Николай Стефанович Введенский
Николай Стефанович Введенский сын псаломщика. Скромное, служебное поприще свое он начал вскоре по выходе из низшего отделения семинарии, с 26 января 1854 года.
Перемещенный к Христорождественской церкви с. Кохмы, Шуйского уезда, в 1857 году 18 мая, он оставался при ней в должности псаломщика до конца жизни. Таким образом, 58 лет служил Н.С. церкви Божией.
В течение 55-ти летнего служения в с. Кохме он был сотрудником 4-х священников, относившихся к нему с неизменным благоволением. Он был служитель не за страх, а за совесть, и всегда помнил свой долг работать Господу не ради неправедного прибытка, но усердно (1 Петр. 5, 2).
Кохомский приход в то отдаленное время, когда поступил сюда Николай Стефанович, хотя и был фабрично-промышленной местностью, но не представлял крупной величины, ни по количеству населения, ни по материальному его достатку. Для надлежащего удовлетворения скромных потребностей семьи, Н.С, как и прочим членам четырехштатного причта, помимо прямых обязанностей, выпал на долю нелегкий труд земледельца. Но этот труд не соответствовал его душевным наклонностям и физическим силам, а потому скоро им был оставлен. Значительно более энергии проявил он в другом труде, более почетном, чем материально вознаграждающем. Это было учительство детей начальной церковной грамоте. Если принять во внимание общественное значение этого занятия, то к почившему труженику на ниве народного просвещения не иначе следует отнестись, как с живейшею благодарностью и похвалой. Тогда грамотность в приходе едва нарождалась и грамотные считались единицами. Население находило главный источник просвещения в домах местного церковного причта. Н.С. целый ряд лет ревностно трудился в св. деле просвещения подрастающего поколения. Многие прихожане, почтенные по возрасту и положению, — его ученики, и чтут память своего скромного и гуманного по тому времени учителя. С возникновением официальной, правительственной школы, в кон. 1870-х гг., труд его оказался менее приложим к делу и продолжался с перерывами, а потом, за осложнением прямых обязанностей по церкви и приходу, прекратился. Впрочем, в конце 90-х годов XIX в., вследствие закрытия церковной школы грамоты, существовавшей в доме крестьянской девицы — начетчицы, открыта временно, до расширения местной церковной школы, школа грамоты в доме Н.С. и он назначен был учителем. Последний труд он нес безмездно. Господь помогал труждающемуся делателю и в трудах его по исполнению прямых обязанностей, которые осложнялись вместе с количественным ростом прихода и развитием фабрично-промышленной деятельности.
26 января 1904 г. исполнилось пятидесятилетие служения Николая Стефановича Введенского в звании псаломщика. Юбилей Н.С., скромно отпразднованный его почитателями 26 января 1904 г., застал юбиляра в полной бодрости физических и духовных сил. Он казался значительно моложе своих лет и без ропота с прежней энергией исполнял свои обязанности.
В 1907 г. Николай Введенский Всемилостивейше награжден за 50-летнюю службу золотой медалью для ношения на шее на Аннинской ленте.
Четыре года прошло, и была надежда, что старец еще послужит Церкви Божией, но Господь судил иначе. Старческая дряхлость и упадок сил как-то внезапно подкрались. Всю жизнь не знавший медицинской помощи, старец принужден был, по настоянию родных, обратиться к врачу, но не верил в его помощь и убежденно говорил, что его болезнь есть начало неизбежного конца. Действительно, эта болезнь, осложнившаяся кровоизлиянием в мозг, уложила его в постель и сделала беспомощным. Много слез он пролил в таком положении... Единственное утешение находил он в молитве и неоднократном причащении Св. Христовых Таин.
По указу из Владимирской Духовной Консистории, от 26 мая 1912 г., резолюцией Его Преосвященства, Преосвященнейшего Александра, псаломщик Николай Введенский согласно прошению увольняется за штат.
Через 5 скорбных месяцев болезни, очищенный в горниле земных страданий, Николай Стефанович во 2 часу утра 28 мая 1912 года тихо скончался.
