В каждом состоянии можно делать добро. Мальчик сиротка
В каждом состоянии можно делать добро
ШЕСТЬ ПОВЕСТЕЙ Для ЮНОШЕСТВА Л. Ярцовой
Санктпетербургъ. Издание книгопродавца и типографа М.О. Вольфа, въ Гостиномъ Дворе, № 19. 1860.
МАЛЬЧИК СИРОТКА
Один дворянин, усердно исполнял свои служебные обязанности, давно имел право на большую награду, но не получал ее потому, что не искал и не домогался, а продолжал работать, не думая о других наградах, кроме той, которая готовится добрым и честным людям на том свете. Добрый Николай Михайлыч молился Богу, делал добро, сколько было возможно, и проводил дни свои, иногда же и целые ночи, просиживая за служебными своими занятиями. Здоровье его истощалось от такой тяжелой работы, но за то он многим успел помочь, многих невинных спас от погибели и многим, несправедливо оклеветанным возвратил доброе имя. Казалось, что собственно для него не было никакой пользы от таких услуг своим ближним, но мы увидим, что всякая услуга, принесенная на общую пользу, не пропадает даром. Когда вышло поведение отправить чиновника в Архангельск для исследования какого-то важного казенного дела, начальник Николая Михайлыча, не надеясь ни на кого так, как на этого примерного чиновника, зная его честность и бескорыстие, тотчас решил свой выбор назначив его для исполнения этого поручения. Николай Михайлыч беспрекословно повиновался распоряжению начальства. У него была недалеко от столицы небольшая деревенька, еще приданое покойной жены его, которая и помогла ему содержать себя в Петербурге. Хотя он знал, что небольшое его хозяйство придет в совершенный упадок за его отсутствием, но, считая дела службы гораздо важнейшими собственных, он бросил все и отправился по назначению. Одного только не мог он решиться оставить, именно единственного своего сына, Мишу, который, будучи еще ребенком, принужден был делить с отцом все трудности дальнего пути, отправляясь за две тысячи верст и не в покойной дорожной коляске или карете, а в почтовой неудобной повозке. К счастью, Миша не был изнежен, привык заранее ко всякой невзгоде, и не избалованный удобствами жизни, мог перенести неприятности легче другого ребенка, даже старшего его летами, но приученного к изнеженности. Более двух лет прожили они в Архангельске. Миша от беспрестанной деятельности и северного здорового климата окреп телом и принялся за учение. Отец его, человек образованный, учил его всему, что сам знал, и Миша как прилежный, умненький мальчик, старался сам понимать и изучать задаваемые ему уроки. Николай Михайлыч добросовестно исполнил возложенное на него поручение: избавил от нарекания невинно оклеветанных и доставил большой доход казне, не воспользовавшись при этом ничем для собственной пользы. Он спешил только возвратиться и побывать в своей деревеньке, в том мирном уголке, который часто посещал с нежно любимой своей супругой и где теперь находилась ее могила; туда Николай Михайлыч любил ходить и молиться Богу,- этим и ограничивались все его желания и надежды. Николай Михайлыч с радостью готовился в обратный путь, но вдруг получена бумага от его начальника с приказанием отправиться еще далее, по берегам Белого моря, для собрания некоторых сведений о жителях того отдаленного края. Приехав туда, они поселились в очень маленьком городке, наняв две небольшие комнаты, и тут Миша обнаружил свои добрые наклонности. Оставаясь один дома, он в точности исполнял приказания отца, прилежно повторял свои уроки и имел столь мягкое, сострадательное сердечко, что еще когда был ребенком, не мог видеть нищего, чтобы не подать ему чего-нибудь; иногда выпросит копеечку у отца, иногда же отдаст бедняку свой завтрак и с терпением переносил голод до четырех или пяти часов, когда отец придет домой обедать. По прошествии двух или трех лет, Николай Михайлыч окончил с успехом и это второе поручение, сообщив подробные сведения начальству о малоизвестном крае. Наконец ему определили награду и требовали явиться в Петербург к месту прежней его службы. Начало пути было благополучно, но вдруг здоровье Николая Михайловича начало ослабевать: он был изнурен сидячей жизнью над бумагами и заботами по служебным делам. Внезапная болезнь отняла у него последние силы и он принужден был, не доехав до станции, остановиться в одном небольшом селении. Священник, находящийся при церкви этого села, очень добрый и богобоязненный человек, узнав, что проезжий больной искал пристанища, пришел сам к их повозке и предложил им остановиться на его квартире. Поместив его в лучшую горницу, теплую и спокойную, принялся ходить за ним очень усердно, старался облегчить его страдания, но никакие средства не могли возвратить ему здоровье. Николай Михайлыч чувствовал близкую смерть и без страха встречал ее, подкрепляемый твердой верой, которая во всю жизнь поддерживала его. Одно только его беспокоило, что оставляет сына, сиротку, на чужой стороне, но и тут надежда на помощь Господа его успокаивала. В продолжение нескольких дней он беседовал с священником, хозяином дома, о единственном своем сыне. Священник был человек умный и благочестивый, потому вполне мог понять, чего требует от него умирающий отец. Чувствуя себя очень слабым, больной исповедался с полным раскаянием чистой души, причастился святых тайн, как истинный христианин, и казалось с радостью был готов переселиться