Нилус Сергей Александрович
Нилус Сергей Александрович (28 августа (9 сентября) 1862, Москва — 14 января 1929, село Крутец, Александровский округ, Ивановская Промышленная область) — российский религиозный писатель и общественный деятель, известен как православный автор и публикатор «Протоколов сионских мудрецов».
Родился в Москве в малорелигиозной семье дворянина Александра Петровича Нилуса. Детство Нилус провел в Москве, приезжая на лето в имение Золотарево Мценского уезда Орловской губернии. В 1873 году был отдан в 1-ю московскую прогимназию (впоследствии — 7-я Московская гимназия), по окончании которой в 1877 году поступил в 3-ю московскую гимназию, которую окончил в 1882 году. Вслед за старшим братом Дмитрием поступил на юридический факультет Московского университета. В 1886 году Нилус окончил университет и был определен кандидатом на судебные должности Симбирского окружного суда.
С 1887 года он — кандидат на судебные должности при прокуроре Эриванского окружного суда, в 1888 году назначен помощником мирового судьи Сурмалинского отдела Эриванского суда в местечко Баш-Норашен Шаруро-Даралагезского уезда. В том же году, оставив службу он удалился в свое имение в Золотареве, занявшись сельским хозяйством и торговлей.
Но в жизнь его вошла любовь, человек увлекающийся, Сергей Александрович мчится с любимой женщиной в Париж, живет в Ницце, Биаррице... Над ним нависло разорение. Опомнившись, возвращается в Россию. Нилус, как и большинство тогдашних «просвещенных» дворян, был равнодушен к вере и Церкви. Предвестием обращения к вере своего народа для Нилуса стала кончина императора Александра III.Сергей Александрович писал: «В те скорбные дни я все еще был питомцем либеральных веяний 60-х годов и все еще продолжал жить в отчуждении от великих и святых идеалов моего народа, но и меня сразила весть о кончине Царя-Богатыря... Кончина великого Царя была зарей и моего духовного возрождения. Держась принципов враждебных всему духу царствования Александра III, отчего я не порадовался, а наоборот, отчего дал я безотчетной, но жгучей скорби водвориться в сердце, казалось, неприязненном всему тому, чем так велико было окончившееся царствование? Непонятное стало ясным, когда в исканиях истины я обратился к матери Церкви: от нее, от духа ее, я получил свое возрождение в жизнь новую...». Он уже в зрелом возрасте вернулся к Православию. В стенах величайших русских обителей совершилось его обращение, — как сам он писал, — «обращение православного (православного лишь по крещению) в православную веру»: у раки преподобного Сергия в Троице-Сергиевой Лавре, затем в Саровской обители, у мощей преподобного Серафима. Огромное влияние оказал на него святой праведный Иоанн Кронштадтский. Это описано самим Нилусом в его книге «Великое в малом» (первое идание было в 1903).
Но главное место в его жизни занимала Оптина Пустынь. В первый раз он посетил Оптину проездом из своего орловского имения Золотарево по пути в Троицкую Лавру летом 1901 г. В тот приезд Сергей Александрович познакомился с постриженником Оптиной иеромонахом Даниилом Болотовым, глубоким мистиком и выдающимся церковным живописцем. Уже тогда беседы затрагивали главный для Нилуса вопрос - о противоречии светской культуры и христианства, о путях преодоления губительного противостояния интеллигенции и Церкви. Осенью того же года Нилус снова в монастыре.
Он приехал тогда собрать материалы для жизнеописания старца Амвросия. И хотя задуманной книги не написал, благоговейное отношение к памяти оптинского подвижника сохранилось у него до конца дней. Третья поездка состоялась в октябре 1904 г. Постепенно из мятущегося интеллигента формируется христианин. В апреле 1905 г. Нилус писал монахине Шамординского монастыря: «думы одна другой тяжелее о Родине, о Царе, о народе, о той разверзшейся под их ногами бездне, в которую неудержимо катится наше горемычное Отечество, от которого за наши грехи и беззакония въяве отступает благодать Божия. И ведь вдт еще горе: я не только предугадываю погибель, но я ее знаю, откуда она идет, от кого происходит, что в близком будущем ждет всех нас, если только не преклонится к нам милость Господня, и... помочь ничем не могу: голосу правды никто не внемлет. И оком видят, и слухом слышат - и не разумеют.
Сердце мое скорбит и чует грозу неминучую. Вам, моим радостям монастырским, готовятся венцы великие от отступнического мира, который точит на вас ножи булатные, разжигает костры кипучие. Пока творится все это под маской лицемерного благочестия, но не далеко уже то время, когда восстанет на вас открытое гонение.» Осенью 1905 г., в мятежное время, Сергей Нилус снова в Оптиной, работает над подготовкой нового издания книги «Великое в малом», которое выйдет в декабре 1905 г. в Царском Селе. Выходу второго издания содействовала фрейлина императрицы Елена Александровна Озерова (1855-1938), вскоре ставшая женой писателя (они венчались в Петербурге 3 февраля 1906). Травля, поднятая в печати с появлением книги (в нее впервые были включены печально знаменитые впоследствии «Протоколы сионских мудрецов»), заставила Нилуса навсегда покинуть Петербург. ...Еще в 1901 г. Нилусу, по его воспоминаниям, была передана рукопись на французском языке, протоколы -не то тайной масонской ложи, не то съезда сионистов (Нилус сам не знал точно). Но смысл документа был ясным и зловещим: речь шла о способах достижения мирового господства еврейской финансовой верхушкой.
