Бушко-Жук Олег Михайлович Бушко Олег Михайлович (17. 05.1924, Краснодар — 14.10.2009, Калуга) — российский поэт, прозаик, языковед.
Бушко Олег Михайлович
Бушко Олег Михайлович родился 17 мая 1924 года в Краснодаре в семье истинно пролетарской.
Отец, Михаил Осипович Бушко-Жук, родился в 1893 году, был сыном рабочего каменоломни и вырос в доме, где размещалась подпольная типография РСДРП. С ранних лет он был очарован идеями большевизма о ниспровержении царской власти в России: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем ...» В конце 1917 года возглавил красногвардейские отряды Новороссийска и станицы Крымской. В начале 1918 года назначен командующим советскими войсками, сформированными на Тамани. Впоследствии стал во главе Южного боевого участка, за начальника штаба был назначен командир 41-го артиллерийского дивизиона штабс-капитан Марина. В начале марта все отряды общей численностью около 20 тысяч бойцов были объединены в так называемую Кубанскую Южную армию. В ее состав вошли также Анапский, Темрюкский и другие красногвардейские отряды. 14 марта 1918 года Южная армия под предводительством Михаила Бушко-Жука без боя заняла Екатеринодар. В условиях постоянного противостояния с белогвардейцами с 1 по 16 апреля 1918 года в Екатеринодаре состоялся II-й съезд Советов Кубани, на котором была провозглашена Кубанская Советская Республика. 6 апреля на съезде с докладом выступил командующий армии Бушко-Жук. Его беспокоила организация самоуправления, когда вместо местных и казачьих органов управления власть перебирали советы. Хотя в советы помимо большевиков избирались также эсеры и меньшевики, ему уже была очевидной тенденция к созданию однопартийной диктатуры именно большевистской партии. Михаил Бушко-Жук предупредил депутатов Съезда об опасности:
«Товарищи! Я должен признать, что в борьбе с контрреволюцией мы пришли не к той цели, за которую боролись. Мы боролись за диктатуру пролетариата, пришли — к диктатуре штыка».
30 мая 1918 года в Екатеринодаре была провозглашена Кубано-Черноморская Советская Республика, и Бушко-Жук возглавил объединенные вооруженные силы. Он стал военным руководителем и последующего государственного образования-Северо-Кавказской Советской республики, а 25 августа 1918 года вошел в состав Военного совета и возглавил оборону Екатеринодара. Не имея возможности противостоять нашествию врага, перед нереальными планами военного совета, не воспринимавшего действительность, Бушко-Жук в конце августа сложил с себя полномочия. Главнокомандующим "линии Армавир-Туапсе" был назначен участник обороны Порт-Артура, Большевик Губернский А. А., штаб Южной армии — расформирован, а Михаил Бушко-Жук командирован в Москву за оружием и с докладом о положении дел на Кавказе.
Учитывая то, что в конце августа 1918 года Екатеринодар был занят Добровольческой армией, обратно на Кубань Бушко-Жук не вернулся. Он получил назначение в нейтральную зону, где формировались отряды будущей Украинской Советской Армии.
Хотя об этом периоде в жизни Михаила Бушко-Жука информации мало, известно все же о его участии в борьбе с Григорьевым: Бушко-Жук возглавил коммунистический отряд Конотопа, который 13 апреля 1919 года выступил на бой против мятежников.
С 23 августа по 26 декабря 1919 года — военный комиссар 44-й стрелковой дивизии. Именно его подпись стояла под официальным некрологом Щорса в дивизионной газете «Красная правда», вышедшей в свет 4 сентября. В настоящем издании точно указано время смерти начдива-семь вечера. После того, как на должность военкома 44-й дивизии был назначен Оскар Берзин, Михаил Бушко-Жук становится военным комиссаром Таращанской бригады. На этой должности он остается до июня 1920 года — пока не становится слушателем Академии Генерального штаба.