Многочисленный клир Христорождественской и Крестовоздвиженской церквей с. Кохмы почтил почившего старца сослуживца и верного товарища совершением панихид и всенощного бдения 28 и 29 мая, а 30 — торжественным погребением, в котором принял участие и, прибывший накануне племянник почившего, о. Ректор Владимирской семинарии, протоиерей П.П. Борисовский.
К 9 час. утра 30 числа скромный домик почившего до тесноты наполнился церковнослужителями и родственниками его. По совершении литии, прах почившего на руках родственников вынесен был из земного жилища и, в предшествии хора певчих, духовенства, во главе с о. Ректором, при пении «Святый Боже» и частом совершении литий, принесен под сень св. храма, в котором служил почивший 55 лет. Заупокойная литургия совершена была о. Ректором в сослужении местного священника о. Ф. Сперанского и священника с. Великова, Ковровского уезда, о. Ф. Борисовского, при стройном пении хора церковно-приходской школы под управлением сослуживца почившего, псаломщика И. Благовещенского. В обряде отпевания и погребения, кроме означенных лиц, приняли участие: священник Христорождественской церкви И. Добродеев и Крестовоздвиженской В. Авдаков и диаконы Н. Давыдовский и В. Никологорсисий. Ректор предварил погребение надгробной речью, в которой живо и художественно охарактеризовал служение почившего, скромного церковно-служителя и его нравственные черты. Ректор говорил:
«Дорогой Николай Стефанович!
Итак, окончились дни твоей многотрудной жизни, прекратились телесные мучительные страдания, перестало биться твое сердце. Бездыханный лежишь ты в этом гробе, и мы присные и знаемые твои, сослуживцы и почитатели, собрались нынешний день вокруг гроба твоего, дабы воздать тебе последний христианский долг — помолиться об упокоении души твоей и проститься с тобою.
«В скончание человека открытие дел его», говорит Премудрый. Это значит, что по смерти человека производится наиболее правдивая и беспристрастная оценка жизни и деятельности его; в это время уместно и позволительно доброе слово о доброй жизни и трудах почившего, и это слово бывает особенно свободно от лести и лукавства. К чему лесть при гробе, к чему лукавство при бездыханном трупе?.. Позволь же мне, дорогой Н — й Ст — ч, сказать хотя краткое прощальное слово в похвалу твоей благочестной жизни.
Как? В похвалу?.. Тебе, который в жизни своей не любил похвалы и скромно уклонялся от всякого рода чествования? Да, дорогой Н. Ст — ч. Верно то, что ты уже покончил счеты с земной жизнию, наши земные похвалы тебе не нужны теперь, ибо душа твоя воспарила в горния обители, где ожидается по смерти похвала «комуждо от Бога» (1 Кор. 4, 5). Но похвальным о тебе словом мы восполняем лежащий на нас нравственный долг любви и уважения к тебе; хотим показать, что мы, хотя вообще и погружены в суету мирскую, однако примечаем и знаем таких же, как ты, добрых и честных тружеников между нами, умеем ценить и уважать их. К тому же думаем, доброе слово о тебе, усопшем, о твоей честной христианской жизни будет не бесполезно для нас — живых, особенно — для людей подобного твоему — звания и состояния.
«Блажен муж, бояйся Господа: в заповедех Его восхощет зело» (Псал. III, 1). Этими словами св. Псалмопевец выражает мысль, что «страх Господень» или богобоязненность есть лучший страж благочестия и чистоты сердца, возбудитель воли нашей к благоделанию по заповедям Божиим. Святое чувство богобоязненности было привито тебе, дорогой Н. Ст — ч, уже с детства в родительском доме, и ты сохранил в душе своей это чувство до конца дней твоих, непрестанно поверял им путь своей жизни. И благочестно, неукоризненно было земное житие твое. Обязанности твоего звания и служения храму Божию ни когда не были для тебя тягостны и обременительны: ты исполнял их всегда с любовию, должным усердием и благоговением. В этой же богобоязненности и любви ко храму Божию ты воспитывал и богодарованную семью свою.
