Санктпетербургъ. Издание книгопродавца и типографа М.О. Вольфа, въ Гостиномъ Дворе, № 19. 1860.
КРЕСТЬЯНИН
Ветхая крестьянская изба, наклонившаяся уже на бок, стояла среди пустыря в нескольких саженях от небольшой деревеньки. В этой хижине жило очень бедное семейство; крестьянин Клим, с своей матерью, дряхлой уже старушкой, и тремя малолетними детьми: старшему сыну, Васе, недавно исполнилось 12 лет; меньшим сестрам его, Аксюте и Груне, как называли их попросту по-деревенски, одной было шесть, а другой четыре года. Матери у них не было, она умерла вскоре после рождения меньшей дочери. Вася был единственным помощником отца, который своими трудами содержал все семейство. Наступила зима, снег лежал на полях густым слоем; лес и кустарники были покрыты инеем; утренняя заря еще румянила восток своим алым цветом,- картина зимней природы была восхитительна! Какой это хорошенький мальчик бежит так проворно по дороге, в широком полушубке, как бы сшитом не по его детским плечам? На голове у него старая изорванная шапка, из под которой выбившиеся, длинные кудрявые волосы развеваются от ветра; он, кажется, не чувствует холода, хотя мороз очень сильный и снег хрустит под его ногами; весело продолжает он путь свой среди соснового бора и очень спешит куда-то по проселочной дороге. Вот он миновал перелесок, вышел на открытое место; ветер крутит и завивает его мягкие волосы; мороз рисует отблеск утренней зари на его приятном, миловидном лице; ему не более, как десять, или двенадцать лет,- это Вася! Когда вышел он из-за леса. Раздался благовест; продолжительный гул наполнил окрестности; Вася, сняв шапку, перекрестился, почти бегом побежал к селу и скоро взошел на крыльцо деревянной церкви. Вот куда спешил он; этот день был воскресный; в селе уже начиналась заутреня. Православные начали собираться; Вася первый вошел в церковь и с таким усердием начал молиться, что ничто его не могло развлечь; народ толпился; многие, проходя мимо, толкали его с места; однако он продолжал молиться, в это время вся душа его тут! Хотя не все слова его молитвы были понятны для него, однако видно было, что молитва одушевляла его таким пламенным чувством к Богу, которое отрывает человека от помыслов земных и устремляет все его мысли к Богу. Служба кончилась. Мальчик той же дорогой, но с новыми силами души и тела спешил обратно. Среди перелеска встретился ему нищий, старик, в оборванном кафтанишке; он дрожал весь от стужи и, опираясь на клюку, едва передвигал ноги. - «Подайте Христа ради!» - произнес нищий. Вася остановился. - Нечего мне дать тебе, дедушка! – сказал добрый мальчик,- а как ты озяб сердечный, весь трясешься! - Да, голубчик, кажется, и душа-то во мне вся окоченела; видишь, какой лютый мороз, а кафтанишка-то у меня в лохмотьях. - Постой, дедушка, я тебя пригрею, вот надень мою шубейку,- сказал Вася, проворно стащил свой полушубок и надев его на старика, у которого при этом покатились слезы. - Ангел ты Божий! – сказал он,- да как же ты без шубы-то останешься? Ведь озябнешь. - Ничего, дедушка, я скоро бегаю и оттого тотчас согреюсь, видишь, как моя шуба тебе в пору, хорошо, что еще не успел перешить этот полушубок на свой рост. Иди с Богом своей дорогой, и мне надобно спешить домой. Вася пустился во всю прыть и мигом исчез из глаз изумленного старика, который начал класть земные поклоны, усердно молясь Богу сохранить и помиловать его благодетеля. Шубка Васи отогрела старика и он с радостью в душе побрел своей дорогой. Вася, возвратился домой, проворно влез на палати и, прижавшись в угол, стал отогреваться. Одна бабушка видела, как он вбежал в избу. Через несколько минут вошел отец. - Матушка! – сказал он старухе,- не знаешь ли ты, где Васюк наш? - А вот он недавно прибежал и влез на палати; кажись, перезяб. Мое дитятко! - То-то перезяб! А где был? – сказал отец сердито,- сегодня не пришел помочь мне молотить хлеб… Васька! – закричал он,- поди сюда! Мальчик слез с палатей и подошел к отцу. - Где ты был? Говори сейчас! - Виноват, тятенька, сегодня воскресение… - Ну, что ж, не гулять ли вздумал до рассвета? - Климушка! – сказала старуха,- не брани его; он верно сбегал к заутрени и обедни. - Да, да, а меня старика одного оставил работать, это неладно… - Ладно, Климушка, ладно! – повторила старуха,- в воскресный день нужно помолиться Господу Богу. Я вот старая, не могу дойти до села, боюсь замерзнуть в сугробе снега; а тебе, сыночек, некогда, пусть же хоть Вася за нас молится. - Ну, пусть так; что же ты молчишь? Говори, где был? - В церкви, тятя. - Хорошо, по крайней мере не баклуши бил на улице. Поди же теперь, запряги лошадь и поезжай за остальными снопами; вот уж будет и вся скирда. А намолочено-то очень немного… Охти! Как-то дотянем до весны. - Поможет Бог, Климушка, не кручинься, много зим прошло, а мы еще не умирали с голода, - проговорила старуха, и вдруг изо всех сил пустилась в сени. - Куда ты, матушка? - Да мальчишка-то, в одном кафтанишке побежал запрягать лошадь, не знаю, где его полушубок. - Вероятно, позабыл взять шубу, за то ему же хуже, вперед будет умнее, не надобно, матушка, баловать мальчишек, пожалуй, вырастет дураком ни на что не способным. - Пусть так, Климушка, а вот хоть бы мой кафтан надел парнишка. И заботливая бабушка, закричав внуку в окно, чтобы взял одежду потеплее. Бросила ему балахон свой, а сама в одном сарафане подошла к печи, где приготовляла скудный обед на всю семью. Вася не скоро возвратился со снопами; выехав в поле, встретил он того же нищего, который, очень медленно двигаясь, шел в их деревню. - Здравствуй, дедушка,- сказал Вася,- ты все еще не добрел до теплой печи? - Не добрел, мой друг, видишь, ноги-то худо служат, снег глубок и очень тяжко идти, спасибо, что пригрел меня своей шубейкой, а то бы я замерз где-нибудь в лесу, видишь, какая стужа! - Знаешь что, дедушка, садись ко мне на дровни, я тебя подвезу. - Да ты, батюшка, на встречу мне едешь, стало быть не по дороге. - Нужды нет, версты две только я отъехал: садись скорее, я ворочусь. Впущу тебя в ворота, а там ты отогреешься у кого-нибудь в избе.
