Павел Дианин, пономарский сын, окончивший курс наук во Владимирской духовной семинарии, в 1836 году с званием студента. В 1837 году 3 февраля определен Высокопреосвященнейшим Парфением на священническое место в село Давыдово. 4 января 1867 года лишился жены, оставшись после нее с пятерыми малолетними детьми, которых несмотря на отсутствие материнской помощи, умел примерно воспитать, дав всем им прекрасное образование. При этих семейных заботах о. Павел был неутомимым тружеником и в общественной деятельности. Он проходил должности духовника и благочинного. Давыдовское училище основано в 1862 г. обществом. Дианин становится Законоучителем в Давыдовском училище, в Ново-Быковском училище с 1875 г. Известен также, как опытный и ревностный проповедник в своей пастве. За разнообразную и усердную деятельность о. Павел пользовался вниманием Епархиального Начальства и удостоен был многих наград. Всегда милостивый к бедным, он склонен на содействие всякому благому начинанию и щедр на пожертвования. За пожертвования состоит действительным членом в Братстве св. Благоверного Великого Князя Александра Невского; с 3 мая 1883 года состоит действительным членом в Обществе спасания при кораблекрушениях, на что имеет диплом за подписом Ее Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны. В 1887 г. Павел Дианин получил от Братства благодарность за деятельное участие в сборе пожертвований в пользу Братства.
3-го февраля 1887 года, в селе Давыдове праздновалось юбилейное торжество по случаю исполнившегося пятидесятилетия службы о. Павла Афанасьевича Дианина в сане священника. К 8 часам утра прибыли в село Давыдово соседних сел священники: благочинный Иоанн Беседин, депутат благочиния Михаил Второвский и духовник Иаков Простосердов, которые, вместе с приходским священником села Давыдова Николаем Новским, прежде всего отправились в церковь для освящения воды на окропление иконы Спасителя, изготовленной в дар юбиляру от духовенства благочиния, и золотого наперсного креста — от прихожан. По освящении этих приношений, в силу издавна установившегося обычая явилась к юбиляру почетная депутация от духовенства, в сопровождении которой он прибыл в церковь. Бодрый и свежий вид юбиляра производил приятное впечатление на собравшихся его почитателей. Приблизившись к амвону, юбиляр остановился и возложил на себя поданную ему епитрахиль. Благочинный Беседин, встав на амвон, прочел адрес, поднесенный юбиляру, от лица всех прихожан, старостою местного храма, временным московским купцом Николаем Савельевичем Алексеевым, следующего содержания: «Достопочтеннейший отец Павел!! С благословения Высокопреосвященнейшего нашего Владыки, мы, Ваши прихожане и дети духовные, от искреннего сердца приветствуем Вас с совершением пятидесятилетнего вашего честного и ревностного служения в сане священника, и покорнейше просим Вас принять от нас этот золотой наперсный крест, как знак нашей признательности за любовь Вашу к нам и попечение о наших духовных нуждах и вместе-как выражение нашего молитвенного желания, чтобы Господь и еще на многия лета сохранил вашу жизнь и Ваши силы, как для вашего собственного духовного преуспеяния, так и для нашего блага и утешения». По прочтении адреса золотой наперсный крест был подан юбиляру на серебряном блюде означенным представителем прихожан. Приняв этот священный дар, о. Павел возложил его на себя, и поклоном поднесшему выразил свою благодарность за расположение к нему всех его духовных детей. Литургию в этот день совершали соборне, под предстоятельством самого юбиляра, поименованное выше священники, с тремя диаконами из благочиния. Служба совершалось с особенной торжественностью, вполне приличествующею редкому празднеству, при стройном пении местного хора певчих из крестьян. Прихожане, извещенные предварительно о дне имевшего быть в селе Давыдове особенного торжества, до сего дня еще не виданного ими, наполнили храм в несчетном количестве. Во время причастного стиха юбиляр о. Павел Дианин произнес, несколько взволнованным голосом, прочувствованную речь следующего содержания: «Возлюбленныя чада церкви Христовой!! Началом моего пастырского служения в сем храме было 3 февраля 1837 года. С того времени вел я с вами постоянные беседы о вашем спасении, о тех путях, какими мы должны идти из странствующего мира в родное отечество небесное. Пользуясь отеческими наставлениями Высокопреосвященнейшего Парфения, уже давно почившего архипастыря Владимирского, я вел это спасительное дело с полною любовию. В пастырском моем служении первоначально было немало затруднений: требовалось много трудов и по устройству церковных дел и по усовершенствованию нашей духовной жизни. Но при помощи Божией труды мои не оставались бесплодными,— и я утешался, что год от года приближался к предположенной цели. И земледелец сперва трудится, а потом радуется, когда собирает плоды трудов своих. Подобно сему, видя, что слово Божие, которое я старался посеять в сердцах ваших, падает на благую почву, я не тяготился трудом, а скорее услаждался им; особенно эта радость для меня была великою, когда благое слово, при помощи Божией, проникало в сердца уклонившихся от святой Церкви и возвращало их обратно в объятия этой чадолюбивой Матери, где очень многие, по принятии необходимых таинств с чистою любовию и верою, предали и дух Богу, положили и тела свои при сем храме. Это спасительное дело постоянно и заботило меня и в тоже время