Ильюшкин Евгений Павлович Ильюшкин Евгений Павлович (6 ноября 1936 — 19 сентября 2021) — начальник Владимирского троллейбусного управления (1978-2001), российский политик, член Совета Федерации Федерального собрания РФ (2001—2009).
Ильюшкин Евгений Павлович
Евгений Ильюшкин родился 6 ноября 1936 года в Вологодской области.
Ильюшкин Евгений Павлович вспоминает: «Глухая деревушка в Вологодской области времен тридцатых — начала сороковых годов прошлого столетия объяснит многие мои сегодняшние черты характера, взгляды, суждения, поступки. Она — моя Родина — старинным бытом, людскими взаимоотношениями и принципами дала мне впоследствии возможность испытаний моральной болью и торжеством побед...
...Сначала и деревней-то ее назвать в полном смысле нельзя было: хутор из двух домов братьев Ильюшкиных. Сто километров до ближайшей железнодорожной станции по проторенным телегами (или санями зимой), не всегда проходимым колеям. Постоянные ветра и смерчи, образующие чащобы из поваленных деревьев в настоящей со всех сторон тайге. Огромный валун ледникового периода чуть ли не под окнами. Небольшая речушка рядом с хутором. Ни газет, ни радио, ни электричества. Лучины и керосиновые лампы в домах. Обычная крестьянская жизнь...
В трех километрах — еще одно подобное поселение, но уже Козловых. Как правило, хуторские женихи за невестами в дальние дали не ездили и разрастались деревеньки по-родственному, добавляя к существующим новые и новые. Жители пяти - шести деревень в округе носили одинаковую фамилию, соседствовали дружно. Конечно, в праздники мужики, хорошо выпив собственного изготовления браги, бывает, повыясняют отношения. Но после драк, понаставив друг другу зуботычин и синяков, примиряются бесповоротно.
Деревнями всех встречали и провожали. Отец мой, Павел Ильич, естественно, исключением не стал, когда вернулся с Финской. Малым я тогда еще был и запомнил только его крепкие объятия и поцелуи. Он прошел финскую войну от звонка до звонка. В начале конфликта привлекался к боевым действиям только Ленинградский военный округ, Вологодская область входила в него. После прорыва оборонительной линии на Карельском перешейке, отца, в составе лыжного батальона отправили в тыл к финнам, где их окружили. Они отходили, но хотя и считались неплохими лыжниками и охотниками, а именно из них формировали батальон, оторваться от финнов не легко. Удалось выйти через болота уже весной. Обессиленный, раненый и обмороженный, отец вместе с товарищами попал на несколько месяцев в госпиталь. Вернулся домой в 1940 г. Успел «подарить» матери сестренку и на второй день Отечественной войны вместе с другими мужчинами отправился на призывной пункт в район. Плач в каждой деревне, как потом — при получении похоронок... Мне было 4,5 года, когда началась Отечественная война. Отец крепко обнял нас всех, поцеловал, вытер глаза и пошел из дома с котомкой за спиной. Я стоял на подоконнике в одной длинной рубахе и смотрел на людей, которых построил военком и повел по поселковой дороге. За ними с криками, и я бы сказал, с воем бежали женщины, девушки, дети. Беда, даже если она общая, запоминается каждому в отдельности своими, наиболее отчетливыми эпизодами. Вижу маму, Евдокию Петровну, вечно озабоченную делами, и хлопотливую с нами четверыми: моими братьями, Николаем и Александром, мною и нашей сестренкой Любой. Женщины выполняли тяжелую мужскую работу. Мать работала на ферме: доила коров, чистила помещения, выносила навоз... Уходила рано, приходила поздно, усталая и раздраженная, а дома — четверо ребят, один другого меньше. Особенно трудно приходилось весной, летом и осенью. Лошадей забрали для армии, приходилось пахать на себе. Четыре-пять женщин тянули плуг, а одна шла за ним. Почва на Вологодчине тяжелая, много камней, оставшихся после ледникового периода. Мы, ребятишки, собирали камни, те, которые могли поднять, и носили их в кучи. Целые горы камней были на полях, а они при вспашке все появлялись и появлялись.
Весной — сев. Два деда идут с лукошком и разбрасывают зерно руками, а мы бежим за ними и ветками как бы метем поле. Делалось это для того, чтобы птицы не склевали зерно. Осенью — жатва. Убирали серпами. Целыми днями работали женщины в наклонку, жали рожь, пшеницу, ячмень, овес, лен. Связывали в снопы, а затем собирали в скирды. Скирды свозились на колхозный двор, где снопы обмолачивали вручную цепами. Изнурительная и тяжелая работа. Убранным зерном воспользоваться не могли. Приезжали военные уполномоченные и все увозили для нужд фронта. Оставляли неприкосновенный запас на будущий сев и выдавали немного на трудодни. Так что жили в основном за счет индивидуального хозяйства.
Труднейшее — сенокос. Надо заготовить сено не только для колхозных коров, телят, овец, но и для своего подворья. Зато после уборки хлебов ухитрялись делать солод, из которого варили пиво. Конечно, в строжайшей тайне.
Ребята в возрасте 10-13 лет работали наравне со взрослыми, а мы, по мере своих сил, заготавливали ягоды, грибы, ловили рыбу, пилили и кололи дрова, пололи грядки. Вечерами сидели при лучинах или свечах, иногда зажигали керосиновые лампы, но это уже роскошь.
Собирались в одном из домов, взрослые выпивали, закусывали, пели песни, плясали, а потом — плакали. Плакали так, что мы, ребятишки, как правило, находясь на печке, плакали вместе с ними. Причин было много и, конечно, главное — это война. Дивизия, сформированная из мужчин Борисово-Судского района Вологодской области, была брошена в район Луги, защищать подступы к Ленинграду, где и сложили свои головы большинство. Многие остались без мужей, женихов, сынов, братьев практически в самом начале войны. Можно себе представить, что творилось у них в душе, когда знаешь, что уже никогда не вернется тот, с кем мечтала прожить жизнь, нарожать детей, вырастить, выучить и воспитать их, а затем повозиться с внуками, обеспечить себе спокойную и безбедную старость. Отсюда — тоска, боль, безвыходность. Ну а те, у кого были еще в живых родные и близкие, верили и надеялись на чудо. А как ждали почтальона, ходившего на почту за 15 км! Ждали с надеждой и страхом. Так изо дня в день, из месяца в месяц...
...А фронт грохочет под Волховом, меньше чем в двухстах километрах от нас. Страшные «беженцы» оттуда переселились в наши края — волки. Много волков. Резали они без боязни и овец, и коров — мужского-то отпора не чувствовали. Зато мы, дети, ежедневно могли с ними встретиться. Школа, где учились, находилась в соседней деревне, а идти туда — три километра лесом. Собирались разновозрастной кучкой, запасались лучинами, мастерили факелы и со страхом, шумом и криком, отпугивая серых хищников, шли за знаниями. Тогда-то у меня, может, впервые проявился характер. Поспорил, что от одной деревни до другой босиком зимой один пробегу. И пробежал ведь, выиграл спор! И навсегда осталась для меня несравнима ни с какой другой та школа, обыкновенная деревенская изба. Одно помещение. Одна учительница... Хорошо учила... Читать я стал рано. Помогли еще тому открытки и письма отца с фронта, которые зачитывались до дыр.
Высокую цену заплатили мои земляки за великую Победу. Ушло 37 человек и только восемь вернулось. Фамилия одного выбита золотыми буквами на Малаховом кургане в Волгограде. Отец, братья отца и матери, дяди: Андрей, Иван, Павел, Егор — вернулись. К сожалению, время не щадит никого и сегодня их в живых нет, но память о каждом из них осталась навсегда. Это были смелые, честные, преданные Родине люди, труженики. По-разному сложилась их послевоенная судьба.