Старик сел; проворный мальчик привез его в деревню, спустил с дровней и, обернув лошадь, отправился за снопами, наложил их и привез на гумно к отцу, однако как ни старался Вася сделать все это поспешно, лошадь его не могла бежать скоро на морозе, за медленность Вася снова получил выговор от отца. Но он сделал еще одно доброе дело, и от того был так весел и добр, что Клим не мог долго бранить его; проворный мальчик мигом насадил снопы на ригу и обделал все, что нужно было; отец даже похвалил его за исправность. Между тем бабушка расстелила уже скатерть на столе, нарезала ломти хлеба, положила деревянные ложки, позаботилась даже и о том, чтобы умыть и одеть почище своих маленьких внучек и с ними вместе ожидала Клима и Васю.
Как скоро они вошли, старуха поставила щи на стол; вся семья села за свою не богатую трапезу; после обеда все помолились Богу, и так как это был воскресный день, то никто не принимался за работу. бабушка полезла на палати, чтобы после трудов всхрапнуть часочка два. Девочки, по прыгав немножко, уселись на широкой лавке и стали разбирать свои тряпочки. Вася, присоединился к ним, стругал ножом лучинки и делал из них разные фигурки.
Один Клим остался на прежнем месте и, облокотясь на стол, погрузился в глубокую думу. Потом, посмотрев на детей, покачал головой и сказал:
- Вишь, какая мелюзга, да еще две девочки… подрастут, потребуют приданого, а где мне взять? Сил моих не хватает, а матери-то нет у бедных сирот… Охти мне, горемышному!
С этим словом, желая конечно сном прогнать свою заботушку, Клим свернул комком свой кафтан, положил его в угол вместо изголовья и лег на лавку отдыхать.
Вдруг кто-то постучал в окно и жалобный голос: «подайте, батюшки, Христа ради!» послышался на улице. Вася первый, оставя свои лучинки, бросился к столу и начла выдвигать ящик, чтобы поискать корочку хлеба. - Хорошо, мое дитятко, хорошо! – говорила бабушка,- вот там осталась краюшка, подай ее старичку, нищенького не надобно отпускать без помощи, хотя бы она была и самая незначительная, ведь он просит именем Христовым. Вася, достав краюшку хлеба, подал ее нищему. - Ах ты, мой кормилец, желанный ты мой! – сказал старик под окном,- вот опять ты же первый из всей деревни подал мне старику, награди тебя Господь Бог! А уж шубейка-то твоя так меня согрела, что и благодарить тебя не знаю как, солнышко ты мое красное… - Как! – вскрикнул отец вставая,- что это такое? Говори, Васюк, куда девал ты свою шубу? Вася потупил глаза в землю и молчал. - Тятя,- сказала Аксюта, смотря в окно,- шубейка Васина на нищем. - Ах ты, дурень! Что ты это вздумал раздавать шубы нищим? Разве ты не знаешь, что мы сами нищие? – закричал рассердившийся отец и раза два дернул Васю за волосы. - Не тронь его, Климушка,- отозвалась старуха,- Бог не оставит и нас за его добрую душу, он молится и подает нищим, а этим заслуживает для себя и для всей семьи нашей благословение Божие. Ты убедишься, сын мой, что за Богом молитва не пропадает. - все это сущая правда, однако другого полушубка мне негде взять для него; пусть же мерзнет теперь, сам виноват. - Прости его, Климушка, вперед он этого не сделает, видишь, доброе сердечко не вытерпело: бедный старик, видно, очень озяб. Ну, Господь с ним! Он помолится за Васю, а Бог всегда слышит молитвы убогих и невидимо покажет свою милость и нам за нашего доброго парнишку. Отец успокоился и простил Васе его поступок. - Знаешь ли что, матушка,- сказал он после долгого молчания,- сегодня воскресный день, сестра Акулина просила меня прийти к ней в гости вместе с тобой и ребятишками, видишь. Сегодня у них праздник в деревне, пойдем к ней, возьмем и девчонок с собой, а Васюк пусть сидит дома, он провинился сегодня, да и дома-то надобно же кому-нибудь остаться. - Хорошо, Климушка, пойдем к моей Акулинушке, ей и праздник не в праздник, если нас не будет, видишь, еще не привыкла, мое сердечушко, к новой семье,- все к нам жмется. лим с матерью и, дочками своими отправился к сестре, многие из их деревни отправились тоже на праздник. Вася остался дома и как трудолюбивый мальчик, не любил сидеть сложа руки; но принялся плести лапти, натаскав лыка в избу. Несколько пар было уже у него сделано; он продавал эту крестьянскую обувь по копейке и по грошу за пару. Вася, отдавая вырученные за свои труды гроши бабушке, уделял из них иногда и на свечку в церковь и подавал копеечку нищему. Вот теперь, сидя один, он старательно отделывал другую дюжину, громко