одушевляло,— и я с любовию продолжал до сего времени заниматься духовными с вами беседами. В этих трудах, облегчаемых радостями успеха, протекло вот уже пятьдесят лет. Благодарю вас, православные христиане! Вы к моим поучениям были весьма внимательны; каждый раз во время моих собеседований в храме Божием наблюдалась особенная тишина, свидетельствовавшая о вашем благоговении к слову Божию, которое было основанием моих церковных бесед с вами,— о вашей заботе не проронить ни одного слова, и скоплять этот назидательный дар на дело собственного спасения. Помоги вам, Господи, и на будущее время быть такими-же ревностными, благоразумными слушателями! В заключение повторяю вам слова св. апостола Павла, сказанные им Тимофею: «из—млада ты знаешь священное писание; в чем научен, в том и пребывай». Эти священные слова обращаю вам в назидание. В продолжение моего пятидесятилетнего служения все, что я мог, при помощи Божией, вам с любовию передал: идите-же путем указанным, держитесь неуклонно веры Христовой, будьте послушны уставам и учению православной Церкви, дорожите необходимыми таинствами ко спасению, очищайте себя чаще покаянием, освящайте себя чаще пречистыми тайнами Тела и Крови Христовой. Да будет же благословение Божие на вас к утверждению в вере, к совершению добрых дел, к достижению вечного спасения!» По окончании литургии был отслужен благодарный молебен. На молебне кроме вышепоименованных лиц духовенства, участвовали еще два священника из ведомственных сел. Пред началом молебна депутат благочиния священник села Патакина-Ковалева Михаил Второвский произнес соответственную торжеству речь. Речь эта, написанная простым, удобопонятным языком, в устах довольно опытного проповедника, как видно очень знакомого со всеми приемами высокой торжественной речи, при уместной жестикуляции, производила приятное впечатление на внимательное ухо слушателя. Легко было заметить на лицах слушателей оживленное внимание к оратору, умело произносившему речь, в которой ясно охарактеризована личность юбиляра. В конце молебна, пред произнесением многолетия, местный благочинный, священник Иоанн Беседин сказал: «Досточтимый Отец Павел! С разрешения и благословения нашего милостивейшего Архипастыря собрались мы ныне почтить соборным священнослужением день Вашего пятидесятилетнего служения в священном сане. В такой многознаменательный для Вас день приятно вспомнить о Вашей усердной и многополезной деятельности. Со времени поступления своего Вы ревностно занимались и доселе занимаетесь научением своих прихожан истинам веры, и не только во храме постоянно слышится от Вас слово Божие, но Вы усердно занимались обучением детей и в училище. Немало употреблено Вами трудов и по украшению сего храма. Вы умели расположить своих прихожан к значительным жертвам на это святое дело, и храм ваш оказывается благолепным. Начальство, зная о Вашем ревностном служении, не оставляло Вас без внимания, и, награждая, поручало Вам и другие должности. Как опытный священнослужитель, Вы много лет были руководителем духовенства в должности духовника и затем в должности благочинного. При исполнении многосложных и трудных обязанностей Вы являли себя усердным деятелем, снисходительным и доступным. За свою многополезную службу Вы почтены от начальства наградами какие, доступны сельскому духовенству. За усердное пастырское служение и прихожане Ваши почтили Вас поднесением дорогого дара. Приветствуя Вас с исполнившимся пятидесятилетием Вашего служения, и мы, собратия Ваша, не могли не засвидетельствовать нашего общего уважения и расположения к Вам: примите от нашего искреннего усердия святую икону Преображения Господня — престольного праздника в этом храме, в котором Вы непрерывно совершали служение в продолжение полувека. Да поможет Вам Господь Бог и еще пожить много лет и с привычною ревностию исполнять Ваши пастырские обязанности! В продолжение этой речи священник Иаков Простосердов держал в руках святую икону, изготовленную для поднесения юбиляру от всего ведомственного духовенства, и по окончании речи подал в руки юбиляру. Приняв икону и приложась к ней, растроганный юбиляр, в ответ на произнесенные речи, обратился к духовенству с короткой речью, в которой высказал искреннюю благодарность за такое радушное расположение и усердие. Вслед за тем юбиляра приветствовал речью ученик, Давыдовского начального народного училища Иван Дойников, держа в руках книгу Нового Завета, изготовленную в дар юбиляру от учеников всей школы. «Добрейший наш Отец и Законоучитель! В дорогой день Вашей жизни примите от нас, любящих Вас детей, наше священное приношение — «Святое Евангелие» и поздравление в сей торжественный день! Желаем Вам здравия, спасения и терпения продолжать с нами полезное учение, ведущее нас в жизнь вечную. Просим Вас не оставлять нас в своих молитвах, чтобы мы начатое учение окончили с успехом в прославление Бoгa, в пользу Государства и в утешение родителей». Речь произнесена была устно, довольно выразительно и толково. После молебна юбиляр и все собравшееся к торжеству духовенство отправились в дом самого виновника торжества. Сюда прибыли и почетные прихожане с поздравлением; некоторые из них дарили юбиляра ценными вещами. Здесь всем собравшимся посетителям предложены были чай и пирог, при чем велись разговоры чисто пастырского характера. Тем и кончился юбилей. (Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 9-й. 1-го мая 1887 года).