Программа была продумана до мелочей - от организации мировых войн, банков и транснациональных монополий до прикормки «левой» печати и конкурсов красоты. Нилус бросился в «инстанции»: как всегда, глухо. Тогда он решил опубликовать документ в своей книге - в Царском Селе, чтобы наверняка прочитал государь...Нилус не был первым, кто издал «Протоколы сионских мудрецов» (так их стали называть). Но издания Нилуса оказались наиболее впечатляющими. Они были основательнее и органичнее для русской религиозной традиции: ставили сионистские замыслы в прямую связь с «деющейся тайной беззакония» - с библейскими и церковными пророчествами о конце мира и истории о наступающем царстве антихриста.
В апреле 1906 г. Нилусы в Николо-Бабаевском монастыре, невдалеке от Костромы, где жил и нашел вечное упокоение Святитель Игнатий Брянчанинов. Затем - Валдай с его Иверским монастырем, воздвигнутым патриархом Никоном...Успенским постом 1907 г. Нилус пишет письмо в Оптину Пустынь с просьбой разрешить погостить в обители. Вскоре получен ответ от старца Варсонофия Плеханкова - с приглашением прибыть «под покров оптинской благодати на богомолье и на отдых душевный, сколько полюбится и сколько поживется». Впоследствии Нилус вспоминал: «На жену Оптина Пустынь произвела огромное впечатление. Про меня говорить нечего: я не мог вдосталь надышаться ее воздухом, благоуханием ее святыни, налюбоваться на красоту ее соснового бора, наслушаться ласкающего шепота тихоструйных, омутистых вод застенчивой красавицы Жиздры, отражающих своей глубиной бездонную глубину оптинского неба...». Старцы предложили писателю заняться изданием «Оптинских листков», вроде «Троицких», выпускавшихся Троице-Сергиевой Лаврой и бывших в предреволюционные годы любимым чтением православных паломников. Нилус обрадовался предложению старцев. С октября 1907 г. Нилусы повелились в обители, заняв так называемую «Консульскую усадьбу».
Здесь когда-то жил Константин Леонтьев (он был в свое время русским консулом на Востоке). «Оптинские листки» так и не вышли. Послушание писателю определили по-другому: изучать оптинский архив. Этот архив представлял собою богатейшее собрание сокровенных записок живших в обители иноков, известных церковных деятелей, странников и прозорливцев, а также благочестивых рассказов богомольцев - писем, в том числе многих писателей-классиков. (С Оптиной Введенской пустынью и ее Иоанно-Предтеченским скитом были связаны в разные годы Гоголь, Достоевский, братья Киреевские, К. Н. Леонтьев). Л сколько бесценных рукописных патериков, повествующих о духовных подвигах христолюбцев, сберегалось в древлехранилище! И, само собою, оптинское собрание книг было замечательным: 30 тысяч томов, преимущественно богословских и богослужебных. Помещались библиотека и архив в одной из угловых башен монастыря. Духовником и руководителем Нилуса стал великий старец Варсонофий Плеханков. Постоянное общение с ним направляло писателя к все более глубокому нравственному совершенствованию и Богопознанию. На материалах архива Нилус быстро пишет новую, первую свою оптинскую книгу. Ее название - «Сила Божия и немощь человеческая» (Часть 1-2. Сергиев Посад, 1908).
Следующая книга Нилуса, «Святыня под спудом», печаталась первоначально в журнале «Троицкое слово», основанном епископом Никоном Вологодским, а затем вышла отдельным оттиском (Сергиев Посад, 1911). В основу книги (она носила подзаголовок: «Тайны православного монашеского духа») были положены записки отца Евфимия Трунова, замечательного оптинского подвижника, ученика старца Льва На-голкина (ум. 1841). События разворачиваются в середине прошлого столетия. «Дневник отца иеромонаха Евфимия, — писал в предисловии С. Нилус, — послужит мне канвою, с намеченным его рукою узором, но самый узор, как драгоценный жемчуг дивного шитья, составлен и собран из многоцветных раковин, извлеченных из сокровенных глубин безбрежного и бездонного моря великого оптинского духа, питавшего православную русскую мысль в таких ее представителях, как братья Киреевские, Гоголь, Достоевский и те «молодшие» богатыри, имена которых, как звезды на тверди православного русского неба».
С января 1909 г. Нилус ведет регулярные дневниковые записи. В свои тетради он заносит: беседы со старцами, прежде всего, со своим духовником о. Варсонофием, а также с о. Анатолием-младшим (иеромонах Анатолий Потапов, ум. 1922), о. Иосифом Литовкиным (1837-1911) и с будущим великим старцем о. Нектарием Тихоновым (1858-1928). Вместе с тем писатель откликается на современные события в духовном мире. Так, смерть Иоанна Кронштадтского представляется ему «знамением сокровенного и грозного значения: от земли живых отъят всероссийский молитвенник и утешитель, мало того, чудотворец, да еще в такое время, когда на горизонте русской жизни все темнее и гуще собираются тучи». Отец Иоанн Кронштадтский имел большое значение в судьбе и личности Нилуса. Кронштадтский пастырь благословил писания Сергея Александровича, именно ему посвящена первая книга Нилуса «Великое в малом». И в пору отторжения от общества один только Иоанн Кронштадтский сердечно поддержал чету Нилусов.
Почти пять лет, пока Нилус жил в Оптиной, он неотступно регистрировал все события, совершавшиеся в обители. Вот 18 марта 1909 года отошел в селения праведных один из столпов оптинского духа игумен Марк, и списатель (так себя называл Сергей Александрович) создает подробное жизнеописание пустынника, этого «гранитного человека». Он пишет: «...я полюбил крепость его, силу его несокрушимого духа; самого его полюбил я, чтил и робел перед ним, как робкий школьник перед строгим, но уважаемым наставником». Так в общении с оптинскими духоносцами протекали дни и годы Нилуса. Он при старце Варсонофии играл такую же роль, какая была у Ивана Киреевского при о. Макарии и у К. Леонтьева - при о. Амвросии. В 1916 г. вышла книга Нилуса «На берегу Божьей реки».