распевая разные песни. Вдруг кто-то подъехал к избе и раздался незнакомый голос: «пусти меня. Друг мой, в избу обогреться». Вася подбежал к окну и увидел у крыльца сани, запряженные тройкой, и барин, закутанный в шубе и с меховой шапкой на голове, повторил ему те же слова. - Милости просим! – отвечал Вася и, выбежав на улицу, повторил, - милости просим, у нас в избе уютно и тепло. - Только жаль, что изба-то твоя покривилась, как бы не повалилась совсем. Вася посмотрел на свою избу, будто ему неизвестно было, что она вросла одним боком в землю, и потом, стряхнув свои кудрявые волосы, махнул рукой. - О, нет,- сказал он,- она стоит так очень давно, с того времени, когда меня еще на свете не было, а вишь, не падает; авось простоит и до моей седой бороды! Остроумный ответ Васи понравился проезжему. - Так пустишь меня погреться? – начал упрашивать проезжий молодого парня. - Изволь, мой кормилец,- отвечал гостеприимный Вася. Барин вылез из саней и пошел за ним на крыльцо. Приятная теплота, после трескучего мороза, еще более развеселила путника, и он с усмешкой спросил Васю, зачем загородил он дорогу свернутым лыком и целой кипой готовых лаптей. Мальчик спешил убрать свое рукоделие. - Ты, видно, плетешь лапти? – спросил барин. - Да, батюшка, плету лаптишки и продаю их. - А на что же тебе деньги? - Как же, барин! Отец мой очень беден, матери у меня нет, семья наша большая, так надобно же промышлять чем-нибудь. - Разумеется, нельзя же сидеть сложа руки. - Я и не сижу никогда без дела, видишь, добрый барин, я старший из ребят, так ведь мне надобно помогать отцу, который кормит нас троих малолетних, да еще старушку бабушку. - А где же все они? Ведь ты один здесь? – спросил барин. - Да вот видишь, тятя с бабушкой и сестрами пошли к тетке Акулине, у них праздник в деревне. - Почему же ты не пошел с ними? - Да отец не велел. - А ты всегда слушаешься отца? - Еще бы не слушаться его, да за это убьет Господь Бог! - Правду ты говоришь, видно, ты преумный мальчик, а как зовут тебя? - Васькой, добрый барин. - Почем же, Вася, продаешь ты лапти? - Да по копейке и по грошу за пару, которая по тоньше случится. - Сколько же ты наплел пар? - Да, чай дюжины две наберется. - Сколько же получишь ты денег за все? - Этого я не считал, да и где же мне продать все вдруг: мужички покупают по одной паре. - Однако сколько же тебе следует денег за обе дюжины? - А вот, барин, постой! Надобно сосчитать. Если за 20 пар по копейке, то придется 20 копеек, да за четыре пары, из тонкого льна, по грошу, будет восемь копеек. - Сколько же за все? - Кажись, 28 копеек. - Точно так, Вася, и ты продашь их все? - С радостью продам. - Хорошо, принеси же мне все, пересчитай хорошенько, я куплю у тебя… - Всё? - Да, всё, сколько есть у тебя готовых. Вася притащил целую кипу лаптей, связанных ремешком. Барин вынул из кошелька четвертак и отдал его Васе. - Нет, мой кормилец, это не ладно! Ты считаешь на серебро, а я прошу 28 копеек медью, грешно брать лишнее с покупщика. - А если я тебе даю серебром, стало быть это моя добрая воля; возьми деньги и отдай мне свои лапти. Вася стоял несколько минут в раздумье; наконец решился принять от барина деньги, выразив ему за это искреннюю благодарность. Купленные лапти барин приказал Васе оставить у себя и на предупредительность его служить чем-нибудь отвечал просьбой согреть воды к чаю. Вася с усердием принялся исполнять желание господина: отыскал чистую кастрюлю, развел в печке огонь и вскипятил воду. Между тем кучер, въехав на двор, вытащил из саней дорожный погребец, принес его в избу и барин принялся приготовлять все нужное к чаю, Вася при этом оказал большую услугу барину в его приготовлениях,- он достал ему отличных сливок. Садясь за чай, барин пригласил и Васю откушать вместе с ним; но добрый Вася всегда заботился не столько о себе, сколько о своих родных, и потому, приняв предложение барина, он тут вспомнил и о своей бабушке, которую так любил и которая не имела напиться чего-нибудь горячего. Барин понял привязанность молодого парнишки к своей бабушке и его желании доставить ей какое-нибудь удовольствие, и потому поделился с ним тем, что было у него под руками. Вася с чувством сердечной благодарности принял подарок барина и ободренный его ласковым обхождением высказал свое участие к нему и к его кучеру, который до сих пор сидел на морозе голодный. Умный мальчик позвал голодного кучера в комнату и досыта накормил его горячими щами.
