Алексей Владимирович Орлов родился в 1844 году 10-го февраля в селе Верхнем Ландехе, Гороховецкой округи, как тогда писали, от священника того же села о. Владимира Андреевича Орлова. Раннее детство А.В., это лучшее время нашей жизни, было омрачено для него безвременной смертью отца его и последующей жизнью матери вдовы, жизнью полной труда, забот и слез. Вот что пишет о. Алексей в своей автобиографии об этом времени: «Отец мой помер, когда мне было лет шесть; не могу припомнить, какой он был: смутно припоминается, как он в минуту смерти лежал на полу в задней горнице и как все плакали о нем». Этим тяжелым впечатлением подарила жизнь А.В. на первых же порах его раннего детства. О последующей жизни с матерью он пишет: «Сколько после смерти родителя терпела труда моя мать, сколько слез она пролила, описать трудно и ведомо одному Богу. Вспоминаю и теперь с грустью и болью в сердце, как она, сидя за гребнем и прядя лен, вслух причитала и плакала». По смерти родителя воспитанием отца Алексея руководили мать его и дед по отцу — о. Андрей Иванович Орлов, священник того же села Ландеха. Они научили его писать и читать по Псалтири и гражданским прописям и 8 ½ лет отдали во Владимирское духовное училище. Алексей подробно вспоминал свою горькую жизнь ученика—сироты сначала в духовном училище, а потом семинарии. Это была знаменитая бурса конца 50-х и начала 60-х годов со всеми своими суровыми методами учения и воспитания от брани до жестокого битья включительно. Если к такому ученью прибавить еще антисанитарные условия жизни на квартире и в бурсе и недостаточное питание, то придется сказать вместе с А.В., что жизнь его семинарская и особенно училищная,— действительно была: «жизнью тяжелой и мрачной» и только одна гибкая и жизнерадостная юность могла перенести ее. Тем не менее и тогда, как и всегда, были достойные люди в среде преподавателей семинарских. Так, добрым словом благодарности вспоминал о. Алексей некоторых преподавателей своих, которые благотворно действовали на общее развитие учащихся; таковы были — Д.Н. Певницкий — преподаватель философии, М.И. Херасков — церковной истории Ф.В. Виноградов — учитель священного писания, протоиерей Н.И. Флоринский, читавший о вероисповеданиях. О всех этих лицах А.В. говорил, что они «свой долг преподавания и воспитания несли достойно и высоко». По окончании семинарии в 1864 году с званием студента о. Алексей поступил в Холуйскую слободу учителем, где кроме обучения крестьянских детей, занимался еще проповедью с церковной кафедры. Нужно думать, что проповеди его нравились прихожанам, потому что через год крестьяне на сходе своем постановили прибавить к его учительскому жалованью (100 рублей в год) еще тридцать рублей за его деятельность как проповедника. Нужно думать также, что учитель пользовался у них некоторым расположением, потому что они при его отъезде устроили ему теплые проводы, о чем он в своей автобиографии глухо говорит, что он уезжал «весьма печальный от проводов и прощания с жителями Холуя».
Протоиерей Орлов Алексей Владимирович
23-го марта 1867-го года о. Алексей был определен Преосвященным Антонием, Архиепископом Владимирским и Суздальским, на место второго священника в село Аньково, и 11-го июня того же года им же и рукоположен. С этого времени А.В. здесь служил до самой кончины своей более 38 лет, никогда не обнаруживая желания или намерения перейти на другое место, или оставить приход в последние пять лет, когда его посетил неизлечимый и опасный недуг и когда все близкие просили его снять с себя бремя служения и жить на покое, что и в материальном отношении было вполне возможно; душа его не мирилась с покоем в настоящей жизни.
Не мне—сыну говорить слово укоризны, или слово похвалы усопшему пастырю церкви; вся жизнь и деятельность его, как пастыря, прошла на виду у всех, пред глазами не одной тысячи прихожан его и знавших — они его судьи, они его ценители. Но верю и надеюсь, что суд этот будет милостив, что суд этот будет снисходителен, потому что знаю то, может быть и небольшое, но искреннее расположение, с которым они относились к своему батюшке, ту готовность, с которой они откликались на всякий призыв его и желания его исполняли. Только они прихожане должны знать и знают, достойно-ли нес свое звание священника почивший пастырь их, всегда-ли совершал он богослужения в храме Господнем с должным благоговением и торжественностью, доходила-ли проповедь его до сердца их, только они знают, всегда-ли и с готовностью-ли приходил почивший на зов их для совершения треб домашних, заботился-ли он об украшении храмов их, как священник и настоятель, отказывал-ли и часто ли отказывал он в своем совете или материальной поддержке тем, кто обращался к нему? Они должны знать, не вникал-ли почивший и сам в нужду их, часто и не дожидаясь, когда они обратятся к нему, не интересовался-ли и сам их жизнью, подавал-ли он пример всегда трезвенной жизни, жил-ли он в мире и согласии с ними и
сослуживцами своими? Но слово Божие говорить: «несть человек, иже жив будет и не согрешит». Свои грехи пастырские, все свои уклонения от идеала пастыря усопший так ясно сознавал и так мучился и скорбел о них, что бывший духовный сын его пусть не вчинит их ему в суд и во осуждение, пусть не помянет грехов его и беззаконий, но простит и помолится о нем! Если о деятельности о. Алексея, как священника, могут знать и потому правильно судить только прихожане его, то я позволю себе остановиться несколько на его общественной деятельности и опять не с целью похвалы, или укоризны (в этом теперь не нуждается усопший), а лишь с той целью, чтобы напоминанием этим снова и снова просить прощения покойному и молитв о его грешной душе у всех знавших его. Вот то немногое, что А.В. привел Бог сделать на пользу нашего села и прихода. По его инициативе при местном храме было организовано приходское попечительство, которое из своих членских взносов оказывало и оказывает неимущим и престарелым людям денежное вспомоществование два раза в год к праздникам Рождества Христова и Св. Пасхи. О. Алексей принимал в жизни этого учреждения ближайшее участие то в качестве помощника председателя, то председателя в течение более тридцати лет. По его мысли и при его руководстве на средства попечительства была устроена каменная богадельня в 1883 году на 20 человек; жертвуя сам, привлекал жертвователей на это доброе дело; в настоящее время капитал попечительства достигает трех с половиной тысяч рублей. Пусть скажут, что это дело попечительства и богадельни еще не развилось, что оно только начато, но мне кажется, что в него вложено все, чтобы оно развивалось и росло. Пусть же добрый прихожанин о. Алексея за него, потрудившегося в призрении старых и немощных нашего прихода, помолится и простить его! При желании и ходатайстве о. Алексея в 1877 году была открыта в Анькове женская земская школа, это была первая женская школа в селениях Юрьевского уезда: в ней о. Алексей состоял законоучителем до самой смерти своей. Мы не ошибемся, если скажем, что и главное руководительство школой лежало все время на нем; что он вкладывал душу свою в училищное дело и входил во все детали училищной жизни. Перед ним проходили поколения учащихся одно за другим, в последние годы проходили уже дети его учениц, сменялись учащие, а он бессменно продолжал свое любимое дело. Когда в 1900 году о. Алексей заболел своей тяжкой и неизлечимой болезнью — грудной жабой и мы просили его оставить вредные при такой болезни училищные занятия, как волнующие его больное сердце, он оставил должность смотрителя свечного склада, более легкую и материально лучше обставленную, но школу ни за что не хотел оставить. Теперь мне понятно, что мы просили у него невозможного: уж слишком он сжился со своим любимым училищем. Вот что о. Алексей пишет о школьной жизни в своей биографии в 1902-м году.