Плодом пребывания в монастыре стало преображение души и жизни. Сергей Александрович и вправду преобразился неузнаваемо. На всем облике писателя запечатлелось достоинство несуетное, благообразие и молитвенная доброта. Собиралась гроза, предчувствие ее давно ощущалось в воздухе: гроза над Россией... над Оптиной... над самим Нилусом...Проповедь «конца мира» и «пришествия антихриста» не всем нравилась, тем более, когда она впрямую связывалась с наступившей, по Нилусу, эпохой «великого отступления от христианства». Власти боялись слова об антихристе хуже самого антихриста. Было потребовано от о. Варсонофия публично осудить своего духовного сына Сергея Нилуса. Нашлись и среди братии скита несколько монахов, затеявших распрю против скитона-чальника. Старец Варсонофий отверг предъявленные наветы, и церковное начальство распорядилось удалить его из Оптиной в Старо-Голутвин монастырь, где он вскоре и умер (1 апреля 1913).
Свое расставание с Оптиной, а оно произошло 14 мая 1912 г., Нилус поведал трогательными словами: «Кто не видел Оптиной в весеннем уборе окружающих ее безмолвие фруктовых садов, могучего ее . леса, вековых ее сосен, обрамленных веселой, молодой зеленью клена, осины, липы, рябины, орешника и молодого дубняка - всей роскоши зеленого шума и звона торжественно-радостного шествия ликующей теплом и светом весны, тому не понять великой скорби нашего сердца, обливавшей слезами заветные могилки великих оптинских старцев на прощании с ними, со всей духовной красотой оптинских преданий и с красотой окружающей их природы. Тако изволися Богу. Слава Богу за все». Но жизнь не была кончена. Грозовое небо над Нилусом продолжало являть свои трагедийные знамения. И он по-прежнему собирает и читает земные и небесные знаки, делится ими с читателями.
В 1917 г. выходит последняя прижизненная книга Нилуса: «Близ есть, при дверях» (Сергиев Посад, январь 1917). Она вышла с выразительным подзаголовком: «О том, чему не желают верить и что так близко». В книге сгущаются основные темы творчества Нилуса - грозный духовный смысл надвигающихся политических событий, русский «апокалипсис сегодня». Сгущается само время: вчерашние видения оборачиваются кровавой действительностью.
Свою проповедь - устную, письменную и печатную — Нилус считал «долгом совести перед Богом» и важнейшее значение придавал тому, есть ли на нее благословение от иерархов Русской Церкви. В письме к одному из корреспондентов, помеченном днем Преображения Господня 6 августа 1917 г., он пишет: «Как Вам известно, вся полнота благодати Святого Духа находится в обладании епископов Православной Церкви, или передается тем, кого они признают достойным. С тех пор, как я передал себя и дар свой на служение Богу и Его Христовой Церкви, я ни одной строки, особливо об антихристе, не передавал печати без благословения епископского в лице Архиепископа Никона (Рождественский, архиепископ Вологодский, ум. 1917). Когда вышла из печати книга моя «На берегу Божьей реки», то великий праведник и подвижник Епископ Феофан Полтавский (Быстрое) писал по поводу ее следующее: «Я с великим интересом читаю все Ваши книги и вполне разделяю Ваши взгляды на события последнего времени. Люди века сего живут верою в прогресс и убаюкивают себя несбыточными мечтами, упорно и с каким-то ожесточением гонят они от себя самую мысль о кончине мира и о пришествии антихриста. Их очи духовно ослеплены. Они видя не видят и слыша не разумеют.
Но от истинных чад Божиих смысл настоящих событий не скрыт. По выходе в свет моей книги «Близ есть, при дверях», тот же Богомудрый и Богопросвещенный Владыко писал мне: « Достоуважаемый Сергей Александрович, да не будет у Вас никакого сомнения, что антихрист действительно уже существует и ожидает только времени для явления миру. Он находится недалеко от пределов России. Больше ничего не могу сказать, равно и того, как я знаю это». Письмо это было 20 февраля сего 1917 года». В 1912-1916 г.г. Нилусы жили в Валдае. Революция застанет Сергея Александровича на Украине. Недели две он провел в Киеве, видел старицу Ржищева монастыря (ниже Киева по Днепру) и при ней послушницу - 14-летнюю девочку Ольгу Бойко.
Эта малограмотная деревенская девочка 21 февраля 1917 г., во вторник второй недели Великого поста, впала в состояние летаргического сна, продолжавшегося с небольшими перерывами до самой Великой субботы, ровно сорок дней. Во время своего сна Ольга имела видение жизни загробной и сказывала, сонная и когда просыпалась, что видела, а за ней записывали. В Киеве с ее слов и слов ее старицы это сбывшееся вскоре пророческое видение и записал Нилус. «И увидела я, сказала Ольга, за большим рвом много людей, скованных цепями. Я спросила, что это за люди. «Это те люди, -был мне ответ, -которые примут печать антихриста». Затем дошла до темного места и остановилась. Тут я увидела замечательно красивого молодого человека, лет 28, в красном одеянии. Он быстро побежал мимо нас, и когда я взглянула ему вслед, то он показался мне уже не человеком, а диаволом. Я спросила Ангела: «Кто это?» И Ангел ответил, что это и есть самый антихрист, который будет мучить последователей Христовых за святую веру, за Церковь, за Имя Божие.