Отец, Павел Ильич, сын крестьянина-батрака, получил всего 4 класса образования. Во время боев в Синявинских болотах получил 3 ранения. Он был артиллеристом, командовал батареей, причем находился все время на передовой. После прорыва обороны Ленинграда воевал на 3-м Белорусском фронте, принимал участие в освобождении Минска, в боях в Восточной Пруссии. Под Кенингсбергом корректировал огонь артиллерии с аэростата, был подожжен немецким истребителем. На обгоревшем парашюте его подобрали, увезли в госпиталь, где он пролежал почти восемь месяцев. Обгорело лицо, руки, сломаны ребра, сотрясение головного мозга. Выходили. Три ордена Красной Звезды, два ордена Боевого Красного Знамени, не считая других орденов и медалей, получил отец за свой ратный труд.
После демобилизации ему было 34 года. Молодой, подтянутый, в офицерской форме, которая ему очень шла, с наградами на груди и золотыми погонами старшего лейтенанта — вот таким он запомнился мне, когда демобилизовался. Конечно, я гордился отцом.
Дядя Андрей служил в армейской разведке, потому орденов и медалей у него было даже больше, так как за каждый удачный поиск в тылу врага, за каждого притащенного немца вручались награды. Он был сильным человеком, смелым, дерзким, не уступчивым, но отходчивым, балагуром, весельчаком, любителем выпить.
Страшная судьба выпала на долю другого дяди, родного брата отца, Егора. Его, 18-летнего парня, отправили во Власовскую армию. После ее разгрома и пленения дядю Егора бросили в концлагерь. Он совершил четыре побега, но неудачных. Его ловили, стегали, подвешивали на крюки за ребра, резали из кожи на спине ремни, принуждали вступить в новую Власовскую армию (РОА), которая воевала против нас. Он отказался. В 1946 году его привезли из Германии совершенно изнеможенным и седым. Тетя Нюра, его девушка, ждала, не смотря ни на какие уговоры, а женихи находились. Пять лет неизвестности, никакой надежды, что он вернется, и тем не менее, дождалась. Они поженились. Но новая беда. Старший брат отца и дяди Егора Ильича, прослуживший во время войны в обозе и похоронной команде, привез в деревню три воза награбленного добра. Не знаю, что уж там произошло между ними, но родной брат написал донос о том, что дядя Егор служил во Власовской армии, и через некоторое время его арестовали, судили и сослали в Коми АССР, пос. Водный — отбывать срок наказания. Затем около года шла повторная проверка, его полностью реабилитировали, разрешили вернуться обратно, но он не поехал, — там и остался жить с семьей и родственниками. Позднее погиб нелепо. Во время рыбной ловли в его лодку врезалась моторная лодка с пьяными. Вот и осталась тетя Нюра с двумя дочками одна. Трудно передать, как пережил эту утрату отец. Он запил. К сожалению, эта привычка у него сохранилась до конца жизни.
Дядя Иван Петрович был боевым летчиком. До войны служил на Южном Сахалине. Воевал, имел ордена, медали, в том числе — орден Ленина. После войны командовал летным полком под Ленинградом в звании полковника.
Дядя Павел Петрович служил в войсках НКВД. Конкретно чем занимался — о том не распространялся, но судя по многочисленным орденам и медалям, оторванным 3-м пальцам и наличием шрамов на теле, в тылах не отсиживался.
Праздники и памятные даты обычно отмечали у нас дома. Приезжали с семьями. Нас в семье осталось трое, так как старшего брата отец устроил в Кронштадте в ФЗУ слесарем-шлюпошником, он там и работал до призыва в Армию. У дяди Вани — три дочери, у дяди Павла — сын и дочь, у дяди Андрея — сын. Кроме того, собирались сестры отца и матери с мужьями и детьми. С большим волнением вспоминаю такие дни. На столы чаще всего ставилась самогонка или брага, из закусок — вареная картошка, квашеная капуста, соленые огурцы, грибы, овощи, дешевая колбаса, сало. В общем, обычная деревенская еда. Сколько было разговоров, песен, плясок. Любимая песня военных лет — «Землянка» и, особенно, «Ленинградская застольная».
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло сжимая врагу.
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальем.
Несколько куплетов посвящались солдатам, воевавшим под Волховом, Синявином, Мгой. Эту песню пели всегда стоя, с поднятыми стаканами, а отец пел и плакал одновременно.
Трагически погиб и дядя Андрей. Работая сцепщиком товарных вагонов, он попал под колесо поезда. Смерть двоюродного брата, мне кажется, окончательно сломила отца. Он начал серьезно выпивать, начались неприятности на работе, дома. Мы росли. Николай, старший брат, после армии ушел работать в торговый флот, а Саша, брат, поступил в военное училище им. Кирова. Закончил его и пошла служба по гарнизонам страны: в Архангельской области, Саратовской, на Украине; пришлось участвовать в событиях в Чехословакии, где получил ранение. Закончил академию им. Фрунзе в Москве с Золотой медалью, после чего работал в Ленинграде в Академии тыла. Дослужился до звания полковника и скоропостижно умер.
На примере моей семьи я постарался показать, в каких условиях жили, трудились и воевали наши отцы и матери. Позднее, когда стал руководителем сначала депо, а потом управления, я всегда помнил о ветеранах войны и труда, заботился о них, помогал всем, чем мог.
...Под Ленинградом, в трагически знаменитых Синявинских болотах отец с однополчанами дал клятву: кто останется жив, переселится в те края после Победы. И мы начали переезд с нехитрыми пожитками и коровой на станцию Вырица Гатчинского района. Весь тот процесс воплотился для меня в одной единственной белой... французской булке. Слезы текли у мамы, когда мы ели ту булку, ожидая поезда...
Первым нашим жильем на новом месте оказалась комнатенка в райотделе милиции, о чем отец договорился заранее. Потом, когда он устроился на работу, нам дали «метры» в общем жилом доме. Жили и одновременно строили свой дом.
Тогда большие льготы для такого строительства существовали: и лес практически бесплатно, и делянки... Построили...
Неприятное получилось мое «вливание» в новую школу. Мало того, что все во мне бросалось в глаза: длинный, худой, со шмыгающим носом и вологодским оканьем; в одежде, которую носил третьим по счету после отца и брата, — я в первый же день удосужился другого, общего, отнюдь не восторженного внимания. Мои деревенские представления о жизни столкнулись с особенностями большой послевоенной школы.
Во время оккупации многие не учились, и теперь в классах насчитывалось по тридцать - сорок человек при резком их различии в возрасте. Не одногодки, переростки — в каждом классе. Что становилось причиной многочисленных подростковых конфликтов. К ним добавлялось одно, но постоянное противостояние: две группы детдомовских ребят, хорошо организованных и страшно не любивших нас, кто жил с родителями. Детдомовцы отбирали все съестное, что мы приносили.
Десять лет мне тогда было. Провожая первый день в школу, мама положила мне утром в шерстяную сумку, где тетради, кусок хлеба с маслом (коровушка, которую с собой привезли, выручала). И вот, на перемене, достал я бутерброд, стою, жую. Подбегает детдомовец, выхватывает его и — бежать. Догнал я его, стукнул, хлеб отобрал.
— Женька! Ты чего наделал!? — всполошились одноклассники. — Тебя же изобьют! Такие вещи детдомовцы не прощают.
— А чего, я виноват? Он сам напал... Я же за свое...
— Спасать новичка надо, — в их голосах по-прежнему слышалась тревога.