— «Не коснулся в записках своих училищного дела, котором я по должности законоучителя более 25 лет очень интересовался, и в которое влагал свой труд и душу. Обучение и воспитание девочек шло вполне удовлетворительно; ответы их на экзаменах радовали меня и давали силу и энергию продолжать училищный труд. За сии 25 лет более пережито приятного по училищу, чем неприятного. С особенным чувством уважения отношусь к учительницам Ал. Гавр. Чижовой и Лидии Пав. Агатоновой. Особенно тяжело было каждогодное расставание с ученицами, с которыми за годичное время свыкаешься, как с родными детьми. А теперь, когда силы ослабели и недуги заставляют сложить с себя и звание законоучителя, теперь становится на душе весьма тяжело, печально, грустно вполне и приходится сказать: вступал в школу с радостью, оставляю ее со слезами». Так писал А.В. в 1902 году. Но и сознавая весь вред училищных занятий для подорванного здоровья своего, он больной не оставил школы и в следующие два года начал регулярные занятия и в настоящем учебном году и был в училище в последний раз 6-го октября, преподал ученицам последний урок, а через день его не стало... Третье общественное дело, которое начал и довел до конца о. Алексей, было устройство приемного больничного покоя в нашем селе. В 1899 году Юрьевское уездное земство просило у жителей Анькова денежной помощи для устройства той больницы, какая теперь существует у нас. О. Алексей на сходе и в церкви убеждал своих прихожан принять предложение земства — отвести нужную землю и дать подводы для строительных материалов, а потом и сам пошел с протянутой рукой по домам прихожан собирать просимые земством полторы тысячи рублей: он, как мне известно, собрал тысячу рублей, восполнил сам недостающее и, при пособии от земства, построил больницу. А.В. очень хорошо сознавал, что такая больница на 6 коек штатных при 3—4 к. сверхштатных мала, тесна, неудобна, что это только приемный покой, а не больница, но он знал, что устройством ее медицинский пункт будет навсегда обеспечен существованием в его родном Анькове, что он не будет перемещаться за 15 верст в село Мирславль, как что было раньше, он думал, что, с постройкой земством настоящей больницы в будущем, устраиваемое им здание можно будет отвести для квартир медицинскому персоналу,— словом он полагал, что гораздо легче расширить начатое дело, чем начинать его с начала. Дело устройства больничного покоя А.В. велось вместе с врачом В.К. Кречетовым и крестьянином В.Г. Гагиным (это была строительная комиссия) при дружном содействии прихожан, а отчасти и волости. Справедливость все же требует заметить, что медицинское дело у нас в селе поставлено плохо, потому что бедное Юрьевское земство не в силах иметь постоянного и долго живущего врача на пункте; по несколько месяцев мы остаемся без врача. о. Алексей принимал близко к сердцу это неустройство в нашей сельской медицине. Вот что пишет он в дневнике своем в июле 1904 г.: «В мае врач наш взят на войну и больница и амбулатория нашего района не посещается врачами. Были поэтому смертные случаи по причине неблагополучных родов; например в деревне Негодяйке. Трудно определить, почему Юрьевская Управа заведывание нашим участком не поручит врачам ближайших участков. Вообще, медицинская помощь у нас почти отсутствует». Но и теперь и при частой смене врачей, больница устроенная трудами о. Алексея не пустует совершенно и делает свое небольшое и незаметное дело: в 1902 году в ней пользовалось больных 52 человека, 1903 г. 109 ч. и в день смерти о. Алексея лежало в нем 7-мь человек. За эту помощь, оказанную больным больному, за это хотя и небольшое, но несомненно доброе дело, за те тревоги и волнения, которые А.В. перенес, когда отталкивали его протянутую за жертвой руку (помню быль такой случай), за беспокойства, его когда раздавались голоса, что нужно строить не приемный покой, а большую больницу, за все это не слово похвалы воздадим усопшему, а лишь от всего сердца и все простим ему и помолимся о нем! Наконец 1902 году уже больной о. Алексей взял на себя труд заведывания библиотекой-читальней, которую основал на свои средства его прихожанин Д.А. Баландин. По этому последнему делу о. Алексей вел всю переписку с Губернским и Уездным земствами, привлекал жертвователей и нес всю ответственность перед законом на ведение дела. Не старцу бы, да еще бoльному, брать на себя этот новый труд, но А.В. относился и к нему с присущими ему аккуратностью и честностью и своими заботами об этом общественном учреждении он больной предупреждал здоровых: на четыре дня до его смерти мной получено от него письмо, в котором он просит зайти в Губернскую Управу и поторопить высылкой обещанных книг на текущий год. Последним по времени делом о. Алексея были его хлопоты по открытию богослужений в древнем храме сельца Билюкова, приписанного к нашему Аньковскому приходу. Деревянный храм этого села существует около 200 лет; по распоряжению епархиального начальства вот уже 70 лет как св. антиминс взят оттуда и божественная литургия там не совершается. О. Алексей счел своей святой обязанностью просить и хлопотать пред духовным начальством о выдаче в эту старинную церковь св. антиминса, и просьбы его увенчались полным успехом: в июне текущего года в древнем храме сельца Билюкова после 70-ти летнего перерыва была совершена первая литургия... Вот и все то немногое, что привелось при помощи Божией сделать о. Алексею в своей общественной жизни на пользу прихожан своих. Этого мало конечно, чтобы заслужить расположение или благодарность людей; это сознавал и А.В., когда в биографии своей с грустью писал: «Есть ли надежда, что прихожане будут жалеть и молиться о пастыре своем? Нельзя сказать положительно о сем и не надеюсь я на сожаление пасомых к себе и нахожу, что я не заслужил сего пред ними своими качествами! Потому полагаю не должно быть сожаления в пасомых к своему недостойному пастырю». Дорогой отец! Мы видели, как многие жалели тебя, прощения же твоей грешной душе и молитв о ней мы, твои близкие, просим у прихожан твоих и всех, кто знал тебя при жизни! Предо мной лежит дневник отца. Каждая страница этого дневника дышит таким глубоким сознанием своего недостоинства, как пастыря, таким ясным сознанием грехов своих и недостатков и вместе такой глубокою верою глубокоубежденного христианина, что я считаю долгом поделиться этим с читателем. За недостатком места я не исчерпаю конечно и десятой доли того, что писал он о себе, о жизни, о людях; я приведу лишь то, что так или иначе напомнить нам о почившем, как приходском священнике, что говорит о его взглядах на общественные вопросы, приведу те мучения и волнения, какие он переживал по поводу своей болезни, которая не позволяла нести пастырское служение так, как бы желалось ему. Свою автобиографию А.