в другой лучший мир. Призвав Мишу к своей постели, от которой ни день, ни ночь не отходил неутешный мальчик, он сказал ему: «Сын мой, Господь зовет меня к себе, не плачь, выслушай с твердостью то, что написал я для тебя, и обещайся перед образом Божиим исполнить мою волю». – Сказав это, он подал бумагу священнику и просил прочитать ее вслух: «Господу угодно воззвать меня к себе, да будет Его святая воля! С покорностью приими этот крест, возлюбленный сын мой, и знай, что любящий твой родитель оставляет тебя, но с тобою остается другой Отец всемогущий и всесильный, знающий прошедшее и будущее, видящий все твои дела и твои мысли, как бы они сокровенны ни были. Не страшись этого всеведения, Он любит тебя не менее моего, люби же и ты Его более, нежели любил меня. С любовью искреннего сердца и доброю волею старайся исполнять Его повеления; страшись оскорбить и прогневить непослушанием, будь твердо уверен, что помощь Его всегда и везде для тебя готова. Если только будешь делать добро, оно вознаградится в десятеро, в противном же случае наказание постигнет тебя непременно. Молись Отцу твоему небесному со всей любовью горячей души и ожидай с полным упованием Его всесильной помощи, в каком бы крайнем положении ты ни был, Он может спасти тебя. Притом старайся любить всех людей твоих ближних, угождай всякому, пока ты еще мал, а когда возмужаешь, то неусыпно старайся помогать каждому, чем только ты можешь, потому что и самая страшная нищета не лишает нас возможности делать добро: не богатство и не деньги для этого нужны, а благородное расположение души ко всем людям, которые все дети одного с тобой Отца, следовательно,- все твои братья. Одному можешь помочь благоразумным советом, другому посещением, если он болен или в несчастии, третьему трудами рук своих, даже одним добрым, ласковым словом, если уже ничего более ты не имеешь. Будь снисходителен к слабостям других и строг к собственным; не осуждай никого; думай всегда, что, будучи на его месте, ты может быть сделал бы еще хуже. И тогда, дорогой сын мой, благословение твоего небесного Отца всегда пребудет над тобой. В каком бы несчастии ты ни был, твердая помощь подкрепит тебя чудесным образом и спокойная совесть доставит тебе минуты счастья и при самых жестоких ударах судьбы. Я испытал все это на себе и, благодаря Господа, никогда не считал себя несчастным. Будь твердо уверен, что все делается к лучшему. Здешняя наша жизнь есть ничто иное, как испытание; оно кончится непременно, и все сокровища, какие мы имеем, останутся на земле и обратятся в прах. Только добрые дела последуют за ними, уготовляя нам блаженную вечность. Ты еще не можешь понять, какое наслаждение чувствую я теперь, когда обращаюсь к своей совести, и она меня ни в чем не упрекает! В минуту смерти это уже предвкушение вечного блаженства. Прости, сын мой, я умираю спокойно, оставляя тебе в наследство доброе имя и сострадательное сердце,- они дороже всех сокровищ! Конечно, грустно оставить мне тебя одного в этом далеком краю от родных, но ты не один; Отец твой небесный везде с тобою, а притом ты не совсем лишен и земной помощи: добродетельный священник обещал мне беречь тебя, пока сыщется удобный случай отправить тебя в Петербург. Там должен ты поступить на службу, потому что всякий гражданин должен быть полезен своему отечеству. Там же недалеко есть у тебя небольшая деревенька и церковь, в которой покоится прах моих родителей и жены, твоей матери. Посещай это священное для тебя место и молись на их могилах. Мертвые научают молчанию и смирению, двум великим добродетелям, напоминая, что как-бы ни был ты велик и славен, со временем сделаешься таким же прахом, если будешь заботиться об одном земном величии, забывая небесное. Вера подкрепляет нас в здешней жизни, но она приобретается молитвою, потому – молись! Старайся, как можно чаще посещать церковь, конечно, вся вселенная есть храм Господень, везде можно Ему молиться, но христианину непременно должно участвовать в тех таинствах, которые учреждены Спасителем, апостолами и всей церковью, и к которым ты можешь приступать преимущественно во храме Божием. Если ты разовьешь в себе любовь и другие христианские добродетели, то будешь всегда доволен своей судьбой. Вот счастье, которого тебе желаю и о чем прошу Господа, да ниспошлет Он тебе его. Прости, возлюбленный сын мой! Исполни то, что завещал тебе нежно любящий отец на смертной постели,- и благословение Господне и мое пребудет всегда с тобой».
Привыкнув повиноваться отцу, бедный мальчик с твердостью слушал читанное священником, стараясь оправиться тотчас, когда слезы невольно упадали на грудь его. По окончании чтения, Миша кинулся на колени перед кроватью отца, сложив руки и, подняв глаза к небу, сказал твердым голосом: «Прошу Господа послать мне помощь Его святую, для исполнения приказаний твоих, дорогой мой родитель. Молитесь за меня, батюшка, перед лицем самого Бога». Проговорив эти слова трепещущим голосом, он зарыдал, преклонив голову на постель больного. - Да подкрепит и благословит тебя Господь, сын мой! – сказал умирающий, положив руку свою ему на голову и вдруг на лице его блеснула какая-то уже неземная радость; потухшие глаза оживились, казалось, он что-то видит. – Боже! Неужели я удостоился такой милости? – произнес больной, перекрестился и с улыбкой кончил жизнь.