В Давыдове он священствовал 52 года - до 1889 г. Умер в 1891 г. До сих пор рядом с церковной стеной сохранилось металлическое надгробие иерея Павла Дианина, которого односельчане похоронили на почетном месте.
Александр Павлович Дианин
Дианин Александр Павлович родился 8 (20) апреля 1851 года. В 1868 году он закончил Владимирскую семинарию, а в 1869 г. приехал учиться в Петербург, где поступил в Медико-хирургическую академию. Один из сыновей отца Павла, Александр Павлович Дианин, был знаком с профессором медико-хирургической академии - Александром Порфирьевичем Бородиным, известным композитором. Бородин очарован личностью Павла Афанасьевича. В сентябре 1877 года, после первого летнего отпуска в Давыдове, он пишет Дианину: «Это такая воплощенная простота, доброта и теплота, какую я могу себе представить только в человеке, вышедшем из народа, но никогда не выходившем из народа. Сколько в нем врожденной, тонкой, настоящей – не буржуазной европейской – деликатности, любезности, простоты без всякой принужденности, услужливости без низкопоклонства. Мы с ним жили душа в душу, хотя виделись, собственно, не особенно часто и много… А уж как он вас-то всех, т.е. детей своих, любит! Такого отца надобно поискать, да поискать! И при всем этом известная давыдовская замкнутость, сдержанность по части выражения чувств, застенчивость никогда не дают ему высказывать вполне, что он думает и таит. Заветные мысли прорывают… как бы случайно, против его воли, и выражаются не в словах, а в делах. Даже 15 расспросы о вас он делает с какою-то осторожностью, окольными путями, как будто боится спросить именно о том, что его, очевидно, всего более интересует. С какой жадностью он выслушивает малейшие подробности, касающиеся каждого из вас. Хороший человек ваш папан!» Александр Дианин женится на Елизавете, приемной дочери Александра Бородина. У них в 1888 году рождается сын Сергей. Его крестный отец – Николай Римский-Корсаков.
Сергей Александрович Дианин в с. Давыдово
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДРУЖБЫ: Г.М. РИМСКИЙ-КОРСАКОВ И С.А. ДИАНИН
Г.А. Некрасова, г. Санкт-Петербург. ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДРУЖБЫ: Г.М. РИМСКИЙ-КОРСАКОВ И С.А. ДИАНИН (по архивным документам Российской национальной библиотеки и МУК «Камешковский районный историко-краеведческий музей») Имя Георгия Михайловича Римского-Корсакова (1901-1965) – внука великого русского композитора, единственного после него в этой династии, занимавшегося сочинением музыки, – в нашем музыкознании известно узкому кругу специалистов, к тому же исключительно в одном аспекте – как исследователя в области акустики и четвертитоновой музыки в 1920-е годы в России. Да и по этой теме научная литература представлена весьма ограниченным количеством работ. Прежде всего назовем исследования Адэр Л.О. Помимо диссертации, у автора имеется ряд статей в различных журналах, посвященных четвертитоновому кружку Георгия Михайловича в целом, и работам Римского-Корсакова в четвертитоновой системе в частности. Информация о роли Римского-Корсакова как акустика содержится в очерке И.К. Кузнецова и И.Д. Никольцева, статьях В.А. Ишмеевой, Н.Ю. Катоновой. Остальные же сферы его деятельности, включая композиторское и поэтическое творчество, остаются по сей день практически неизвестными. Между тем изучение его наследия способно дополнить интересными данными панораму развития ленинградской композиторской школы 1920-х начала 1960-х годов. Материалы, хранящиеся в рукописных фондах РИИИ и РНБ, а также – в Камешковском историко-краеведческом музее, содержат значительное число разного рода документов, а также произведений различных жанров Г.М. Римского-Корсакова, из которых лишь малая часть была издана. В процессе знакомства с этими материалами предстает личность незаурядная, отмеченная широтой интересов, предвосхищающая многие тенденции развития искусства будущего. Примечательно, например, его участие в первых проектах по созданию звуковых и мультипликационных фильмов (к которым Георгий Михайлович написал музыку), а также – в возникновении электронных инструментов. В соединении гуманитарной одаренности и способностей в сфере точных наук, которое было свойственно его великому предку Николаю Андреевичу Римскому-Корсакову, Георгий Михайлович выступает истинным его продолжателем. Волновавший в течение всей жизни автора «Снегурочки» вопрос о соотношении «алгебры и гармонии», о границах рационального и интуитивно-творческого, «объективного» и «субъективного», его внуком был разрешен однозначно позитивно и творчески-интересно. Помимо личности самого Георгия Михайловича Римского-Корсакова, при исследовании архивов высветился» облик еще одного интересного человека – Сергея Александровича Дианина, автора основополагающих работ о Бородине (монографии о композиторе, 4-х томов его писем), а также – инициатора создания музея А.