В. кончил в ноябре 1902 года и с этого времени ведет дневник. «1902 г. ноября 10-го. Продолжение приходского праздника св. Михаила Архангела. За совершением литургии после пения Херувимской песни до пения Молитвы Господней часто приходила просительная мысль и желание ко Господу—не лишить меня в будущей жизни радости славить и воспевать Имя Его так, как теперь воспеваю оное и наслаждаюсь этой духовной радостью. Господи! не лиши меня сей радости!» «15-го ноября. Болезнь моя усиливается. Из училища ныне через великую силу добрался до дому. Отдыхал у дома Михаила Парфентьевича и дома о. диакона на лавочке. Очень я опечален по сему случаю и слезы выступают невольно. Должно быть приходит время проститься с жизнью и с тем хорошими, что она в настоящее время дает. Нехорошо и тяжко, что душа не готова и это усиливает грусть души и слезы, невольно льющиеся. Господь находил подкрепление в молитве в тяжкие минуты свои. Господи, подкрепи меня унывающего и маломолящегося! Родные и знакомые мои, помолитесь за меня, скудного молитвою и добрыми делами!» «5-го декабря. Нынешний день по домам прихожан молебны совершал о. Михаил А. Святухин, а я сидя и ходя дома, отдыхал и плакал. Открываются новые приходские отношения. Ведь если священник сам не неправляет треб в приходе, само собой падает и уважение к нему и умаляется любовь прихода и людей. Да, кроме Всеволода Гав. Гагина, никто у меня не побывает; как будто все куда-то исчезли. Виню в сем случае не людей, а себя и именно за то, что во время не снискал любви и привязанности от людей своими качествами, за сие и сиди, и скучай, и плачь среди пустынных домашних стен. Добрый о. Михаил обещал исправить за меня хождение по приходу в Рождество Христово и Крещение. А душа мятется, грусть одолевает, что сам сего не могу сделать. Чувствую, что я лишний, и не нужный, и отживший. Люди смотрят на меня, как на вещь испортившуюся, наломанную и не соответствующую своему назначению. Приходит само собой на память: время рождатися, время умирати, время ликовати и время плакати. Всему свое время. Тем не менее все это грустно и тяжело!» «1903 г. 26 января. В приходе оставались мы двое - я и псаломщик, оба пожилые и больные. 26-го молебнов и панихид оказалось при воскресной службе весьма много. Пришлось ходить по могилам в заключение трудов своих. Тяжело было. «20-го февраля. После ефимонов и повечерия — четверг первой недели великого поста — был приступ болезни, вызванный следующим обстоятельством. По окончании повечерия по обыкновению поются тропари в нашем храме. Пели тропарь св. Николаю Чудотворцу, а свечка перед образом его уже погашена; пели за сим тропарь св. Великомученику Пантелеймону, и там нет свечки. Делают это сторожа, на них накричал. Вообще и по приходу, и и по отправлению богослужения, и по церкви точно все идет к распадению тех нравственных укладов, которыми и в которых текла жизнь приходская, проявляющаяся в любви к церкви и в исполнении требовании ее. При размышлении об этом становится душевно тяжело». «1904 года (день не указан). Не могу не поделиться своими чувствами, посетившими меня при чтении слова Преосвященного Евдокима при наречении его во епископа. Что это за слово, что за красота?! Так говорят только те, кто так чувствует и так действует. Долго по прочтении этой речи сидел в каком то недоумении: редко слышатся такие слова при наречении. Счастливы Вы отец Павел, что имеете такого человека, который знает вас и расположен к вам. Я рад сему и радость свою выражаю вам». «1905 года января 7-го. Неудачи наши на войне не прекращаются, враги проследуют нас на каждом шагу, на каждой позиции. Сколько пролито крови неповинной, сколько погублено жизней полных сил и надежд в будущем, сколько героев во цвете лет! Мы дивимся, что в нашей сельской жизни часто из-за пустого клочка травы, из-за борозды земли крестьяне друг друга бранят, часто дерутся, и находим это неблагоразумным. А Артур для России — разве не клочок травы и не клочок земли для крестьянина? Так часто и в жизни человека, и в жизни государства стяжание и гордость управляют действиями людей, весьма тяжелыми по своим последствиям». «Января 8-го. 20 декабря у меня открылся новый вид болезни, новый недуг, опасный и ведущий полагаю к кoнчине,— это кровохарканье. На последнее время я привык к своей болезни — склерозу, чувствовал себя удовлетворительно, хотя и были приступы в груди, но я не обращал на них должного внимания. В этот день служил литургию, был в школе, давал здесь уроки, на Рождественские каникулы (не в последний ли раз?) дал повторить литургию; затем ездил соборовать и крестить в Дягилеве, а к вечеру часам к 4-м приехал из Чебыкова крестьянин Логинов крестить ребенка. Сильный холод заставил меня одеться потеплее. Плохие сани, неудобное сиденье, все сие было причиной того, что на половине пути к Чебыкову я почувствовал в груди брожение чего то и отхаркнул кровью. Таких отхаркиваний было 20 или около сего числа. Как совершал я таинство крещения, мало помню. Оттуда до дому ехал лучше в том смысле, что отхаркиваний было меньше. Что бы не напугать домашних, я это скрыл. Но вечером того же дня кровь снова показалась, и я волей-неволей должен был открыть домашним о постигшем меня недуге. На утро был Ильинский врач, на другой день приехал сын. Теперь 8-го января наступившего года, кровь не показывается, по спокойствия душевного нет. Сижу по предписанию Владимирских врачей дома и сидеть назначено до 20-го числа. Выходил только, пользуясь хорошей погодой, 4 и 5 января накануне Богоявления и стоял на водоосвящении и пении тропаря. Полагаю на основании данных, указуемых опытом, что этот недуг, на время останавливающийся и прекращающийся, снова у меня откроется через известный период времени от милейшей причины и в то время, когда и предполагать невозможно. В этом причина неспокойствия. С настоящей точки зрения и христианской явившийся итог недуг не что иное есть, как указание мне к приготовлению своему, не что иное как милость Божия, заставляющая очистить себя от душевных скверн, не что иное, как голос Божий, зовущий и приглашающий к новой жизни. Боже, Боже мой! Как много я грешен! Со слезами прошу: прости мне грехи мои. Чтущие сие и знающие! Помяните и помолитесь! Простите меня прихожане мои, дети мои духовные, сослужители по храму и служители, учащие и учащиеся н все знающие меня. Простите мне от всего сердца вашего, чтобы неосужденно предстать Престолу Господа на страшнем суде Его, и помолитесь за меня недостойного!» «18-го января. После 20-го декабря—начала моей новой болезни — я не служил до сего дня. Ныне совершать Божественную литургию и Господь сподобил причащения св. Таин. Благодарение Господу и слава Ему за Его великия милости!» День не указан. «В жизни своей стремился я к благоговейному, впечатлительному на сердце, слушателя умилительному совершению литургии. Но чем старательнее будешь преследовать это, тем более намечаешь недостатки служения, тем оно недостижимее к цели своей, тем отдаленнее от желаемых качеств. Практически нас не учили сему искусству служения и примеров достойного служения по высоте чувства не предлагали и не представляли. Раз в жизни своей в молодых годах священства Бог привел слышать служение литургии в Московском Успенском соборе 19-го февраля Преосвященнейшего Леонида, бывшего викарием Московского Митрополита. Тут то я понял, что для достодолжного совершения Божественной службы нужно не столько уменье выразить смысл произносимой речи, сколько христианское святое постоянное настроение, которое неминуемо должно отразиться и выразиться соответствующим образом в служении. Но так как сего духа, сего молитвенного настроения не было во мне заметно, то и служение, как следствие, не могло быть возвышенно, умилительно и благоговейно. Жизнь с ее условиями, несоответствующими идее христианской