Затем я увидела необыкновенный свет и в свете том стоял большой хрустальный стол, но стола этого не было видно из-за множества лежащих на нем фруктов. За столом сидели в разноцветных блестящих одеждах апостолы, пророки, мученики и все святые, а в стороне над ними, в небесной высоте, в ослепительном свете, в неописуемом дивном престоле сидел Спаситель, а возле Него по правую руку - наш Государь, окруженный ангелами. Государь был в полном царском одеянии, светлой белой порфире, короне, со скипетром в руке...И я слышала, как беседовали между собой мученики, радуясь, что наступает последнее время, и что число их умножится, и что церкви и монастыри скоро будут уничтожены, а живущие в монастырях будут изгнаны, что мучить будут не только духовенство и монашество, но и всех, кто не захочет принять печати и будут стоять за Имя Христово, за веру, за Церковь. Слышала я, как они говорили, что Царя уже не будет и земное время приближается к концу, слышала я, но не очень ясно, что если Господь не прибавит сроку, то конец всему земному будет в 22-м году». Когда в Ржищеве, по телефону из Киева, узнали об отречении Государя от престола, Ольга сказала: «Вы только теперь узнали, а у нас там давно об этом говорили, давно слышно. Царь там давно сидит с Небесным Царем». Старица спросила: «Какая же тому причина?» Ольга ответила: «То же, что было и Небесному Царю, когда его изгнали, поносили и распяли. Наш Царь, — сказала она, — мученик».
«Из многих других источников чисто духовного происхождения, — добавляет Нилус, — год 1918-й был указан, как год роковой для Государя и мира». (Напомним, что видение Ольги было весной, а письмо Сергея Александровича датировано августом 1917 г., т. е. почти за год до убийства в Екатеринбурге). Революционные годы подвергли Нилуса жесточайшим испытаниям. Гонение, преследования, обыски, и что ни год, то строже. Его сажали в тюрьму в 1924 и 1927 гг. За чтение и хранение его книг расстреливали, а он, укрепляясь молитвою, продолжал писать о чудотворениях, как проявлении Воли Божией, о спасительной силе покаяния при тяжких несвободах, в каких оказался народ, о Церкви, как водительнице совести. Эти описания впоследствии составили вторую часть книги «На берегу Божьей реки». Писал он до самой кончины, и возможно, отыщись рукописи, читатель получил бы третью часть этой книги.
В 1926 году Нилусы переехали в Кролевец Черниговской губернии, в 1928 году — в село Крутец, близ Александрова Владимирской губернии.
Нилус Сергей Александрович
О пребывании С.А. Нилуса в Крутце, и его кончине вспоминала дочь священника Успенской церкви с. Крутца о. Василия Смирнова, Мария Васильевна Смирнова-Орлова: «О Сергее Александровиче мой отец и вся наша семья впервые услышали от моего мужа, Льва Александровича Орлова, который был большим его почитателем...В 1926 г., по случаю рождения у меня первой дочери, я жила в Крутце у родителей, так как была неопытной молодой матерью и нуждалась в помощи моей мамы. Это было в январе 1926 г. Вскоре отцу моему зачем-то понадобилось поехать в Александров. Возвратясь вечером из поездки, он с волнением рассказал, что встретил в Александрове хорошего своего знакомого, священника из с. Велехова (вероятно Волохово Александровского района). Священник этот, звали его о. Михаил, рассказал, что на днях возвращаясь откуда-то домой, он застал около своего дома двух старичков, мужа и жену, которые ждали его возвращения, сидя на ступеньках крыльца. Старички представились ему, и о. Михаил был поражен, услыхав, что это писатель Нилус с женой. Фамилия была достаточно известной. Сергей Александрович объяснил о. Михаилу, что он выслан «минус 6» из предыдущего места жительства и ищет себе пристанища. Высланные «минус 6» не имели права жить в шести главных городах Союза. Какие-то московские знакомые направили их в Велехово, к своим знакомым. Но эти люди побоялись поселить у себя Сергея Александровича и послали его к отцу Михаилу, зная, что он живет один в большом доме, и думая, что он не побоится пустить их жить у себя. «Но я тоже побоялся», — сказал о. Михаил. На вопрос моего отца, где же сейчас находятся эти бедные старики, о. Михаил ему сказал, что они уехали обратно в Москву.
Трудно себе представить, что испытали С.А. и Е.А., ожидая на морозе о. Михаила, и каково было им потом услышать его отказ! Но они никогда, ни одним словом об этом не упомянули, не промолвили ни слова укоризны, приняв, как всегда, безропотно и это испытание. Рассказывая нам об этом, отец сказал: «А я бы не побоялся». Обо всем услышанном я тотчас же написала мужу, правда, иносказательно. Я написала: «Человек, которого ты очень уважаешь и которого ты был бы очень рад увидеть, был в Александрове». Через два дня муж мой приехал, и как только мы ему все рассказали, он тотчас же отправился пеш ком в Велехово — это в 18 верстах от нас, чтобы узнать адрес людей, у которых в Москве останавливались Сергей Александрович и Елена Александровна. Адрес ему дали, и он стремглав бросился в Москву, надеясь застать там Сергея Александровича с женой и привезти к нам.
Но оказалось, что он опоздал, и накануне его приезда они уехали в Чернигов, где нашлись люди, которые рады были принять их у себя Мой муж сразу же написал в Чернигов о готовности моего отца принять С. А. и Е. А. в своем доме и вскоре получил ответ от Сергея Александровича, в котором тот искренне благодарил за приглашение и обещал воспользоваться им, если будет в этом нужда. И вот в 1928 г. эта нужда настала. Сергея Александровича выслали и из Чернигова ввиду возросшей его известности и авторитета. Он написал мужу, спрашивая, не изменились ли обстоятельства и решение моего отца, и, получив от моего мужа подтверждение в неизменности этого решения, в конце апреля 1928 г. приехал в Крутец к моему отцу. Мой муж поехал в Крутец вскоре после приезда их туда, так как очень хотел скорее познакомиться с Сергеем Александровичем. У меня уже в марте родился второй ребенок, и я поехала туда только в конце мая. В холод ный, ветреный майский день приехала я в Александров. На вокзале меня встречал отец на тарантасе, запряженном нашей доброй смирной лошадкой.Дорога от Александрова занимала около часа, и я замерзла и все кутала своего сына, боясь, что он простудится.