26 ноября 1920 года Михаила Бушко-Жука обвиняют в убийстве уполномоченного по жилищным вопросам Всероссийского Генерального штаба гражданина Гильбраса. 4 февраля 1921 года революционный Трибунал республики рассмотрел дело, выяснив, что в течение нескольких месяцев слушатель не мог получить комнату для проживания своей семьи в составе жены и маленького ребенка, а обращаясь к гражданину Гильбрасу сталкивался только с спесью бюрократа. Приняв во внимание пролетарское происхождение, а также то, что в последнее время Бушко-Жук находился во фронтовых условиях, что и вызвало нездоровую возбужденность и импульсивное поведение, Ревтрибунал уволил подсудимого.
Конечно, что после содеянного, военная карьера Бушко-Жука закончилась. Более того, это удивительным образом повлияло на дальнейшую его судьбу. Некоторое время Михаил Осипович работал в Кубанском окружном комитете РКП(б), занимаясь делами потребкооперации. Позже местом работы были высшие государственные курсы стенографии, которые он возглавлял, одновременно председательствуя в комиссии по разработке единой государственной системы стенографии. От 22 октября 1932 года Бушко-Жук возглавляет по совместительству и курсы секретарей-стенографистов при Народном комиссариате внешних дел.
Мать Олега, Екатерина Феоктистовна, происходила из трудовой казачьей семьи, а в гражданскую стала красной сестрой милосердия. В мирное время мать выучилась на врача.
В 1934 году Михаил Осипович Бушко-Жук назначается директором владимирского Сельскохозяйственного опорного техникума. Но весной 1935 г. Михаил Осипович, человек искренний и душевный, честно служивший идеалам большевизма, выступил на заседании партийного актива, чтобы развеять накопившиеся у него сомнения. Ни сочувствия, ни понимания он не встретил. Ему заявили, что в идеалы коммунизма надо верить так, как раньше верили в бога, а тот, кто сомневается, - враг трудового народа. 14 марта 1935 г. он был арестован. Приговор суда - три года лишения свободы за контрреволюционную троцкистскую агитацию. После отбытия наказания на Воркуте Михаил Осипович возвращается во Владимир, где работает на скромной должности делопроизводителя в строительной конторе. В июне 1941 — снова арест, в октябре - приговор: десять лет лишения свободы. Такого Бушко-Жук уже не пережил. Он умер в 1942 году, отбывая наказание.
В одночасье в 1935 году изменилась и судьба одиннадцатилетнего Олега. Отныне он стал, как тогда говорили, «членом семьи врага народа» и оказался очень далеко от тех мест, где вырос, - в рабочем поселке фабрики «Организованный труд» под Владимиром, где жил и учился в школе. Вопреки времени и режиму Олег ощущал доброжелательное, участливое отношение окружающих.
«После ареста отца перебравшись в фабричный посёлок Оргтруд под Владимиром, мы ощутили в рабочей среде вопреки режиму такую доброжелательную поддержку, которая разоблачила перед нами ложь клейма «враги народа» — и не только...» (из книги "Эхо").
У Олега был старший брат Марк, ставший впоследствии членом-корреспондентом АН Молдавской ССР.
В 1942 году Олег окончил Оргтрудовскую школу с медалью, в этом же году умер его отец.
В августе 1942 года Олег, призванный после окончания школы военкоматом, оказался на станции Якшанга (в Костромской области) на спецлесоповале, называвшемся «трудовым фронтом». Здесь дети «врагов народа» должны были рубить и пилить лес. Барак, телогрейки, лапти, топоры и пилы, прозванные «кремлевками» (за сходство их зубьев с зубцами Московского Кремля). Тот же лагерь, что и у их отцов, только без явного конвоя.
Октябрь сорок второго года.
Мороз - чуть ли не
в душу влез.
А сыновья «врагов народа»
в тылу далёком валят лес.
В тылу! ...
На перекличках тут такие
фамилии звучат порой,
что голову невольно
вскинешь,
чтоб оглядеть застывший
строй.
В сущности, их осудили так же, как и их отцов. Они, совершенно не нужные власти, должны были стать лагерной пылью.
Сын за отца не отвечает?
Нет! От начала до конца
я отвечаю, отвечаю,
я отвечаю за отца!
За те листовки, что печатал
в подполье
большевистском он,
и за статьи
в «Окопной правде»
в преддверье грозовых
времён,
за то, что комиссаром
Щорса
он на войне гражданской
был,
за большевистское
упорство,
за революционный пыл.
Пусть пятьдесят восьмая
крестик
на нём поставила статья...