П. Бородина. В данной статье я остановлюсь лишь на некоторых моментах общения этих двух замечательных деятелей музыкальной культуры, зафиксированных в их переписке, хранящейся в названных выше архивах. Георгий Михайлович Римский-Корсаков (1901-1965) получил среднее образование в Реформаторском училище Петрограда, по окончании которого в 1920-м году поступил в консерваторию. Этот момент отражен в его переписке с Василием Васильевичем Ястребцевым, автором 2-томника «Воспоминаний о Н. Римском-Корсакове, дружба с которым в семье Римских-Корсаковых длилась несколько поколений. Так, в письме от 11.IX.1920 года к нему Римский-Корсаков сообщает: «Экзаменовали по I и II сольфеджио, по элементарной теории, I гармонии, чтение на рояле с листа и своими сочинениями, которые Глазунову понравились, и в сущности благодарить надобно Вас, что я и сделаю на будущей неделе. Ваш Г. Римский-Корсаков». Наставником в области композиции для Римского-Корсакова-младшего был Максимилиан Осеевич Штейнберг – любимый ученик и зять великого композитора, который в течение всех лет обучения молодого музыканта, профессионально формировал его в русле традиций своего великого учителя, Н.А. Римского-Корсакова. Преемственность поколений сказалась на стилевом облике самых первых произведений Георгия Михайловича. Его дипломной работой стала Симфония (1925), с успехом исполненная оркестром Харьковской филармонии. Одновременно с композицией уже на студенческой скамье Римский-Корсаков начал серьезно заниматься разработкой научно-теоретических проблем. Обладая незаурядными математическими способностями и знаниями, он вскоре стал видным специалистом по акустике. Именно эти интересы обусловили направленность его дальнейшего развития в сторону изучения четвертитоновой системы. Композиторское наследие Г.М. Римского-Корсакова представлено множеством жанров. Кроме уже упомянутой Симфонии (1925) им написаны произведения для хора и симфонического оркестра. Кантата «Мятеж» на слова Э. Верхарна в пер. В. Брюсова (1927) была исполнена в 1931 году в Большом зале филармонии. Значительное место занимает музыка к спектаклям и кинофильмам. Среди остального наследия композитора – большой пласт камерно-вокальных и инструментальных сочинений. Во всех них нашли своеобразное преломление новаторские приемы разрабатываемой им экспериментальной четвертитоновой системы. Со временем, с конца 1930-х годов, по понятным идеологическим причинам Г.М. Римский-Корсаков в своих композициях, рассчитанных на публичное исполнение, возвращается к традиционной музыкальной системе; однако порой в них отчетливо дают себе знать «отголоски» четвертитоновости. Много позднее, в 1955 году, Георгий Михайлович написал Сюиту для двух роялей с использованием микроинтервалики, которая в то время, конечно, не могла быть исполнена и издана. Все, что он сочинял в этой системе, исполнялось исключительно в узком кругу друзей и знакомых. В его квартире находились два инструмента, настроенных с разницей в четверть тона. По воспоминаниям жены композитор любил играть дома четвертитоновую музыку с известными виолончелистами Б.Н. Бурлаковым и С.Н. Кнушевицким. В конце жизни, в 1965 году (в период начавшейся Оттепели), вдохновленный открывшимися вновь возможностями более свободного творческого самовыражения, Георгий Михайлович, несмотря на серьезную болезнь, готовился прочитать лекцию и представить публике свои сочинения, но этому уже не дано было осуществиться. Интересной и совершенно не изученной сферой увлечения Георгия Михайловича является поэзия, игравшая очень большую роль в его жизни и творчестве. Обладая прекрасным вкусом и эрудицией, композитор избирал для своих вокальных сочинений высокохудожественные творения – Пушкина, Лермонтова, Фета, Блока (на стихи которого написано больше половины его романсов) и др. Владея несколькими языками, композитор занимался переводами стихотворений с раз-личных языков, не только европейских (Гете, Байрон), но и восточных (Тагор); переводил стихотворения А. Блока на немецкий. Так, из письма В.