Но, подъехав к дому, я с удивлением увидела, что на этом ветру и холоде меня встречают Сергей Александрович и Елена Александровна, сидя на скамейке воз ле дома. Сергей Александрович был в черном пальто и черной вязаной шапочке и опирался на толстую палку, стоящую впереди, а у Елены Александровны вид был совсем замерзший, и лицо ее даже посинело от холода, так как на голове у нее была только маленькая шапочка, надетая по старинной моде совсем поверх головы. Но поза ее была величавой, и голову она держала высоко поднятой. Вероятно, это было следствием ее аристократического воспитания. Сергей Александрович выглядел совсем библейским патриархом со своим светлым, ясным лицом и большой белой бородой. Глаза его смотрели добро и пытливо, испытующе, словно сразу ему хотелось заглянуть в душу человека и сразу увидеть, что этот человек из себя представляет, чем живет и дышит. Лицо Елены Александровны сначала показалось мне некрасивым, но когда она подошла и заговорила со мной, лицо ее засветилось такой добротой, что и мысль всякая отпала о том, красиво оно или нет, и потом оно всегда казалось прекрасным. Они оба очень ласково поздоровались со мной и в дальнейшем всегда относились ко мне с неизменной добротой, как, впрочем, и ко всем остальным.
Я прожила у родителей до поздней осени, и лето это в моем воспоминании представляется каким-то сплошным воскресным днем. Так все освещалось присутствием в нашем доме Сергея Александровича и Едены Александровны... Сергей Александрович и с виду был богатырем: высокого роста, широкоплечий, с красивым лицом, красивыми карими глазами и ясным, добрым взглядом. Он был очень жизнерадостным человеком, у него был чудесный баритон, а у Елены Александровны была великолепная школа, и вдвоем они иногда устраивали концерты. Пели они и церковные вещи, я помню чудесное «Хвалите имя Господне», «Иже Херувимы», нигде больше мною не слышанный напев.
Иногда он садился за рояль, или импровизировал, или играл этюды и вальсы Шопена. Играл он их на память и играл так, как никто из слышанных мною пианистов. Иногда они вдвоем пели старинные романсы, русские старинные песни, украинские. Пел он, я помню, цыганский романс «Расставаясь, она говорила, ты забудешь меняна чужбине...» Хотелось плакать. Как-то отец мой пригласил в какой-то праздник одного певчего, который всегда пел в церкви на клиросе. Сидели, пили чай, разговаривали, а потом С. А. и Е. А. решили спеть для гостя.
Сели за рояль и под аккомпанемент С. А. спели несколько украинских и русских песен. «Видно, что образованные», -сказал наш гость. После мы все смеялись над этой простодушной похвалой. И внутренне он был колоссом духа, так твердо стоящим «на камени веры», что ни гонения, ни лишения, ни злословие не могли поколебать его веру и любовь к Богу, Раз, избрав свой путь, он шел по нему, не оглядываясь назад. Такова же была и Елена Александровна. Оба они любили друг друга верно и самоотверженно, всегда были вместе, во всем были единомысленны. Они были аскетами в своем безропотном, даже как бы радостном перенесении всех лишений, гонений и различных житейских зол.
Были они строгими постниками, но и аскетизм, и пост их был, по слову Евангельскому, с «главой, умащенной елеем, и лицом умытым». Все церковные службы, которые совершались в нашем храме, они посещали неукоснительно. Очень часто исповедовались и причащались. Оба они пели на клиросе. У Е. А. было большое умение петь. Они были как бы христианами апостольских времен, и все Евангелие было им так близко, как если бы они жили в те времена и были очевидцами тех событий. И своим любовным отношением к людям они также были близки к первым христианам. Вся их жизнь была как бы непрестанным стоянием перед Богом, и каждый свой шаг они представляли на Его суд. Никакие земные расчеты и соображения не принимались ими во внимание, всецело они предали свою жизнь в волю Божию. Поэтому такое большое влияние на окружающих они имели, так могли пробуждать в людях добрые чувства. Я помню, как-то раз в праздник мы всей семьей пили чай на террасе нашего дома. Перед террасой проходила дорога, на которой показался изрядно подвыпивший мужичок.
Посмотрев на наши окна, он начал выкрикивать какие-то ругательства в адрес «попов». В этот день с нами был и мой муж. Он возмутился и хотел выйти и обрушить громы и молнии на дерзкого. Но Сергей Александрович остановил его, сказав: «Подожди, Левушка, я сам с ним поговорю». Он вышел на крыльцо, подозвал к себе прохожего и что-то стал ему говорить. Мы даже немножко испугались, что С. А. услышит какие-нибудь оскорбления. Но, к удивлению нашему, после слов Сергея Александровича мужичок заплакал, начал креститься. Сергей Александрович попросил нас вынести воды, мы вынесли ковш воды, прохожий напился и, крестясь, плача и благодаря за что-то Сергея Александровича, пошел своим путем. Был еще один случай, изумивший моего мужа. Как-то Сергей Александрович пригласил прогуляться моего мужа после чая. Видно, в этот день он чувствовал себя хорошо. Они отправились по дороге, рядом с которой был парк бывшего помещичьего владения. Парк этот был огорожен дощатым забором, местами проломанным. По дороге навстречу им показалась телега с двумя седоками. Один был пожилой мужчина, другой — подросток. Мой муж, опасаясь опять услышать какую-либо грубость, предложил Сергею Александровичу пройти в пролом забора и идти по другую его сторону, чтобы избежать столкновений. «Нехорошо, Левушка, людей бояться, пойдем прямо», — сказал С. А., и они пошли навстречу едущим. И вот, слышат они, что старший говорит младшему: «Смотри, смотри, вон навстречу отец Серафим идет», — и указывает на Сергея Александровича. Это — вместо ожидаемого моим мужем злословия! Они оба вернулись домой со слезами на глазах. Особенно был растроган Сергей Александрович, бывший большим почитателем Преподобного Серафима.