Между тем и лошади довольно уже отдохнули и готовы были к дальнейшему пути. Нашим путешественникам пора уже было подумать собираться в дорогу, и вот засуетились они в поспешных сборах: кучер начал приготовлять лошадей, а барин занялся укладкой в погребец чашек и прочего: при этом Вася не оставался равнодушным зрителем,- и он принимал участие, сколько мог, в переноске разных вещей из комнаты на сани; не забыл он и проданных барину лаптей, и давай таскать их туда же, в сани. Приезжий, увидя это, расхохотался, он и забыл уже о своей покупке. - Возьми их назад,- сказал он Васе. - Да ведь ты купил их, добрый господин? - Они мне не нужны, в Питере в лаптях не ходят. Вася на минуту задумался; он не мог объяснить себе, отчего же в самом деле в Питере не носят лаптей, которые так хороши, так дешевы и удобны для ходьбы. Подумавши немного, Вася решился возвратить барину деньги, которые получил от него за лапти. Барин, разумеется, денег не принял и объявил Васе, что он желает подарить ему их, как награду за труды и прилежание. Кроме того, барин заплатил ему за постой, за сливки, которыми Вася угощал его кучера, за все это барин положил в руку Васи около двух рублей мелким серебром. Уже бойкая тройка вихрем понеслась вдоль деревни, а Вася долго еще смотрел вслед скрывшихся саней, прислушиваясь к ослабевающему звуку колокольчиков, наконец тихими шагами он пошел в избу и только там объяснил он себе, какое счастье послал ему Бог! Так много денег, да еще и серебряных, не только не имел он от роду, но даже и не видал ни у кого! Его радость все более и более увеличивалась в душе его, но он тотчас вспомнил, от кого все хорошее происходит. Проворно зажег восковую свечу пере образами и начал класть земные поклоны, благодаря Бога за Его великую милость. В эту минуту вбежали обе девочки в избу, и бабушка, следуя за ними, наклонясь и охая, с трудом переносила ногу через высокий порог. - Посмотри-ка, бабушка! – закричала Аксюта,- у образов теплится свечка! - А Васюк наш молится Богу! – прибавила Груня. - Ох ты мое дитятко! Изволь подумать, у него все молитва на уме, кажись и праздника завтра нет никакого. - Да у меня, бабушка, большой праздник,- сказал Вася, спрыгнув на лавку, чтоб задуть свечку,- посмотри, каков я богач!.. Вася осторожно начал развязывать узел изношенного платка, надетого у него на шее. - Хорошо, мое солнышко, видно удалось продать парочку лаптей… - Какое парочку? Я все их продал, бабушка? – вскрикнул Вася,- и деньги взял, и лапотки-то у меня остались, я буду продавать их снова! - Что ты это говоришь, мое дитятко? Не могу в толк взять: коли продал, то как же они могут быть у тебя? Это что-то не ладно! Между тем Вася развязал узел и бабушка вытаращила глаза, увидев столько серебра у своего внука. - Господи! С нами сила крестная! Да где же ты это взял? Говори скорее, меня страх берет!.. - Постой, бабушка, еще не знаю, с чего начать,- отвечал мальчик; глаза его сверкали от радости и сам он не мог усидеть на одном месте. Наконец, путаясь и сбиваясь, рассказал он бабушке. Как все это происходило. - Ну, слава тебе Господи! Добром нажил ты эти денежки, мое дитятко, дай Бог здоровье и путь – дороженьку счастливую доброму господину! - А посмотри-ка, что еще дал мне барин,- сказал Вася, выдвигая ящик в столе; он вытащил бумагу, в которой был завернут сахар и белый хлеб. – Это он, мой сударик, оставил тебе, бабушка, и велел хорошенько тебя поподчивать. - Ахти, мои батюшки! Уж и до меня, старухи, дошли его милости… В это время дверь отворилась и отец вошел в избу. - Посмотри, Климушка, мой голубчик! – начала старушка торжественным тоном,- посмотри, как скоро сбылись слова мои, что за Богом молитва не пропадает! Взгляни-ка, что Господь послал нашему Васиньке. Видишь, сыночек мой, не худо сходить к обедне в Христов день и подать нищему; все это угодно Господу Богу! Не мешай же вперед, Климушка, ходить в церковь доброму парнишке нашему; видишь, он не работал в святой воскресный день и отдал последнюю шубинку нищему, а вот Господь и не оставил его своею милостью и воротил ему все с лихвой! Клим был тронут до глубины сердца, погладил по голове сына и сказал: - Да, да, Вася! И вперед молись Богу. Мое дитятко; сколько у тебя денег, и они все твои; ты достал их трудами и молитвой; береги их у себя, и если хочешь, то хватит их и на то, чтобы купить тебе новый полушубок, получше прежнего, изорванного, запачканного дегтем. - Нет, батюшка,- сказал Вася,- лучше вот что мы сделаем: вчера бабушка жаловалась, что у нас уже очень мало соли, и капустка-то, теперь не уродилась; так возьми, тятя, мои деньги и купи на них, что нам всем нужно; а я и без шубы пробьюсь эту зиму; буду проворнее бегать и работать усерднее, так и стужа не проберет меня. Возьми, батюшка; завтра торговый день в нашем городе; поедем-ка мы с тобой и привезем бабушке капустки да соли; а то ведь всем нам плохо придется, если бабушке не из чего будет сварить щи и нечем