Узнав, что у меня здесь же учится старший брат, посоветовали сказать и ему. Перед последним уроком брат со своими ребятами пришли к нам вырабатывать диспозицию. Оказывается, у детдомовцев своя тактика против «строптивых»: встречают у выхода из школы, берут в кольцо, сразу не нападают, а высылают сначала одного. Только после словесной перепалки «Ты чего — я чего?», после легких обоюдных ударов, наваливаются на тебя со всех сторон. Мы решили ответить тем же. Порыв к справедливости укреплялся единодушием: всем давно надоел произвол...
Жестокая драка произошла по нашему сценарию. Их «кольцо» мы окружили своим. Били чем попало и куда попало. Они не ждали такого отпора и побежали. Тут уж мы не могли остановиться: догоняли и снова били. ЧП, центром которого стал я, прогремело на весь поселок. На следующий день мы готовились к продолжению схватки. Но видно, серьезно разобралось руководство и с нашими учителями, и с воспитателями в детдоме. Те, в свою очередь, приняли меры. Пришли к нам детдомовцы для... восстановления мира. В школе стало спокойнее.
Там же я начал и... бросил на всю жизнь курить. Поводом послужил элементарный звонок — колокольчик. Каждый хотел пробежаться с ним по коридору, возвещая о закончившемся уроке. Схватил я, однажды, этот колокольчик за «язычок» звонка, а кто-то дернул его у меня из рук и порвал мне палец. Когда в медпункте кровь остановили, я, прикрыв рану ваткой, побежал, конечно, к друзьям на перекур. Обычно курил только дым пуская, а тут запыхался и глотнул папиросного дыма в себя. Сразу закашлялся, слезы из глаз. Отдышавшись, смотрю на вату, — а по ней какой-то налет. И так он подействовал на меня, что не курил никогда больше.
«Посчастливилось» мне однажды в школе и героем походить.
Воспитание в себе мужества, гордости и умения постоять за себя составляют неотъемлемую часть патриотического настроя первых послевоенных лет, особенно, мальчишеской среды. Подковырки, насмешки, обиды прощать никто не хотел. Стычки — правда, не часто и без злобы — возникали в классах не при совместном труде (уборка территории или картошки), а на переменах между уроками. Своеобразное объединение пацанов по группам восемь-девять человек внутри каждого класса (девчонки вообще жили своими обособленными интересами) не давало таким стычкам угаснуть. У нас одной из групп верховодил Витька Адонин, сын генерала. Он выделялся одеждой и манерами, высоким положением отца и вечно крикливой матерью, которая на всех педсоветах жаловалась, что ее чадо обижают. «Группа» Адонина достаточно нагло вела себя по отношению к остальным, имевшим менее обеспеченных родителей. С Витькой я и повздорил.
На уроке рисования, совсем мной не любимом, поставили портрет, не помню уж и кого. Я его перерисовал так, что получилась пародия. Адонин, конечно, не упустил случая высмеять меня. Я не стерпел и «нарвался» на небольшую потасовку. В пылу борьбы образовалась куча-мала, где кто-то навалился на мою левую руку, попавшую между партами, и — перелом. Резкую боль не успел осмыслить: зубы скрипели, но не плакал, чем заслужил особое уважение ребят. Почти три недели носил гипс, страшно гордился им и ходил героем.
Детство не обошлось и без «физических испытаний» в семье. Жили бедно, спасали военные награды отца. За ордена и медали выплачивали тогда денежные пособия, хорошо помогавшие материально при маленьком отцовском заработке. Недоедать приходилось все равно. А рядом, в соседнем сарае, кудахтали куры. Стал я к ним «в гости» лазить за яйцами. Соседка подкараулила и прихватила меня, рассказала отцу. Знал я: будет порка, — и тянул сколько мог, но в конце концов домой явился. Крутым мужиком отец славился, — старший лейтенант, артиллерист...
— Чтоб мой сын воровал?! Да я лучше тебя пришибу! — взял армейский ремень со звездой и устроил бойню.
Мне бы зареветь, прощения попросить, но что-то нашло на меня: зубы стиснул, молчу. А он в раж вошел, кожу на спине всю ремнем спустил. Мать вроде заступиться, — он и по матери. Избил меня здорово. Спина коркой покрылась, температура не спадала. И обида не проходила: «Вы меня так из-за яйца... Ничего больше есть не буду!» Мать не знает, что и делать; батька, хоть горячий, но отходчивый, переживает, курит одну за одной. Не выдержал, просит мать: «Съезди к Ивану (это мой дядя, командир авиационного полка, стоявшего под Ленинградом). Он для Женьки кумир, может, уговорит».
Иван сначала отца отматерил как следует, а мне прямо, по-офицерски: «Голодать будешь — умрешь. Кому лучше? А ведь летчиком мечтал стать. Есть в Ленинграде летная школа, получай аттестат, готовься и поступай...». Одумался я. Только другая проблема свалилась: начал отец выпивать, нет-нет да и руку на мать поднимет. Еще с Вологодчины привычка: там мужики, если чуть не так дома — руки в ход. Я — за мать, и мне перепадало. И решили мы с другом убежать к морю, в Одессу. Сухарей поднакопили и — на станцию. Сестре, Любаше, сказал: «Передай матери: ухожу и не вернусь». Сели мы на товарняк в сторону юга. Через три часа поймала милиция. Путешественники... В отделение за мной приехал отец, взял за руку, идем.
— Как, Женька, жить будем? Ты меня опозорил...
— Невозможно с вами жить стало, папа... Пьянки, ругань...
С тех пор отец стал значительно тише. И за побег не бил.
Среди детских «забав» уличного воспитания врезался мне в память «яблочный грех». Уходя в глубь поселка, «промышляли» с мальчишками яблоками в чужих садах. Много не рвали и яблони не портили. А тут кто-то у нашей соседки обтряс яблоню подчистую, да еще к нам до калитки яблок накидал. Мать увидела утром, выгоняя корову. Соседка устроила скандал. Неприятно ни матери, ни отцу. Не поверили, что не я.
— У нас никогда в семье воров не было, — отец смотрел серьезно и тяжело, однако до ремня не дотронулся.
Меня до глубины души захлестнуло... Раз уж обвинили, так пусть будет за что. Договорился с двумя приятелями «дело» завершить. И ночью завершили: обобрали у соседки все яблони, мешка по три на брата получилось. Как тащили и говорить не буду, но куда-то их надо было деть... Затащил в сарай и поглубже зарыл в сено. Шумели наутро много, думали, естественно, на меня, а доказать не смогли. Весной, в марте- апреле, когда сена оставалось немного, отец наткнулся вилами на те мешки. От яблок в них одна гниль сохранилась...
— Ты же клялся, что не брал, — отец укоризненно предъявил мне находку.
— Папа, сначала так и было, но вы мне не поверили... Потом я от обиды за несправедливость... Прости, виноват...
Школьный период запомнился несколькими яркими моментами, которые по-особому вписались в мой послевоенный быт. Например, военнопленные немцы. Лагерь находился недалеко от дома, где мы жили. Интерес к ним, особенно мальчишек, был чрезвычайно велик, так как практически каждая семья имела убитых, раненых, искалеченных. Военнопленные работали в поселке Вырица на строительстве жилья, объектов соцкультбыта, благоустройстве. Каждый день строем, под конвоем двух солдат, они уходили на работу и возвращались с нее. Вечером играли на губных гармошках, пели песни.
Девчата и молодые женщины иногда в выходные дни приходили к лагерю, танцевали, отдыхали. Мы, подростки, их люто ненавидели. У нас просто не укладывалось в голове, что они способны смеяться, улыбаться, танцевать с людьми, которые недавно убивали наших родных и близких, принесли столько горя и разрушений. Поэтому оскорбляли, дразнили, бросали в женщин грязь, иногда камни.