Добрый священник, находясь при нем, был тронут до глубины души кончиной праведника и вынес бесчувственного Мишу в другую горницу. Отеческим попечением возвратил он его к жизни и старался благочестивыми рассуждениями смягчить понемногу жестокую скорбь его. Не пышны были похороны Николая Михайлыча: не было над ним великолепного балдахина, не сопровождало его множество карет, но со всего села и окрестных деревень собрались нищие и шли за гробом покойника, потому что он и после смерти продолжал благотворить, отдав священнику трудовые свои деньги и прося его раздать бедным в день его погребения. Вот какого рода великолепия во время похорон должно пожелать всякому, потому что нищие провожают душу покойника туда, где встречают его Ангелы. Сиротка наш остался в доме священника, который полюбил его, как сына, и скромный мальчик, находя единственное утешение в его благочестивых словах, также от всей души привязался к нему. Они были неразлучны; к заутрени и к обедни Миша сопровождал своего наставника. По вечерам читал ему священные книги, привыкнув с малолетства хорошо понимать смысл их на славянском языке. При умственных, усердных занятиях науками, в которых Миша с каждым днем подвигался вперед и значительно совершенствовался, он в тоже время не пренебрегал и черными работами, во всем помогая своему воспитателю, который по бедности сам должен был обрабатывать свою землю и приготовлять все необходимое в домашнем быту, собственными руками. Миша, неприученный к изнеженности и праздности, был усердным помощником в хозяйстве, с охотой выполняя все необходимые работы; в этих трудах он находил даже для себя отраду, и дни проходили для него незаметно. Мало по малу он так привык к мирной, тихой жизни в доме священника, что пока не желал для себя ничего лучшего. Благочестивый священник более и более укоренял веру в молодом сердце его и укреплял надежду на всемогущество Божие. Больных, бедных и умирающих, которые случались в приходе отца Василия, обыкновенно посещали они вместе,- и Миша ощущал в сердце своем чувство радости, при виде оказанной помощи страждущему, или утешения несчастному. Между тем очень часто перечитывая завещание, оставленное отцом, Миша ясно видел справедливость слов его, что во всяком состоянии можно быть довольным своей судьбой. Кроткое и благородное сердце скромного мальчика полюбило уже отца Василия и жену его, как близких родных своих; он теперь уже боялся даже мысли о разлуке с ними. Прошел целый год со дня кончины Николая Михайлыча, судьба Миши нисколько не изменилась. Каждое утро, вставши до солнышка, читал он утренние молитвы вслух для священника и жены его; потом уже садились за самый простой завтрак, если же был обыкновенный день, то Миша принимался за учение, в чем помогал ему отец Василий, который, в молодости своей находясь при нашем посольстве в чужих краях, был очень просвещен, основательно знал многие иностранные языки и знаком был с другими предметами науки. Остальную часть дня посвящали они или домашним работам или посещению требующих помощи прихожан. В осенние вечера Миша читал старичкам Священное Писание. Иногда при этом собиралось много народу в их тесную комнату послушать душеспасительного чтения; добрый отец Василий не тяготился посетителями, а напротив очень рад был случаю наставлять в вере своих прихожан: толковал им, чего они не понимали, делал собственные замечания вообще о благочестивой жизни,- и вечер проходил с большой пользой; все расходились по домам, унося в душе христианские чувства и благословляя своего пастыря. Прихожане полюбили также и Мишу, как доброго, никогда никого не оскорбившего мальчика; притом сиротка наш, не довольствуясь тем, что был помощником отца Василия во всех его благочестивых занятиях, желал сам делать добро, по влечению собственного сердца. За неимением денег он употреблял на то свои руки, разделяя труды иногда с беспомощным стариком или старухой, иногда с бедной вдовой или малолетними сиротами. Это приносило ему двойную пользу; находясь в движении, тело его укрепилось более и более, а душа становилась бодрее и добрее. Что же могло сравниться с таким его положением, которое давало ему возможность развивать не только тело, но и душу, и притом так правильно и разумно. Однако священник, его воспитатель, свято желая исполнить последние слова отца Миши, часто говорил, что ожидает только случая, с кем бы мог отправить питомца своего в Петербург, чтоб ввести его там во владение деревни, доставшейся ему по наследству после отца, и записать в какой-нибудь корпус для приготовления к службе. Такие разговоры всегда стоили горячих слез Мише, и отец Василий всегда принужден был утешать его, напоминая ему, что это воля его отца на смертной постели и что грешно ей противиться. - Впрочем, друг мой,- сказал священник при одном подобном разговоре: - конечно, нам очень хорошо жить вместе; потому что мы любим друг друга, но ты еще очень молод, а я напротив слишком стар; жена моя также: что же будет с тобою, когда обоих нас не станет? - Я буду работать и жить подле гроба отца моего и вашего, дорогой мой батюшка,- отвечал Миша, проливая слезы: - я не желаю оставить это место, я сам должен умереть здесь и непременно хочу этого. - Не все желания наши можем мы исполнить, милое дитя мое! А так будет, как Богу угодно. Он лучше нас знает, что клонится к нашей пользе. Ты достаточно образован, а потому должен употребить с пользой для отечества свои знания. Грешно, сын мой, данный от Бога талант закапывать в землю. - Но вы сами говорили, батюшка, что и простой мужичек может быть полезен своей родине. - Конечно, всякий, исполняющий свои обязанности, полезен обществу, и если бы ты родился крестьянином, то я первый сказал бы тебе: паши землю! Но имея другие средства служить отечеству, ты должен искать обязанности сообразно им, не для гордости, от которой сохрани тебя Бог,- но единственно для того, что отечество требует от тебя другой гораздо труднейшей службы, нежели служба простого крестьянина. Ты должен, или с оружием в руках защищать свое отечество, не щадя собственной жизни, или творить суд и правду людям, требующим правосудия. Так говорил священник, и Миша вполне убедился, что он говорил правду и что придет минута разлуки