посолить их. - Правду ты говоришь, дитятко мое ненаглядное! Разумная твоя головушка; пусть твои денежки кормят всех нас; за такую твою добродетель Господь сохранит тебя и помилует на утешение всем нам, - сказала бабушка. Желание Васи исполнилось: запас капусты и соли куплены были на Васины деньги; а он, оставаясь без шубы, казался еще бодрее, еще довольнее своей судьбой. Можно сказать, что этот мальчик, удваивая прилежание свое к работе, трудился за десятерых, в руках его всякая работа, как говорится, кипела. Конечно, и Бог помогал доброму мальчику, который теперь с позволения отца уже ни одного воскресения, ни праздника не пропускал, чтобы не сбегать к заутрени и к обедне. Вскоре священник стал замечать, что из всех его прихожан самый усердный был мальчик Вася, что он всегда первый приходил в церковь и последний выходил из нее. Он обратил внимание на Васю, и однажды, когда в церкви никого не было, добрый священник подозвал к себе усердного молельщика Васю, погладил его по голове и спросил его, чей он сын. - Климов. Батюшка, из деревни Липовки. - Кажется, отец твой живет на пустыре, на краю деревни, и очень бедный? - Да, батюшка, его и называют все бедным Климом; он ведь один работает на всю нашу семью. - А ты разве не помогаешь ему? - Как не помогать! Да я еще не дорос и не могу так работать, как большие парни. - Кто же научил тебя ходить в церковь? - Никто, батюшка! Мне самому всегда хочется побывать у заутрени и обедни. - Это доброе дело, всегда старайся посещать храм Божий; знаешь ли ты какие молитвы? - Знаю, батюшка, бабушка меня выучила некоторым молитвам. - Как же ты молишься? - а так, кладу земные поклоны, и на душе-то так весело, когда читают и поют в церкви, а смотреть-то, на святые иконы, перед которыми теплются свечи, так радостно, что даже прошибают слезы; точно как бы стоишь в раю Божием, не вышел бы, кажись, оттуда. - ты не умеешь читать? - Нет, батюшка, где нам бедным людям знать грамоту? - А хотел бы учиться? - О, как не хотеть самому разбирать написанное во святых книгах, это ведь такое великое счастье! - Да, правда твоя, добрый мальчик! Кажется, тебя зовут Васильем? - Точно так, батюшка. - Знаешь ли что, Вася, по воскресеньям, после обедни заходи ко мне, я буду учить тебя читать и писать. При этом обещании Вася так обрадовался, что упал священнику в ноги, хватал и целовал его рясу. - Пойдем же ко мне, я тебе дам азбуку и покажу первые буквы, а ты возьми книжку с собой и в будущее воскресение скажи мне, что выучил. Вся не помнил себя от радости; добрый священник объяснил ему значение букв и видя. С каким усердием и вниманием старается он понять урок, убедился что ученик его скоро пойдет вперед. После первого урока Вася бежал домой, ног под собой не слыша; весь перелесок наполнился эхом громких его восклицаний: аз! Буки! Веди! Глагол! – казалось, все деревья твердили азбуку! Наконец прибежал он домой и в восторге кинулся обнимать бабушку, не находя слов рассказать ей о том счастье, что начал учиться грамоте. Старушка и теперь долго не могла понять, что рассказывает ей ее внучек, и только тогда, когда уже показал он ей книжку, данную священником, и начал повторять: аз, буки, веди, она перекрестясь сказала: - Слава Богу! Мое дитятко, ты видишь, как Господь-то все ведет тебя к хорошему. Учись, мое солнышко, учись, будешь знать святые молитвы, а ведь они ведут в царство небесное! Отец Васи, Клим, очень неглупый мужик, чрезвычайно был доволен этим, и в первое воскресение сам пошел к заутрени с Васей, а после зашел к священнику и благодарил его за такое великое благодеяние, оказанное им его сыну. Вася отлично знал свой урок; усердие его к учению не только не охлаждалось, но с каждым днем все более и более увеличивалось: не было места, не было такого часа и занятия, когда бы он не повторял мысленно заданный ему урок; везде и всегда в голове Васи перерабатывались и развивались те мысли, которые внушал ему его наставник. Можно себе представить, какая была радость для бабушки и отца, когда через несколько времени Вася получил в награду от священника небольшую книжку утренних и вечерних молитв, и хотя еще тихо, но мог читать их старикам своим; они оба плакали от умиления. Таким образом далее и далее Вася начал бегло и внятно читать всякую книгу; вскоре выучился он и писать; наконец прослыл он таким грамотеем во всей деревне, что для многих заменял руководителя и наставника в делах, где требовалось знание грамоты. За его услуги поселяне этой деревни положили давать ему некоторое вспомоществование из домашних запасов: муки, картофеля, капусты, кто что имел и в чем нуждалось семейство Васи. Между тем, Вася достиг совершеннолетия, сделался крепок и силен; эти силы он употреблял на добрые дела. Окончив как запашку, так и уборку хлеба и сена с отцом своим, он имел еще время помогать другим, к чему влекло его доброе сердце. Однажды, в летнюю пору, Вася, проходя на пустошь, где паслись его лошади, увидел