А еще потолковать с немцами приходили бывшие участники войны. Они, как правило, угощали пленных махрой, иногда самогонкой или брагой, травили сигареты и вели, как они называли, разговор по жизни. В целом, такие встречи носили добродушный, приветливый характер, что нас, ребят, тоже возмущало. Отец, как-то вечером, на мои вопросы по этой теме объяснил, что пленные не виноваты в войне, их заставили воевать, и что через немецкие лагеря прошли миллионы наших людей, и мы, и они — заложники большой политики. У них есть матери, жены, невесты, плен не должен ожесточать немцев против нас. Правители приходят и уходят, а народы остаются.
Пленные угощали нас хлебом и маслом, иногда сахаром (надо сказать, кормили пленных неплохо), но только единицы ребят осмеливались что-то брать. Хотя в подавляющем большинстве, мы были голодными, разутыми и раздетыми, но гордо отказывались от всего, что нам предлагали. А ребят, которые не удерживались и брали подношения, били. Тем не менее, почти годичное общение с немцами как-то примирило нас с ними. Мы чаще и чаще общались, тем более, что абсолютное большинство немцев научилось говорить по-русски. Они учили нас играть на губных гармошках, с удовольствием играли с нами в городки и лапту. Когда образовалась ГДР, и их стали отправлять в Германию, мы расстались с ними вполне по-дружески.
...Я не умел плавать и завидовал ребятам, которые прыгали с обрыва в воду вниз головой — ласточкой. А потом, вынырнув на поверхность, на перегонки пускались вплавь через речку Оредеш. О своей беде поведал старшему брату Николаю, который с другом Сергеем почти в каждый выходной приезжал к нам из Кронштадта. Николай работал на верфи шлюпошником после окончания ФЗУ (фабрично-заводское училище). Его частый наезд объяснялся просто — материальная сторона. Мать ему на неделю давала картошку, огурцы, капусту, яйца, иногда масло от своей коровы.
В один из теплых летних дней Николай говорит: «Пошли с нами на речку. Будем учить плавать». Остановились возле обрыва. Высота около двух метров, глубина еще больше. Не сговариваясь, хватают меня за руки и ноги, раскачивают и бросают в воду. И сами — за мной. Естественно, я камнем иду ко дну. Потом оттолкнулся от дна, выскочил из-под воды и снова ушел вниз. В очередной раз, когда показался я на поверхности, Николай кричит, чтобы работал ногами и руками. В общем, наглотался воды, перепугался страшно, но видя, что ни Николай, ни Сергей и не думают меня вытаскивать, начал молотить руками по воде «по-собачьи»: стиль, когда работаешь ногами, а руки из воды не вытаскиваешь, а подгребаешь под себя. После отчаянных и суматошных телодвижений, когда почувствовал, что больше не могу, нет сил, решил про себя, что мне пришел конец и прекратил борьбу за выживание. Оказывается, мои усилия оказались не напрасными и я, продвинувшись на 2-3 метра, остался по горло в воде. И тут на меня накатилась такая обида на брата и его друга, что кое-как доковыляв до песчаного пляжа, лег на живот, опустил голову и заплакал. Николай и Сергей, видимо, почувствовали мое состояние, легли рядом. Молчали несколько минут. Потом Николай положил руку на голову и сказал: «Ну что ты, Женька! Успокойся. Ведь ты научился плавать, смотри, проплыл сколько. Ты же у нас молодец. Конечно, мы поступили глупо, но мы же были рядом, утонуть бы не дали. Ну, не сердись, давай руку». Вот так или почти так говорил со мной брат. Я, конечно, для вида еще посердился, а потом подумал: «И чего я расхныкался, Колька же прав. Надо закрепить успех!» Снова пошел в речку, осторожно, изучая ногой дно, спустился до глубины, когда вода достигла мне до рта, развернулся к берегу и попытался плыть. Когда встал на ноги, вода была уже по колено. А ребята на берегу кричат: «Ну, вот видишь! Получилось». Через месяц плавал довольно неплохо и даже стал нырять с обрыва, чем очень гордился.
Другое времяпровождение летом — сбор грибов и ягод. Они являлись серьезным подспорьем в питании, и занимались их сбором не только дети, но и взрослые. Мать с отцом ходили в лес в основном за клюквой и брусникой. Ребята собирали чернику, малину, землянику, гонобобель, морошку. Из грибов любил собирать белые, подосиновики и подберезовики. Для засолки — грузди, волнушки и рыжики, для маринования — опята и маслята. Но не грибы и ягоды привлекали нас, ребятишек, в лес.
В 1941 году немцы окружили под Вырицей три наших дивизии. Оказавшись в кольце, они около месяца оказывали отчаянное сопротивление, пытаясь пробиться к Ленинграду. Не удалось. Многие погибли, а другие взяты в плен. В лесах осталось много неубранных трупов людей и лошадей, а еще больше — оружия. В основном, трехлинейные винтовки со штыками, разбитые орудия разных калибров, минометы. В огромном количестве лежали снаряды и мины. Причем, винтовки находили рядом со скелетами солдат, полностью комплектны и после чистки вполне годились для стрельбы. Не трудно догадаться, чем мы занимались. Отправившись рано утром в лес группой в 4 - 5 человек, набирали за час — полтора в корзины грибы, а остальной световой день стреляли на спор из винтовок в консервные банки. Правда, после стрельбы часто болело правое плечо, потому что отдача после выстрела была большой. Каждый из нас имел свое оружие, которое хранил в доте (долговременная огневая точка). Она находилась на перекрестке грунтовых дорог на высоком берегу Оредеша. Впереди — большой луг, изгиб реки и две дороги, расходящиеся в разные стороны. Там оборудовали тайник. А чтобы оружие не похитили, два скелета солдат, найденные в Доте, расположили у входа.
Когда надоедала стрельба, занимались взрывами снарядов. Находили воронку (чем больше, тем лучше), сносили туда снаряды, мины, забрасывали сухими ветками и поджигали. Сами отбегали на 30-40 метров, прятались за деревьями и ждали. Взрывы шли один за другим, летела земля, щепа деревьев, осколки, осыпалась хвоя с елей и сосен. Переждав взрывы минут 10-15, подползали к воронкам и смотрели, что там осталось.
Наследие войны доводило и до трагических случаев. На полях гибли животные, коровы и люди: доярки, пастухи. Потребовалось почти три года военным саперам, чтобы провести в более или менее безопасное состояние территорию, которую занимали наши окруженные части. Лично я отделался довольно легко. Сегодня иногда показываю шрамы на теле внукам, когда рассказываю о том периоде своей жизни.
Вторая лесная забава — «парашютики». Находили березовую рощу и залезали на дерево как можно выше. Ухватившись за верхушку, резко отталкивались от ствола ногами. Под тяжестью тела береза гнулась, и мы плавно опускались на землю. Правда, не всегда проходило гладко. Нередко береза ломалась, и тогда падали на землю вместе с обломанной частью дерева.
Однажды я так ухитрился приземлиться, что ударился спиной о пень, после чего навсегда «завязал» с этой забавой.
В послевоенное время среди мальчишек широкое распространение получили рогатки. Главное достоинство — простота и доступность ее изготовления. Некоторые из нас были настоящими виртуозами. За 20 и более метров они ухитрялись попадать из рогаток металлическими пульками (нарезались из алюминиевой или медной проволоки) в воробья, сидящего на деревьях.
Я не был большим мастером, но постоянно тренировался, правда, не по птицам, а по консервным банкам. Рогатка меня и подвела. Хранил я ее в сумке для книг и тетрадей.