Сергей Александрович и Елена Александровна занимали в нашем доме маленькую комнатку, бывший кабинет моего отца. Каждый день проходил у них по раз установленному порядку. Сергей Александрович вставал очень рано, часа в 4, и исполнял свое особое утреннее правило, затем, часов в семь, вставала Елена Александровна, и они уже вместе читали утренние молитвы. Затем, часов в 8, они шли на прогулку до завтрака.
Сергей Александрович был тяжело больным человеком. Неоднократные аресты, пересылки из одного места в другое привели к тяжелому заболеванию сердца. Я помню, как-то раз он сказал моему дедушке: «Ах, отец дьякон, я, как червивое яблоко, - снаружи как будто все хорошо, а внутри никуда не годится». Действительно, выглядел он богатырем, а сердце было совсем больное.
Прогулка их длилась около часа, и к общему завтраку они возвращались. Возвращались они всегда с букетиком цветов, так как в наших местах их росло очень много. Елена Александровна во время прогулок собирала то одни, то другие и насчитала 85 видов цветов. Они любили наслаждаться красотой природы. Помню, как однажды Сергей Александрович позвал моего мужа: «Левушка, иди, посмотри, какие облака красивые». Все, что готовила мама, им всегда нравилось, и самые простые кушанья они так торжественно вкушали, как будто это был царственный обед. После завтрака все принимались за свои дела. Старшие во главе с отцом отправлялись что-нибудь делать по хозяйству. Сергей Александрович после завтрака уходил в свою комнатку и работал. Он брал в церковной библиотеке журнал «Церковные Ведомости» и выписывал оттуда в свои тетради все, что находил знаменательным, продолжая отыскивать «великое в малом». Елена Александровна находилась по большей части около него, а иногда выходила в общие комнаты и занималась с детьми, на что была большая мастерица. Она или пела им разные милые песенки, или рассказывала сказки, или придумывала занятные игры. При помощи носового платка и пальцев она могла показать целое представление, и дети всегда слушали ее, затаив дыхание.
Для взрослых у Елены Александровны было тоже много различных интересных и полезных рассказов. Они с Сергеем Александровичем несколько лет жили в Оптиной Пустыни, общались с Оптинскими старцами и много о лих рассказывали...По вечерам Сергей Александрович иногда приглашал нас к себе в комнату, что-нибудь читал или рассказывал нам из того, что встретилось ему за день. Иногда читал из Четьи-Минеи житие святого, память которого праздновалась на следующий день. Иногда с нами же читал вечерние молитвы, которые всегда заканчивал молитвой к Божией Матери: «Царице моя Преблагая, Надежде моя, Богородице...» Все, кто видел Сергея Александровича и Елену Александровну в церкви, сразу начинали относиться к ним с особым уважением. Но ни в какие разговоры Сергей Александрович ни с кем не вступал, вероятно, боясь повредить отцу. Тем не менее, в сентябре, как раз накануне праздника Воздвижения Креста Господня, у нас был сделан тщательнейший обыск.
Чудом мне удалось спасти тетради с записями Сергея Александровича. Опять помогло стечение обстоятельств. Я в этот день решила постирать, и после завтрака, который был приготовлен на террасе, так как день был удивительно теплый, я пошла на кухню, из окна которой было видно все, что происходит на террасе. Мама там убирала со стола. Вскоре я увидела, что на террасу вошли люди в военной форме, с ними двое крестьян, живших по соседству — понятые. Я прислушалась и слышу: «А вот ордер на обыск». Вижу испуганное лицо мамы, и тотчас в голове мелькает мысль о тетрадях Сергея Александровича. Иду быстро в комнаты через коридор, дверь из которого на террасу открыта. Быстро захожу в комнату Сергея Александровича и беру у него тетради. Он тоже уже все услышал, так как окно из их комнаты тоже выходило около террасы. Как-то успела быстро пройти в свою комнату, завернула тетради в простыни и пошла обратно в кухню. Выйдя в коридор, слышу слова: «Никому никуда не выходить». Но я продолжаю идти в кухню, и один из военных подходит ко мне, берет рукой за край простыни и спрашивает: «Что вы несете?» Я довольно резко выдергиваю из его рук простыню и говорю; «Грязное белье, видите, я стираю». Он идет за мной следом, и я у него на глазах бросаю сверток на кучу грязного белья, которое я приготовила к стирке, думая с ужасом, что он сейчас все развернет. Но... слава Богу, он этого не сделал, только сказал: «Прекратите стирку». Я пожала плечами и говорю: «Ну, если нельзя, не буду». Он уходит.
Начался тщательный обыск сначала в комнате Сергея Александровича, потом в других комнатах. У нас в доме было много книг, хранились письма родственников, друзей и даже жениховские письма моего отца. Все досконально перечитывалось, и это заняло весь день до сумерек. За это время я улучила момент и бросила тетрадку за печку в кухне, между задней ее стеной и стеной кухни. Уже в сумерках, обозленные тем, что понапрасну проделали такую работу, начали обыск в кухне. И хотя в доме ничего противозаконного не было обнаружено, в кухне искали везде, в печке, на печке, даже в печной трубе. Глядя на это, я очень волновалась, что найдут тетради, но, слава Богу, за печкой они искать не стали.
