Назначение Ректора Владимирской Духовной Семинарии Архимандрита Никона Епископом Вольским, Викарием Саратовской епархии, и прощание его с Владимирской Семинарией
В 26-й день января 1898 года Императору благоугодно было Высочайше утвердить всеподданнейший доклад Св. Синода о восстановлении в Саратовской епархии кафедры Викарного Епископа с присвоением ему наименования Епископом Вольским. В тот же 26-й день января сего года Император соизволил Высочайше утвердить и другой всеподданнейший доклад Св. Синода, — о бытии Ректору Владимирской Духовной Семинарии, Архимандриту Никону, Епископом Вольскими, Викарием Саратовской епархии (Церк. Вед. 1898 г. № 7).
Указ Св. Синода о назначении о. Ректора, Архимандрита Никона, Епископом Вольским, Викарием Саратовской епархии, пришел во Владимир 7-го февраля, а 8-го числа того же месяца о. Ректор пожелал отслужись в семинарской Богородицкой церкви последнюю литургию и проститься со всеми воспитанниками Семинарии. За этой литургией, кроме воспитанников Семинарии, присутствовали все наставники Семинарии, некоторые даже с семействами, и многие сторонние почитатели о. Ректора. При стройном пении Семинарского хора, литургии завершилась обыкновенным порядком. Наконец, о. Ректор вышел из алтаря и обратился к ученикам Семинарии с следующей прощальной речью.
«Оставляя службу здесь и уходя отсюда, следуя христианскому долгу и обычаю, обращаюсь к вам, дорогие мои питомцы, с прощальным словом, потому что жизнь наша была настолько тесно связана, что ваша жизнь отзывалась на моей и каждое мое слово и распоряжение влияли на вашу жизнь.
Почти семь лет тому назад, как я вступал в здешнюю Семинарию. Едва ли есть среди вас свидетели того; если же и есть, то уже очень немногие. Тогда я говорил, что согласно слову Господню: кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою, и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом (Мф. XX, 26 — 27), — я прихожу не господствовать над вами, а служить вам; что служение мое будет состоять не в удовлетворении всякого желания вашего, но в том, чтобы содействовать развитию в вас всего доброго и искоренять все дурное, унаследованное-ли оно будет, или приобретенное вами самими, т.е. чтобы вы были истинными христианами, достойными служителями церкви Христовой, добрыми и полезными гражданами, приятными людьми для всех, с кем придется вам служить, жить и встречаться.
Сказав это при своем вступлении в Семинарию, я старался неуклонно следовать своему слову в течении всей своей службы здесь: и когда благоприятствовали мне, и когда препятствовали. Благодарю Бога моего: при помощи Его и добрых сослуживцев, которым более подробное мое слово благодарности будет сказано мной после, я твердо стоял в своем намерении.
Другое дело, как выполнял его и чего достиг. Не буду исчислять всех средств, которыми пользовался, ибо это излишне и только утомительно. Соответственно разнообразию возрастов, характеров и явлений жизни, они были многочисленны и разнообразны, чрезвычайны и обыденны. Но упомяну некоторые, ибо некоторые надобно изъяснить, дабы не оставить вас в недоумении и тем более с ложными мыслями о них. Теперь, по моему мнению, это не только возможно, но и должно; не просто безвредно, но и полезно.
Памятуя слово Господне: «аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии; аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий» (Пс. 126, 1), я прежде всего ежедневно в домашней, особенно же в церковной молитве молился о том, чтобы Господь сохранил вас в мире, воспитал в вере и доброй нравственности. Потом, я всегда старался предупреждать всех вас и каждого в отдельности от худых дел и следующих за ними бед, или пресечь зло в начале, взывая к разуму вашему, христианской совести, к чести, любви к родителям и к чувству вашего самосохранения. Я старался предостерегать вас от всего худого суждением о проступках ваших всегда нелицемерным, прямым, открытым и решительным, чтобы вы все и всегда ясно знали мой взгляд на каждое ваше дело, чтобы ясно видели, к каким последствиям ведет каждое из них и, таким образом, имели бы возможность всегда сами о себе произнести суждение и приговор.
Прибегал я к мерам взыскания, иногда к решительным мерам, но лишь по крайней необходимости; налагал их всегда со скорбию и болью сердца; не для мщения и кары, а по ревности о благе церкви и отечества, ибо считал грехом пред Богом и преступлением пред людьми сверх своей власти, против своей совести и своего убеждения, облекать правом таких, которые, пользуясь полученным правом, лишь повредили бы делу, себе и другим людям. Наказывал для сохранения целого заведения и сотен питомцев его, следуя словам великого иерарха русской земли, говорившего: «всегда нужно смотреть, как бы, милуя одну личность, не погубить все целое», и примеру врачей, которые для сохранения жизни человека отрезывают целые члены. Строжил для вразумления и исправления самих наказуемых. Действительно, многие из увольняемых опять возвращались в Семинарию, с честию кончали курс и с честию служат теперь. Но все строгие взыскания, предписываемые законом и совестию, я всегда растворял милостию: лишь непосвященным в дела они казались сухою правдою. Теперь без вреда для вас могу сказать, что иногда и совершенно прощал далее крупные проступки, когда они не были разглашены, когда не соблазняли и когда помилование, как тайное, но могло подать повода считать проступки дозволенными, и, таким образом, служить поводом к распущенности заведения. Теперь без вреда для вас могу сказать и то, что детских шалостей ваших часто видя не видел и слыша не слышал, когда они не свидетельствовали о нравственной испорченности.