крестьянина из чужой деревни, который почти без чувств лежал на борозде. Вася тотчас подошел к нему и спросил, что с ним сделалось. - Ох, брат, мне очень тяжело. От солнца, что ли, не знаю, так голову разломило, что я упал, как мертвый – и вот едва опомнился, как ты подошел ко мне, а все еще не могу встать, голова кружится и ноги подкашиваются. Вася побежал к ближнему ручью, принес воды в шапке и, напоив больного, облил ему голову,- это его освежило; он пробовал встать, носил не было: ноги у него тряслись, как в лихорадке. - Полежи, авось тебе лучше будет,- сказал Вася. - И рад бы лежать, брать, да не можно; видишь, я еще не допахал полосы… и беда, если придет староста: он у нас такой сердитый… - За полосой дело не станет: отдохни лучше, может быть и поправишься. После этих слов Вася взялся за соху, направил лошадь, как следовало, и начал пахать. - Вот, брат, спасибо! Ай да удружил, любезный; награди тебя сам Господь, Царь Небесный,- говорил больной. Вася пахал да пахал со всем усердием, сколько у него стало молодых сил; он очень скоро исправил все не конченное, и еще лучше самого хозяина. Потом, обернув соху острым концом вверх, вывел лошадь на дорогу, пустил ее свободно и она сама отправилась домой; сам же он, приподняв больного, осторожно повел его в деревню и, втащив на крыльцо в его избу, положил на лавку, напоил холодной водой и, отдав на руки жене, пошел обратно через поле, куда ему следовало. Разумеется, на это он потерял много времени и ему не только отдохнуть в полуденный час, но даже и пообедать не удалось. Многие из крестьян очень часто видали проворного Васю, как он сеял рожь на чужой полосе, помогал метать сено, складывать снопы в скирду тому, кому нужна была помощь. Трудолюбие Васи вошло в пословицу; если скажут о ком-нибудь, что он проворен, как Вася, то это уже значило самого исправного работника. Вся деревня любила Васю; многие из благодарности желали и старались сами помогать ему. От того Климу, отцу Васи, не нужно было варить пива, чтобы сбирать толоку; мужички и бабы сами приходили помогать ему в уборке хлеба и сена; ни за какие деньги не мог бы он достать себе таких усердных работников, каких приобретал сын его своей готовностью помогать всякому. Добрые дела и в крестьянском быту не пропадают даром: эти простые души могут чувствовать благодарность не менее ученых и просвещенных людей, потому что для благородных чувств способна душа всякого человека. Семья Васи, уважаемого людьми и благословляемого Богом, стала поправляться. Клим, самый бедный крестьянин в деревне, мог уже считаться зажиточным. Наконец отец стал думать и о женитьбе своего сына; недостатка в невестах не было. Но Вася не прельщался приданым, не искал денег, а искал только доброй и трудолюбивой жены: девушки зажиточных мужиков не нравились ему от того, что были белоручки, часто нанимали для себя работниц, а сами, не принимаясь за дело, любили наряжаться и ходить по праздникам. Смышленый Вася ни за что не хотел подобной жены и говорил, что он ищет не барыни в дом свой, а хозяйки, чтобы все умела сделать сама, а главное была бы почтительна к свекру и бабушке; белоручки же обыкновенно так зазнавались, что даже и своих родителей мало уважали. Наконец выбрал дочь самой бедной вдовы, которая росла сиротой и была воспитана в страхе Божием, также как он, любила ходить в церковь, уважала мать свою. Хотя эта невеста считалась самой бедной в деревне, но Вася говорил, что с такой исправной женой не расстроится его хозяйство, что трудолюбивые руки лучше денег, которые обратятся в ничто, если хозяйка в доме станет лениться и думать только об удовольствиях. Этими умными рассуждениями склонил он наконец отца и бабушку; они не решались с ним спорить ни в чем, видя на опыте, как все удавалось их ненаглядному сыну. В Рождественский мясоед Клим поехал сватом к бедной вдове, которая и не ожидала такого счастья. Жених нравился ее дочери Параше; по обоюдному согласию в скором времени сыграли свадьбу, и Василий с Прасковьею зажили, что называется, припеваючи. Оба испытанные горем и недостатками, оба трудолюбивые, они вели свое хозяйство как нельзя лучше. Параша из всех девушек считалась самой скромной; очень редко выходила она в праздник погулять на улицу, не сокрушалась, что у ней нет таких нарядов, как у подруг ее, и неутомимо работала, чтобы прокормить мать свою, которая была уже стара и слаба; но при всех своих трудах она всегда была весела и не роптала на судьбу свою. Дом Василья становился более и более зажиточным; в скором времени у них была уже не одна корова, как прежде, когда они женились, а развелось целое небольшое стадо. На месте старой, кривой избы, они поставили новую, разделив ее на две половины: в одной жили сами, а другую отвели отцу и бабушке, чтобы покойнее было старикам; со временем пристроив еще комнату, перевели к себе и тёщу, мать Параши. Василью Климычу, как теперь звали его, очень желательно было, чтобы приехал к ним тот