В один из дней с соседом по парте дежурили в классе. Дежурство заключалось в уборке его после уроков. На стене класса висел портрет военного с усами. Я сейчас не помню, кто это был. Возможно, Сталин И.В., а может и Буденный С.М. Портрет был нарисован на холсте. Пришла нам идея попасть в глаз с расстояния 5 метров. Я достал рогатку и около 15-20 металлических скобок, которые накладывались на резинку рогатки. Заключили пари: я должен из 5 выстрелов попасть в глаз. Если не попадаю, то получаю 5 щелчков по лбу. Началась стрельба. Каждая попытка заканчивалась дыркой в портрете. Все пять выстрелов пришлись в рот, лоб, щеку, ухо, но никак не мог поразить глаз. Сделал не 5 попыток, а около 10, но поразить цель так и не сумел, зато портрет был испорчен напрочь. Мишка стал щелкать по моему лбу средним пальцем правой руки.
Вот за этим занятием и застала нас уборщица. Что тут началось! Побежала за директором. Тот вместе с классным руководителем пришли в класс и когда увидели портрет, то толи от удивления, толи от возмущения первое время не могли сказать даже слова. Только желваки ходили по скулам у директора. Потом он посмотрел на нас и спросил:
- Кто?
- Я.
- Убирайся немедленно и завтра без отца в школу не являйся.
Вечером пришлось все рассказать отцу, который отвесил мне несколько оплеух, грязно выругался и ушел в комнату, где и курил минут 20. На следующий день у отца состоялся видимо не простой разговор с директором. От серьезных неприятностей спасли награды отца и членство в партии.
Портрет был заменен. Как выяснилось позднее, этому случаю был придан политический подтекст, но директор и парторг школы сумели убедить членов партгруппы, где на учете был отец, не придавать этому большого значения. Списали на обычное хулиганство подростков.
Учась в школе, мы помогали колхозам и совхозам. Уборка картофеля обернулась самым неожиданным образом. Я влюбился. Хотя мне и было 14 лет, но интерес к женскому полу стал проявляться еще раньше. Сначала — к учительнице истории. Екатерина Алексеевна, молодая женщина, лет 25-27, привлекала меня своей фигурой, открытым и добрым лицом, ласковым голосом и взглядом. Она никогда не кричала на нас, хотя назвать наше поведение на уроках идеальным нельзя.
Я мог целый урок сидеть и наблюдать за ней, как она ходит, особенно когда направлялась по коридору между партами от заднего ряда к доске (а я сидел на последней парте), как она говорит о тех или иных исторических событиях, как общается с нами, и, конечно, не мог даже представить себе придти на занятия с невыученным уроком. Записался в шкальную библиотеку, запоем читал историческую литературу; по совету библиотекаря, вел дневник прочитанных книг с кратким описанием их содержания. Я с нетерпением ждал, когда меня вызовут к доске. И испытывал внутреннее торжество, когда отвечал не только по учебнику, а с приведением фактов из исторической литературы, и когда Екатерина Алексеевна с какой-то нежностью смотрела и с особым удовлетворением ставила мне «5». Сердце готово было выскочить из груди! Мне казалось, я был у нее любимый ученик, именно она привила мне любовь к истории нашего государства, и не только нашего. Учительница по английскому привлекала меня своими формами, кстати, очень солидными. Но вот любви к английскому языку привить мне не сумела. Увлечение учительницей закончилось самым обыденным образом. Однажды она пришла на урок в кофте, на которой под мышками отчетливо обозначились потные круги. Это так на меня подействовало, что в дальнейшем без отвращения смотреть на нее не мог.
Однако, вернусь к картошке. Около сотни ребят и девчат, под руководством классных руководителей доставили на место уборки. Картофель выкапывали плугом, и собирать его не так уж и просто. Нас распределили так, чтобы девчата собирали картофель в корзины и ведра, а мы относили их к грузовым машинам и загружали. Группу девушек, которую я обслуживал тарой, возглавляла Лена Фадеева. Она училась в 8 классе, выглядела очень привлекательно, хотя и была в фуфайке и резиновых сапогах. Волосы кокетливо забраны под косынку, глаза темные, брови и ресницы густые, на щеках румянец и ямочки. В общем, она произвела на меня сильное впечатление. Тем более, манера обращения у нее слегка шутливая, но не обидная.
Я старался, как мог. Поднимал корзины, полные картошки, и «пер» их через борозды к машинам. Там наполняли мешки и забрасывали их в кузов тележки. Трудились до обеденного перерыва. А потом — общий стол. Шесть-восемь девчат и я — один среди них. Остальных ребят тоже распределили между прекрасным полом. Каждый из нас принес еду, которую собрали родители: хлеб, яйца, сало, соленые огурцы, вареная картошка, соль, лук, молоко, творог. У некоторых — колбаса. Девчата расстелили какую-то материю, всю еду свалили в кучу, потом аккуратно разложили. С колхозной кухни принесли горячий чай и бутерброды, разумеется, за счет колхоза. В общем, пир. Я сначала стеснялся девчат, они ведь постарше, а значит, более раскованные, да и созревают быстрее нас, ребят. Глядел я только на Лену, глядел и краснел, слова сказать не мог, хотя робким не былю Обстановку разрядила моя соседка по парте, Лиза Гвоздикина. Прибежала, извинилась перед девчонками — и ко мне.
— Женька! Там наши ребята просят тебя подойти на несколько минут. Есть разговор.
— Что случилось-то?
— Мишка все объяснит. Давай быстрее, а то надзирательница (наш классный руководитель, Нина Алексеевна) уже заставляет работать. Обед кончился.
— Он никуда не пойдет. Мы тоже сейчас будем работать. — Вступила в разговор Лена.
Честно говоря, меня заело. Как понимать — он никуда не пойдет! Подумаешь, начальница! Я сказал, чтобы приступили к уборке, и пока наполняют ведра, я обернусь.
Мишка был один.
— Слушай, я принес бутылку и четвертушку самогонки. С ребятами бутылку мы уделали, но ты не сердись, полстакана тебе оставили. На, пей. А теперь слушай дальше. Четвертушку распили девки и окосели. Лизка твоя бросила идею: после уборки, когда пойдем лесом до станции, мы отстанем от группы и проведем время с ними до очередного поезда, а это три часа. Понял?
— Ну, ты с Лизкой, а я-то с кем?
— Как с кем? А Марина — сердечная подружка Лизки. Вон она как на тебя зыркает. Сидит в борозде, как наседка на яйцах, и глаз с тебя не сводит. Она давно по тебе сохнет, а ты, лопух, не замечаешь. Весь класс знает, а ты — нет.
— Знаешь, Мишка, ты не завирайся, знаю тебя, балаболку. Ничего подобного я не замечал.
— Да ты что! Спроси у Лизки. Она тебе все расскажет. Знаешь, она стихи пишет и тебе посвящает. Целая тетрадь. Да и тебя позвать — идея их, а не моя.
— Хорошо, останемся в лесу и что дальше?
— Во дает! Да целовать, обнимать будем, ласкать, одним словом. А может, что-нибудь и посерьезней.
— Вот так сразу схватил, поцеловал и в кусты, как серый волк красную шапочку, да? Если хочешь знать, я еще ни одной бабы не трогал. Это у тебя была куча, да еще и треплешься среди ребят.
— Женька, не дури. Все, что я болтал — ерунда. Никого у меня не было. А когда мы будем на пару, то как-то веселее и спокойнее. Ты посмотри на Маринку. Девка к тебе не ровно дышит, охмелела, сами ведь напрашиваются. Да какие мы после этого мужики! И потом, когда-то начинать надо, такого случая больше не будет.