Помните, что воспитание никогда и нигде не обойдется без правил, без мер взыскания и строгости, без ограничений. Юношеский возраст пылок и бурен. Он с развивающимися духовными и телесными силами и с развивающимися страстями всегда ищет свободы безграничной, которая потом губит человека. Опыт доказывает, что слабость воспитателей всегда вредила юношеству. И сами вы, несомненно, имели не один случай убедиться, что излишнее снисхождение, оказываемое воспитателями сверх своей власти, не пользовало того, кому было оказываемо, а вредило и губило многих.
Чего же достиг я? Судить об этом не мне и даже не вам, потому что о всем должно судить по плодам. А как в природе плоды являются не во время посева, а много после, так и в духовной области, — в частности и в деле воспитания. Здесь всего яснее видна каждому истина слов Христовых: «ин есть сеяй и ин есть жняй». Говорю все это для того, чтобы вы поняли меня, поняли мой режим в его побуждениях, целях и в характере, дабы если кто из вас, присвоив себе суд о нем, принадлежащий только Богу и власти, мог судить более правильно и менее грешил бы словом, — чтобы если в будущем когда либо приведется вам испытать такой же режим, менее тяготились бы им.
Во всяком случае не считаю себя непогрешимым в суждениях и делах своих; были с моей стороны и обиды и несправедливости; но никогда не были намеренными и сознательными. По долгу христианскому, прошу у всех у вас прощения в них, особенно же у тех, кто считает себя обиженным мною.
Я же с своей стороны расстаюсь с вами исполненный к вам и ко всей Семинарии нелицемерной любви. Иначе и быть не может. Здесь я оставил 1/10 часть самой продолжительной человеческой жизни, а своей жизни, может быть, и большую часть; при этом оставил самые цветущие лета своей жизни; здесь я оставил самый цвет своих сил. Здесь я прошел не без пользы для себя трудную школу. Вспоминая ряд годов, курсов и людей, прошедших пред моими глазами, какое я видел и вижу богатое разнообразие умов, характеров, сердец! Сколько вижу светлых лиц, к которым на веки прилепился своею душою! С Семинарией и с вами жил я нераздельною и приятною жизнию. Я чувствовал себя собою и дома только тогда, когда был в классном корпусе, словом — среди вас. Тут я, несмотря на труд, не уставал, а отдыхал. Тут я находил лучшее удовольствие для себя: вы были для меня живою летописью и живою картиною счастливой поры моей жизни и жизни всякого человека; летописью и картиною чистой, беззаботной и веселой юности; летописью и картиною, которая так ясно и живо уже не повторится на моих глазах. Поэтому любил я смотреть за вами издали, когда чужой глаз не стеснял вас. Иногда так и хотелось возвратиться к годам вашей жизни и войти в ваш круг. И все здесь сделалось родным мне. Я всегда любил Владимирскую Семинарию искренно и горячо; в этом могу свидетельствоваться не пустым словом, а делом. Были случаи, когда я мог уйти отсюда, когда мог получить жизнь легкую, более довольную материально, но я предпочел всему жить и служить здесь. Я жертвовал для Семинарии не только силами, но готов был жертвовать самою жизнию.
Еще раз прошу всех вас: простите меня, в чем пред кем согрешил, ради той любви, которою дышал и дышу к здешней Семинарии и ко всем вам.
С своей же стороны желаю вам сердечно и молитвенно, чтобы дал вам Господь начальство по сердцу вашему; благословил бы вас миром, преуспеянием в вере и благочестии, успехом в трудах и благополучием в жизни».
Голос доброго и уважаемого начальника смолк, но последние слова его искренней любви и прощения все еще звучали в ушах, невольно уносили мысль к незабвенному прошлому и вызывали из него картины одна другой отраднее. Но наряду с этими картинами грусть о предстоявшей разлуке закрадывалась в сердце все глубже и глубже и теснила его все больнее и больнее... Никто не мог устоять против этого чувства, и учащие и учащиеся оставили храм в невеселом настроении.
По окончании Богослужения, наставники и воспитанники Семинарии собрались в актовом зале. Скоро прибыл туда и о. Ректор, Архимандрит Никон, и встречен был стройным пением молитвы. С последними звуками этого пения, выделились из массы собравшихся в актовом зале два ученика и подошли к отцу Ректору: из них один держал ценную икону Владимирской Божией Матери в изящной сребро-позлащенной ризе, а другой, — ученик VI класса, Александр Делекторский, обратился к о. Ректору с речью.
После этих слов хор воспитанников запел приличный случаю концерт, а о. Ректор начал благословлять учеников, каждого в отдельности, и прощаться с ними. Так закончился день 8-го февраля во Владимирской Духовной Семинарии.
Прощание о. Ректора с сослуживцами состоялось 12-го февраля, в четверг на масленице, когда уже прекращены были учебные занятия в Семинарии. Желая почтить этот день особенным торжеством, корпорация Владимирской Духовной Семинарии давно уже деятельно готовилась к нему. Во время своих предварительных совещаний по этому предмету она решила поднести своему бывшему любимому начальнику, на молитвенную память, панагию, как священный знак его будущего святительского служения, вручить ему альбом из фотографических снимков со всех членов корпорации и предложить ему от своего усердия последнюю дружескую трапезу. Выразителем своих благодарных чувств и искренних благопожеланий о. Ректору, при поднесении ему подарков, семинарская корпорация избрала старейшего из своих членов, достопочтенного и всеми уважаемого П. А. Белоярова. Когда приспело время привести все это в исполнение, тогда через о. Инспектора Семинарии, иеромонаха Евгения, семинарская корпорация просила своего высокочтимого Архипастыря, Высокопреосвященнейшего Сергия, благословить предстоявшее торжество.