чистоты и святости, жизнь грешная с ее недостатками проявлялась и выражалась в торопливости, лености, неблагоговении в служении. Особенно тяжелым камнем лежит на душе напутствие св. тайнами болящего. Где бы необходимо усилить молитву, чувство раскаяния в больном и отходящем от сей жизни, где бы надо заняться душою умирающего, как пастырю—там и является какое то оскудение сил пастырских. Кто омоет такое мое равнодушие того времени, равнодушие к человеку оставляющему жизнь, кающемуся, ищущему утешения от пастыря? Даже надежды на милость Господа мало. Кто простит мне это мое невнимание! То, что я не отказывался леностью от исполнения треб, спешил по слову просителя, не освобождает меня от ответственности. Тяжело становится на душе при таком воспоминании, когда за 35-ти летнюю священническую деятельность представляются все опущения, все невнимание, невыполнение, неточное и не истовое отправление священнодействий.— Чтущий сие да помянет молитвою пред Богом меня недостойного!»... День не указан. «Дети мои устроены, остается остаток дней своих проводить в стремлении и заботе о душе своей, в заглаждении прегрешений, которые не покидают нас, в усиленной молитве, в самоисправлении и в доброделании. С 1900 года обнаружилась у меня болезнь— грудная жаба, которую теперь испытываю и ношу. Ясное, кажется, вразумление дает мне грешному Господь Бог, напоминая мне вечность, и нужно бы готовиться к ней. Но Боже, вижду ин закон во удех моих противовоюющ закону ума моего. Не еже бо хощу доброе то делаю,— но что не хощу злое, то содеваю. Прости меня Господи и не помяни на суде Твоем моих беззаконий, не лиши меня небесных Твоих благ, но дозволь пользоваться ими на небе так, как я пользовался и здесь на земле. Упование мое — Отец, прибежище мое — Сын, покров мой — Дух Святый! Троице святая, слава Тебе! Спаси и защити меня. Помолитесь обо мне родные мои!» О болезни и смерти почившего протоиерея Алексея Владимировича Орлова всем интересующимся, его знавшим могу сообщить следующее. Болезнь его была вызвана его уже не молодыми годами, еще больше наследственностью и неуменьем, если можно так выразиться, заниматься физическим трудом: летом 1900 года он надсадил или переутомил себя работой при уборке сена и тогда же почувствовал первый припадок своей ужасной болезни. Московские и Владимирские врачи распознали у него грудную жабу (angina pectoris). Болезнь эта проявляется периодически по временам при всяком сильном телесном напряжении, при всяком сильном душевном волнении припадками боли и стеснения в области сердца, одышкой и чувством тоски: во время такого припадка, продолжающегося всего несколько минут, если он будет достаточно силен, больной грудной жабой умирает мгновенно при явлениях паралича или остановки сердца. о. Алексей знал о том, что болезнь его неизлечима, что болезнь его ужасна возможностью внезапной кончины, он мучился тем, что не может сам совершать хождение по домам прихожан своих и крестные ходы вокруг сел и деревень, он мучился и самой болезнью и тем, что многие, судя по его внешнему виду,- виду могучего и почтенного старца, не верили в его болезнь и осуждали его. Теперь не будем скрывать — были среди нас такие. И это осуждение людское, и эти припадки мучительной, скрытой от людских взоров, ужасной болезни, и возможность внезапной кончины, и горькое сознание невозможности работать, как требуют люди и собственная совесть,— все это весьма нелегкое выпало на его долю, все это выносил он терпеливо в течение последних пяти лет. Еще до последней болезни своей, а равно и во время ее о. Алексей все сделал на случай кончины своей, все предусмотрел, всем распорядился. В прошедшем году он заказал мастеру В.И. Носкову, к которому был особенно расположен, гроб для себя, и гроб этот по странной случайности привезен ему в самый день его именин 12-го февраля и даже в тот самый момент, когда он возвращался после службы домой… Что подумал ты, бедный именинник, при взгляде на свою последнюю домовину?! Сам приготовил о. Алексей священническое облачение для себя во гроб, написал духовное завещание детям, полное разумных наставлений, выбрал место для погребения своего в церковной ограде, а бывши во Владимире в июне текущего года указал, какой памятник поставить на могиле своей. Наконец, не желая оставить добрых прихожан своих при последней разлуке с ними без прощального слова, он написал и надгробное поучение им — этот последний призыв свой к духовным детям о прощении ему и молитве о нем. Накануне своей смерти 7-го октября о. Алексей вместе с тем же В.И. Носковым ходил на место своей будущей и теперь такой уже близкой могилы и разъяснял ему, как его похоронить, как поставить решетку, как оправить могилу через год, когда земля над прахом его осядет; говорил, что его могила не помешает крестным ходам вокруг храма. На другой день 8-го октября в субботу о. Алексей был по обыкновению в церкви, служил молебен Преподобной Таисии и всем святым, потом был на селе и в 2 часа дня собрался ехать в село Игрищи за 12 верст на освящение храма по поводу обновления живописи, куда его приглашали священник и церковный староста. В последний раз помолился он в доме своем, простился последним целованием с женой (не было ли это предчувствием разлуки с ней навсегда?), взял написанное им на освящение храма поучение и поехал вместе с о. диаконом. Тяжелая одежда, плохая дорога еще во время пути по селу вызвали у А.В. начало припадка, потому что прихожане, на поклоны которых он в последний раз отвечал, говорили потом, что лицо его в это время было очень красно. И вот, тотчас за селом, за больницей своей, взглянув уже мутным взором на родное Аньково и не сказав ни слова, о. Алексей упал на руки сослуживца своего и мгновенно скончался. Что почувствовали, что пережили его жена и дочь в момент, когда увидали у дома своего печальную подводу с телом того, кто был для них в жизни всем и кого они сейчас только проводили здоровым и радостным,— что почувствовали они—на что можно только указать, а не ответить... Некоторые из прихожан и сослуживцы почившего — о. А.А. Благонравов и о. диакон Прозоров, убрали и облачили тело усопшего: они же сослуживцы, а также свящ. с. Щекутьева о. Ф.Г. Полянский и о. диакон погоста Николы-Гор Д. Ив. Орлов читали Евангелие над ним и совершали обычные панихиды. В эти печальные дни многие из прихожан, ученики и ученицы навестили в последний раз своего усопшего батюшку на дому его и молились о нем. 10-го окт., когда собрались дети и родственники, состоялось положение тела во гроб и вынос его в церковь, а 11-го совершено отпевание и погребение. о. Алексей любил торжественные праздничные службы в наших обширных и сравнительно богатых храмах. Мы, дети его, приносим здесь нашу сердечную и искреннюю благодарность и прихожанам усопшего, которые в таком большом числе пришли на молитву о нем и погребение его, и сонму досточтимых иереев и о.