В это время и был сделан выбор судьбы. Олег и пять его сверстников бежали, став «дезертирами трудового фронта», решив добраться до Москвы, чтобы пробиться в Наркомат обороны. Более 700 километров без денег, без еды, без документов, в военное время, когда расправа была короткой, без суда и следствия. В агитпункте Ярославского вокзала (в Москве), куда они попали, Олег сказал экспромтом пламенную речь: их место на фронте, где решается судьба страны... Затем Олег написал петицию и со своими товарищами всё-таки прорвался в Наркомат обороны. Они добились своего! Их направили в действующую армию...
Олег некоторое время жил в Алёшинских казармах и учился в полковой школе, в запасном зенитном полку, а затем из Мытищ на 195-м отдельном зенитном бронепоезде отправился на фронт.
Я знаю сам, что не герой,
хотя и горд, что в звёздный
час свой
и я держал солдатский
строй.
Горд тем, что, повинуясь
долгу,
историей взят на учёт.
Олег участвовал в освобождении Донбасса, Украины, Молдавии, Румынии. На дорогах войны к нему пришло желание писать стихи, которое реализовалось осенью 1944 года в армейской печати.
Это я был
на бронеплощадке –
долговязый, робкий,
молодой?..
Немцы клали в шахматном
порядке
мины - неминуемой бедой.
Справа, слева, спереди
и сзади...
Вот сейчас!.. А нам уйти
нельзя.
И несмелым быть не смел я,
глядя,
как смелы вокруг меня
ыдрузья.
И с тех пор к любой
нежданной схватке
подготовлен я минутой той:
это ж я был
на бронеплощадке –
смелый, сильный, статный,
молодой!
Стихи привели начинающего поэта в Литературный институт им. Горького. Творческими руководителями здесь у него были Ярослав Смеляков и Евгений Долматовский. Немалое значение имело и общение с однокашниками, яркими творческими личностями.
Большую роль в судьбе Олега сыграл Александр Твардовский, писавший ему в одном из писем: «Работаете вы серьезно, не ищете легких путей, размышляете», отмечая в его стихах «серьёзность замысла, стремление сказать что-то существенное, общезначимое».
Окончил Литературный институт имени А.М. Горького в 1953 г. После института, с 1953 года, Олег Михайлович жил в Смоленске, где работал в областной смоленской газете «Рабочий путь» (1953—1968), преподавал курсы эстетического цикла и, естественно, писал стихи.
В 1958 году в Смоленске вышла его первая книжка стихов под символическим названием «Начало» и ещё одна для детей - «Про книжки-малышки».
Лежат себе
книжки-малышки
на полке
и ночью
ведут разговор
без умолку.
Молодой автор начал публиковаться и в журналах, и в альманахах. В 1964 году он был приглашён в Москву на День поэзии. Казалось, распахнулась широкая дорога свободного творчества. Но... В октябре этого же года произошёл тихий и бескровный государственный переворот: на смену Никите Хрущёву пришёл Леонид Брежнев, коммунистический ортодокс и догматик. С этого времени свободомыслие старательно изгоняли, подменяя его лицемерным единогласием, а непокорных писателей просто перестали (по негласному указу сверху) публиковать. Олег Михайлович, к тому моменту общественно активный человек и уже известный в Смоленске поэт, не захотел изменять идеалам, что привело к конфликту с обкомом КПСС, хотя он и не состоял в партии.
В 1968 году Олег Михайлович, надеясь начать новую жизнь, переехал по приглашению Николая Воронова, однокашника по Литинституту, из Смоленска в Калугу. Это мало что изменило: негласный запрет на творчество оставался в силе.
Три года - с 1968 по 1971 - он рецензировал для «Литературной России» стихи, присылаемые в газету со всех концов страны. Затем Олег Михайлович занялся переводами, делая их даже с корейского языка. Бывало, писал и статьи за косноязычных руководителей и начальников. Всё это позволяло худо-бедно держаться на плаву в материальном отношении, но не давало душевного удовлетворения.