В желании достойно почтить о. Ректора, Архимандрита Никона, в день прощания с ним, семинарской корпорации соревновала и училищная: она заранее приготовила на память ему ценный образ Спасителя, в сребро-позлащенной ризе, заранее избрала выразителем своих чувств, за болезнию о. Смотрителя, помощника его, Н. А. Булатова, и почти всем своим немалочисленным составом выразила желание принять участие в прощальном обеде.
Кроме семинарской и училищной корпорации, в прощальном чествовании о. Ректора принимали участие и многие другие почитатели его: член Духовной Консистории, протоиерей Дмитриевского собора, о. В.В. Касаткин; член Правления Семинарии от духовенства, протоиерей Успенского женского монастыря о. В.И. Преображенский; другой член Правления Семинарии от духовенства, священник законоучитель Владимирской женской гимназии, о. М.А. Сперанский; недавний преподаватель Семинарии и сослуживец о. Ректора, священник Николо-Златовратской церкви о. В.Г. Боголюбов; Епархиальный Наблюдатель церковно-приходских школ, свящ. Васильев: уездный Наблюдатель тех же школ, свящ. Успенского женского монастыря Добротворский; церковный староста семинарской Богородицкой церкви, Владимирский купец Свешников; член делопроизводитель Епархиального Училищного Совета Загорский; секретарь Попечительства Ставровский: секретарь Его Высокопреосвященства Переборов и др.
В промежуток времени, с 9-го февраля по 11-е, о. Ректор, Архимандрит Никон, сделал прощальные визиты всем высокопоставленным лицам гор. Владимира, с которыми служба и общественное положение поставляли его в те или иные отношения, а также всем своим добрым знакомым, которые стояли вне семинарского круга. В этот же промежуток времени он простился с Владимирским Архипастырем, Высокопреосвященнейшим Сергием, который благословил его на новое, высшее служение церкви Божией ценными, изящной работы, четками. Не забыл он в это время и семейных очагов своих ближайших сослуживцев: все семьи он посетил, всех благословил и всем, от малого до великого, от души пожелал возможного счастия на земле. Едва ли найдется семья, которая провожала бы его без слез и благословений.
В четверг, 12-го февраля, все участники предстоявшего торжества собрались в квартире о. Инспектора Семинарии, в час дня. По своему обычаю, о. Ректор не заставил себя долго ждать. Все присутствовавшие приветствовали его прибытие общим поклоном и немедленно образовали около него круг. В этом кругу, прямо пред о. Ректором, стали представители Семинарии: П. А. Белояров, свящ. о. В.М. Орлов и В.Г. Добронравов. О. В.М. Орлов держал панагию в открытом футляре, В.Г. Добронравов — альбом, а П.А. Белояров обратился от лица всей корпорации с речью к о. Ректору.
С последними словами речи, от лица всей Владимирской корпорации, в полном ее составе, вручены были о. Ректору, Архимандриту Никону, панагия и альбом с фотографическими карточками всех сослуживцев.
Задушевная речь П.А. Белоярова. глубоко продуманная и прочувствованная, произвела на всех присутствовавших неотразимое впечатление. С великим трудом сдерживалось взволнованное чувство, слеза невольно туманила глаз. Но более всех взволнован был сам виновник торжества. Приняв панагию и альбом, он, едва пересиливал себя, произнес прерывающимся голосом следующие слова в ответ на речь П.А. Белоярова.
«Дорогие мои сослуживцы! В настоящую минуту обилие и сила чувств, вызванных словом вашим и подношениями, подавляют во мне мысли, сбивают логическое течение их и лишают слова. Примите вместо слова одни чувства, которые бьют слезами.
Принимая от вас видимый знак святительской благодати и альбом ваших лиц, принимаю их с особенною любовию не только и не столько, как дары ценные сами по себе, но и как драгоценные для меня знаки необъятной для моей мысли вашей любви ко мне. Ибо, зная скудость ваших материальных средств, я вижу, что эти дары сверх ваших сил и что их может принести одна беспримерная по глубине и теплоте любовь. И потому для меня будет всегда наибольшим удовольствием, отрадою и утешением, с возложением на себя знака святительской благодати, вспоминать о вас, о вашей любви ко мне, вспоминать и в обыденной жизни, и в ежедневной молитве, и пред престолом Господним; альбом лиц ваших всегда будет бесценным даром для меня, служа мне средством оживлять память о вас и обновлять ее созерцанием лиц ваших, всегда дорогих, добрых, приятных и милых для меня».
Когда о. Ректор закончил эту речь, то к нему приблизились представители Владимирского Духовного Училища: Помощник Смотрителя Н.А. Булатов и учитель И.Ф. Гомеров, чтобы выразить ему искреннюю благодарность за все его бывшие добрые отношения к училищной корпорации и вручить ему на молитвенную память о ней икону Спасителя, как знак глубокого и нелицемерного уважения к нему. И.Ф. Гомеров держал икону, а Н.А. Булатов обратился к Ректору с следующею речью от лица всей училищной корпорации.
«Ваше Высокопреподобие, досточтимейший о. Ректор! Время Вашего служения в должности Ректора Владимирской Семинарии несомненно займет лучшие страницы в летописях этой Семинарии. Не бесследным оно должно остаться и для Владимирского Духовного Училища. До некоторых пор между здешними семинарией и училищем не было особенно живого общения. Двери семинарии были, так сказать, тесны в неудобопроходимы. Но с течением времени, а именно в Ваше ректорство, эти двери широко и гостеприимно растворились. Вы, достоуважаемый о. Ректор, любезно ввели нашу малую училищную семью в свою семинарскую: между той и другой стал царить дух единения и братства. Этому обстоятельству, не мало Вы способствовали, благодаря тем высоким своим качествам, которые ярко отличают Вас. Кто не знает, какая доброта и отзывчивость таятся в Вашей душе, и какою любовью преисполнено Ваше сердце? Кому из нас неизвестно про Ваше радушие, общительность и гостеприимство? Кто не испытал на себе Вашего ласкового и отеческого обхождения?