Богобоязненность и любовь ко храму Божию неразрывно связаны были с необычайным смирением души твоей и кротостью твоего сердца. Это ли не скромность, это ли не христианское смирение — беспорочно прослужить 55 лет до самой смерти при одном и том же храме в малом чине церковном? 55 лет, ведь это целый подвиг жизни, по окончании которого мы провожаем тебя в страну вечности, вознося сегодня молитву о тебе у гроба твоего в этом же столь дорогом для тебя храме. Да, ты умел быть покорным судьбе, скромным в своих желаниях, довольствоваться малым и не искать высших степеней и лучшего в житейском смысле состояния. Когда, лет десять тому назад, сослуживцы и почитатели твои, в справедливой оценке твоих личных качеств и служебных заслуг, имели намерение ходатайствовать пред Епархиальною властью об удостоении тебя сана диакона и открыли тебе это намерение на предварительное обсуждение, ты с благодарностью, но вместе и решительно отклонил от себя эту честь и пожелал до конца жизни остаться в скромном звании чтеца церкви. Кротость была неразлучным качеством твоей души; ты являл собою достойный подражания пример уживчивости, незлобия и всепрощения. Отношения твои к пастырям и сослуживцам того причта, к которому ты принадлежал, всегда были исполнены должного уважения, служебной покорности и христианского благоугождения. За эти добрые качества своей души ты и сам пользовался общею любовию и уважением со стороны людей, близко знающих тебя.
Вышедший из бедной семьи, с детства знакомый с материальной нуждою и всеми скорбями ее, ты умел бороться с бедностью, противопоставляя ей честный и неустанный труд, которым и приобретал для себя и своей семьи необходимые средства к существованию. Да, ты любил трудиться; своей чуткой душой ты отлично понимал, что праздность есть мать пороков и всякого обнищания — душевного и материального. И Господь благословил твой честный, добрый и упорный труд: во вторую половину своей жизни ты не видел уже в доме своем особенной бедности и нужды, поддерживая по-прежнему скромным неустанным трудом, при помощи всех членов семьи твоей, приобретенное и налаженное благоустройство и порядок домашнего хозяйства. И сбылось на тебе евангельское слово, что «имущему и честно трудящемуся дано будет и преизбудет, от неимущаго же, ленивого и беспечного, и еже мнится имея, взято будет от него» (Мф. 25, 29). Но и во дни материальной скудости, как и во дни относительной обеспеченности ты не забывал тех, кто был беднее тебя, «ты был муж щедр и дая» (Псал. III, 5) нищим и убогим, в меру своих средств и возможности. На твою долю достался тяжелый крест трудовой многоскорбной жизни. Смерть похищала не раз из семьи твоей юные, рановременные, по человеческому суждению, жертвы. Но смиренная душа твоя безропотно и покорно переносила эти скорби, ты видел в них лишь ниспосылаемое от Бога испытание, направленное к укреплению твоей веры во всеблагой Промысл. В дни скорби, как и во дни радости и благополучия, ты с одинаковою теплотой любви к Богу, с одинаковою чисто-детскою преданностью Его всеблагой воле, взывал от чистого незлобивого сердца: «возлюблю тя Господи, крепосте моя, Господь утверждение мое и прибежище мое» (Псал. 17, 2 — 3).
Изнуренный тяжелым трудом и скорбями жизни, убеленный сединою свыше — 70-летний старец, — ты перенес на закате дней своих тяжелую болезнь, которая и пресекла жизнь твою. Ты по — христиански готовился к смерти и мужественно встретил ее. Кончина твоя была непостыдная, мирная; но с нею окончились и земные скорби я труды твои; Господь призвал тебя к вожделенному отдыху и покою. «И блажен путь, в он же идет днесь душа твоя, яко уготовася ей место упокоения».