с добрыми людьми, к которым он привязался всею душей. Прошел еще год, но, к счастью Миши, ни один проезжий не показывался в этой отдаленной стране. Между тем жена священника после непродолжительной болезни скончалась, и бедный старик, стараясь переносить эту скорбь, не упадая духом, одряхлел однако телом, так что едва мог ходить; Миша водил его в церковь, отправляя один все домашние работы, впрочем он не тяготился такими трудами, а напротив готов был день и ночь служить почтенному старцу, который еще чаще начал повторять неприятный для Миши разговор о возвращении его на родину и вслух молился Богу, чтоб Он послал удобный случай к исполнению его желания. Это очень огорчало доброго мальчика, не имеющего сил оставить одного беспомощного старика, которого любил, как отца. Наконец желание благочестивого старика приходило к исполнению. В одно воскресение, когда уже другой священник служил обедню, за его не здоровьем, а Миша, приведя в церковь своего дряхлого наставника, стал на клиросе, читал и пел вместе с дьячком, как вдруг увидел вошедшего человека в дорожном платье, сердце его обмерло при виде незнакомца, он тотчас подошел спросить, не отправляется ли этот проезжий в Петербург,- и глаза его, наполненные слез, обратились на отца Василия. Заметив смущение Миши и подозревая причину этого, он улыбнулся, поднял глаза к небу и, перекрестился, благодарил Бога за то, что его желания осуществляются. Бедный мальчик вздрогнул при мысли о разлуке, слезы градом покатились из его глаз, и он не мог более петь, потому что его голос, всегда приятный и звонкий, дрожал теперь, как опущенная струна. Но приученный к смирению и покорности, сам принялся усердно молиться и тотчас почувствовал в душе облегчение и бодрость. По окончании обедни Миша принужден был, скрепя сердце, подвести старика к незнакомцу и тут же узнал, что этот проезжий чиновник возвращается в Петербург. Тогда уже как ни старался бедный мальчик казаться твердым, но лицо ему изменяло: оно покрывалось то смертной бледностью, то ярким румянцем. Отец Василий пригласил проезжего остановиться у него в доме, где Миша должен был еще угощать своего гостя. Забота и попечение Миши о госте чрезвычайно радовали священника, который мог здесь убедиться, сколько власти имеет над собой его питомец. В растерзанной душе бедного мальчика оставалось желание, чтоб проезжий прожил у них подолее, отдыхая от дороги и приготовляясь к новой, но Миша не знал, что должность посланного по казенному делу чиновника не позволяет думать о продолжительном отдыхе. Между тем священник переговорил с проезжим, показал ему бумаги Миши, и отъезд их был назначен на другой день. Можно себе представить как тягостна была эта последняя ночь для печального юноши, он не ложился спать, и провел ее с отцом Василием, который то молился с ним, прося Бога благословить его на новом поприще жизни, то давал ему наставления, утешая тем, что как ни грустно это расставание для обоих, однако оно клонится к лучшему, оно снимает тяжелый камень с души его. Вручив Мишу милосердию Божию и посвятив его новым обязанностям, он спокойно мог окончить жизнь свою, которая не может продолжиться, судя по летам и дряхлости, приводящей его к гробу. Да, сын мой, я вполне выполнил свой святой долг, за что благодарю Господа,- повторял отец Василий, поднимая трепещущие руки свои к небу,- я душевно обрадован тем, что человек, которому вручаю моего незабвенного сына, по моему мнению, достоин той святой доверенности: он богобоязлив и доброй души. Это заметил я из его суждений и разговоров. Так прошла ночь, и рано утром отец Василий стал снаряжать питомца своего в дорогу. Имения, оставшегося после отца, было очень не много, так что в небольшом чемодане поместились все вещи. Миша полагал, что более у него ничего нет, но священник подал ему кожаный кошелек, где было немного денег, оставшихся за раздачей нищим в день погребения отца его, это наследство состояло из двух червонцев и четырех рублей серебром. Увидя первый раз в руках своих золото, мальчик не удивился ему и не обрадовался, потому что был совершенно бескорыстен в душе своей и всего более думал о спокойствии воспитателя своего, которого он со слезами просил взять себе половину его денег. Но и тот, отличаясь чистым бескорыстием, ни за что не согласился на просьбу Миши, уверяя его, что это сокровище еще не так велико, чтобы можно было делиться им и что эта небольшая сумма составляет единственное наследство, оставленное отцом сироты, которого любит он, как родного сына, и от которого не только не может принять такой благодарности, но еще отдал бы ему все. Не имея же ничего, он просит его взять единственное свое сокровище образ Спасителя, бывший с ним во всех его странствованиях по чужим землям. Сказав это, отец Василий стал на колени, долго молился, потом благословил Мишу этим образом и надел его на серебряной цепочке на шею своего воспитанника, как всегда носил сам. Так прошла эта грустная памятная для Миши ночь; на рассвете уже Миша лег и заснул и то по приказанию своего наставника, требовавшего непременно, чтобы он успокоился, но за то как неприятно было его пробуждение! Звук колокольчиков, привешенных к дуге удалой тройки, поразил слух его. Сердце его замерло, он вскочил, умыл лицо и руки, положил несколько земных поклонов перед образами, потому что его правилом было никогда не выходить из своей комнатки и не приниматься ни за что, не помолившись Богу. Потом уже спешил он к своему благодетелю, опасаясь потерять одну минуту, которую бы мог еще провести с ним. Но, заметив в не притворенную дверь, что воспитатель его сидит уже с своим гостем, которому подан был завтрак, приготовленный, вероятно, самим же стариком, Миша тяжело вздохнул при мысли, что с этого дня бедный старик сам принужден будет заботиться даже и о приготовлении себе пищи, слезы брызнули из глаз чувствительного мальчика и он, закрыв лицо рукой, сошел с крыльца, не много оправился и побежал вдоль деревни. Куда бежит он? Не задумал ли Миша чего-нибудь дурного? Нет, друзья мои! Миша привык повиноваться и почитать волю старших, как волю самого Бога. Но последуем за ним. Вот он бежит на краю деревни, достиг избушки, почти вросшей в землю: в ней жила бедная вдова