Можно сказать, что Ваша высокогуманная и симпатичная личность неудержимо влекла нас к Нам. В настоящее время высшая духовная власть и воля Монарха призывают Вас к новому более высокому служению. Предстоит нам разлучиться с Вами — и, быть может, навсегда. При мысли об этой разлуке, душа наша невольно скорбит и грустит... Поверьте, что где бы Вы ни служили, Ваше дорогое для нас имя долго будет жить в наших сердцах и вызывать самые светлые и отрадные воспоминания. Чем же мы ответим на Ваши неизменно добрые и истинно отеческие к нам отношения? Ответом на это да послужит взаимная наша и горячая любовь, искреннее почтение к Вам и глубокая признательность. Желая в настоящий раз засвидетельствовать пред Вами одушевляющие нас сердечные чувства, мы, служащие во Владимирском Духовном Училище, просим Вас, незабвеннейший о. Ректор, принять от нас сию Св. икону Господа Спасителя. Пусть эта Св. икона служит Вам всегдашним напоминанием о той преданности и глубоком уважении, которые мы питали и будем к Вам питать. Всещедрый же Господь да пробавит милость Свою к Вам, да подаст Вам Свою всесильную помощь при дальнейшем Вашем служении во славу Св. Православной Церкви и во благо народа и да сохранит дни жизни Вашей на многие годы. За сим все мы низко кланяемся Вам и усерднейше просим не забывать нас в своих святительских молитвах».
Приняв икону Спасителя, о. Ректор ответил на речь Н.А. Булатова следующими словами.
«Своими словами и даром вы изумили и поразили меня. Оглядываясь на всю прошедшую мою здесь жизнь и службу, я не вижу ничего, что я сделал бы доброго и полезного для вас; не вижу ничего, кроме того, что встречи ваши и беседы ваши со мною всегда вызывали во мне уважение к вам, доставляли удовольствие мне и оставляли приятные воспоминания о вас, как о добрых сослуживцах и прекрасных людях. Если мне удалось когда либо бросить семена добрых отношений между семинарией и училищем, то молясь пред этим святым образом Христовым и вспоминая о вас, я с удовольствием и всегда с усердием буду молиться, чтобы Господь возрастил эти семена и увенчал их обильными и добрыми плодами».
Когда представители училищной корпорации, выслушав ответную речь о. Ректора, отступили в сторону, то их место занял пред о. Ректором член Владимирской Духовной Консистории, Протоиерей Владимирского Дмитриевского собора, о. В.В. Косаткин, чтобы выразить ему на прощание искренние чувства любви и преданности и вручить ему от своего усердия на молитвенную память чиновник Архиерейского священнослужения.
После всех подношений и речей, сопровождавших подношения, о. Ректору предложены были хлеб и соль от лица всех, собравшихся почтить его. За столом первый тост провозглашен был о. Ректором за здоровье высокочтимого Архипастыря Владимирского, Высокопреосвященнейшего Сергия. Одушевленное и дружное пение «многая лета» было ответом на этот тост со стороны всех, присутствовавших за столом. Второй тост провозглашен был за здоровье виновника торжества, незабвенного о. Ректора, Архимандрита Никона. О. Инспектор Семинарии, иеромонах Евгений, обратившись к о. Ректору, провозгласил этот тост в следующих словах:
«Ваше Высокопреподобие! Из речи моего глубоко почитаемого учителя, а также и из личного, правда, очень короткого опыта я знаю и чувствую, какую тяжелую утрату несет наша Семинария, провожая Вас. После красноречивой и правдивой речи П.А. Белоярова не мне, новому члену семинарской корпорации, говорить о тех высоких качествах, которые украшают Вас и как начальника, и как человека. И то я почитаю за великую честь и удовольствие, что мне уступлено право сказать первый тост за здоровье Вашего Высокопреподобия. Многая Вам лета! Снова после этих слов раздалось дружное и громкое пение «многая лета»».
Но лишь только смолкли голоса и все общество успокоилось, поднялся с своего места о. Ректор и обратился к корпорации Владимирской Духовной Семинарии с следующею речью.
«Дорогие и милые мои сослуживцы! Радостные чувства, рождаемые во мне новым назначением, сменяются глубокою грустию каждый раз, когда я подумаю о разлуке с вами. И сейчас общее наше собрание, которое в прежнее время всегда только радовало меня, несмотря на особенную полноту его, вызывает во мне удовольствие и грусть, удовольствие от дружеского единения, и глубокую грусть, потому что оно — прощальное собрание.
Я испытываю во всей полноте то же, что переживает человек на веки оставляющий родную и милую ему семью. Мы, монахи, и волею и неволею оставившие родителей, братьев и сестер, словом всех, в ком течет родная кровь, свидания с коими если и могут быть, то могут быть только редки, должны быть сухи и официальны; мы, отрекшиеся от мира, за то и миром отверженные, все же остаемся людьми, и человеческие особенности не чужды и нам, и у нас бывают скорби и радости, и у нас остается потребность поделиться словом с добрым и верным человеком, потребность в теплом сердце.
Когда я вступал во Владимирскую Семинарию только 30-ти лет, прослуживший лишь 2 ½ года, т.е. без авторитета в возрасте, без авторитета в службе, вступал в качестве начальника, вступал и незнакомый город, в многолюдную корпорацию, в многолюдную Семинарию, я был в страхе и тропоте, в великом смущении. Я чувствовал себя бессильным, нуждался не в одном простом сотрудничестве, нуждался еще в нравственной опоре. Поэтому, я желал видеть в вас не подчиненных, а сослуживцев; желал найти в вас друзей, дабы в общении и сердечном единении с вами найти в вас нравственную опору для себя.