В. Ястребцеву от 20.VIII. 1920 следует, что Римский-Кор-саков уже в юном возрасте проявлял поэтическую жилку: «Ваша открытка мне понравилась, я даже написал стихотворение на эту картину». Также он обнаруживает в ранние годы интерес к восточной поэзии, в частности, к Тагору: «Если я не ошибаюсь, у Вас есть ‘‘Садовник’’ Тагора. Если это так, не могли бы Вы его передать мне через дядю Мишу. Мне нужно ненадолго, чтобы списать несколько номеров» (1.I. 1923). В кабинет рукописей РИИИ его женой было передано около семидесяти его стихотворений; на некоторые из них им были написаны романсы («Умирающие шорохи», «У камышовой заросли», «То, что сердце щемит и тревожит»). ...Всю жизнь Георгий Михайлович Римский-Корсаков имел в своем окружении людей, близких ему по духу и интересам. Подтверждение тому – множество имен-адресатов в эпистолярном наследии композитора. Одной из самых длительных стала его переписка с Сергеем Александровичем Дианиным (1888-1968). Их связывала многолетняя дружба; переписка длилась около 40 лет, охватывая время с самого начала деятельности Георгия Михайловича на поприще акустики, вплоть до его смерти (1965). В Российской национальной библиотеке Санкт-Петербурга хранятся 43 письма Дианина к Римскому-Корсакову из Давыдово – с 1953 по 1965 год. В краеведческом музее Камешковского района сохранилось гораздо большее количество корреспонденции (писем и открыток), отправленной Г.М. Римским-Корсаковым из Ленинграда, Репино и других мест проживания композитора в период с 1929 по 1964 год. Большинство писем их переписки сохранилось в доме С.А. Дианина, очевидно, потому, что после отъезда в 1940-м году из Ленинграда он из Давыдово почти никуда не выезжал. С Г.М. Римским-Корсаковым Дианина связывали не только музыкальные интересы в отношении великих представителей петербургской композиторской школы. Он в 1915 году окончил физико-математический факультет Петроградского университета и до своего переезда в Давыдово, став кандидатом технических наук, преподавал физику и математику в вузах и техникумах Ленинграда. В 1924-1928 годах (во время учебы в аспирантуре Института истории искусств Г.М. Римского-Корсакова) Дианин являлся научным сотрудником этого заведения. В 1926-1929 годах (в период наиболее активной работы Римского-Корсакова в сфере четвертитоновости) он руководил группой экспериментальной электротехнической лаборатории, разрабатывающей теорию электромагнитного струнного инструмента переменного тембра. И так же, как и Георгий Михайлович, Сергей Александрович в течение всей жизни, во всех сферах своей деятельности гармонично и естественно сочетал творческое начало с научным. Жизнь Дианина (в силу ряда обстоятельств) складывалась непросто: помимо оторванности от культурных и научных центров (Ленинграда и Москвы) и связанных с этим проблем для профессиональных занятий в сфере науки и музыки, в селе Давыдово ему пришлось пережить множество трудностей: смерть сына, болезнь и смерть жены, длительное одиночество. Нередко в его письмах к ленинградскому другу звучали нотки отчаяния: «Может случиться так, что под самый конец я брошусь куда-нибудь (бук-вально, а не фигурально.<…>, но, вернее, ‘‘прособираюсь’’ и помру <…>над каким-нибудь ‘‘умственным делом’’. <…>Живу только “умственной деятельностью”» И в продолжении того же письма от 16 апреля 1957 года пишет: «Вам, вероятно, трудно даже представить себе, что значит жить в 4 стенах, жить ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО умственной жизнью, с постоянными лишениями и в полном отсутствии общества, имея лишь себя собеседником, невольно раздражаясь на такое насильственное собеседование с собою или с ‘‘болваном’’ (как говорят, в карты играли при отсутствии партнеров). И то обстоятельство, что болваном (без кавычек) не являюсь, делает эту жизнь возможной, но отнюдь не может сделать ее личной». Их письменное общение отличалось одной интересной особенностью: Г.