старуха с тремя малолетними внуками, ей-то трудолюбивый мальчик часто помогал в ее хозяйственных занятиях: возил хлеб с поля, косил сено для ее лошадки, делал все, сколько мог, чтобы облегчить заботы бедной старухи о прокормлении малолетних сирот. Исполняя слова отца своего, что помогать ближнему можно во всяком состоянии, если не деньгами, то трудами рук своих, которые только на то и даны нам от Бога, Миша трудился неусыпно. Когда Миша вошел в избу, ему знакомую, старушка в это время пряла в углу, старшего внука ее не было дома, он нанялся пастухом деревенским и, несмотря на свои десять лет, отлично исполнял эту обязанность; второй мальчик восьмилетний плел лапти и продавал их; третий ничего еще не мог делать, ему едва было четыре года. Поздоровавшись со старухой, Миша подошел к ней, приласкал Ванюшу, меньшего ее внука, который весело подбежал к нему. - Здравствуй, бабушка,- сказал Миша:- я пришел к тебе проститься… - Как, мой кормилец? Разве ты едешь на дальнюю пустошь? - Да, бабушка, на дальнюю, очень дальнюю!.. Я навсегда оставляю эту сторону. Миша заплакал, старуха, забыв дряхлость, так проворно встала, что уронила свою пряжу. - Как? Что это такое?.. С нами сила крестная! Что ты, что говоришь, ненаглядное мое дитятко? – вскрикнула старуха; трепещущие ее руки от старости и душевного волнения обняли Мишу, и он, прижавшись к ней, дал волю своему сердцу горько поплакать несколько минут; слезы облегчили тяжелую грусть, бывшую на душе его. - Полно! – произнес благоразумный мальчик, оправившись от душевного волнения: - батюшка не велел мне плакать, надобно повиноваться воле Господней, Ему угодно, чтобы я уехал отсюда. - Господи Боже мой! А кто же будет кормить меня? – проговорила старуха, рыдая: - такого помощника уж не видать мне!.. Погибну я с моими сиротинками… - Нет, бабушка, - ты не погибнешь, не будет меня, сыщутся другие добрые люди, Бог пошлет тебе помощников. А чтобы и нынешний год не имела ты нужды ни в чем, то вот возьми это на память обо мне. Миша положил ей в руку один из двух червонцев, составлявших его наследство. - Что это? Ах ты, мой батюшки! Да это золото… Где ты взял его, мой кормилец? Но возможно ли, чтобы я взяла его у тебя? Ты ведь и сам не богач какой-нибудь… - Не хлопочи, бабушка, я не так беден, как ты думаешь: видишь, я сын человека, который служил отечеству и оставил мне золото. Мне хочется поделиться с тобой, возьми это для твоих внуков, у меня еще есть. Старуха хотела повалиться ему в ноги, но Миша не допустил ее до этого. - Да наградит тебя Господь, дитятко мое ненаглядное! Наделил ты меня золотом,- легко ль подумать, золотом!.. От роду его в руках моих не бывало. Да что же мне с ним теперь делать? И разменять-то его я не сумею! - Вот что ты сделай, бабушка: когда мы уедем, когда уж не будет слышно колокольчиков наших, ты поди к священнику и попроси у него совета, он тебя наставит, как разменять и употребить эти деньги. Но кроме отца Василья, никому об этом не сказывай. Прощай, бабушка, молись за меня, сироту, на чужой стороне,- произнес Миша с чувством, еще раз обнял старуху, остолбеневшую от удивления, поцеловал Ваню и Петрушу и выбежал из избушки. Простясь с облагодетельствованной им семьей, добрый мальчик поспешил к другим подобным своим приятелям; много их у него было, но все таки не такие, как оставленная им семья, тем не менее он всем своим знакомым беднякам подарил каждому по маленькой части из своего капитала. Жил я до сих пор, без денег,- думал Миша, не умер же с голоду, на что же мне и теперь беречь деньги? Это все собрал отец мой трудами, пусть золото его и серебро достанется тем, кого любил он при жизни, нищие всегда были первые его приятели, пусть же они теперь вспомнят о нем и помолятся за него Богу, а я проживу, как жил до настоящего времени, притом впереди ожидает меня будущее, которое обещает много хорошего. Рассуждая таким образом, Миша с последним оставшимся у него червонцем спешил далее, но уже не в бедную хижину, а в новый, недавно построенный домик выборного. Надобно сказать, что этот выборный был очень зажиточный крестьянин, имел жену, детей и жил даже роскошно. При всем своем богатстве, приобретенном честными трудами, он имел благородную душу и доброе сердце, чаще всех посещал он отца Василья, чтобы слушать чтение святых книг. К нему-то пришел Миша и, со слезами объявив о своем отъезде, стал просить как можно чаще навещать священника, его благодетеля, даже, если можно, перевести его жить к себе поближе и смотреть за ним, потому что сам он уже очень слаб. Отдав выборному последний свой червонец, Миша взял с него честное слово, что это золото будет употреблено в пользу оставляемого им его второго отца. Конечно, не велика была эта сумма, но дряхлому старику, не привыкшему к роскошной жизни, было слишком достаточно, чтоб без нужды дожить дни свои. После того Миша не забыл и еще одного освященного долга, и хотя накануне отец Василий отслужил для него большую панихиду на гробе отца его, но и теперь забежал он еще поклониться праху, поплакать и прочитать над ним усердную молитву. Таким образом, окончив свои священные обязанности, Миша спешил домой, чтоб приготовиться в путь. Проворно вошел он в горницу, где сидели священник и проезжий, ожидавшие его. Необыкновенно хорош был в эту минуту наш мальчик, от сильного душевного волнения щеки его пылали румянцем, глаза блистали, душа наслаждалась добрыми чувствами, - и это внутреннее наслаждение рисовало ангельскую простоту во всех чертах его милого личика. Когда он вошел в комнату, отец Василий тотчас начал напутственный молебен, за которым как он, так и отъезжающие усердно молились потом священник сказал: садись, друг мой Михаил Николаич, и подкрепи себя пищей на дальний путь. - Что это значит, батюшка? От чего вы называете меня так? – спросил Миша. - От того, друг мой, что теперь ты вступаешь уже в свое звание, ты уже не приёмыш мой. Не какой-нибудь неизвестный сирота, а юноша, готовый на службу отечеству. - Пусть так, батюшка, но ведь я еще не служу, вот когда я буду служить своему отечеству и удостоюсь какого-нибудь отличия, тогда пусть называют меня по имени и по отчеству посторонние люди… но не вы! Для вас я всегда буду тем же Мишей, тем же неизвестным