С приятностию вспоминаю, как поиски мои увенчались полным успехом; как вы сразу угадав мои желания, пошли мне навстречу всей корпорацией. Никогда не забуду того благословенного для меня дня, когда в квартире досточтимого Павла Алексеевича за хлебом-солью, непринужденными, откровенными и чистосердечными беседами со мной вы откликнулись на мои мысли и желания, засвидетельствовали, что будете не просто официальными сослуживцами, но и добрыми товарищами и друзьями. Этот благословенный день ободрил меня; он влил в меня те силы, в которых я нуждался и которых искал. С этого дня я всегда чувствовал себя среди вас, как в родной семье; с этого дня я скучал, когда не видел вас; с этого дня я отдыхал среди вас. Я еще больше и яснее уверился в ваших добрых товарищеских и дружеских чувствах в своем несчастий, чем испытуются истинные друзья, когда вы в тяжелую годину моей жизни окружили меня своим неотлучным бдением, попечением и любовию; окружили искреннею любовию начальника несчастного. Всегда я имел в вас, а в это время особенно нашел в вас опору для себя: для своей жизни, для службы; в это время я яснее всего увидал и почувствовал нравственную силу дружеского и братского сердечного общения, познал всю мощь ее. Благодаря только такому отношению вашему ко мне, я, потерпев крупные аварии, не погиб совсем; благодаря только такому единению вашему, не погиб и весь наш корабль, на котором плыли и которым заправляли. Благодаря только такому вашему единению, я имел успех и в другие времена в своих служебных делах, больших и малых, и становлюсь тем, к чему призываюсь.
Мне весьма приятно констатировать при этом ту деликатность в вас, которая не мало меня изумляла: семейные и дружеские отношения наши нисколько не вредили ни субординации, ни исполнению каждым из вас своего долга. Напротив, я всегда видел, что чем ближе я становился к кому-либо из вас, тем почтительнее ко мне, деликатнее я исполнительнее по службе было то лицо; чем старше было оно по службе, тем больше воплощало в себе эти добрые качества. Я даже лишним считаю говорить о вашей примерной служебной рачительности и исполнительности. Более высшее лицо, чем я, г. Ревизор, засвидетельствовал вам лично, что остается в этом отношении пожелать лишь одного, чтобы и на будущее время все шло также, как было доселе.
Теперь. М. Г., вы можете попять, как грустна должна быть и есть для меня разлука с вами; как вы памятны мне и как благодарна память моя о вас.
На прощанье с вамп, поэтому, позвольте мне принести вам глубокую и сердечную благодарность за семейные, дружеские и благороднейшие ваши отношения ко мне, а равно и пожелать, чтобы такие же отношения навсегда оставались между вами, служили опорою для начальства, опорою для Семинарии, залогом и силою для успеха общего дела».
Закончив эту речь, о. Ректор провозгласил тост за здоровье всей семинарской корпорации и за процветание Владимирской Семинарии, а затем провозглашены были один за другим тосты за здоровье училищной корпорации и за здоровье всех лиц, пожелавших почтить о. Ректора вместе с семинарскою корпорацией.
Среди всех этих тостов, приятнейшим сюрпризом не только для о. Ректора, но и для всех участников торжества, особенно для семинарской корпорации, была телеграмма за подписью Преосвященнейшего Тихона. Архимандрита Евлогия, Ректора Холмской Духовной Семинарии, и иеромонаха Антонина, с кратким, почти лаконическим приветом виновнику торжества: сердечно поздравляем...
В течении обеда велись искренние беседы между участниками торжества, вспоминалось доброе прошлое и говорились застольные речи, обращенные к дорогому гостю. Первую из застольных речей произнес А. Ф. Скворцов, которому пришлось, сравнительно с другими, вдвойне потрудиться под руководством о. Ректора, и в должности наставника Семинарии и в должности Секретаря Правления. Вот содержание его речи.
«Позвольте, глубокоуважаемый о. Ректор, в виду недалекого расставания с Вами, — может быть, навсегда, — на прощание высказать те чувства, то глубокое уважение, какое я вместе со всеми сослуживцами питал к Вам и как к опытному и разумному администратору, и как к заботливому начальнику, и как к незаменимому товарищу и прекрасному человеку. Но буду распространяться об удивлявшей всех нас верности, ясности и определенности Ваших взглядов в руководстве семинарскими делами, о Вашем постоянном желании всякое дело осветить, по возможности, полно и всесторонне, ничего не скрывая, о том, как Вы всякому мало-мальски важному делу всегда отдавались всей душой, жертвуя и временем, и спокойствием. Не буду говорить обо всем том, что, благодаря Вашей энергии и опытному руководству, сделано Вами для блага Семинарии, для упорядочения и правильного течения ее внутренней и внешней жизни: Семинария навсегда будет благодарна Вам за это и долго еще будет жить и руководиться тем, что сделано по Вашей инициативе. Речь моя о том, насколько Вы, глубокоуважаемый о. Ректор, дорог для нас — семинарской корпорации. Вы к каждому из нас были так расположены и доброжелательны, что всякому старались оказать и оказывали какое-нибудь добро; а когда кому-нибудь из нас приходилось попасть в неприятное положение, допустить какой-нибудь промах, Вы всегда первый приходили на помощь со своим ободрением, то разумным советом, то авторитетным словом защиты, иногда принимал даже на себя часть вины. И сколько таких случаев было в течение почти семилетнего Вашего пребывания у нас! И все они делались не