о. диаконов, которые со всей округи нашей собрались воздать последний долг собрату своему. Верим, душа усопшего видела всех нас, молящихся о ней: верим, что слышала она и торжественные исходные песни земному житию своему! Во время литургии после причастного стиха священником села Анькова и сослуживцем покойного о. А. А. Благонравовым было произнесено нижеследующее поучение. «Сей печальный гроб представляет нам общую человеческую судьбу, которой никто из смертных не может избежать. Я сказал избежать, потому что о смерти существуют разные человеческие мнения. Иные смерти страшатся и все меры принимают к тому, чтобы набежать ее: а другие не только не боятся смерти, но некоторым образом желают ее. Одни говорят: «О смерте! коль горька твоя есть память» (Сирах. 41, I), а другие — «Мне еже жити Христос, а еже умрети приобретение есть. Увы мне! яко пришельствие мое», т. е. странствование в этой жизни, «продолжися» (Псал. 119, 5.). Такой разный взгляд на смерть происходит от того, что одни, будучи подвержены страстям, являются чрезмерно привязанными к жизни; другие, будучи пленены любовию Бога, ищут совершенного с Ним соединения. Мы, слуш., будучи чадами церкви и детьми Воскресения, будем подражать примеру добродетельных и должны встречать приходящую смерть без боязни. Но чтобы нам быть в том более уверенными, рассмотрим, что мы через смерть теряем в этой жизни и что приобретаем в будущей? Смертью разрушается этот наш телесный состав и душа, как обнаженная, выходит из своего жилища. «Но вемы, яко аще земная наша храмина тела разорится, создание от Бога имамы, храмину нерукотворену, вечну на небесех» (2 Кор. 5, 1). Поэтому не о том нужно скорбеть, что на время скидаем с себя одежду телесную, но более о сем воздыхаем, «в жилище наше небесное облещися желающе» (2 Кор. 5, 2). Смертию лишаемся этой жизни, которая, кому неизвестно, сколькими наполнена горестями. Во все время жизни мы боремся с болезнями, бедами и несчастиями, а больше всего со страстями. Сколько на свете болезненных Лазарей, сколько страждущих Иовов, сколько несчастных Иосифов! Как в океане волнуемся житейскими попечениями, и не успевает пройти одна волна, как нужно встречать другую. И такие тяжкие удары до тех пор не перестают нас поражать, пока напоследок не уложат в гроб, как разбитый корабль на дно моря. Такой мы через смерть лишаемся жизни. Но вместо ней приобретаем жизнь вечную, безболезненную, жизнь, в которой нет смущений страсти, нет зависти иссушающей, нет бед, нет дряхлой старости, нет младенческой слабости, но состояние постоянно цветущее, не подлежащее никаким переменам, жизнь непорочная, удаленная от всяких несовершенств. Воображая это, св. пр. Давид с радостным восторгом возопил: «Господи Сил! Блажену живущии в дому Твоем! в веки веков восхвалят тя. Лучше день един во дворех Твоих, паче тысящ» (83 пс. ст. 5 и 11). Чрез смерть лишаемся мы всех богатств. Известно, что как мы нагими пришли в мир, так нагими и уйдем из него. Но не знаю, должно-ли нам печалиться об этой утрате, если рассудим, сколько надо труда, чтобы их приобрести, сколько нужно заботы, чтобы их сберечь. Если богатство приобретать честным путем, много нужно труда; если бесчестным, нужно отяготить свою совесть. Если его ни на что не жалеть,- нужно — впасть в беспутную роскошь; если его чрезмерно беречь, нужно обесславить себя гнусным пороком скупости. Но положим, что здесь богатство полезно для житейских дел. Не постоянно ли мы слышим Евангельское слово: «Не скрывайте себе сокровищ на земли, идеже червь и тля тлит, и идеже татие подкапывают и крадут; скрывайте же себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, идеже татие не подкапывают, ни крадут. Идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше» (Матф. 6, 19). Смертью лишаемся мы почестей. Да поистине мы должны оставить здесь все гербы нашего достоинства и проститься со всеми титулами нашей славы. Но не величайшая ли степень славы — удостоиться быть участниками сокровенных Божиих советов и пребывать в Его вечной любви. Св. Иоанн Богослов видел в откровении блаженных, сидящих на престолах, в белых одеждах, носящих торжественные ветви и имеющих на головах своих золотые венцы (Апок. 4, 4.). Чрез смерть мы лишаемся друзей и приятелей, но каких? Часто неверных, льстивых, которые наблюдают больше свою пользу, чем нашу. А если лишаемся и верных приятелей и искренних друзей, то вместо этого
входим в сожительство с чистейшими Ангелами, с пророками, с преславными Апостолами, с торжествующими Мучениками, с увенчанными преподобными и со всеми праведными. Будем наслаждаться их беседой, веселиться от их торжествующих голосов. Да еще нельзя сказать и того, чтобы мы лишились верных друзей. Нет мы только им предшествуем и за несколько времени раньше их выплываем на другой берег. Рано или поздно все придем к одному пределу. Через смерть исчезает наша красота, все части сгнивают и обращаются в прах, рассыпаются кости, разрываются мышцы, и весь составь истлевает. Но некогда в последний день воскреснем и тогда предстанем веселыми и радостными пред воссиявшим Солнцем Правды—Христом, очистятся наши чувства, просветится мысль, все душевные и телесные силы обновятся. «Еже бо сеется, по словам Св. Ап. Павла, в немощи, то возстает в силе; сеется в тление, возстает в нетлении, сеется не в честь—возстает в славе» (1 Кор. 15, 43). Чрез смерть мы расстаемся с светом и при нашем конце все вещи пропадают из глаз наших, но вместо этого мы входим во врата вечности и соединяемся с Самим Творцом Богом. Этот союз праведников с Богом настолько будет тесен, что Бог будет в нем, и он в Боге. «Бог будет всяческая во всех» (1 Кор. 15, 28), т. е., Он будет свет разуму, сердцу—веселие и тишина, радость очам; Он будет всяческая во всех. Тогда исполнится пророчество св. пр. Исаии: «Приидут с Сион с радостию и веселием вечным, на главе бо их веселие и хвала и радость приимет я: отбежсе болезнь и печаль и воздыхание» (Ис. 51, 11.). Теперь мы можем видеть, благоч. слушатели, как мало страшна смерть человеку умершему с христианской надеждой и по этому можно заключить, что кто лишается жизни земной и получает жизнь вечную, безболезненную, лишается богатства земного и получает богатство небесное, лишается друзей и вступает в союз со святыми, кто, расставшись с этим светом, становится участником блаженного лицезрения Божия, тот не умирает, но переходит от смерти к жизни и от земли на небо; на малое время засыпает сном смерти, чтобы светлее воспрянуть в собрании святых,— тот не умирает, но возобновляется, прославляется и успокаивается от всех своих трудов. Предстоя пред сим гробом, зная, что почивший о. Алексей уже давно, вследствие своего тяжелого недуга, ожидал кончины, мы с уверенностью можем сказать, что он вполне приготовился к переходу в вечность и как много и честно потрудившийся на ниве Господней, теперь обрел упокоение от своих трудов и может считаться счастливым в своей тихой кончине. «Блажени мертвии умирающии о Господе отныне: ей, глаголет Дух: да почиют от трудов своих» (Ап. 14, 13). Аминь». Вскоре кончилась эта последняя и так торжественно совершенная литургия и началось отпевание усопшего. Пред началом его предстоятелем из духовенства законоучителем Владимирской Губернской гимназии о. А.А. Васильевым было прочитано прощальное слово усопшего к прихожанам своим следующего содержания.