Может быть, кто-нибудь, взирая на твой гроб и мысленно обозревая протекшую жизнь твою, спросил бы: что же особенно важного и необычайного сделано тобою? Твоя жизнь — это жизнь многих и многих тружеников хотя и честных, но скромных и безвестных, не имеет она великих славных и достопримечательных подвигов, за что же собственно ублажают таких людей? На это недоумение я ответил бы также вопросом: разве одни только деяния необыкновенные, изумительные, доставляющие известность и славу, делают жизнь человека ценной и полезной, а без таких деяний она уже теряет всякое значение и цену? Нет, и эта жизнь полезна в свойственных ей пределах, и имеет свою нравственную цену. Высокая нравственная доблесть и красота содержатся в христианском смиренномудрии: в благодушной покорности судьбе, в довольстве малым, в ограничении или подавлении житейских поползновений, в разумном устроении своей личной жизни так, чтобы достижение личных интересов не клонилось к явному вреду и разрушению счастия ближних, окружающих. Смиренномудрый делает святое и богоугодное дело ради самого дела, вдали от взоров людских, ради славы Божией; он не ищет людской славы и, в смиренном сознании ограниченности своих сил и способностей, не берет на себя звания и труда, превышающего эти силы и способности, ибо он знает, что это причинило бы ему лишь скорбь и тяготу душевную, для дела было бы вредно, а для завистливых противников его послужило бы источником несомненного злорадства и торжества. Такое именно христианское смиренномудрие украшало тебя, дорогой Н. Ст — ч. Да, ты не был из числа тех высокоумных людей, которые неудержимо и страстно влекутся к почестям и славе, им нужны непременно великие дела, исключительные подвиги; они стараются создать вокруг своей личности и своего дела возможно больше молвы и людского шума; скромная трудовая жизнь не удовлетворяет их; в самообольщении они преувеличивают свои душевные силы и берутся за труд, их превышающий; с легким сердцем и всякими средствами устраняют своих соперников на пути к известности и славе и даже иногда клеветнически стараются бросить тень на их честь и доброе имя. Ты не был из числа тех любостяжателей, которые устраивают свое материальное довольство на несчастий ближних, даже иногда присных своих, и, сосредоточивая в руках своих огромные богатства, приобретают черствость сердца и нечувствительность к бедствиям и скорбям бедности, сиротства и обездоленности.
Не ясно ли отсюда, что и скромная, малозаметная, но честная, богобоязненная и трудовая жизнь имеет свою цену и пользу. В самом деле, какая из двух рек более полезна для общежития и труда человеческого? Та ли, которая берет свое начало из вершин высоких гор, с угрожающей быстротой и шумом мчит свои обильные воды с горных стремнин, изрыта водопадами, неожиданно и быстро разливается на далекое пространство, заливая расположенные у горных подошв поля, луга и селения, разрушая все на пути и поглощая многочисленные жертвы? Или та которая в значительной части своего пути течет средь равнин, по ровному руслу, тихо и медленно несет свои воды в отлогих берегах, судоходна, разливается без наводнений, умеренно, не достигая и не разрушая человеческого жилья, но доставляя достаточную влагу и орошение прибрежным лугам и долинам?.. Тихому и бесшумному течению этой реки я уподобил бы жизнь твою, Н. Ст — ч, и подобных тебе добрых и честных тружеников. Да, незаметна, скромна с виду эта жизнь, знают ее немногие, но она исполнена высокой духовной красоты, ибо согрета христианскою любовию, создана честным непрестанным трудом. И ты, дорогой Н. Ст — ч, этою же любовию, этою же сердечной лаской согревал свой житейский очаг, этим же благочестным трудом созидал свое уютное, скромное семейное и служебное гнездышко. И чем больше таких честных очагов христианской любви и труда, тем лучше: ими поддерживается и украшается жизнь точно так, как вот теперь, в весеннюю пору, под действием животворных лучей солнца поверхность земли украшается зеленью из сочетания бесчисленных стеблей мелкой и душистой травки: этой зеленью любуется наш взор.
Пусть же и могила твоя, Н. Ст — ч, которая скоро заключит в свои объятия бездыханное тело твое, покроется неувядающими цветами любви и расположения к тебе: веруем, что память о твоей благочестной христианской жизни не скоро изгладится. И долго—долго будет возноситься как в этом храме, так и на могиле твоей христианская молитва, да дарует тебе Господь во блаженном успении твоем вечный покой и вечную память».
По прочтении евангелия сказал речь священник И. Добродеев, с которым почивший разделял труды служения Церкви Божией в последние два десятилетия жизни.
«В Бозе почивший, дорогой мой сотрудник Николай Стефанович!