на показ, не ради того, чтобы о них говорили, а вытекали только из благородства Вашей души; и многие, кому оказано было Вами добро, долго не знали даже об этом, а некоторые, может быть, и до сих пор не знают. Теперь с Вашим уходом, глубокоуважаемый о. Ректор, семинарская корпорация лишается лучшего защитника своих интересов. — А Ваша простота обращения, сердечность и неистощимое добродушие, которые делали Вас таким симпатичным и для всех желанным собеседником, никогда не забудутся нами. Та репутация, которая в последнее время, к чести нашей, установилась за нашей корпорацией, как корпорацией единодушной и дружной, в весьма значительной мере обязана Вашему мудрому руководству и этим Вашим прекрасным качествам. Вы именно были тем центром, около которого мы не только охотно, но и всегда с любовью группировались; Вы были душою объединения нашей корпорации; Вы были не только начальником, но и добрым, незаменимым товарищем, своею веселостью оживлявшим все наши собрания. Да и не только нами не забудутся Ваши простота, сердечность и добродушие, но и многими другими, кому приходилось иметь какое-нибудь дело с Вами. Для всех, для самого незначительного мальчика-приказчика в засаленном фартуке и зипуне, для самого последнего рабочего, у Вас всегда находились какие-нибудь разговоры, безобидные шуточки. И надо только удивляться Вашему душевному равновесию и Вашей духовной мощи. Это добродушие, эта веселость, по-видимому, не оставляли Вас даже и тогда, когда всякий другой озлобился бы, бросил бы все и постарался отрясти поскорее прах от ног своих. Помню, как сейчас, те первые дни, когда Господь послал Вам тяжелое испытание. Часто и подолгу тогда приходилось мне бывать у Вас. И я не мог заметить и тени озлобления; Вы и в эти тяжелые минуты находили в себе мужество и шутить; и смеяться, и вести оживленные и разнообразные беседы, как будто случившееся не Вас коснулось, а кого-то другого, чужого Вам. И потом, когда Вам предлагались выгодные перемещения, Вы имели мужество отказаться от них, всякий раз говоря, что теперь-то, после случившегося, Вы особенно нужны для Семинарии, чтобы в эту трудную минуту отстаивать ее интересы, опять все успокоить и восстановить запятнанную честь. И это Ваше мужество и самоотвержение мы высоко ставим и ценим.
Я не могу умолчать еще об одной черте Вашей личности, которая делает Ваг, глубокоуважаемый о. Ректор, таким дорогим для нас, а близкую разлуку с Вами такою тяжелою. Помню, когда пронеслась весть о Вашем назначении к нам, то вместе с этим откуда-то пошли слухи, что новый ректор человек тяжелый, суровый, без меры требовательный. Понятно, что после этого все мы с тяжелым чувством ждали первой встречи с Вамп. И вот она совершилась, — и у всех нас в значительной степени отошла тяжесть от сердца: без всякой торжественности Вы зашли к нам в сборную, по товарищески поздоровались с нами и чисто по товарищески же просили считать Вас членом семинарской корпорации. И потом чем более мы узнавали Вас, тем более рассеивались и наши напрасные страхи. Правда, Вы сам, будучи образцом трудолюбия и честного исполнения обязанностей, и в нас прежде всего ценили эти же качества, и от нас требовали такого же неустанного трудолюбия и честности в исполнении своих обязанностей. Но Вы делали это всегда так разумно и с таким тактом, что наше человеческое достоинство от этого нисколько не страдало, ни разу не было оскорблено в нас, наши товарищеские отношения никогда не разрывались; и мы тем охотнее старались исполнить Наши справедливые требования.
Принося Вам за все это свою глубокую благодарность вместе со всеми своими сослуживцами, я в частности лично от себя искренно и глубоко благодарен Вам за доверие, снисходительность и нередкую помощь мне, как секретарю Семинарского Правления. Достаточно сказать, что за все время Вашего ректорства я ни разу не брал формального отпуска на каникулы, на самом же деле всякий год пользовался им, потому что в такое время Вы не только составляли нужные бумаги, но нередко далее собственноручно переписывали их, мне же по целым неделям давали возможность и не заглядывать в канцелярию. За это еще раз глубоко благодарю Вас, глубокоуважаемый о. Ректор, и предлагаю тост за Ваше здоровье».
Немного спустя после А. Ф. Скворцова, произнес речь И. Г. Левкоев. Воодушевленный вместе со всеми сослуживцами силою неподдельной любви и неизменного уважения к о. Ректору, он сказал ему следующее.
«Ваше Высокопреподобие, дорогой наш о. Ректор! В начале апреля 1891 г. впервые мы увидели Вас. Как вновь назначенный к нам Ректор, явились Вы в сборную преподавательскую комнату, отрекомендовались нам, — преподавателям Семинарии, и, с каждым из нас расцеловавшись, сказали: «в предстоящие дни Св. Пасхи я надеюсь с каждым из вас, господа, познакомиться поближе». Прекрасное впечатление произвели Вы тогда на всех нас своею простотой и чистосердечием. Мы тогда говорили между собой: по началу больно хорош…, что-то Бог даст дальше? С тех пор прошло почти семь лет и вот мы теперь, когда по воле Высшего Начальства Вы получаете более высокое назначение и скоро удостоитесь воспринять высший священный сан, прощаемся с Вамп. В течение семи лет все мы хорошо узнали Вас и как Ректора, и как служителя Божия, и как человека. На прощание, милый и дорогой наш начальник, когда многим из нас не придется уже, может быть, никогда более видеть Вас в этой жизни, прошу Вас покорно выслушать и мое слабое, но искреннее слово.