М. Римский-Корсаков часто изъяснялся крайне необычным – со стороны орфографии и стилистики – образом, будучи уверен, что коллега-акустик и математик его поймет. Помимо того, что он мог воспроизвести особенности любого чужого языка (украинского, белорусского, немецкого, грузинского и др.), он изобрел совершенно уникальную, ни на что не похожую, письменную манеру. Ее специфика состоит в том, что к основным согласным в словах прибавляется еще несколько дополнительных (наподобие аллитерации), а также – происходит замена некоторых гласных. В результате слово представляет собой следование подряд нескольких согласных: «хформула» (формула), «ижшо» (еще) и др. Многие слова выглядят как транскрипция, то есть пишутся соответственно своему произношению. Иногда понять слово можно только произнеся его вслух. Подобный подход к письменному тексту может быть объяснен с нескольких позиций. Как знаток нескольких иностранных языков, Римский-Корсаков, воз-можно, уподобляет русскую письменность другим языкам: например, немецкому, где следование ряда согласных – обычное явление. Однако в контексте деятельности композитора в области четвертитоновой системы, данный способ письменного выражения (многоэтажные конструкции согласных и замена гласных) можно толковать и как преломление микрохроматической идеи в вербальном тексте. Неслучайно большинство писем с такого рода «искаженной» орфографией связано с проблемой микротоновости. Интересы Дианина и Римского-Корсакова во многом совпадали. В них обоих удивительным образом сочетались гуманитарный и математический склад ума. Тематика писем и кратких посланий (в виде открыток) многопланова и охватывает самые разные сферы интересов обоих собеседников, но центральными на протяжении многих лет оставались вопросы, связанные с областью акустико-математической. Значительная часть корреспонденции представлена математическими формулами, ребусами, системами доказательств и пр. На протяжении нескольких десятилетий обоими участниками беседы разрабатывалось понятие так называемой «супры» – термин, обозначающий геометрическое выражение различных единиц музыки. Большое место в переписке отведено обсуждению музыкальных проблем, особенно связанных с творчеством композиторов-кучкистов. Одна из самых важных тем для Дианина – творчество А.П. Бородина, работа над которой продолжалась в течение всей жизни. Он внимательнейшим образом следил за всеми выходившими по этой теме публикациями, высказывал часто весьма критические соображения, мечтал об издании всех автографов оперы «Князь Игорь». Нередко делился с ленинградским другом и коллегой своими наблюдениями относительно особенностей музыкального языка Бородина. В самом раннем сохранившемся в РНБ письме от 18.09.1953 года читаем: «В последних работах по творчеству Бородина мне неоднократно приходи-лось встречаться с сочинением Бородиным тем на основе отдельных попевок из народных песен и их комбинаций. Нет сомнения, что то же самое имело место и у Н.А. Римского-Корсакова. (Хотя сколько-нибудь серьезного исследования я об этом не делал пока) <...> Начинаю работу над статьей по истории либретто ‘‘Игоря’’ (по неизданным, довольно обильным материалам)». В письме от 16.04.1957 года Дианин пишет: «Веду и деловую переписку, в частности отвечаю на запросы по бородинской линии (за последнее время консультировал одного краеведа из Солнечного, который ко мне обращался за справками». Кроме написания статей и трудов по жизни и творчеству Бородина, Дианин был обеспокоен публикацией нотных материалов композитора, о чем оповещает своего адресата в письме от 25.07. 1962 года: «Имею прекрасные <неразб.> два неизданных номера, предназначавшихся для «Игоря», их бы надо издать». «Московское радио совсем не отметило 124-летие Бородина – оно вообще ничего о Бородине давно не передает. Будь жив В.В. Стасов, он непрерывно бы бранился своим громким голосом. Об известности Дианина как исследователя жизни и творчества Бородина свидетельствуют переводы его трудов на другие языки (например, на грузинский и английский. По поводу последнего он сообщает другу 19.08.1963: «8 августа я получил 1 авторский экземпляр английского «Бородина». Книга поступит в продажу с 29/VII. <...> Книга будет продаваться в 14-ти странах». Будучи глубоко осведомленным в вопросах творчества Бородина, Дианин нередко подвергает критике выходящие статьи и работы о композиторе. В частности, под его критическое перо попадает статья «Из творческой лаборатории А.П. Бородина» А. Н. Дмитриева. Ее автор обращается к рукописным материалам раннего творчества Бородина и высказывает мысль о том, что «концентрация их в особый порядок, в котором они находятся, а также характер их записей невольно наводит на одну мысль, упорно возникающую при каждом общении с этой серией эскизов: если внимательно их проанализировать, то можно вскрыть в них четкую классическую схему основных тем полной симфонии». Однако здесь же А.