сиротою, которого вы призрели, поили, кормили, научая своими отеческими наставлениями всему доброму. Для вас. Отец мой, я всегда останусь прежним Мишей, хотя бы сделался фельдмаршалом. Не огорчайте меня, благодетель мой! - Поди, обними меня, несравненный мой питомец! – сказал тронутый отец Василий. – Благодарю Бога, что гордость недоступна твоей чистой, ангельской душе, да благословит тебя Господь и сохранит своею милостью. Тут уже Миша не мог удержать своих чувств и несколько времени горько плакал в объятиях второго отца своего, который тоже проливал слезы. В это время комната священника наполнилась людьми всякого возраста: и старики, и молодые, и женщины, и дети, услышав, что сиротка Миша, которого все единодушно любили, уезжает от них в дальний путь,- все пришли с ним проститься и почти всякий принес ему что-нибудь на дорогу, желая отпустить его с хлебом и солью, по русскому обычаю. Ему очень приятно было видеть, как много его любят, и благоразумный мальчик старался каждому выразить чем-нибудь свою благодарность: он целовал всех, как друзей своих, и просил у них позволения все припасы, которых он не мог поместить в своей повозке, оставить священнику, его благодетелю, чтобы хотя несколько дней не нужно было ему заботиться о своем обеде и чтобы он даже и в отсутствии мог бы услуживать ему при этом. Все единогласно и с радостью на то согласились, превознося похвалами доброго Мишу. Узнав от Петра Иваныча, что он сын заслуженного чиновника, собравшиеся соседи говорили: «Хотя барский сын, а какой неспесивый! Вчера еще помог мне вытащить овечку из болота; а со мной возил хлеб с поля; меня учил плесть корзины и лапти; а меня с сиротинками поил и кормил своими трудами – говорили со слезами то один, то другой,- и благодарность не красноречиво, но с чувством изливалась в этих простых словах. - Полно, полно, друзья мои! Я это делал потому, что и вы много для меня делали,- говорил скромный Миша: - не я вас, а вы меня призрели сиротку, на чужой стороне. Теперь об одном я прошу вас: берегите, любите несравненного моего и вашего батюшку, охраняйте покой его, сколько можно, и Господь вознаградит вас за это своею милостью. - Будем, будем беречь твоего батюшку, ненаглядный ты наш! – был единственный ответ Мише нескольких голосов. – Батюшка и для нас всегда был отцом родным. Мы все его любим, да пошлет вам Господь все доброе. Чистосердечные обещания этих простых людей очень порадовали Мишу, он видел. Что оставляет милого ему старика не одного, а на руках добрых и усердных его прихожан. Между тем колокольчики под окном сильно звенели, лошади от нетерпения рыли копытами землю, Петр Иваныч объявил, что пора ехать. Священник, по русскому обыкновению, попросил всех садиться, потом встал и с коленоприклонением, со слезами благословил Мишу и его спутника и произнес дрожащим голосом: «Ну, с Богом! Садитесь и поезжайте!..» Все пошли с крыльца, Миша последний раз вел под руку своего благодетеля, и когда уже они сошли с крыльца, то он, передав руку его выборному, идущему подле них, сказал с чувством: - Тебе, Григорий Иваныч, поручаю отца моего, замени ему меня, исполни в точности мою просьбу, и сам Господь, видящий нас теперь, вознаградит попечения твои о нем. Благословите меня, батюшка,- продолжал Миша, став на колени перед отцом Васильем. - Да благословит тебя сам Господь Бог рукой меня грешного, сын мой! – произнес священник, подняв глаза к небу; крупные слезы падали на иссохшую грудь почтенного старца. С сильным чувством поцеловал Миша его руку, встал, поклонился всем, бодро прыгнул в телегу и сел подле Петра Иваныча. Кучер и седоки сняли шапки, перекрестились, ямщик ударил по лошадям, удалая тройка понеслась вдоль деревни, колокольчики залились и пыль, поднявшаяся столбом, скоро сокрыла их от взоров оставшихся поселян, которые, проливая слезы, крестясь и прося Бога, чтобы сохранил доброго Мишу, разошлись по домам. Счастлив тот, кого благословляет такое множество людей, молитву их услышит Бог! Выборный сдержал слово, данное Мише: заботиться о бедном осиротевшем старце, и чтобы беспрестанно иметь присмотр за ним, вскоре перевел его в особую комнату, в новом своем доме, где единственным утешением отца Василья было молиться Богу: он жил там совершенным отшельником. Добрый Григорий Иваныч, а также и все прихожане с усердием исполняли просьбу Миши, оберегая почтенного старца от всех неприятностей, при такой всеобщей помощи было достаточно и червонца, данного Мишей на продовольствие дряхлого старика, скоро окончившего дни свои в спокойствии. После отъезда Миши, бедная вдова старуха пришла посетить отца Василья, чтобы поговорить, поплакать с ним о ненаглядном дитятке и попросить у него совета на счет данного ей червонца добрым Мишей. Это известие более всего утешило старика, он заплакал от умиления и принялся молиться, прося Бога, сохранить навсегда такое бескорыстие и чистоту души в его питомце. Благодаря благодеянию Миши и наставлениям отца Василья, бедная старуха поправила свою избенку, купила новые шубки ребятишкам на зиму, сшила и себе крашенный сарафан и душегрейку и, считая себя уже очень богатою, доживала век свой спокойно, она теперь спокойнее смотрела на судьбу своих внуков и беспрестанно молилась о здоровье своего благодетеля. Но кроме ее было еще очень много других, которые тоже воссылали молитвы за великодушного мальчика. Однако, скажете вы, раздав все деньги бедным, Миша пожертвовал всем наследством отца своего, что же у него осталось? С чем теперь будет помогать другим,- у него теперь уже ничего нет! Ошибаетесь, друзья мои, у него осталось много, очень много,- и даже гораздо более, нежели у первого богача, который накопил миллионы: осталась добрая душа, чувствительное сердце, деятельный разум и, при твердом уповании на бога, искреннее желание делать добро всякому. С этим неистощимым запасом он найдет средства делать добро всегда и везде. Но возвратимся к нашему рассказу. С половины станции Петр Иваныч велел ехать потише, видя, что с непривычки бедный мальчик побледнел от скорой езды и сделался нездоровым. Отъехав несколько станций, они принуждены были остановиться ночевать, потому что по тамошним дорогам невозможно было ехать ночью. Миша, усталый от бодрствования