То впечатление, которое получилось у нас при первой встрече с Вами, не обмануло нас. Мало того: то, что мы увидели в Вас в дальнейшей совместной жизни, далеко превзошло наши ожидания и надежды. В течение всего времени Вашего начальствования в нашей Семинарии мы видели в Вас мощного, энергичного, искусного и справедливого правителя, благоговейного, высокодостойного и священноважного служителя алтаря Божия и честного, любящего и милого человека. Гармоническое сочетание всех этих качеств в Вашей личности поставило Вас в глазах наших на такую нравственную высоту, что по истине мы преклонялись и преклоняемся пред Нами. В этом преклонении нельзя видеть одно только чувство глубокого уважения к Нам. Нет, глубоко уважая Вас, как именно незаурядную, а выдающуюся личность, все мы в то же время и полюбили Вас всем сердцем. Мы как-то органически срослись с Вами и как-то уж и не верится, что более не будет у нас нашего милого и дорогого о. Ректора.
Нет лжи и лести на устах моих...
Какую, в самом деле, сторону жизни Семинарии ни взять, в каком положении Вас ни представлять, дорогой наш Начальник. Ваша деятельность и Ваши отношения везде и всегда были превосходнейшими и служили нам светлым примером для подражания. Утром в Семинарию Вы всегда являлись первым на занятия и после занятий уходили последним; благодаря своей изумительной энергии в течение дня Вы являлись и на уроки к преподавателям, и в классы к ученикам в отсутствие преподавателей, входили во все мелочи семинарского хозяйства и экономии, являлись на обеды учеников и на их вечерние занятия, над всем лично наблюдая, во все прозирая. И это каждый день, это изо дня в день. Как бдительный и заботливый страж, Вы внимательно следили за всеми отправлениями жизни Семинарии и ничто не ускользало от Вашего зоркого ока. И потому-то в Семинарии всегда был при Вас замечательный порядок, не было никаких злоупотреблений, всякий знал себя и всякий должным образом исполнял свои обязанности. Как не уважать Вас, и как не благоговеть пред Вами за это?
Учебное и педагогическое дело было для Вас всегда делом самой священной важности. Ваш принцип, что ученик прежде всего должен учиться, — как то глубже при Вас проник в наше сознание. Ваш собственный пример, как наставника, Ваши полезные советы и указания нам в деле преподавания, Ваши личные, как я уже сказал, наблюдения и за вечерними занятиями учеников, Ваши авторитетные внушения и выговоры ленивым из них, все это сообщало и поддерживало в нас энергию и силы к труду и, благодаря всему этому, нельзя отрицать, что наша Семинария теперь может даже похвалиться прочной постановкой и добрыми результатами учебного дела. Педагогическая Ваша деятельность, в основе которой лежала любовь к ученикам и Ваше искреннее желание воспитать в них прежде всего истинных христиан, затем добрых пастырей Церкви и вообще приятных в обществе людей, была разумна и тверда и всегда обнаруживала в Вас опытного педагога, отлично знающего все условия семинарской жизни и отлично понимающего своих питомцев. Если когда Вы и прибегали к строгим и решительным мерам наказания, то это, как для всякого очевидно и как Вы сами высказали в своей прощальной речи к воспитанникам, вызывалось крайнею необходимостью, что неизбежно всегда и должно быть в такой огромной семье, как состав учащихся в нашей Семинарии. А как Вы знали всегда, о. Ректор, учеников! Если начальнику и воспитателю необходимо знать своих питомцев, то вы знали всех их лучше, чем кто, знали способности каждого, его привычки, индивидуальные особенности, даже семейное положение и материальные достатки! А все это оттого, конечно, что Вы посвящали Семинарии всего себя, клали в нee всю свою душу. Как не преклоняться за это пред Вами, как не уважать от всей души Вашу светлую, выдающуюся личность?
В храме Божием, Вы всегда являлись нам истинным иереем, совершающим церковную службу истово и благоговейно, с тем священным достоинством и важностью, каких требует святость самого дела. Серьезное выражение лица Вашего в это время, звучный и ясный голос, поступь и все вообще движения, исполненные красоты и величия, производили всегда на всех сильное впечатление и привлекали к Вашей личности сердца молящихся. Этим именно и объясняется, что при Вашем служении в семинарской Богородицкой церкви, помимо своих, т.е. учеников и служащих, бывало всегда много сторонних богомольцев, людей всякого звания, состояния и положения. Это церковное служение Ваше лучше, чем слово, лучше чем пение, пробуждало религиозное чувство в молящихся, и за это ли не благоговеть пред Вами, дорогой о. Ректор? За это ли не любить Вас?
Если говорить о Вас, как о человеке, то я и не знаю, найдется ли кто другой в Вашем положении, который мог бы сравниться с Вами в высоте всех тех наилучших качеств, которыми так богата душа Ваша и которые Вы всегда проявляли в своих отношениях к нам! Правдою и прямотой проникнуто духовное существо Ваше и ложь чужда была всегда сердца Вашего. Ваше слово никогда не расходилось с делом и потому всякий мог беззаветно довериться Вам и положиться на Вас. Вы были — затем — воплощенною простотой для всех, а простота есть высшая красота в человеке. Доступ к Вам был открыт для всех и в беседах с Вами чувствовалось всегда свободно, легко и приятно. А Ваше золотое сердце? В нем был неистощимый запас любви ко всем нам и всякий из нас испытал эту любовь на себе. Труд ли какой кто из нас принимал на себя в Семинарии безвозмездный, — у Вас находилось всегда ласковое слово для такового и Вы ободряли его; болел ли кто тяжко из нас, Вы навещали его и милою беседою поддерживали в нем дух и силы; радость ли какую кто желал разделить с другими, — Вы не гнушались посетить и этого и были милым и приятным всегда собеседником: в несчастии ли кто находился, — Вы принимали меры и делали все, чтобы облегчить тяжелое человеческое горе. Чтобы видеть последнее, стоит только вспомнить покойного преподавателя М. М. Руфольф и оставшихся после него сирот. Не говорю уже про то, как Вы и своими советами, и, когда было нужно, ходатайствами пред Его Высокопреосвященством, способствовали некоторым из корпорации лучше устроиться в жизни, иным возвыситься по службе, многим получить знаки отличия за труды. Таким прекрасным, таким добрым и всегда деликатным отношением к нам Вы объединили и сплотили около своей личности всю корпорацию; между нами не было при Вас никакой розни, никакой партийности; все были равны между собой и все являли собою одну родную, связанную общими интересами семью. — Если любовь рождает любовь, то как же, милый и дорогой наш Начальник, нам не любить Вас? Как не любить всем сердцем и всеми силами души?