«Возлюбленным о Христе моим прихожанам. По благодати, дару и власти Господа нашего Иисуса Христа был я недостойный, в продолжении более тридцати пяти лет, нашим руководителем к жизни и вечной, вашим духовным отцем и пастырем. Предлежа ныне пред вами безгласным и бездыханным, страшась неумытного Суда Божия, уже наступившего для меня, вопию к вам, возлюбленные чада: простите меня, оскорблявшего вас, мало и нерадиво учившего христианским правилам жизни, неблагоговейно совершающего тайны Божии, немилостивого, многогрешного и окаянного. Молю вас, помолитесь о мне в своих молитвах — домашних и церковных, что бы не быть мне в месте осуждения и плача, веруя, молитва и прощение кого либо из вас не умилостивит ли Всеправедного и Милостивого Судию. О! если-бы исполнилось единственное и сладчайшее желание мое — не быть низведенным по грехам моим на место мучения, но быть вчиненным там, идеже свет животный! Вам же желаю и заповедую — будьте истинными чадами Св. Православной веры, неуклонно исповедуя все догматы, которые Она содержит для вашего спасения. Свою жизнь сообразуйте с учением сладчайшего Спасителя Господа нашего Иисуса Христа, открытым в Св. Его Евангелии. Будьте истинными исполнителями постановлений Св. Церкви, прилежными молитвенниками, любящими церковное Богослужение, кроткими, милостивыми, благочестивыми. Всегда о Христе радуйтеся, о всем благодарите, вся же искушающе доброе держите, от всякия злыя вещи удаляйтеся. Дух же и душа ваши да будут совершенны. И тако безстрашно встретите час смертный и представите на Суд Господа Иисуса Христа, Ему же со Отцом и Святым Духом честь и слава во веки веков. Аминь. Сие прошу прочитать, кому благоприлично, пред совершением погребения. Священник А. Орлов».
По прочтении этого слова начался чин священнического отпевания, при участии наших — обоих хоров в полном составе их.
Считаю долгом с чувством глубокой благодарности к сослуживцам покойного отметить здесь, что этот торжественный чин был совершен ими так полно и точно, как только мог-бы этого желать усопший, всегда любивший и эту торжественность, и эту точность в отправлении богослужения. Во время отпевания были произнесены в следующем порядке ниже помещаемые прощальные речи над гробом покойного.
Речь священника села Игрищ о. Ф. Глориозова.
«Наконец совершилась воля Божия и над тобой духовный отец наш! Почил ты о Господе! Воистину «внезапу наиде на тя час смертный». По приглашению нашему собрался ты в путь на торжество освящения нашего храма, в село Игрищи. В пути и отдал Богу свою душу. Мы с нетерпением, зная верность твою данному слову, ждали тебя гостем на торжество наше, а вместо сего — сами теперь на печальном, грустном пиру твоего погребения. Не привел нас Бог слышать от тебя, как всегда прежде, слова назидания, на приходском торжестве нашем; вместо сего — вот я напутствую тебя прощальным словом при гробе твоем. Что же скачать тебе в напутствие, приснопамятный духовный отец наш, протоиерей Алексей Владимирович? Долг совести и чувства глубокого уважения к тебе побуждают меня почтить память твою, сослужитель Божий, добрым, теплым словом. По примерной жизни твоей, по богатству духовного опыта, по обилию талантов, данных тебе от Господа и усовершенствованных твоим старанием, ты заслужил честь—бесспорно быть и считаться первым и старшим среди нас пастырей и сослужителей твоих и в продолжение всей своей пастырской службы с ревностью оберегал эту честь. С чувством глубокого уважения мы, твои соработники на ниве духовной, всегда взирали на твою личность и к слову твоему внимательно прислушивались на своих братских собраниях. Единодушное избрание тебя духовным отцом нашим осязательно, так сказать, выясняет отношения к тебе нас, твоих сослужителей. Ты был «авторитетом» среди своих пасомых. Проявление чувств любви, уважения к тебе прихожан, наблюдавшееся нами в день празднования 35-ти-летнего юбилея твоей службы в приходе, наблюдается нами и сейчас при виде такого множества духовных чад твоих, собравшихся в будничный день около твоего гроба. Да покрыет любовь духовных детей твоих и их молитва — согрешения твоя! Тебе почивший о. протоиерей, Бог дал талант, «житейской мудрости». Многих не опытных в жизни учил ты этой мудрой науке, как своею жизнию, так и мудрыми советами. Теперь с твоею смертию, мы сослужители твои, теряем опытного духовного руководителя, пасомые — достойного пастыря, все пользующиеся твоими мудрыми советами дорогого наставника. Велика, тяжела такая утрата! И тяжесть утраты ceй увеличивается сознанием, что ты мог еще жить, работать и приносить пользу. Преждевременна твоя смерть. Смотришь на сей гроб, окруженный несметною толпою, и не верится совершившемуся, не верится, что в гробу ты, полный еще энергии, физических сил, жизнерадостный, о. Алексей наш... наша гордость, краса духовенства!! И верующему трудно с покорностью принимать такие смерти и как не сдерживаешь себя, а ропот проникает в душу. Непонятна эта смерть, как всякая другая смерть нужного, полезного человека—работника. Научи, Господи, смириться пред Твоею Волею, понять которую мы не в силах. По нашим человеческим соображениям надо-бы еще пожить усопшему; но что если он уже созрел для жизни небесной, а дальнейшая жизнь была бы ему в погибель? Вот, что говорит на это слово Божие: «праведник, если и рановременно умрет, будет в покое. Ибо в недолговечности честная смерть и не числом лет измеряется. Мудрость есть седина для людей и безпорочная жизнь - возраст старости... как живший посреди грешников, он представлен, восхищен, чтобы злоба не изменила его разума. Достигши совершенства в короткое время, он исполнил долгия лета» (Прем. Солом. IV. 7, 14.). Почивай же ты, утрудившийся борец, дополудня почти исполнивший работу, которую многие люди, вместе работая, не совершили бы до самого глубокого вечера! И пусть стоит над твоею могилою великим и чудным надгробием память о том добре, которое сподобил Бог тебе совершить в земной твоей жизни!!»