Я посмотрел на Марину. Она поднялась с колен и встала в полный рост. Коса, замотанная на затылке и чем-то зашпиленная. Сама рослая, крепкая, глаза карие, румянец. Я даже залюбовался. И хотя видел ее каждый день, но не замечал, а тут как пелена упала с глаз. Смотрим друг на друга и молчим. Потом она засмеялась, махнула рукой и побежала к девчонкам.
— Согласен, только надо решить вопрос с моей работой.
— Стой и жди.
Он пошел к Нине Алексеевне.
— Я что, железный? Девчонки набирают ведра быстро, я не успеваю их уносить, а они ждут и не работают. Предлагаю Женьку забрать у восьмиклассниц, мы будем работать вместе, все-таки единый класс.
Нина Алексеевна даже замахала руками.
— Ни в коем случае. Во-первых, вам вместе нельзя работать, а то обязательно влипнете в какую-нибудь историю, а мне отвечать? Мы вас с завучем специально отделили друг от друга. Да и восьмиклассницам он нужен. Ребята с 8-го класса, как более взрослые, работают на разгрузке мешков и овощехранилище, закончат работу поздно. В общем, иди работать. Да и Евгения уже зовут.
Действительно, Лена машет рукой. Мы договорились, что меня подождут, если закончат раньше. Возбужденный и взволнованный, я предстал под разъяренные очи Елены Прекрасной.
— Слушай, ты чего это делаешь? Разводишь всякие там разговоры, а дело стоит. Нам надо быстрее закончить уборку и отдохнуть, потому что топать по грязи до станции удовольствие маленькое. А ты чего такой? Ушел один, приходит другой. Выпили, что ли?
- Да хватит воспитывать. Не маленький. Сейчас ваши корзины отнесу, дам фронт работ, начну вас греть, замерзли, наверное.
А сам (откуда и смелость взялась) обхватил одной рукой ее за талию и слегка хлопнул по мягкому месту. Видели бы ее глаза! Они расширились. В них — изумление и ярость. Стоит, как вкопанная, глазами хлопает, как сова, что-то бормочет, а я вразвалочку двинулся к ведром и корзинам. Сделав несколько ходок, отдал пустую тару, а сам пошел в лес, собрал сухие прутья, сделал ямку, насыпал туда картошки, заложил хворостом и поджег. Костер получился классный.
Как я ожидал, девчонки вскоре собрались у костра. Грелись, шутили, смеялись. Работать уже никому не хотелось. Учительница восьмиклассниц сначала пыталась как-то заставить их, но видя, что девчонки устали, махнула рукой. В это время прибегает Михаил.
— Женька, шабаш. Мы работу закончили, сейчас всем классом идем на станцию. Мы тебя ждем.
Я, естественно, засобирался.
— Лена! Я ухожу с классом. Работа практически у Вас уже закончилась. Примерно через 30-40 минут доставайте картошку. Будете хоть вспоминать меня и мысленно благодарить за царское угощение и костер.
Что тут началось! Девчата вскочили, стали возмущаться.
— Почему ты должен идти с классом, а не с нами? Скоро стемнеет. Дорога дальняя, по грязи и лесу, а мы одни боимся — и все тут. Мы не виноваты, что у нас забрали ребят.
Лена побежала к своей учительнице. Что там было, не знаю, но их преподаватель направился к Нине Алексеевне. Я же быстро смотался к своим. Приняли решение уходить немедленно, но подошла Нина Алексеевна и попросила меня остаться. Ничего не стала объяснять, сказала, как отрезала. Мишка и Лиза начали было отстаивать меня, но получилось еще хуже. Нина Алексеевна вышла из себя, накричала, что случалось редко.
Всю дорогу с Леной шли рядом, шутили, смеялись, вспоминали, как я ее шлепнул по одному месту и о ее реакции. В общем, время пролетело незаметно. Свой класс мы не застали. Их увезли автобусом, а мы добирались поездом.
На следующий день, как и договорились, я дождался окончания уроков и решил проводить Лену домой. Учились во 2-ю смену, занятия заканчивались, когда на улице было уже темно. Лена вышла из школы веселая. Она очень мило со мной поздоровалась, и мы отправились гулять по Вырицким улицам. Ходили долго, говорили много. Нам было легко и весело. На ее вопрос, что я буду делать после 7 класса, ответил, что пойду в летную школу. Хочу стать военным. Она рассказала о родителях, товарищах, друзьях, о том, что после 10 классов хочет поступить в медицинский институт, так как люди этой профессии нужны везде, от крупных городов, до небольших деревень и поселков. Умолчала лишь об одном, что уже около года встречается с парнем-одноклассником.
Придя домой, лег спать, но сон не шел. Я думал о ней. Лена постоянно стояла перед глазами. Мечтал о том, что после летной школы буду в гарнизоне, а она, закончив медицинский институт, приедет ко мне. Мы поженимся, и все будет хорошо. Следующий день пролетел быстро. Я с нетерпением ждал окончания уроков, рассчитывая, что снова будем вместе. Лена вышла одна, но настроение се было иным. Быстро взяв меня за руку, потащила от школы. Необычность поведения меня озадачила. Однако, все выяснилось быстро. Откуда ни возьмись, появился парень. Он бесцеремонно схватил ее за руку.
— Откуда появился этот хмырь?
Меня, разумеется, возмутило такое поведение и поэтому, отстранив от него Лену, мы оказались лицом к лицу.
— А ты, парень, поосторожнее.
Он повернулся к Лене.
— А ты иди домой, тем более, он недалеко. У нас будет мужской разговор, и тебе присутствовать при нем необязательно.
— Я никуда не пойду одна. А ты, Лешка, не задирайся. Если будешь хулиганить, я тебе не прощу. Женька работал в колхозе с нами, когда вы были на овощехранилище, там мы и познакомились. И я была бы рада, если бы вы подружились.
— Еще чего! Там, где двое, — третий лишний. Я прошу еще раз — иди домой. Обещаю, драки не будет, но поговорить нам надо.
— Мы дружим около года. Намерены вместе закончить школу и институт. Возможно, в будущем и поженимся. Так что ты не встревай между нами и, я прошу, не надо ее ждать и провожать. Обойдемся без твоих ухаживаний. И еще запомни: если будешь преследовать, то не взыщи.
Последняя фраза все и испортила. Терпеть не мог, когда начинались угрозы.
— Ты ведь, по существу, принимаешь решение за нее. Как я понял, клятвы верности тебе она не давала, поэтому, пока учитесь в школе и институте, много чего произойдет, и не будь глупцом, если начнешь накидывать на нее узду. Что касается меня, то действительно, я знаю ее несколько дней, но она мне понравилась, и я не намерен отступать. Решить должна она, а не ты. На угрозу я плевать хотел. При необходимости и у меня найдутся товарищи, которые не оставят в беде.
— Я тебя предупредил. Можешь поступить, как хочешь, но мои слова запомни.
По воскресеньям в Доме культуры проходили вечера отдыха. Я ходил на танцы, тем более, что вход бесплатный. Надеялся, что придет и Елена, но она не пришла. Зато была Марина, и я танцевал только с ней. Научился танцевать вальс, фокстрот, танго, краковяк. Любил танго и вальс. Марина сначала робела, потом становилась все смелее и смелее. Во время медленного танго, не вызывая особого интереса посторонних, можно было прижать девушку к себе, погладить талию и пониже, коснуться губами шеи или мочки уха. Все это возбуждало. Мы много говорили, смеялись, подтрунивали друг над другом. Наконец, набравшись нахальства, спросил: «Правда ли, что она хотела встретиться со мной в лесу после уборки картошки?» Ответ буквально ошарашил: «Да, правда. Вообще, ты в тот день мог делать со мной абсолютно все. Выпили мы самогонки, а я ее никогда не пила, поэтому опьянела. Мне было очень хорошо. В общем, отказали тормоза, я и попросила подружку организовать встречу. Да вот не получилось. Наверное, Нина Алексеевна догадалась, о чем вы шептались с Мишкой. Ты думаешь, она не знала, что вы и я с Лизкой выпили? Знала, конечно, поэтому и поступила с тобой так круто».