в продолжение нескольких ночей, рад был этой остановке, повалился на разостланную солому и заснул, как убитый, не пошевелясь до самого утра. Добрый запас не поврежденного здоровья, молодость и крепкое сложение тела, привыкшего к трудам, скоро восстановили его силы, в дальнейшем пути он так привык к дороге, что перестал чувствовать усталость и путешествие их продолжалось благополучно. Через несколько дней и ночей, проведенных в дороге, они опять остановились ночевать, потому что безлунная холодная ночь была чрезвычайно темна. После ужина уставшие путешественники легли спать и скоро очень крепко заснули. Чеса через два хозяин разбудил Петра Иваныча и Мишу. Открыв глаза, Миша увидел необыкновенный свет, вскочил с постели и спрашивал, что это такое? - Пожар! Вся деревня в огне, одевайся скорее,- отвечал Петр Иваныч, собирая свои бумаги. Миша вместе со своим товарищем выбежали на улицу. Сердце его замерло при виде страшной картины пожара. Огонь усиливался, жестокий ветер перекидывал пылающие головни с одной избы на другую, и почти все село занялось вдруг. В деревне нет ни пожарных труб, ни чего-нибудь подобного, и пламя могло беспрепятственно истреблять все. Что ни попадалось ему на пути. Притом же всякий крестьянин заботился только о своем имуществе, стараясь вынести все свои пожитки из избы далеко в поле, не думая об участи других, между тем пожар распространялся в ужасных размерах. С оглушительным грохотом падали крыши, лопались стекла; тесная улица превратилась в ад; дым, поднимающийся огромными клубами, потемнил воздух, освещенный одним заревом. В самое короткое время половина деревни уже была истреблена пожаром. Дома обрушились, торчали одни трубы и обгорелые бревна дымились на земле. Но другая половина селения была спасена каким-то чудом. Постоялый двор, бывший в самой середине деревни, с большими постройками, крытыми соломой, неминуемо дал бы огню еще больше пищи и распространил бы пожар на другую половину села, но этот двор вдруг обрушился, прежде нежели дошел до него огонь, и таким образом прекратился пожар. Но как и отчего могло это случиться? Прожив несколько лет в деревне, Миша знал главную причину, отчего выгорают дотла целые селения. Именно от того, что каждый крестьянин заботится только о спасении своего имущества, не помогая другим, вследствие этого огонь имеет возможность распространяться более и более. Разбуженный внезапно Миша не потерял присутствия духа, увидя перед собой ужасную картину пожара, он тотчас сообразив, что надобно делать в подобном случае, не теряя времени, кинулся в ту сторону, куда еще не дошел огонь и где жители были спокойнее тех, которые в испуге бегали как безумные и, оставляя нужное, таскали из домов своих в поле старые кадки, изношенные вещи и всякую дрянь. Между тем как те, до которых не дошел еще пожар, стояли сложа руки и глядели, как горят чужие дома, приготовляясь спасать свои пожитки, когда опасность близка будет к ним. - Братцы! – воскликнул Миша, бросаясь в толпу этих спокойных зрителей:- друзья мои! Хотите ли спасти вашу половину? - Как не хотеть, барин! Да ведь мудрено-то: видишь огонь так и дерет, знать-то Господь прогневался. - Господь поможет нам! Ну-ка, ребята, за мной, побежим ломать постоялый двор: место большое останется пустым и огонь остановится непременно. - А ведь правду говорит! – воскликнули мужики:- ай да, барин, догадлив! Ребята! Хватай топоры, не отставай! С этим словом все бросились на постоялый двор, как на крепость, которую берут приступом: в пять минут тоненькие столбы подрублены, соломенная кровля обрушилась, загородка двора, обшитая тесом, изба и небольшие хлевушки, примыкающие к ней – все исчезло. Миша велел вылить несколько ведер воды на ближний загоравшийся от упавшей головни дом, и огонь, не имевший пищи, погас совершенно, пожар остановился и не пошел далее! Все чудо состояло в умном распоряжении понимающего дело мальчика, вся деревня собралась на это место, и погорелые, и те, которые остались с своими домами, все дивились такой диковинке, все превозносили до Небес умного барченка, молились за него Богу. Но его с ними не было, где же был он,- никто не знал. Петр Иваныч бегал в отчаянии, кликал своего спутника, которого полюбил чрезвычайно, посылал всех мужиков искать Мишу, сулил им на водку, сколько они хотят, только бы нашли его. Но Миши все не было. В это время погорелые жители, видя, что домов у них не было уже, начали собирать в поле свои пожитки и перетаскивать их к родным и знакомым. Мужчины охали и вздыхали, приходя на то место, где прежде было их жилище, женщины громко плакали, сидя на обгорелых бревнах,- зрелище тяжелое. Потрясающее душу! Но где же Миша? Где спаситель целой половины селения? Вот он наконец бежит с другой стороны поля, весь покрытый сажей, дорожный плащ его в лохмотьях, длинные кудри обгорели, даже на лице видны обожженные места: едва можно узнать его,- так закоптел он от дыма. - Вот он! Вот он! – закричало несколько голосов; Петр Иваныч бросился к Мише. - Где ты был? Здоров ли ты? Не обжег ли себе рук или ног? – спрашивал он Мишу. - Я совершенно здоров,- отвечал Миша, желая успокоить своего спутника,- обо мне не беспокойтесь, но вот поспешите подать помощь двум детям, они там в поле, я вытащил их вместе с люлькой, не знаю, где отыскать их мать, они так жалко кричат и плачут. Выговорив эти слова, Миша побежал далее, Петр Иваныч и множество мужчин и женщин отправились за ним; на дороге увидели они женщину, которая, лежа на обгорелых бревнах избы своей, плакала, ломала себе руки. Рвала на голове волосы, и как безумная кричала. Что дети ее погибли. - Не плачь, Климовна! – отозвалось вместе несколько голосов: - детки твои живы. Вот этот барченок вытащил их из огня, пойдем к ним. Женщина быстро поднялась с земли, но как бы пораженная внезапной радостью, судорожно зашаталась и упала на колени. Миша поднял ее, уверил, что ее дети точно еще живы, и повел ее в поле, к большой сосне, где оставил малюток. Когда пришли они туда, дети невинным сном спали преспокойно, как дома. - Кормильцы мои, это они!.. – произнесла бедная мать и без чувств упала на землю; внезапный переход от отчаяния к радости отнял у нее все силы. Проворный Миша и тут нашелся: в пригоршнях