Я сказал, что в течение семилетнего Вашего начальствования в здешней Семинарии мы, члены ее корпорации, органически, так сказать, срослись с Вами. Понятна поэтому та скорбь, которую испытываем мы теперь, прощаясь с Вами. Если жаль расставаться на долгое время вообще с хорошим человеком, с которым свыкнешься в жизни, то сколь же тяжело, сколь невыразимо больно — расстаться и может быть навсегда с Начальником, которого полюбил ты самою искреннею и чистою любовию, который служил тебе всегда и во всем светлым примером для подражания, который часто был тебе отцом и всегда истинным благодетелем! Больно, очень больно, дорогой о. Ректор, расставаться с Вами. ...
Но в этой скорби душевной приходит на помощь голос рассудка. Утешаемся и гордимся, что деятельность нашего милого Начальника и его душевные качества достойно оценены Высшим духовным Начальством. Утешаемся и гордимся, что эта деятельность и эти качества снискали ему милость с высоты Престола. Утешаемся и гордимся Вашим назначением, дорогой о. Ректор, на высшее служение Св. Православной Церкви, Царю и Отечеству в сане епископа.
В благодарность за все добро, которое Вы делали нашей Семинарии и нам, примите от меня земной поклон. Здравствуйте на многая лета и не забудьте нас в своих молитвах пред Престолом Божиим!»
Последняя из застольных речей принадлежала эконому Семинарии, священнику А. И. Шиповскому. Вот что он сказал о. Ректору на прощание.
«Ваше Высокопреподобие, горячо любимый о. Ректор! Промыслу Божию угодно призвать Вас на новое поприще служения, в сане Архипастыря. И вот, когда Вы готовитесь покинуть нас, мы все, по поводу предстоящей разлуки с Вами, собрались вокруг Вас, объединенные чувством глубокой скорби, чувством глубокого к Вам уважения и беспредельной любви.
В жизни человеческой обыкновенно бывает так, что когда расстаются с человеком дорогим, близким сердцу, то расстающиеся до тех пор не перестают повторять слов сожаления, любви и благожеланий, пока провожаемый не скроется из очей их.
И Вы, незабвенный о. Ректор, в последнее время много видели свидетельств и скорби о Вас, и любви к Вам. Много искренних слез пролито при прощании с Вами. Но мы не перестанем до конца, пока Вы не скроетесь из глаз наших, повторять Вам, что мы с глубокою скорбию расстаемся с Вами, искренно жалеем Вас и с искреннею любовию провожаем Вас.
И вот наше постоянное, задушевное желание: да сопутствует Вам Господь во всех путях Ваших, да укрепит Ваши силы, душевные и телесные, и да соделает Ваше служение на новом месте таким же славным и благоплодным. каким было Ваше служение в нашей Семинарии. Многая лета Вам!»
На другой день после описанного торжества, бывшим о. Ректором Семинарии, Архимандритом Никоном, всегда ласковым и гостеприимным, была предложена от себя трапеза всем лицам, принимавшим участие во вчерашнем, прощальном его чествовании. В добрых руках опытного хозяина эта трапеза была достойным финалом незабвенного прошлого. Вчерашняя неизбежная торжественность, связанная с некоторою стеснительностью, теперь сменилась простотой и задушевностью былых отношений, которые никогда никого не роняли, никого не обижали, а всегда были всем в меру, — а чаще — в приятность. Вчерашние, заранее составленные речи, сменились теперь импровизированными тостами, и никто, никто, за этими тостами, не был забыт дорогим хозяином. Провозглашен был в это время, между прочим, тост за недавнего сподвижника о. Ректора, бывшего о. Инспектора Владимирской Семинарии, а ныне Ректора Холмской Духовной Семинарии, Архимандрита Евлогия, который в этот день праздновал свои именины. Непринужденные беседы лились золотою рекою. Для последнего раза дорогой хозяин был неистощим, чтобы выразить каждому из гостей ласку, или сказать добродушную шутку. День незаметно склонился к вечеру, и жаль, жаль было навсегда расстаться с дорогим лицом!
17-го февраля назначен был отъезд о. Ректора из Владимира. В этот день, еще задолго до отхода поезда, семинарская корпорация, училищная корпорация, многие ученики Семинарии и некоторые другие почитатели о. Ректора собрались на вокзале, чтобы еще раз взглянуть на дорогого человека, чтобы еще раз проститься с ним и пожелать ему всяких благ, как он сам желал каждому. Прибыл скоро на станцию о. Ректор: пришел затем поезд; настала минута последнего расставанья. Что было в это время на душе у каждого из провожавших, не трудно угадать. Простившись с о. Ректором, все проводили его до вагона и ждали отхода поезда. Поезд тронулся, и о. Ректор, благословляемый всеми, отбыл из Владимира (Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 5,1 марта 1898 года).
Никон (Софийский) (1861-1908), епископ Владимирский и Суздальский с 27 ноября 1904 г. по 6 мая 1906 г.
Владимирская епархия.
Copyright © 2020 Любовь безусловная
|