— Ну а сегодня у тебя нет желания пообщаться со мной после танцев?
— Да ты что! Окончишь семь классов, поступишь в летную школу, получишь направление — и был таков. А что делать мне? Нет, Женька, наваждение прошло. Если не забудешь, то у нас с тобой еще будет время обсудить и эту тему. Мы же очень молоды, нам рано даже думать об этом.
А потом наступил понедельник, один из самых черных дней в моей жизни. После уроков я ждал Лену. Когда она появилась, я подошел. Не говоря ни слова мы двинулись по направлению к ее дому. Примерно метров через 400 от школы нас остановил Алексей. Он был один и под хмельком.
— Я же просил тебя не подходить к ней, подлюга. Ты думаешь я шутки шутил в прошлый раз. А теперь пеняй на себя. Убью!
И бросился на меня.
Лена закричала. Я оттолкнул ее и попытался остановить Алексея, но шел мелкий дождь, образовалась слякоть, и я поскользнулся, упал на колени. Страшный удар ногой в лицо отбросил меня на спину. Кровь заливала лицо. Разъяренный парень, видя, что я лежу на спине и практически не оказываю сопротивления, схватил за горло и стал душить. Сознание не потерял, но когда его грязные ладони коснулись моего горла, я понял, что драка будет беспощадной. Мне удалось вывернуться из-под него и схватить за рот, раздирая его. От неожиданности и боли он отпустил меня. Успев подняться на ноги, я нанес удар коленом меж ног. Видимо, удар был нешуточный, он буквально согнулся. Я еще успел нанести несколько ударов в лицо и корпус, но сбить с ног не сумел. И мы схватились в рукопашной. Удары наносились руками, ногами, головами. Остервенение охватило нас обоих. Потом мы упали оба. Драка продолжалась на земле, в грязи и воде. В один из моментов у Алексея под рукой оказался камень, и он сумел им ударить меня по голове. Спасла фуражка. Она смягчила удар, да и силенки у моего соперника были на исходе. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы не отец и старший брат Елены. Видя, что мы уже перешли грань, она бросилась домой. Нас растащили в стороны. От вызова милиции мы отказались оба, также и от скорой помощи. Не трудно догадаться, что ждало меня дома. Одежда порвана, ботинка одного нет, все лицо и руки в крови, выбито два зуба. Мать в ужасе закричала и чуть не потеряла сознание. Я еле дополз до кровати. Отец раздел, мать принесла теплой воды, и меня стали приводить в божеский вид. Перевязали, смазали раны йодом.
Целую неделю в школу не ходил. Не было одежды, обуви, так как размер отца был меньше, а другой не нашлось. Лицо — сплошная маска, синяки под глазами, царапины — и все такое. После того, как родители сумели купить одежду и обувь, а также подзажило лицо, хотя желтизна под глазами сохранилась, я появился в классе. На все вопросы отвечал, что болел и в детали не вдавался. На большой перемене меня нашла Лена. Вид ее, да и настроение, были неважные.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально.
— А Алексей в больнице. Меня видеть не хочет. Может, сходим вместе?
— Вот уж этого не нужно. Если тебя одну не принимает, то нас вдвоем — тем более. Схожу один, может и встретимся, а потом тебе расскажу.
На следующее утро, взяв дома конфет (карамели), несколько яблок (свежих) отправился в больницу. В палату пропустили. Алексей лежал весь в бинтах. Вместе с ним в палате находилось еще трое. Увидел меня.
— Пришел? Вижу, вроде в норме, если не считать головы и глаз?
— В целом, нормально, кроме выбитых двух зубов, вывихнутых пальцев, синяков и шишек, да полностью изорванной одежды. В общем, отделал ты меня классно.
— Пустяки. У меня хуже. Порвана губа. Сломано два ребра, видимо, останусь глухой на левое ухо, что-то там течет, сильный ушиб ноги и легкое сотрясение мозга. Дело идет на поправку, скоро выйду.
— Я, Алексей, долго думал о случившемся... Дураки мы оба.
— Да ладно. Виноват-то я. Выпил. О последствиях не думал. Обидно стало. Столько времени дружили, я ведь даже ее целовал. Строили планы, клялись в любви и дружбе...
— Ничего не рухнуло. Лена очень переживает. Приходила ведь, а ты даже не пожелал встретиться.
— Да как я мог с ней встретиться, с такой рожей! Ну, а ты что решил? Будешь встречаться?
— Лена мне нравится, но, кажется, ты ей не безразличен. Прими ее, успокой. Ведь если бы не она, мы черт знает что сделали бы друг другу.
— Ладно, пусть приходит завтра Сегодня, думаю, снимут бинты. Ну, бывай. Спасибо, что навестил.
После выхода Алексея из больницы, мы два раза встретились втроем. Обычные разговоры, к прошлому старались не возвращаться. Вскоре наш 7 «а» перевели в первую смену, а старшие классы остались во второй. Встречи прекратились. Так закончилось мое первое увлечение, но выводы для себя сделал.
Понял, что я не умею драться профессионально, а это необходимо. Время было таким: кто кого. Со своими друзьями, Юрой Сингаевским и Брониславом Никифоровым, купили боксерские перчатки и все свободное время тузили друг друга. Второе — я жесток. Могу убить человека. Такой вывод меня потряс. На примере родных и близких знаю, какое горе в семье, если гибнет кто-то из родственников, поэтому дал слово, что первым вступать в драку или конфликт не стану, какие бы обстоятельства не складывались. Третье — пора всерьез подумать о будущем. Если решил стать военным, то надо подстегнуть учебу, потому что конкурс в летную школу просто огромный — десять человек на место.
Стал более серьезен в школе и дома, много внимания стал уделять учебе, особенно профильным предметам и серьезно занялся спортом: лыжами, гирями и боксом. Но на этом мои приключения не закончились.
Весна для меня чуть не оказалась катастрофой. В течение последних трех лет мы во время ледохода бегали на реку и плавали на льдинах. С нетерпением ждали, когда пойдет лед. Школа находилась недалеко от реки и моста, и когда в школе раздался крик, что пошел лед, ничто не могло удержать нас.
Мы с Мишкой, соседом по парте, бросились во время урока через весь класс к двери. А за нами — и все остальные. Мы бежали к мосту. По пути подобрали жердь. Лед действительно шел сплошным потоком, разбивался о быки (специальное устройство) моста, дробился, льдины становились на ребро и сталкивались друг с другом, образовывался затор. Стоял сплошной треск и гул, вода бурлила. На мосту стояли еще несколько ребят нашего возраста и выбирали подходящую льдину. Наконец, Михаил кричит мне: «Наша!». Я кивнул, и мы перелезли через перила моста, стали ждать, когда она подплывет. Высота была около 1,5 м. Дождавшись, спрыгнули, но не очень удачно. Мне кажется, не учли двух моментов. Первое — за год мы здорово выросли не только вверх, но набрали массу примерно по 70 кг каждый. Второе — лед шел сплошным потоком, не было больших полыней и происходило постоянное столкновение льдин. Когда льдины наползали друг на друга, то одна наклонялась, и появлялась вероятность сползти в воду. Расстояние от моста до поворота реки — 150-200 метров. Именно этот путь нам предстояло преодолеть. Когда льдина упиралась в берег, мы должны выпрыгнуть. А потом — вновь на мост, и все сначала повторить. Риск, безусловно, не малый, и трагических случаев во время ледоходов хватало, но разве думаешь об этом в 12-15 лет!