Очень тяжелый день мы пережили, хотя все кончилось благополучно. Вероятно, и на Сергея Александровича это событие оказало плохое действие, потому что после этого приступы болей в сердце участились. Он чувствовал себя виноватым перед моим отцом, хотя отец мой старался убедить его, что нисколько ни в чем его не обвиняет. Потом он рассказывал, что был арестован в Киеве и долго находился в какой-то очень строгой тюрьме, которая носила название «каменный мешок».
Рассказывал, как грозил ему расстрелом киевский прокурор за то, что Сергей Александрович якобы способствовал тому, что его книга «Великое в малом» была переведена на иностранные языки и попала за границу. Сергей Александрович отвечал ему, что ни в переводе книги на иностранные языки, ни в пересылке ее за границу он не только не участвовал, но и не знал. «Кроме того, -сказал Сергей Александрович прокурору, -если вы меня расстреляете, то этим докажете правильность написанного мною в книге». «Вот в том-то и дело!» - стукнул по столу кулаком прокурор. Сергей Александрович говорил, что книга его «Великое в малом» с Сионскими протоколами была в Петербурге скуплена в первый же день поступления ее в продажу. Так что даже Сергей Александрович сам не мог приобрести ни одного экземпляра, и у него этого издания книги не было.
В конце концов Сергея Александровича освободили, признав его «коечным больным» или, может быть, боясь применить к нему суровые меры, так как книга его была известна за границей, и Сергей Александрович говорил, что он даже получил посылку от Форда. Но этого «коечного больного» потом все время высылали из одного места в другое, лишив совершенно спокойствия. Вскоре после этого события я уехала с детьми в Москву и к родителям приехала только на Святки. Елена Александровна часто мне писала и нередко упоминала в своих письмах о том, что Сергей Александрович чувствует себя хуже, что несколько раз были у него тяжелые сердечные приступы с потерей сознания. Когда мы с мужем и детьми приехали к родителям, Сергей Александрович встретил нас словами: «Уже последние звонки мне даны, Левушка». Но и сам он, и Елена Александровна были по-прежнему спокойны и светлы духом, а также со всеми ласковы и приветливы.
Пробыв в Крутце несколько дней, мой муж уехал в Москву на работу, я с детьми осталась еще погостить у родителей. В комнате Сергея Александровича был образ Преподобного Серафима Саровского, где он изображен согбенным с палочкой. Сергей Александрович как-то сказал: «Вот Батюшка идет с палочкой и указывает мне дорогу. Куда он приведет меня, там я и буду».
Слова эти оказались пророческими, Наступило 1 января старого стиля. Новый год церковный. Накануне вечером мы сидели в комнате Сергея Александровича, и он читал нам вслух житие святителя Василия Великого из славянской Четьи-Минеи, хранившейся в нашем доме с давних пор. Я до сих пор помню многое из того, что содержалось в прочитанном житии. Утром, как обычно, они с Еленой Александровной были у заутрени и литургии и, вернувшись, завтракали со всеми. После завтрака Сергей Александрович отправился к себе и, встретившись в дверях с моим дедушкой, пошутил: «Вот, отец дьякон, хорошо, что вы худенький. Вам в Царство Небесное легко будет войти, а вот я как войду», Дедушка в ответ улыбнулся. И никто из нас в тот момент не предполагал, что остаются считанные часы, и Сергей Александрович оставит нас навсегда. В своей комнате Сергей Александрович прилег отдохнуть, а Елена Александровна занялась около него каким-то делом. Как обычно, в 3 часа дня мы собрались обедать на кухню, где всегда обедали. Папа позвал через стенку: «Сергей Александрович, Елена Александровна, идемте кушать».
Мы пришли в кухню, уселись за столом, но обедать не начинали, ожидая, когда придут Сергей Александрович и Елена Александровна. Но пришла одна Елена Александровна и сказала, что Сергею Александровичу плохо, и он прийти не может. Сама она набрала в плоскую металлическую фляжку холодной воды, чтобы положить ему на сердце, как они делали всегда. Все это произошло 50 лет тому назад, медицинских сведений о стенокардии у нас не было тогда, врачебной помощи на селе тоже не было, поэтому и применялись неправильные средства, как холод на область сердца при сердечном спазме. Но, видимо, ему стало легче, так как,, когда мы, пообедав, возвращались в комнаты, он позвал нас: «Батюшка, Манечка, зайдите». Мы с отцом вошли к ним в комнату и присели на сундук, который там стоял. Сергей Александрович сидел в кресле около письменного стола, повернувшись лицом к двери и к нам. Елена Александровна стояла позади него и держала на его голове мокрое полотенце. Сергей Александрович начал говорить о том, что приближаются тяжелые времена для Церкви, что «держай от среды отъят есть», т. е, некому удерживать людей в их устремлении все к большему злу. Он так всегда говорил и повторил теперь. Когда его иногда спрашивали, неужели он считает, что жизнь человеческая не может снова пойти по правильному пути, он отвечал: «Чтобы зажарить зайца, нужно иметь зайца», то есть, чтобы устроить правильную человеческую жизнь, нужны правильно мыслящие люди, а таких, считал он, недостаточно. Положив руку на колено отца, он сказал: «Ах, батюшка, батюшка, жаль мне вас». Мне тоже положил руку на голову с какими-то словами. Но я вспомнить их не могу, так как они напрочь вытеснялись из головы последующей за тем страшной и горестной минутой, Елена Александровна пыталась удержать Сергея Александровича от разговоров, повторяя: «Мужочек, не говори, тебе вредно». И Сергей Александрович, сказав еще несколько слов, внезапно откинулся назад, и что-то в груди его заклокотало и захрипело.