В эти годы, между прочим, он сделал и великолепный перевод 66-го сонета Шекспира, который ничуть не хуже, чем у Маршака и Пастернака:
Устав, взываю к смерти:
успокой! -
чтоб попрошаек не видать
в почёте,
и низость жадную
в оправе дорогой,
и веру, преданную в злом
расчёте,
и почесть тем, что низки
и пусты,
и добродетель на аукционе,
и совершенство в рабстве
клеветы,
и мощь, которой правит
беззаконье,
и мудрость, смолкшую
среди цензурных пут,
и тупость - в жалких
поучать потугах,
и правду, что безумием
зовут,
и благо, и добро у зла
в прислугах...
Устав, взываю к смерти,
но - терплю:
как брошу я тебя,
кого люблю?..
С горечью Олег Михайлович написал годы спустя: «В моей жизни тогда, в самом работо-способном возрасте, когда талант множится на опыт, образовалась «чёрная дыра» непечатания продолжительностью в 17 лет...»
Член СП СССР с 1983 г.
Фактически только со смертью Брежнева начали выходить поэтические книги Олега Михайловича: «Тяжёлый огонь» (1982), «Суть» (1985), «Для вас» (1990), «Костёр» (1992), «Силуэт» (1994). Юбилеям Великой Победы были посвящены сборники его стихов «Солдатская книжка» (1995) и «Равнение» (2005). В 1999 году вышел его небольшой, но интересно написанный роман «Любовь сильнее смерти». Сборник стихов «Эхо», изданный в 2004 году, стал итоговым в творчестве поэта.
На гордость победы,
на радость успеха,
на всхлипы рыданья,
на сполохи смеха –
на всё отзывается
сердцебиенье –
души неусыпной мгновенное
эхо.
В последние годы жизни Олег Михайлович создал два любопытных пособия: «Эстетика для школьников» и Школьный словарь литературных терминов. Обе книжки, написанные с глубоким знанием дела, представляют большой интерес не только для учащихся, но и для учёных-филологов. На всероссийской выставке «Образовательная среда-2000», проходившей на ВВЦ (Москва), автор за написание Школьного словаря литературных терминов был награждён золотой медалью.
В 2005 г. награждён золотой медалью ВВЦ за книгу «Школьный словарь литературоведческих терминов».
Олег Михайлович Бушко прожил большую, трудную, яркую жизнь и умер 14 октября 2009 года в возрасте 85 лет.
Пусть, кто вспомнит,
зайдёт
не по долгу, не ради
застолья,
а когда луч погасшей
звезды
в душу глянет сквозь мглу.
Автор книг:
- Суть [Текст] : стихи / Олег Бушко; [Худож. Е. В. Гаврилин]. — Тула : Приок. кн. издательство, 1985. — 104 с. : ил. ; 17 см.
- Насущный хлеб [Текст] : стихи / О. М. Бушко. — Москва : Моск. рабочий, 1965. — 711с.; 1 л. портр. ; 14 см.
- Бушко О. М. Школьный словарь литературоведческих терминов, 2-е издание. М. Материк-Альфа 2005, — 128 с.
- Эстетика для школьников / О. М. Бушко. — М. : Материк-Альфа, 2006. — 127 с. ; 20 см.
- Тяжелый огонь: Кн. стихов — Тула: Приок. кн. ивд-во, 1982. — 65 с.
- Про книжки-малышки [Стихи] : [Для детей] Смоленск Кн. изд-во 1958. 19 с. ил. 22 см
- Распахнут светлый мир лирика : [стихи]. Калуга Гриф 2012. 143 с. ил. 17 см
- Любовь сильнее смерти : Роман. Калуга Золотая аллея 1999 / 189, с. 17 см
Источник:
Александр ХМЕЛЕВСКИЙ. Не склонив головы [Электронный ресурс] // ВЕСТЬ NEWS : [сайт]. – 2010. – URL: https://www.vest-news.ru/article/15412
КАЧЕЛИ
Двором две старушки брели еле-еле
о днях, невозвратно ушедших, печалясь.
И вдруг увидали старушки качели,
уселись и медленно закачались.
Был вечер. И двор был пустынный и тихий.
И спали качелей хозяева — дети.
Лишь я со своею собачкою Тинкой
узнал о старушечьем этом секрете.
И я усмехнуться настроился, было.
Но Тинка моя к ним помчалась вприпрыжку:
собачка моя ребятишек любила
за то, что любили её ребятишки.