господин, с легкой руки которого так удачно он успел устроиться. Прошло несколько лет; у Василья завелась уже семейка: два сына и дочь; но он все был тот же, как прежде, не думал копить деньги, а делил все с неимущими. Василий Климыч сделался бурмистром, был покровителем и защитником всех подчиненных ему крестьян, особенно тех, которые не находили для себя помощи и сочувствия у своих соседей; для таких сердце его было всегда открыто; при невозможности помочь им материальными средствами, он не оставлял их без доброго совета и всегда его участие вызывало искреннюю благодарность со стороны тех, кому он помогал. Жену свою поддерживал он в том же духе смирения, в каком она была воспитана, будучи сиротой; он посылал ее навещать больных и несчастных, когда сам не имел времени. Одну из первых и важнейших его забот составляло воспитание детей в страхе Божием: не проходило ни одного воскресенья или праздника, чтобы он сам или жена его не посещали церкви с своими детьми; при этом они учили их стоять в церкви тихо и с благоговением и быть сострадательными к нищей братии. Это был образец истинного воспитания, какого только желает можно,- в нем заключалось все, что может человека сделать истинным сыном церкви и честным благородным гражданином. В этом духе росли его дети и высокие добродетели развивались и укоренялись в душах их; отец наставлял их на этом пути благочестивой жизни не столько словами, сколько собственным примером. Мальчики, как только подросли немного, уже сделались неразлучными его товарищами в посещении больных и при подаянии милостыни бедным. Дети видели мать свою, с усердием занимавшуюся хозяйством и очень часто оказывавшую помощь бедным. Пример ее не оставался без подражания: дети ее очень часто, встретив на улице бедного старичка, или старушку, иногда же усталого прохожего, ласково приглашали в свою избу и просили отца и мать накормить бедного. Добрые малютки с радостью всегда встречали такого гостя и для них не было большей радости, как та, когда дадут им пирога или блинов, чтобы поподчивать нищенького. Почтенные старики дожили до того счастливого времени, когда их Вася сделался отличным хозяином и трудился с спехом для общественной пользы. Но глубокая старость приблизила их к могиле, в которую и сошли они спокойно, благословляя Провидение за пройденное поприще жизни. Однажды в воскресенье, когда Василий с женой и детьми, возвратясь из церкви, садились обедать, вдруг заскрипела калитка, кто-то вошел в ворота. Василий послал старшего сына посмотреть, кто там. Мальчик побежал и объявил, что пришел какой-то старичок, такой слабый, что едва передвигает ноги, чтобы взойти на лестницу. - Это верно бедный старичок, тятя, - сказал Петруша. - Мама, дадим ему пирожка,- прибавила малютка Даша. - Хорошо дети; но только прежде надобно ему помочь взойти, - сказал Василий и проворно вышел на крыльцо, где и увидел старенького незнакомца, который с трудом всходил по крутой лестнице с высокими ступенями. Василий подхватил под руки пришельца и осторожно повел наверх. Старик, посмотрев пристально ему в лицо, усмехнулся, однако не сказал ни слова и продолжал идти, опираясь на его руку. Они вошли в избу. Гость, взглянул на образ, перекрестился и потом, поклонясь всем, сказал:
- Здравствуйте, добрые люди; это конечно твоя хозяюшка, Василий Климыч? - Точно так, мой батюшка. - А это твои дети? - Да, сударь. - Поцелуйте меня, мои душеньки. - Подойдите же к барину,- сказал Василий, видя, что у проезжего был орден на шее. Дети, приученные повиноваться, подошли к гостю, который, приласкав их, выразил свое удовольствие, видя таких милых детей у доброго хозяина. - И жена твоя какая красивая. - Любит работать, мой батюшка, а в этом состоит главная красота для нас простых людей. - Как и для всякой женщины, в каком бы ни была она звании. По всему вижу, что ты человек умный и хорошо поживаешь. - Да, сударь, также по милости Господней, без недостатка обходимся: хлебца и всего у нас довольно. - Ты, конечно, торгуешь чем-нибудь. - Нет, добрый барин, я занимаюсь хлебопашеством. - И никогда ничем не торговал? - Нет, мой батюшка, никогда ничем. Приезжий начал извиняться, что может быть он помешал им обедать. - Нет, сударь, вы нам нисколько не помешали, и если милость ваша будет, то не угодно ли откушать с нами хлеба-соли, много нас этим одолжите! - Хорошо, друг мой, я давно выехал из дома, проголодался и не худо заморить голод. - Милости просим, батюшка, чем Бог послал. Хозяйка! Подай щей, отрежь пирога и принеси огурцов и сотового меда; видишь, какой дорогой у нас гость,- говорил Василий, отодвигая стол и сажая незнакомца в передний угол. - Но куда же вы, малютки? – сказал барин, видя, что дети отошли от стола,- я один не хочу обедать; садитесь все, а иначе я уйду от вас. Хозяин и хозяйка, вот ваше место подле меня, и деток своих посадите. - Мы сядем, если это вам угодно, добрый барин, но прежде пусть жена моя подает все, что надобно.