Неприятности начались сразу же, как только мы очутились на льдине. От тяжести наших тел она стала уходить в воду. Правда, не полностью. Но тут я допустил ошибку. Держа жердь в руках, стал поворачиваться к льдине, которая буквально наползала на нас, с целью оттолкнуть ее. Конец жерди соскользнул, и я потерял равновесие. Отступил на шаг к кромке льда, льдина стала наклоняться, и я стал скользить еще ниже, а за мной — и Мишка. Он крикнул: «Женька, ложись!» — и первым упал на другой край льдины, я — за ним. Кое-как удержались. Жердь пришлось выбросить. Вот так, лежа на льдине, практически в ледяной воде, отталкивая ногами и руками другие льдины, мы плыли по реке. На берегу сбежались школьники, учителя, они что-то кричали нам, но мы ничего разобрать не могли.
Река сделала поворот, наша льдина к берегу подойти не могла и закрутилась на месте. Мы решили выходить по другим льдинам. Когда Михаил встал на колени и попытался переброситься на соседнюю, поближе к берегу, наша льдина наклонилась. Мы сползли в воду и сразу же пошли ко дну. Глубина была свыше двух метров. Над головой — сплошной лед, все попытки вырваться на поверхность не удавались. Попытались плыть к берегу подо льдом, но не хватало воздуха, и тело стыло стремительно. Спас нас военком школы, он же парторг. Когда учительница вбежала в преподавательскую и крикнула, что ребята ее класса бросились кататься на льдинах, он не растерялся. Подбежал к пожарному щиту, схватил багор, по пути прихватил веревку и бросился к реке. Когда мы оказались в воде, он уже был рядом. Ребята кричали и показывали место, где мы находились. Он багром развел льдины, и в это время появилась голова Мишки, которого я приподнимал, чтобы он раздвигал лед. Из последних сил мы держались. Военрук зацепил багром одежду Мишки и начал вытаскивать. Вцепившись в его ноги, и я стал выползать. Кое-как, с помощью ребят, военрук вытащил нас на берег. И тут меня стало рвать. Очень много наглотался воды. Помню испуганные лица военкома, учительницы, ребят, они что-то мне кричали, а я не слышал, так как уши тоже были залиты водой. Очухался. Военком трясет меня за плечи и кричит в ухо: «Беги немедленно в медпункт».
В медпункте нас раздели, растерли спиртом, дали немного «вовнутрь». Одежду выжали учителя, кто-то достал утюг, и примерно через час она была высушена и поглажена. Все обошлось, но переполоху наделали много. После медпункта нас повели к директору школы, а он был довольно крутой мужик, и мы решили, что нас отчислят. В кабинете собрался почти весь педагогический состав школы. Вот стоим мы перед ними с опущенными головами. После спирта настроение было довольно благодушное, но разыгрывали смирение. На все вопросы, упреки и угрозы отвечали: «Так получилось, дайте закончить 7 класс, я уйду из школы. Родителям не сообщайте, спасибо парторгу (имени, отчества не помню, так как он преподавал военное дело старшеклассникам)».
Нас отправили в класс. О чем без нас шел разговор, не знаю, но никаких мер предпринято не было, если не считать персональных дел по комсомольской линии. Объявили по выговору с занесением в учетную карточку за срыв уроков.
За учебой, за шалостями, за детскими переживаниями не забыл я и о своей мечте: выучиться на летчика. Готовился к выбранной профессии по-своему: обтирался по утрам холодной водой и... прыгал с крыши, вырабатывая отсутствие боязни... После семилетки поехал в Ленинград мечту осуществлять. Проверяли крепко. Проверка заключалась в прохождении мандатной и медицинской комиссий, экзаменов.
Мандатная комиссия проверяла родственные связи. Отчисляли сразу, если семья была в оккупации или среди родных и близких были кулаки, дезертиры, полицаи, осведомители, предатели, уголовники. Проверялись не только родители, братья и сестры, а также родственники по отцу и матери.
Что касается прохождения медицинской комиссии и экзаменов, то их результаты объявили в конце. Дело в том, что летная школа готовила не только летчиков и штурманов, а также инженеров по обслуживанию самолетов.
Самые высокие требования по состоянию здоровья предъявлялись, конечно, к летному составу, то есть летчикам и штурманам. К остальным профессиям требования были пониже, поэтому, если здоровье не позволяло стать летчиком, а экзамены сдал с проходным баллом, то тебе предлагали зачисление в школу по другой специальности. Было сделано такое предложение и мне, но я отказался. И документы в порядке были, и экзамены хорошо сдал, а вот медицинскую комиссию не прошел. Обнаружили пониженное зрение левого глаза. Сказалась, видно, давнишняя травма... Мальчишкой мешал старшему брату дрова пилить, тот и запустил в меня подвернувшимся камнем. Зажило, заросло, а в летчики не пустило...
С этими же оценками пошел в электромеханический техникум по специальности «Ремонт и эксплуатация троллейбусов». Понятия не имел, что техникум определит всю дальнейшую мою судьбу...» (Евгений ИЛЬЮШКИН. Убеждения под напряжением. 2002 г. 320 с.; илл.).
Окончание техникума. 1956 г.
Радиотелеграфист. 1959 г.
Призван в армию. Выпускник дивизионной политшколы в 1960 г.
Окончил Челябинский политехнический институт имени Ленинского комсомола.
Жена Екатерина
В Челябинске был мастером троллейбусного депо, начальником смены, замначальника депо по эксплуатации, начальником службы движения, начальником троллейбусного депо № 1.
Награждение юбилейной медалью в честь столетия со дня рождения В.И. Ленина. 1970 г.
Во Владимир переехал в 1978 году. В 1978 году Евгений Ильюшкин назначен МЖКХ РСФСР начальником Владимирского троллейбусного управления (в настоящее время это ОАО «Владимирпассажиртранс»). См. Убеждения под напряжением.
С марта по август 1989 года руководил восстановлением троллейбусного движения в Ленинакане после землетрясения в Армении.
Вернувшись во Владимир, с 1989 по 2001 годы возглавлял муниципальное троллейбусное управление, уделяя особое внимание развитию производства, освоению новой техники, социальному благополучию трудового коллектива.
Был депутатом разных созывов, депутатом и заместителем председателя Законодательного Собрания Владимирской области первого созыва, возглавлял комитет по бюджетной и налоговой политике.
24 января 2001 года Евгений Павлович был избран членом Совета Федерации от Законодательного Собрания Владимирской области.
С января 2001 года по март 2009 года Ильюшкин представлял в Совете Федерации Заксобрание Владимирской области. С февраля 2001 по январь 2008 входил в Комитет СФ по вопросам социальной политики, с января 2008 — член Комитета СФ по социальной политике и здравоохранению.
Завершив сенаторскую деятельность, Е.П. Ильюшкин продолжил общественную работу во Владимире - в областном движении “Справедливость и народовластие”, обкоме КПРФ, областном Совете ветеранов.
Награжден: орденами Почета, Трудового Красного Знамени; медалями «Ветеран труда», юбилейной медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина»; почетным знаком СФ «За заслуги в развитии парламентаризма»; Почетной грамотой Совета Федерации. Ему также присвоено почетное звание «Заслуженный работник жилищно-коммунального хозяйства РСФСР».
Умер 19 сентября 2021 года не дожив 2 месяца до 85-летия.
Владимирская энциклопедия
|
