим людям, не отделяющим жизни и любви от искусства, для того, чтобы жить дальше, мало одного понимания тайн литературы и театра. Треплеву, чтобы писать и жить, нужна любовь, а ответа на свое чувство он так и не встречает. Нине, чтобы не погибнуть и верить в себя, нужно избавиться от любви к Тригорину, не верящему в театр и ее талант.
Как и всегда у Чехова, не общеобязательные рецепты - каким следует быть в искусстве или любви,- а отсутствие общих решений, неповторимость каждой судьбы, каждого пути. Вместе с тем индивидуализирующий чеховский метод вел к обобщениям, общезначимым открытиям и утверждениям. В "Корделии" Леонтьева - отдельный случай, "страничка жизни" одного любителя театра, встретившего на своем пути необыкновенную женщину. Чеховская "Чайка", в которой у каждого героя своя драма, явная или скрытая, говорит об общих закономерностях жизни. Ведь главное у Чехова не отрицание общих законов, а утверждение того, что их реализация проходит по меридианам единичных судеб.
Леонтьевское начало отразилось в Косте Треплеве: талант и отсутствие ясных целей, непонимание своих возможностей; ранимость и агрессивность; новаторские устремления и груз рутинности в собственных произведениях. Есть леонтьевское и в иллюзиях Нины, которую нельзя убедить, что театр это не вечный праздник, а тяжелый труд и губительная страсть. Тема бунта осложняется раздумьями о возможностях "бунтаря", о ясности целей в жизни и в искусстве.
"Чайка", как и "Корделия", прозвучала реквиемом по погибшему таланту. Леонтьевская Корделия, познав, как "груба жизнь", опускается, сломленная. Чехов не приемлет фатальной безысходности такого финала. Слова пьесы о том, что только вера способна помочь вынести "свой крест" в искусстве и жизни, перекликаются с постоянными обращениями Чехова к Леонтьеву: "... не ленитесь, голубчик, и не поддавайтесь унынию..." (П 5, 89).
И как нежно Леонтьев полюбил "Чайку"! В его воспоминаниях о Чехове лучшие строки посвящены этой пьесе, в которой он узнал свое, но волшебно преображенное...<…>
Источник:
Спутники Чехова. Под ред. В. Б. Катаева. М., Изд-во Моск. ун-та, 1982; http://az.lib.ru/c/chehow_a_p/text_0370.shtml
Владимирское региональное отделение Союза Писателей России
Владимирская энциклопедия
|