Отец мой взял полотенце с его головы и побежал намочить его водой похолоднее, я же вышла из комнаты, думая, что так будет лучше для больного. На меня нашло какое-то оцепенение, я не знала, что мне делать. Молиться? Но что значат мои молитвы, когда умирает, уходит такой человек, как Сергей Александрович? В мыслях и чувствах было полное смятение. Думала: значит, Господь призывает его, и молитва моя не поможет. Мысли эти, конечно, были совсем неправильны и возникли от большого потрясения. Вошел отец с мокрым полотенцем, а я все стояла в таком цепенении, как вдруг услышала горестный возглас Елены Александровны: «Господи! помоги мне!» Я скорее вошла в их комнату и увидела, что Сергей Александрович недвижим. Елена Александровна сзади поддерживает его голову, а отец мой, обливаясь слезами, читает отходную по требнику. Так вот и привел Сергея Александровича Преподобный Серафим в жизнь вечную в навечерие своего праздника. Было около шести часов вечера, канун праздника Преподобного Серафима, чудотворца Саровского, которого всю жизнь почитал Сергей Александрович и которому поручил свою жизнь. Сходили за церковным сторожем, он пришел, помог одеть Сергея Александровича и положить его на кровать, так как другого места в их маленькой комнате не было.
Лицо Сергея Александровича было совершенно спокойно и как-то торжественно. В руки ему Елена Александровна вложила большой деревянный крест, и он и по смерти своей как бы исповедовал свою непоколебимую веру.
Могилу приготовили у южной стены колокольни нашей церкви, против придела во имя святителя Николая, как раз против правого клироса, где была большая икона Преподобного Серафима. Смерть его вызвала сожаление у всех, кто его знал. В селе нашем жили две женщины — мать с дочерью. Были они из числа озлобленных и «отпетых». Никто их не любил, со всеми они ссорились. Дочь, Катя, была первой комсомолкой в селе. Когда Сергей Александрович и Елена Александровна совершали свои ежедневные прогулки, им каждый раз приходилось проходить мимо дома этих женщин. Если они видели этих женщин около их дома, они всегда ласково с ними здоровались, а иногда и разговаривали, ничем не выражая никакого пренебрежения. И вот эта Катя, узнав о смерти Сергея Александровича и о времени погребения, пришла, стояла все отпевание и даже помогла опустить гроб в могилу. Так вот умели они пробуждать добрые чувства даже в сердцах ожесточенных.
Елена Александровна пробыла у нас только 9 дней после кончины Сергея Александровича и уехала в Чернигов, где в прежнем месте их обитания оставалась близкая им старушка, больная, и Елена Александровна считала своим долгом быть около нее и ходить за ней. Их обеих не касалось предписание о высылке из Чернигова.
Очень пусто и грустно стало без Сергея Александровича и Елены Александровны в нашем доме. Вскоре исполнились и слова сожаления, сказанные перед смертью Сергеем Александровичем моему отцу. Меньше чем через полгода отцу моему было предписано освободить дом, в котором он прожил 30 лет и который был построен по его плану, когда он вступил в должность священника. Дом был построен на церковные средства, или, как ему заявили, на средства общества, и поэтому он должен был его покинуть. Оставили ему сарай, построенный им на свои личные средства, и отец с семьей долгое время ютился в этом сарае, пока с трудом не удалось ему построить другой, маленький дом на другом месте, в саду. А церковный дом был сломан и продан куда-то в другое селение. При этом, конечно, был большой ущерб, но с этим не посчитались. А еще через год мой отец был арестован, имущество раскулачено», мама с детьми выселена, вернее, выброшена а улицу, и из жалости ее пустила на квартиру одна женщина з соседней деревни.
На могиле Сергея Александровича мой брат поставил крест, сделанный им самим. На кресте, под именем покойного мы написали: «Честна пред Господем смерть преподобных Его» (Пс. 115,6), а на обратной стороне: «Тайну цареву добро хранити, дела же Божия проповедати честне» (Тов. 12,7). После ареста моего отца церковь наша перешла в руки обновленцев, антонинцев. Служил в ней священник, бывши когда-то в хороших отношениях с моим отцом, но с которым отец мой порвал всякие отношения после того, как тот стал обновленцем. Затем церковь была закрыта, ее переделали в клуб, потом в магазин, а когда я была там лет 10 тому назад, от нее оставалась только часть фундамента, по которому, однако, можно было определить место могилы Сергея Александровича.
С Еленой Александровной велась у нас переписка, затем, в 1935-1938-м гг., после кончины той старушки, она жила у нас в с. Городок Калининской области, где работал тогда мой муж. Она помогала мне в уходе за детьми и была незаменимой воспитательницей и забавницей...В 1938 г. работа мужа в Калининской области закончилась, и нам было необходимо вернуться в Москву, так как нас грозили выписать из квартиры как непроживающих. Мы переехали в Москву, а Елену Александровну пригласила к себе ее бывшая черниговская хозяйка, которая в то время жила в г. Кола, Мурманской области. Там Елена Александровна скончалась...»
Скончался С. А. Нилус 14 января 1929 года. Похоронен в селе Крутец.
В 2001 году обществом «Православный Петербург» была учреждена премия им. С. А. Нилуса «за литературные труды, в которых выявляется историческая правда о прошлом России». Ее первым лауреатом стал А.Н. Стрижев.
В 2003—2005 годах вышло полное собрание сочинений Нилуса.
Владимирская энциклопедия
|