И вот под луной, как под утренним солнцем,
с собачкой весёлой забавно играя,
девчонка одна беззаботно смеется,
хохочет задорно девчонка другая!
Лишь издали в смех их, по-юному звонкий,
вплетался мотив очень старого вальса...
Почуяла Тинка в старушках девчонок!
А я... Я завидовал и удивлялся.
Что время? Условны часы, как и годы.
Уходит оно — и не спросишь: "Куда ты?"
Как юность уходит? Как старость приходит? —
бессильны сказать календарные даты.
Ты хочешь найти молодящее зелье?
Пусть дремлют, смотря телефильм, домочадцы,—
сумей разыскать, как старушки, качели,
сумей —хоть и поздно — на них покачаться!
Я знаю сам, что не герой...
Я знаю сам, что не герой,
хотя и горд, что в звёздный час свой
и я держал солдатский строй.
Горд тем, что, повинуясь долгу,
историей взят на учет.
Это я был на бронеплощадке...
Это я был на бронеплощадке –
Долговязый, робкий, молодой?..
Немцы клали в шахматном порядке
Мины – неминуемой бедой.
Справа, слева, спереди и сзади…
Вот сейчас!.. А нам уйти нельзя.
И несмелым быть не смел я, глядя,
Как смелы вокруг меня друзья.
И с тех пор к любой нежданной схватке
Подготовлен я минутой той:
Это ж я был на бронеплощадке –
смелый, сильный, статный, молодой!
ИСААК НЬЮТОН
…Все спрашивали: «Как?»
Он объяснял сначала,
мол, думал, измерял, искал, считал…
А им чего-то всё же не хватало.
И, наконец, он объяснять устал.
И, чтобы только отвязаться бросил:
- В саду вздремнуть прилёг я на траве
Вдруг яблоко упало (скоро ж осень)
и прямо, знаете, по голове…
Когда б ещё парик был…
но парик-то
я снял…
Меня и осенило вмиг.
Осталось мне лишь «Эврика!» воскликнуть
и в кабинет бежать, надев парик.
…И сразу всем понятно стало:
случай!
Иначе – будь семи пядей во лбу,
но всё едино - как себя ни мучай,
не вскинешь на дыбы свою судьбу.
И, значит, можно лишних сил не тратить,
натягивая без конца узду:
коль повезёт –
добьёшься результата
и задремав под яблоней в саду…
Довольны все:
отведали обеда
и яблоко вкусили на десерт.
Что ж?
Можно – в сад.
Вздремнуть…
Но у соседа –
глядит Ньютон –
нетронутый куверт.
- Простите…
- Сенкью. Яблоко – отменно…
И вдруг - на ухо – хитрым шепотком:
- Парик-то нужно сбросить непременно?
- Конечно!
Главное ж –
под париком.
ГОРОД СОЛНЦА
(Томмазо Компанелла)
Памяти отца
На крыльях веры ввысь да вознесётся
душа»!. Но почему же, почему,
идя в открытый верой Город Солнца,
попал я в эту мрачную тюрьму?
Я, заповедям всей душой доверясь,
звал жить по ним, по вере, а меня
святые пастыри – за что? – за ересь! –
в темницу спрятали средь бела дня.
В чём ересь?.. Пастыри святые гневно
кричали мне, что я, мол, веры враг:
- Ведь рай недаром помещён на небе,
в земном раю исчез бы божий страх!..
В чём ересь?
Стражник дрогнувшей рукою
замок тюремный осенил крестом:
- Писание одно, а жизнь – другое,
живём на этом сете, не на том…
В чём ересь?
Узник, тощий и заросший,
сказал, делясь соломой на полу:
- Им посох пастырский креста дороже! –
и блеск очей его сверкнул сквозь мглу:
- Что вера? К жизни по её законам
зовёшь ты, как восторженный юнец,
они же – веру сделали загоном
для стрижки шерсти со своих овец!
- Изыди, сатана! Да вознесётся
душа!.. Но почему же, почему,
идя в открытый верой Город Солнца,
попал я в эту мрачную тюрьму?..
С ВЫСОТЫ ПЛАХИ
(Томас Мор)
…И я услышал трезвые слова:
- Твой крик – глас вопиющего в пустыне!