Все уселись за стол. - О, какие у вас славные щи! – сказал проезжий,- и пирог делает честь хозяйке, видно мастерица своего дела! Гость кушал с большим аппетитом и улыбался, поглядывая на возмужалое лицо Василья, с окладистой бородкой. Потом, помолчав несколько, сказал:
- Однако мне очень жаль, что ты ничем не торгуешь, тем более, что я приехал именно для того, чтобы запастись у тебя товаром. - Да каким же, сударь? Вы конечно ошиблись, мой батюшка, не к тому заехали, вся деревня знает, что я ничем не торгую и никогда не торговал. - Ну, вот уж это неправда! Ты мне самому продал одну вещь. - Когда же это, и что такое, добрый барин? - Может быть, друг мой, ты позабыл, именно в то время, когда ты еще был не бургомистром и не Васильем Климычем, а просто мальчиком Васей. - Что же я вам продал? – спрашивал изумленный хозяин. - Да и не мало, купил я у тебя! Ровно две дюжины… - Неужели… лаптей? – вскрикнул Василий, дрожащим голосом. - Да, на самом этом месте, только в старой, кривой избе. - Господи милостивый! – вскричал Василий, ложка упала из рук его, он вскочил из-за стола и, бросясь на колени, благодарил Бога, что молитва его услышана, что Господь привел к нему его благодетеля. Слезы текли по лицу Василья, он схватил руки барина, целовал их, кланялся ему в ноги и прерывающимся голосом повторял: «Так, вы мой первый благодетель, с вашей легкой руки все стало мне удаваться, после вас, мой батюшка, не было уже мне запрета от домашних ходить к заутрени и подавать нищим, даже и купленные вами лапти, которые вы мне оставили, продались опять очень скоро. А вот теперь уж как наградил меня Господь, не по моим заслугам, но по великой своей милости! Видите, я женат, имею добрую, работящую жену, здоровых детей, новую избу и не только не чувствую ни в чем недостатка, но все у меня в изобилии – и хлеба, и скота очень довольно, вот видите, как легка была рука ваша, благодетель мой!» Все это проговорил Василий, не останавливаясь; гость его не мог произнести ни одного слова, так сильно тронула его столь неожиданная благодарность, через несколько лет, и за что же? За какие-нибудь полтора рубля серебряных денег, данных им мальчику, который теперь сам сделался зажиточным крестьянином. Эти мысли вызвали на глазах приезжего слезы умиления и благодарности Василию за то, что он доставил ему несколько минут приятнейших в его жизни, представив глазам его столь разительный пример таких высоких чувств, которых трудно найти даже и в самом просвещенном обществе. Этот господин, проезжая мимо их деревни в то время, когда Василий был еще мальчиком, не возвращался с тех пор в эти места и не более как с год времени получил в наследство большое имение по близости деревни Липовки, старинного жилища Васи. Здесь дошли до него рассказы о благородных поступках бурмистра, Василья Климыча, бывшего прежде сыном самого бедного крестьянина и жившего в старой избушке. Все это напомнило ему проворного мальчика Васю, как угощал он его в своей бедной хижине, а также и покупку у него лаптей, для того, чтобы наградить за трудолюбие. Неужели это он? Подумал приезжий господин, и любопытство завлекло его посетить нечаянно жилище уважаемого всеми бурмистра, и для того, не сказав никому ни слова, приехал он в эту деревеньку и, оставя лошадей на другом краю, подошел тихонько, к выстроенному уже вновь крестьянскому домику, на месте прежней склонившейся на бок хижине. Мы видели, как он туда вошел, и знаем, что там происходило. Но главное в этом происшествии то, что мы видим оправдание слов, сказанных бабушкой Васи, что за Богом молитва не пропадает. Пример Василья был так силен, что не только его дети, но и вся деревня мало по малу наполнилась добрыми, благочестивыми людьми, которых трудолюбие, благословляемое Богом, обратило со временем эту скудную хлебом деревеньку в богатое многолюдное село; потому что, по примеру своего бурмистра, усердные прихожане, сделавшись чрезвычайно рачительными к храму Божию, выпросили позволения и выстроили у себя каменную церковь. Таким образом, Василий Климыч, достигший глубокой старости, имел отраду видеть начало благоденствия своих деревенских товарищей и, кончив, как истинный христианин, свою добродетельную полезную жизнь, был похоронен подле той самой церкви, которая воздвигалась общими трудами, по его же благому внушению и примеру. Сколько добра сделал этот один человек, простой крестьянин! Священник того села на камне, покрывающем его могилу, велел сделать следующую надпись: «За Богом молитва не пропадает: добродетели христианские награждаются не только за гробом, но даже и в здешнем мире».