Не хотелось верить, что безжалостная рука смерти скоро восхитит тебя из среды твоих собратий, хотя преклонный возраст и тяжкая болезнь ясно говорили, что близок твой последний час. Привычка видеть тебя много лет соработником в общем деле, на одной и той же ниве церковной, невольно сроднила с тобою сердце мое и многими нитями связала его с твоею личностью. Тяжело порывать эти нити, тяжело примириться, что не стало тебя — старейшины нашего клира, 55 лет служившего при сем св. храме, куда прибыл безгласным и бездыханным не для обычного своего молитвословия, а чтобы восприять молитвословие от своих собратий, как дань любви при переходе твоем в страну вечности.
Грустно видеть, что закрылись твои очи, обнаруживавшие твою душевную доброту, и сознавать, что умолкли твои уста, вещавшие слова мирные, чуждые лести и лукавства, и перестало биться сердце доверчивое, некорыстное, полное любви ко всем. Ты уже не разделишь вместе со мною общую работу на ниве Господней с свойственной тебе любовию, с сознанием нравственного долга, без малейшего ропота на тяжесть труда далее в то время, когда жатвы было много, а крепость твоя телесная оскудела.
Облегчаю свою скорбь верою, что твое отшествие из сей временной жизни есть бытия вечного начало в обителях Отца Небесного, где труждающиеся и обремененные находят себе покой и откуда отбеже (Ис. 35, 10) болезнь, печаль и воздыхание. Утверждаю и надежду свою, что дух твой во благих водворится, в неложном обещании Господа: «добрый, рабе благий и верный, о мале был еси верен, над многими тя поставлю, вниди в радость Господа твоего» (Мф. 25, 21). Ты до конца жизни остался верен Господу, ибо не зарыл, как раб ленивый, данные тебе дарования и душевные способности в землю, а воспользовался ими для того, чтобы поддержать честь своего служения, сделав его непостыдным перед Богом и всеми людьми. С ранней юности, в течение 58 лет, ты, не оглядываясь ни направо, ни налево, честно нес свое служение, хотя и невидное, неславное в мирском смысле, но ценное в очах Божиих по своему внутреннему значению. Если Господь смотрит не на лице, а на сердце, то и всякое служение и носителя его оценивает по той пользе, которая вносится ими в сокровищницу общего блага. В эту сокровищницу ты внес обильную жертву, как церковнослужитель.
Великое утешение для сердца доставляло наблюдение над тобою при исполнении обязанностей церковнослужителя. В этом служении среди жизненных бурь и огорчений ты находил для себя величайшую отраду, мир души и покой сердца. Не искал ты себе отдыха от богослужения и треб церковных до дней старости, так как свобода от них вносила лишь пустоту и неудовлетворенность в твое сердце, которое вещало тебе; «пою Богу моему, дондеже есмь» (Пс. 145, 2).
И вот, всегда сосредоточенный в себе во время богослужения, как творящий дело Божие, ты назидал верующих во псалмех и пениих и песнех духовных. Кто из верующих христиан, твоих слушателей, не запечатлел в своем сердце и памяти твое чтение ясное, осмысленное, неторопливое, и не сохранит благодарную, молитвенную память о тебе? Не изменил ты никогда своей обязанности читать и петь разумно. Ничто не могло поколебать тебя на этом пути: ни усталость, ни сторонние побуждения, ни другие, не зависящие от твоей воли, обстоятельства. Как бы в награду за этот служебный подвиг, ты до конца своей деятельности сохранил ясность речи и твердость языка — эти ценные свойства, отчасти обеспечивающие действенность слова Божия на сердца слушателей.
Достойный почтения, как чтец, и певец, и знаток церковного устава, ты и другие обязанности своего звания исполнял неленостно и аккуратно и тебе поручались письмоводительские труды. Нужно было удивляться, что, работая изо дня в день, из года в год, на протяжении более полустолетия, ты не только не охладел к порученному тебе делу, не относился к нему механически, но как будто пламень любви к нему с годами разгорался сильнее в твоем сердце. Несомненно, твоему уму и сердцу непрестанно предносилось прещение Господа о творящих дело Его с небрежением.