Речь, произнесенная зятем усопшего, законоучителем Владимирской Губернской гимназии о. А.А. Васильевым.
«Близится время, когда мы подойдем к тебе, дорогой наш, воздать последнее целование и в сей жизни земной проститься с тобой навсегда. Как трава зеленеющая в пору своего полного возраста, подрезан ты тяжелым недугом, тебя посетившим,— так быстро, так неожиданно сомкнулись уста твои, и последнее слово твое, оставленное нам, есть слово письменное, приготовленное тобою для всех нас, сообразно с положением и званием каждого. Как путник, собравшийся в далекий путь, ты всех присных своих наделил ласковым словом, прощальным приветом и поучительным назиданием.— словно предвидел ты свою, неожиданно быструю, кончину. Тревожные признаки твоего болезненного недуга тебе одному были ведомы,— не любил ты говорить о них и все переживал одиноко, не омрачая других опасностью своего положения. Но мы не раз видали, как чело твое омрачалось грустною думой, думой о нас, твоих детях и чадах духовных, данных тебе и твоему руководительству вверенных. Неожиданный для нас смертный час твой ведом был тебе одному, и вот почему, при внезапной неожиданности твоей кончины, мы имеем после тебя заключенное в письмени твое прощальное слово... Для нас на всю жизнь оно будет самым ценным подарком твоим, как запечатленное твоей любовию к нам, излившейся в минуты скорби твоей и в час мучительного раздумья о предстоящей разлуке с нами,— кровью твоего изболевшего сердца написаны твои прощальные строки и вот почему они особенно драгоценны для нас. Что воздадим тебе, дорогой наш, за твою ласку, привет и отеческое о нас попечение? Вce это мы видели с твоей стороны, когда слетались к тебе с птенцами своими и отдыхали под твоим гостеприимным кровом. Прости нас, если иногда мы, может быть, не в должной мере отвечали на твою любовь к нам,— ко гробу твоему приносим ныне выражение нашей сердечной признательности к тебе и благодарности. Согретые теплотой твоего любящего сердца мы ныне согреваем слезами своими твое охладевшее тело. Неутешная скорбь терзает душу и чувство мучительной тоски от сознания, что нет более с нами дорогого отца нашего и друга, тяжелым бременем гнетет наболевшее сердце. Скоро закончатся песни исходные житию твоему земному и могильная плита сокроет тебя от очей наших: «персть возвратится в землю, яко же бе, дух возвратится к Богу, иже даде его... Тако Господеви изволися, тако бысть: буди имя Господне благословенно во веки. Прости, дорогой наш,— продли любовь свою к нам ходатайством за нас пред престолом Всевышнего, куда восходят ныне и будут восходить наши недостойные о тебе молитвы».
Речь, сказанная вторым зятем покойного о. Алексея, врачом Владимирской Губернской Земской больницы В.А. Лебедевым.
«Отец мой! Что я скажу тебе при последнем прощании над твоей еще незасыпанной могилой? Плачем мы и плачем неутешно. Нет у нас тебя, который так кротко, так умело смягчал наши печали и скорби. Ты умер внезапно и не успел сказать нам,— детям твоим, последнего завета, а теперь уста твои сомкнулись на веки. Ты умер…, но память о тебе живет в нас, и пусть эти воспоминания хотя отчасти заменят нам тебя. Не мне говорить похвалу тебе. Все знают, что работая на скромном поприще сельского священника, ты высоко нес знамя пастырского служения. Ты не только удовлетворял духовные нужды своей паствы, но старался посильно и материально помочь ей. Богадельня, больница, школа будут
служить памятниками твоих забот о прихожанах. Здоровье твое расшатал злой недуг, но не поколебал твоего духа. На болезнь свою ты взглянул как на милость Божию — ты приготовился к смерти, уже и домовину устроил себе для вечного упокоения, но бодро продолжал свое дело и скорбеть, когда по временам болезнь заставляла тебя пропустить службу в храме Божием. Да, окидывая умственным взором твою жизнь, мы можем найти в ней для себя утешение. Жизнь твоя протекла не бесследно и мы верим, что Господь, служение которому ты всю свою жизнь ставил выше всего,— наградит тебя в твоей загробной жизни. Прощай, отец мoй и друг мой! Память о тебе долго будет жить среди детей твоих и детей внуков твоих, и воспоминания о тебе будут для нас служить маяком среди темного волнующегося моря жизни. Прощай—ты получишь вечную награду!» Прощальное слово, сказанное сыном покойного. «Дорогой мой и горячо любимый отец! С детства, в течение всей моей жизни я любил и привык слушать тебя, привык внимать твоим всегда разумным речам. Но в этот печальный и тяжелый час разлуки с тобой позволь, дорогой мой, мне, твоему сыну, сказать последнее прощальное слово тебе. В последний раз выслушай меня! Мое слабое слово будет лишь словом одной только глубокой благодарности тебе, моему родителю, моему воспитателю, моему другу. В эти тяжкие дни, когда невольно и так ясно вспоминается вся наша общая жизнь с тобою, все пережитое вместе,— сквозь туман слез, застилающих глаза мои, восстают предо мной незабвенные, дорогие картины моего милого детства, так тепло, так сердечно, согретого твоей любовью, твоей заботой, твоим участием. Восстают предо мной и картины моей ранней юности, когда ты, не одним только авторитетом отца, но умом и сердцем руководил мою юную, блуждающую мысль, руководил моими юношескими, необдуманными поступками; когда ты своей опытной рукой направлял мои первые колеблющиеся шаги на почве сознательной жизни. Но вот пришли ко мне и года прелости, тогда пришел ты, как друг, как старший друг и сердечнейший, пришел с словом совета и разума, пришел с сердцем, полным любви, доброты и ласки! Вспомни, дорогой мой, как нередко с тобой вместе мы обсуждали те или иные вопросы нашей личной жизни, или вопросы жизни общественной и жизни церковной. Мне приятно отметить здесь, что по этим последним вопросам кругозора твоей мысли был шире обыденного, что взгляды твои вытекали из жизненных фактов, на них основывались и были глубоко продуманы тобой. И думается мне, что в настоящее время и близкое будущее ты сказал бы полезное слово, как пастырь. Но не то судил тебе Бог! В моей же личной жизни, скажи, дорогой мой отец и друг, к кому тогда при всяких затруднениях обращался я за советом и утешением? К тебе, и у тебя всегда находил их. Да, ты для меня,— и для одного ли только меня?