принес он воды из ближнего ручья, облил ей голову и лицо, и женщина скоро открыла глаза, чувства ее пробудились. Тогда она принялась за малюток. Бережно перенесла их с люлькой в деревню и, успокоившись после таких тревог, не могла от радости найти слов, чтобы поблагодарить Мишу за спасение ее малюток. Ее соседка видела. Как Миша спас детей и рассказывала всем. Как о каком-нибудь чуде. - Вытаскав вещи свои в поле,- говорила она, - и видя, что крыша на избе соседки вся обнята была огнем, я вспомнила, что она ушла на пустошь еще с вечера, оставя одних ребятишек дома, ужас пронял меня до костей, я завопила: сгорят они, бедные деточки!.. – Кто сгорит? Где? Спросил меня этот барченок, подбежав ко мне. Указав на избу, я сказала, что там оставлены двое ребят,- и не успела еще договорить, как погляжу … ахти, мои батюшки!.. Этот барчик побежал на крыльцо прямо в огонь! Я сотворила молитву и думала, что уже нужно поминать его душеньку, а смотрю, он бежит уже опять с крыльца, да еще – как бы вы думали? Тащит в охапке люльку с ребятами. Крыша уже вся пылала, упавшие головни подожгли ступени на лестнице, проворный барченок перепрыгнул через огонь и потащил люльку в поле. Тут уж я, помолясь Богу, думала, что конечно сам Господь послал Ангела своего спасти невинных младенцев, потому что для человека казалось это невозможным. Теперь вижу, что живой человек, да еще и барин, - изволь думать! Где-то привык он к такому ужасу, что и головушки своей не жалеет? Сохрани его Господь на многие веки, - куда, видно, добрый барин! Так рассказывала соседка, а мать ребятишек, привесив люльку на дерево, клала земные поклоны, усердно молясь за спасителя своих детей. Между тем уже рассветало, взошедшее солнце осветило одни груды пепла тех жилищ, которые накануне стояли очень крепко и, казалось, обещали надежное убежище своим владельцам. Но на земле все так неверно и ненадежно, что нельзя поручиться и за один час, в прочности чего-нибудь, самая ничтожная причина обращает в ничто громадные труды рук человеческих. И в этом случае одна искра, зароненная в сенном сарае, произвела то, что половина большой деревни исчезла с лица земли, и многие очень зажиточные крестьяне пошли по миру, не имея места, где преклонить голову и укрыться от непогоды. Солнце взошло уже высоко, Петр Иваныч, не смея мешкать, просил, чтобы дали ему лошадей до ближайшей станции,- желание его тотчас исполнили. Приехав в Петербург Петр Иваныч знакомый во многих весьма важных домах, уважаемый всеми за свою честность, представил бумаги Миши, врученные ему священником, и выхлопотал, что сиротку нашего определили в кадетский корпус на казенное содержание. Не нужно говорить, что добрый наш мальчик и там не переменился, напротив сделался примером всего хорошего, как в ученье, так в поведении и обхождении с товарищами: все его любили, и он по окончании наук был выпущен с прекрасным аттестатом от начальства. Вступивши в полк офицером, он был в прошлую войну во многих сражениях, удивлял своею храбростью, получил многие отличия и грудь его украсилась орденами. По заключении мира, возвратился он с полком в Одессу и, прожив там несколько месяцев, женился на молоденькой, прекрасной девушке, первой невесте в городе по богатству и красоте, а еще более по уму и прекраснейшему нраву; молодые живут душа в душу и видимо Господь наградил прежнего мальчика сиротку за его добрые дела. Вы их обоих видели сейчас, друзья мои. - Как? Милая маменька,- неужели это Александр Николаич? - Да, это он самый, о ком написана моя повесть, только имя я переменила нарочно, чтоб вы не догадались. К этому я еще прибавлю, что как в бедности своей, так и в богатстве, он нисколько не изменился и остался тем, чем был всегда, ни прежняя неизвестность, ни теперешнее важное значение в свете не помешали ему быть честным и благородным человеком, исполняющим свято свои великие обязанности.
Между тем чтение кончилось, дети не знали, как и благодарить свою милую маменьку, сокрушаясь только о том, что неистощимая ее тетрадка приходила, кажется, уже к концу. - Не совсем так, друзья мои, есть еще у меня чем заняться вечером. Но только я попрошу вас отложить чтение наше до будущего воскресенья, в которое обещали приехать к нам на целый день милый наш Александр с своей Сонечкой, им конечно приятно будет послушать что-нибудь из моих записок. - Конечно, милая маменька и для них мы готовы подождать, - сказала Лиза. - Только бы очень хотелось знать, если можно, о ком, или о чем будет эта повесть? – прибавил Владимир. - Изволь, я успокою твое любопытство, она заключает описание жизни одной знакомой мне, знатной княгини. - О, как это должно быть хорошо! - Как и все прежние повести не сравненной нашей маменьки, - произнесла Лиза. - Сегодня четверг, еще день-два, пятница, суббота, и наступит воскресенье; подадут лампы и мы сядем слушать. Ах, как весело! – вскрикнул Володя, хлопая в ладоши. Все засмеялись при таком невинном восторге и стали прощаться, чтобы идти спать. Между тем время шло своим порядком, наступило ожидаемое воскресение. Утро прошло, как всегда – в молитве при Божественной службе в храме Божием, в чтении Евангелия больной тетке, в рассуждениях о разных предметах. К обеду приехали милые гости. Теперь Лиза и Володя еще более полюбили нового своего братца, Александра Николаича, узнав, что он был мальчик-сиротка, с каким-то благоговением смотрели они на него, вспоминая великие подвиги мальчика-сиротки. Он же, с своей стороны всегда добрый и ласковый, со свойственной ему скромностью не выхваляя себя, рассказал им и еще некоторые случаи из своей жизни. И таким образом оживленная беседа, переходя от серьезного к веселому, продолжалась весь день. Нечувствительно солнышко скрылось, наступили сумерки. Варвара Михайловна прислала сказать, что она встала после обеденного отдыха и просит всех к себе в комнату, там уже был приготовлен стол, зажжены лампы,- и вчерашний восторг Владимира повторился. Прасковья Михайловна принесла известную тетрадку и Александр Николаич, предложив ей свои услуги, начал читать окончание записок умной своей тетеньки Прасковьи Михайловны, приятный и звонкий его голос, с необыкновенным умением выражать мысли, придавали еще более занимательности чтению.