Но я ведь и не ждал,
как благостыни,
вознаграждающего торжества.
И вот передо мною, обречённым,
застывшим с непокрытой головой,
палач, спеша, топор готовит свой,
прикрыв лицо
холщовым капюшоном.
Сомкнувшись, замерло толпы кольцо.
И с высоты,
куда возносит плаха,
узрел я
спрятавших своё лицо
под капюшоны лжи, бесчестья, страха…
На плахе – двое нас: палач и жертва.
Моё лицо открыто.
А его?
И в сердце, заглушая ужас смерти,
орёт бунтарским воплем торжество!
КОСТЁР
(Джордано Бруно)
«А если всё-таки Джордано
прав?» -
мелькнуло вдруг в мозгу у иезуита.
Но, мысль сию молитвой отогнав,
он замер,
встретив взгляд главы синклита.
О, этот взгляд!
Монах, перекрестясь,
вдруг вспомнил
про всевидящее око
и про десницу, у которой – власть
за мудрствования карать жестоко.
Когда инакомыслящий
не прав,
то он безвреден, он полезен даже,
его, разоблачив и осмеяв,
освободить не страшно из-под стражи.
Его повсюду встретит люд простой
лишь смехом, а не колокольным звоном.
И славе догм своей неправотой
служить он будет выгоднейшим фоном.
А этот?
Ясный взгляд из-под бровей
и рассужденья беспощадно здравы…
Одно спасенье – аутодафе
инакомыслящим,
когда те правы!
И вот судья верховный – приговор
зачитывает голосом усталым.
И вновь монах подумал, что костёр
стать может для Джордано
пьедесталом!
Когда-нибудь… потом… своим
пером история – свой приговор напишет.
Потом!..
Но нынче быть костру костром,
который пламенем зловещим пышет!
Когда-нибудь потом… Но вот когда?
Кто предречёт ту страшную годину?
Старушка – о, святая простота! –
в костёр подкладывает хворостину.
Старушка – из толпы!
Иезуит,
крестясь под рясой, тихо славит Бога:
история, как видно, погодит
с судом своим святым ещё немного.
Но…
«Если бы Джордано был не прав!» -
мелькнуло снова в голове монаха.
Перед распятьем на колени пав,
всю ночь молился он, дрожа от страха.
ВДОХНОВЕНИЕ
(Микеланджело Буонарроти)
Был взмах руки, рождённый
вдохновеньем
и постиженьем сути красоты,
проникновеньем в то, что сокровенно
оберегает суть от суеты.
И вырос купол совершенной формы –
как под рукою Бога небосвод.
(Потом сама наука хором формул
тот купол совершенным назовёт.
Теперь, печатью гербовой в дипломе
избранничества заменив печать,
чуть ли не каждый архитектор скромный
подобный купол может рассчитать…)
А Бог,
во славу коего воздвигнут
был этот купол,
испустивши вздох,
сумел лишь тихо вскликнуть
(или всхлипнуть?):
- Так кто же Бог?
Да и к чему тут Бог?..
коль смертный
чувством, а затем и знаньем
сумел постичь,
отбросив догм платы:
суть истины законов мирозданья –
есть воплощенье сути красоты!
Равно, как и наоборот…
И вздрогнул
Господь,
и в страхе содрогнулся мир:
а ну как из хитросплетенья формул
единый
красоте скроят мундир?
Запустят, чёрт их побери, конвейер
и, сделав трезвый деловой расчёт,
перечеркнут с усмешкой
вдохновенье,
как непроизводительный расход?..
Но некто, в восхищении застывший
под этим куполом,
уже парит
неудовлетворённым духом
выше –
там, где
неведомый простор
открыт…
Что ищет он?
К чему стремится?
Тише!
Буонарроти с Богом говорит!
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Тетралогия
1. ЧЕРНОВИК
На одном из черновиков А.С. Пушкина
есть рисунок виселицы с пятью повешенными
и рядом слова: «И я бы мог…»
О, эти муки слова! Кровь клокочет,
лоб, как у пахаря на ниве, взмок.
А на листе бумажном – только строчка
под виселицею: «И я бы мог…»
Бессоннейшая ночь из всех бессонных!
Кинь взгляд в окно – вокруг ни огонька…
И вновь рисует профили казнённых
схватившаяся за перо рука.