— был человеком ума и такта! Скажи, дорогой мой, с кем делился я своими горем и неудачею, к кому первому нес я свою радость семейную или успех в деле служения моего? В тебе, в тебе я находил горячий отклик на все, что так или иначе волновало или мучило меня, на все, с чем я стремился к тебе. Да, мое горе было всегда твоим горем, моя радость была всегда твоею радостью! Все, что говорю тебе я, тоже скажут от себя мои неутешные мать, жена и сестры. Позволь же, нам всем дорогой наш, за всю твою любовь, за всю твою заботу о нас в знак нашей беспредельной благодарности и любви, позволь в этом храме святом, где предстоял ты престолу Господню более 38 лет, среди прихожан твоих, которых ты так любил и которые пришли проститься с тобой, позволь открыто пред всеми сказать: ты был—редкий отец, ты был—образец отца, ты был—моя радость, ты был—моя гордость!!.. Тяжела утрата наша, горька потеря. Но спасибо тебе, дорогой наш, на то, что и уходя в загробную жизнь, ты думал о нас, и не оставил нас совсем сиротами; ты оставил нам мысли свои в дневнике своем. Теперь только в нем мы будем беседовать с тобой, теперь только в нем мы будет учиться у тебя. Досточтимые отцы, возлюбленные о Христе братья и сестры! Прошу позволения у вас прочесть вам, что писал в этом дневнике почивший сослуживец наш и пастырь 20 декабря 1904 года, когда болезнь его усилилась и повела к настоящему роковому исходу. Вот что пишет он: «20 декабря у меня открылся новый вид болезни, новый недуг опасный и ведущий полагаю к кончине... С настоящей точки зрения и христианской недуг этот не что иное есть, как указание мне к приготовлению своему, не что иное, как милость Божия, заставляющая очистить себя от душевных скверн, не что иное, как голос Божий, зовущий и приглашавший к новой жизни. Боже, Боже мой! как много я грешен! Со слезами прошу — прости мне грехи мои!.. Простите мне прихожане мои, дети мои духовные, сослужители по храму и служители, учащие и учащиеся и все знающие меня. Простите мне от всего сердца вашего, чтобы неосужденно предстать Престолу Господню на Страшном Суде Его и помолитесь за меня недостойного!» Отцы и братие! Всем сердцем прошу Вас исполним, по мере сил наших, последнее желание и последнюю просьбу о прощении и молитве дорогого покойника нашего!» Ученицей Е. Пермяковой было сказано краткое прощальное слово от лица всей школы. Речь священника с. Суходы, Суздальского уезд., отца С.Н. Зверева, бывшего духовником покойного.
«Бывает, что умер дорогой человек, пред тобою факт, а не верится, сил нет верить: так ошеломляет факт, такой он страшный, невероятный. Видишь уже труп, а думается все, да нет же не может быть этого. Так поразила смерть твоя, любезный о. протоиерей Алексей Владимирович, всех знавших тебя, не говоря уже о близких сердцу твоему. Право, даже теперь, когда стоишь у гроба твоего и то не верится, что лежишь в гробе недвижим и безгласен. Положим, смерти твоей нельзя назвать ни преждевременной, ни неожиданной: ни преждевременной, потому что для смерти нет времени, ни неожиданной, потому, что давно уже ходили слухи, что болезнь твоя очень опасна и грозит как раз внезапно смертью, что действительно и случилось: однакож никто ни готовился так скоро к разлуке с тобой. Давно ли сослужители твои беседовали с тобою и трудились вместе в сем св. храме? Давно ли прихожане храма сего видели тебя приносящим бескровную жертву за себя и за них? Думала ли любящая супруга твоя, что снаряжая тебя в дорогу на освящение храма, снаряжает тебя в дальний путь вечности, глядит на тебя и говорит с тобой в последний раз? Полагал ли сослуживец твой, ехавший с тобою, что провожает тебя в последний раз? Да! был жив, момент и нe стало в живых. Какая поразительная внезапность! Но она случилась, конечно, по мановению Божию; она есть дело небесного Владыки, всеблагого Отца нашего. Свидетельствую, как твой духовный отец, для успокоения супруги твоей и близких твоих, что для тебя смерть не была неожиданною. Сокровенно от всех, чтобы не пугать особенно любящих тебя ты давно уже готовился к смерти и предстал пред Господом, верю вполне созревшим для блаженной жизни. Да уже и то, что у тебя все было приготовлено к смерти включительно до гроба и — что великая редкость,— даже до духовного завещания к пастве, и твоя жизнь последних годов, одно уже это свидетельствует, что смерть не могла застать тебя неготовым. На вас, возлюбленные прихожане, ссылаюсь в том с какою ровностию и усердием подвизался пастырь ваш в служении Богу и вам; какою готовностью ко всякому благому делу зарекомендовал себя он в кругу вас. Скажу не обинуясь, про почившего о. протоиерея можно сказать слова апостола: течение скончах, веру соблюдох. И без сомнения, ему уже готова награда от Господа за его пастырские труды в обителях небесных. Что же сказать тебе осиротевшая супруга почившего? Не сетуй безнадежно и не гневи Господа Бога излившими слезами. Помни, что и твои лета перешли уже половину жизни и что не много забот оставил тебе усопший. С твердостью и мужеством истинной христианки, с покорностью и упованием перенеси посланную тебе от Господа скорбь. На Господа возверзи печаль твою и одно занятие имей в виду всегда — молитву за него. А на вас, почтенные прихожане храма сего и духовные дети усопшего, лежит непременная и св. обязанность поминать усопшего духовного отца вашего и молиться за него пред Господом. 38 лет возносил он за вас молитвы свои и совершал безкровную жертву в храме сем, совершал над вами и чадами вашими все христианские таинства и требы, возвещал вам Слово Божие и верно указывал вам путь в Царствие небесное; заплатите же теперь вы ему за это вашею молитвою, вашим поминовением. Пусть имя его впишется в ваши поминания; пусть память об нем сохранится в вашем сердце, так чтобы он, когда настанет великая минута предстать ему вместе с вами на страшном суде Христовом, имел не только возможность, но и сердечное утешение сказать Господу: Господи се аз и дети, яже дал еси мне! Любезнейший о. протоиерей Алексей Владимирович! По своему смирению ты имел меня, недостойного служителя, своим духовным отцом; будешь иметь дерзновение пред престолом Божиим, вместе с близкими сердцу твоему помяни и меня грешного, искренно от души тебя любившего; а теперь прими от меня последнее благословение и по данной мне от Господа власти—вязать и решить,— разрешение и прощение всех твоих грехов!..» Это было последнее прощальное слово над гробом усопшего о. Алексея. Долго за сим продолжалось прощание с ним его прихожан, а потом, обнесенное вокруг храмов тело его было опущено в могилу. Мир праху твоему и вечная намять тебе дорогой отец мой! Врач Владимирской Губернской Земской Больницы Н.А. Орлов (Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 24-й. 15 декабря 1905).Святители, священство, служители Владимирской Епархии Владимиро-Суздальская епархия.