С любовию характеризуя тебя, как достойного церковнослужителя, считаю долгом осветить твою личность и показать ее светлые черты, привлекшие к тебе расположение товарищей по служению и окружающего общества. Миролюбие, — основа общественного благополучия — было твоей характерной чертой. О тебе-ли скажем, дорогой Николай Степанович, что ты не поборник мира от юности твоей? Было бы странно слышать, что гнев свил гнездо в твоем сердце и что твои отношения к ближним когда либо вышли из границ приличия. А ведь много было и для тебя искушений на пути к утверждению в этой добродетели. В давние годы, как известно чрез тебя же, мир неоднократно нарушался и между многочисленными членами местного причта, но и тогда ты, по милости Божией, оставался непричастным злу. Ничем ненарушаемый мир, царствовавший в душе твоей, отражался и на лице твоем, всегда спокойном, с кроткой улыбкой на устах. И ты имел счастие на себе испытать верность изречения Господа: «в нюже меру мерите, возмерится вам» (Мф. 7, 2). За твое собственное миролюбие, тем же платили тебе в течение долгих лет твоей службы прихожане и все знавшие тебя. Нелегко, конечно, доставалось тебе сохранение мира; в жертву ему ты принес свое самолюбие, болезненные уколы которого по временам должны были поражать твое сердце. Из борьбы ты вышел победителем, потому что велико было твое смирение. Нося скромное звание, не обладая всю жизнь избытком в материальном обеспечении, ты все же считал себя облагодетельствованным щедрою десницею Божиею. Зависть не терзала твоего сердца, не нарушала мира твоей души, не озлобила тебя и не вызвала на протесты из—за своих личных интересов. Ты далек был от мысли искать для себя чести и выгоды. Ты по своему образованию и личным качествам мог бы занять более высокое положение в церковном клире, но, по смирению и непритязательности, предпочел в скромном звании псаломщика сойти с жизненной сцены. Твои мысли были не о собственном благе, а о благе ближних, всех труждающихся и обремененных невзгодами житейскими. Им ты всегда был готов помочь и материально, насколько позволяли твои скудные средства и житейские обстоятельства. Жалость непоказная наполняла твое сердце. Она простиралась даже на бессловесных животных, физическое насилие над которыми было преступлением для твоей чуткой совести.
Как человека сердечной простоты, доброго, честного, дружелюбного и знали тебя все и относились к тебе с полным уважением, называя тебя и за глаза по имени и отчеству, приглашая тебя в восприемники своих детей и в других видах выражая расположение к тебе.
Смею надеяться, что молитвенная память о тебе многие годы сохранится среди причта церковного, для которого ты всегда был верным товарищем и услужливым человеком.
Несомненно, твой дорогой образ сохранят в своем сердце дети и внуки твои, теперь проливающие горькие слезы о разлуке с тобой, потому что ты примерным и любящим был отцом и дедом. Все же знающие тебя передадут добрую память о тебе, как о редком в наш век человеке, следующим поколениям.
Да водворится душа твоя, дорогой Николай Степанович, за похвальное твое миролюбие там, где сияет вечный мир и покой и откуда отбеже болезнь, печаль и воздыхание.
Прими от меня, старинного товарища твоего по служению Церкви Божией, сердечную благодарность за твои личные высокие качества, которые содействовали плодотворности нашего общего, важного дела.
Боже духов и всякие плоти, прости верному твоему рабу, новопреставленному чтецу Николаю, его вольные и невольные согрешения и подай ему в светлых, небесных обителях вечное упокоение».
По окончании погребального обряда, гроб с прахом почившего старца на руках родных, в предшествии певчих и всего участвовавшего в погребении духовенства, вынесен был из храма. На левой стороне его, близ ограды, была приготовлена могила, которая и приняла в свои холодные объятия скромного служителя церкви. (Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 40-й. 1912 г.).
Заместителем умершего, исправляющим должность псаломщика, Преосвященным Александром назначен сын его Александр Николаевич Введенский, родившийся в 1867 г. и получивший образование в Кохомском двухклассном училище.
Святители, священство, служители Владимирской Епархии
Владимиро-Суздальская епархия.
|