«И я бы мог…»
Пусть ни в стихи, ни в прозу
та строчка не войдёт,
но этих слов
сиянье –
свет звезды Полярной бросит
на суть его и прозы, и стихов.
Промчатся, как четверостишья, годы
и рифмой жизни всей – его строка
«Что в мой жестокий век восславил я свободу»
из этого взойдёт черновика.
«И я бы мог…»
Зерном на лист бумажный
упал трагический и страшный крик.
О, эти муки слова!
Словно пашня,
лежит перед поэтом черновик.
2. БАЛ
- Того гляди, допустишь с ним оплошность.
Ведь – что такое, в сущности, поэт?
Что это – титул, званье, чин иль должность?
Такого в табеле о рангах нет.
Он гений?
Что ж, и это может статься.
Но я, простите, в суть вещей смотрю:
с поэтом
как прикажете держаться,
ну, предположим, статс-секретарю?
О, это зря вы вновь – о ретроградах!
Эгалите? Фратерните? Пусть так.
Но в государстве должен быть порядок!
И табели о рангах – не пустяк!
…И вдруг все смолкли.
Вытянулись в струнку.
Потом склонились все царю вослед.
И вновь:
- Итак, наш Пушкин – камер-юнкер!
Ну, вот и ясно всё.
А то – поэт!..
А Пушкин что ж?
Отдал поклон придворный.
Но, вновь откинув волосы со лба,
вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа!
3. ДУЭЛЬ
Их величества, их высочества,
их сиятельства – высший свет.
Им – поклоны, чины, им – почести,
Им - доходы…
А ты поэт?
Если б лакировал ты действительность,
как по-нынешнему говорят,
проявили б к тебе снисходительность,
даже не пожалели б наград.
Но поэзия – это истина,
а не сладкие словеса!
Потому она и ненавистна тем,
кому правда колет глаза:
их величествам, их высочествам,
их сиятельствам…
А – народ?
А народ – всё безмолвствует. Хочется
крикнуть громко, да заткнут рот.
И убийцы с холопским усердием
обеспечивают: ни гу-гу!
Сколько строк залила бессмертных
кровь – на белом, как лист, снегу!
Помни ж строчку из списка длинного,
как с поэзией, с правдой в борьбе
власть сменяла Дантеса Мартыновым
и т. п…
Помни ж эту дуэль, что не кончится
ещё много и много лет:
их величества, их высочества,
их сиятельства – и поэт.
4. «НАТАЛИ»
Давиду Кугультинову
«Между стихами на портрете
я вижу женщину одну.
О нет, я за судьбу поэта
ни в чём её не упрекну.
Но память скорбная едва ли
случайно – видит в той дали,
увы, не Пушкину Наталью,
а Гончарову Натали.
Ах, «Натали!»! Обычай света,
бонтон друзей, уклад семьи…
Да и у русского поэта
срывалось с губ: «Ма шер ами».
«Ма шер ами!... – так ей понятней.
А он был так в неё влюблён!
Она совсем не виновата,
что ей был непонятен он.
Что – да простят меня за ересь! –
ей был понятнее Дантес,
хотя блюла супруга верность,
как соблюдала политес.
И, свет красою поражая,
была нежна, была мила,
но, Пушкину детей рожая,
стать Пушкиною не смогла.
Всё «Натали», всё «Гончарова»…
Давно в земле супругов прах.
Общественное ж мненье
словно
не регистрирует сей брак!..» -
так, положив на слог изящный
досужих сплетен злой навет,
расхожих мнений ловкий стряпчий
вещал – литературовед.
Кивало в лад всё наше вече…
Но, улучив молчанья миг,
поэт,
как бы на строчке вещей
поднялся – «друг степей калмык».
И тот поэт сказал:
- А гений,
её женой своей назвав,
своё имел об этом мненье!
Кто ж –
суд толпы иль гений –
прав?
А Натали…
Венцу послушна
и с гением сплетясь судьбой,
к потомкам –
не женою мужней
явилась,
а – сама собой!
…Как страшно заблудиться в чаще
взметённых «за» иль «против» рук!
А сердце бьётся чаще, чаще,
себя в себе
провидя вдруг…
Владимирская энциклопедия
|