Н. Дмитриев оговаривается, что это только предположение, с уверенностью утверждать он это не берется. Но ревностно относящийся к разным высказываемым по поводу Бородина гипотезам С.А. Дианин в письме от 11 декабря 1958 года скептически реагирует на данное предположение исследователя: «Дмитриев сделал ‘‘блистательное’’ предположение о сочинении Бородиным симфонии раньше Esdur’ной на том основании, что в числе черновиков бородинских (из собрания ‘‘сороки-воровки’’, именовавшейся Финдейзеном (под «горячую руку» попадает и редактор Русской музыкальной газеты – Г.Н.) еще кусочки бумаги с надписями Allegro, andante <…> Берегитесь! Не храните у себя таких кусочков, а то потом в XXI веке какой-нибудь ‘‘музыкобрех’’ припишет Вам 10 несостоявшихся симфоний <…>». Не разделяет Дианин и концепции некоторых других авторов работ о Бородине. Так, по поводу статьи А. Зориной о неизданном квинтете f-moll Бородина он отмечает ошибку в датировке сочинения и неточности в определении его истоков (в частности, в творчестве Шумана): «Она пишет секстаккорд второй ступени и называет его субдоминантовой гармонией, далее говорится, что комбинация этой гармонии с «тоническим басом» образует знаменитую впоследствии бородинскую гармонию. Если бы не строка нотного примера, то можно было бы прийти к выводу, что квартсек-стаккорд – знаменитая бородинская гармония. По существу же в примере имеется секундаккорд 2-й ступени (Des, ges, b, e) (12.02.1959). С.А. Дианин с интересом следит за работой Г.М. Римского-Корсакова в сфере т.н. «бумажного» (графического звука). Еще живя в Ленинграде, Сергей Александрович получал приглашения на совместные доклады Римского-Корсакова и Е.А. Шолпо – создателя оптического синтезатора под названием «вариофон». В открытке от 3.01.1935 года к Дианину Римский-Корсаков пишет: «Дорогой Сергей Александрович! Ник[олай] Дав[ыдович] (Бернштейн) собирает у себя на квартире (Моховая, 70) инициативную группу по организации акустической секции ГИМПА (ГИМП – научно-исследовательское общество изучения музыкальных профессий – Г.Н.) Буду я с Шолпо, Гуров и хорошо бы быть и Вам, будем в ½ девятого». Таким образом, Сергей Александрович был осведомлен в вопросах деятельности Римского-Корсакова в области акустики еще со времени своего проживания в Ленинграде. Спустя десятилетия Георгий Михайлович в письме от 3.07.1964 готов рекомендовать Дианина В.А. Усачевскому «как деятеля вообще и учителя моего и Шолпо в области физико-математических дисциплин» по вопросам, связанным с электронными музыкальными инструментами. Их общение включало также обмен нотными материалами. Сергей Александрович получал от Георгия Михайловича небольшие пьесы из 6-7 тактов (марш, фугетта-шутка, вальс «Стрекоза и муравей» и др.), написанные на основе разрабо-танных Римским-Корсаковым формул «суприрования» двух сторон равнобедренного треугольника. В свою очередь, от Дианина была получена мелодия, которую Римский-Корсаков обещал обработать, что он и сделал, отправив письмо и ноты 19.12.1954 года. Помимо гармонической обработки, Георгий Михайлович сделал оркестровку полученной темы для деревянных духовых инструментов. Не только нотными, но и своими поэтическими опусами делился с Дианиным Римский-Корсаков. Среди наиболее интересных представляется «Поэмэтта в индийском духе “Творец-рарушитель”» (1927), отправленная Дианину в машинописном виде без даты. Глобальная тема «колебания» между жизнью и смертью воплощается в насыщенной цветовой гамме, связанной с темой пламени, горения, солнца. В этом раннем стихотворении 18-летнего юноши ощущается явная преемственность с поэзией его кумира Блока: Раз в столетье Феникс златокрылый Вечером сгорает на костре, Но, хранимый жертвенною силой, Снова воскресает на заре. Не напрасно древнее сказанье О великой птице говорит: Точно феникс, каждое созданье В смерти обновляющей горит<…>. Еще одно «блоковское» по тематике стихотворение-поэма начала 20-х гг. было послано приблизительно в 50-е гг. В комментарии к недатированному письму Георгий Михайлович отмечает, что сюжет его связан с делом фонарщика, который вручную зажигает уличные фонари. По аналогии с известным блоковским стихотворением «Ночь, улица, фонарь, аптека», круговорот жизни разворачивается за рамками земной жизни. В образный строй стихотворения включены светила – не только «земные» (фонари), но и небесные. Интересно, что и сюжет стиха разворачивается в «блоковской» атмосфере ночного Петербурга (Ленинграда), на берегах Невы: Уже сгорели, перемлели Заката красные костры, И запад облака одели, Разноообразны и пестры. Уж лунный диск огромный медный Стоит над панорамой крыш И сторожит ночную тишь, Загадочный и заповедный. Уже вечерняя звезда Над еле плещущей Невою, Как небо мутно-голубое, Явилась, грустная всегда <…>. Переводы стихотворений Лермонтова, Пушкина, Тагора и других любимых им поэтов на различные языки (в частности, на немецкий и французский) приходили Дианину в машинописном виде, но набранные в кириллице, что было связано с отсутствием латинской раскладки на печатной машинке композитора. Но эта особенность окрашивала тексты специфической звуковой аурой; через транскрипции слов Римский-Корсаков пытался максимально приблизить письменный текст к точному фонетическому произношению иностранных слов. Одной из центральных, самых увлекательных тем переписки двух единомышленников, всегда оставалась четвертитоновая музыка. Относительно новой темперации, помимо Римского-Корсакова и Дианина, поддерживали связь между собой давний, еще с консерваторских времен, друг композитора И. А. Вышнеградский и И. Бессис, тунисский композитор: «Понемногу продолжаю сочинять четвертитоновую музыку (но не боевую) и поддерживаю связь с Вышнеградским (Париж) и Бессисом (Тунис) и узнал, что в Париже выступал с четвертями тонов некий М. Скрябин, на деле оказавшийся младшей дочерью А.Н. Скрябина – Мариной» (без даты). Приветствуя уже «легальное» возвращение Г.М. Римского-Корсакова в начале 1960-х годов к «четвертитоновости», Дианин пишет: «Я очень был рад узнать, что имеются живые ростки ультрахроматизма» (15.02.1963). «Рад, что работаете над четвертитоновыми вещицами»(11.05.1963). «Не написали ли чего нового в 24-ступенной темперации?» (18.01.1964) «Здесь есть два молодых человека, интересующихся ультрахроматикой» (31.03.1964). В одном из ответных писем 1963 года к Дианину композитор рассказывает о доставленном на квартиру рояле, который был настроен сравнительно с уже имеющимся у него инструментом с разницей в четверть тона. Майское письмо этого года повествует о том, как состоялась репетиция четвертитоновой музыки: «Играли арпеджио, гаммы, интервалы да мои прелюдии (частично) <…> Музыка моя очевидно не гениальная, но сами четверть тонов гениальны. Он (Ступель – Г.Н.) в восторге от мягкости звучности, несравнимой с полутонами <…> Посылаю Вам образцы кусочков и своей четвертитоновой музыки из того, что я посылаю и Вышнеградскому и прошу не обессудить. Я все же ищу во всем закономерности и регулярности. <…>». Из письма от 24.06.1963 года становится известно, что со своим корреспондентом из Туниса И. Бессисом Римский-Корсаков общается уже в течение года. Бандеролью композитор получил не только книгу Вышнеградского о четвертитоновой гармонии, но и свою заново отпечатанную статью о четвертитоновой темперации, оригинал и все оттиски которой были уничтожены во время войны: «Бессис и Вышнеградский списались меж собой и в Тунисе отпечатали вновь как фотокопию, т.е. без ошибок, мою ГИИИ-вскую статью <…>». Симптоматично, что, высоко оценивая книгу Вышнеградского за содержащиеся в ней учения о разновидностях применения микрохроматики, Римский-Корсаков, одновременно отмечает ошибку в подсчете 27-го обертона. Длительный период переписки был для обоих друзей благотворным: Дианин был для Георгия Михайловича Римского-Корсакова наставником в сфере математических знаний, тогда как последний для Сергея Александровича стал связующим звеном между провинцией и Ленинградом, одним из немногих, кто посильно участвовал, хоть и заочно, в трудной судьбе этого замечательного человека.
ПРИЛОЖЕНИЕ Письмо Г.М. Римского-Корсакова С.А. Дианину Ленинград 29.5.1963
О дорогой Серго Саныч! Вчера воспроизошел в совокупности со Ступелем Александром Моисеевичем домашний концерт, или вернее корректурная, но не карикатурная, репетиция четвертитоновой моей музыки при полном восторге оного Ступеля и при моем; играли арпеджио, гаммы, интервалы да мои прелюдии (частично), и он, Александр, сказал в конце, что я ему открыл новый материк, я польщен. Музыка моя очевидно не гениальна, но сами четверти тонов гениальны. Мы проиграли и проболтали с [неразб.] часов и до [неразб.]ти ночи. Он восторгался мягкости звучности, несравнимой с полутонами. В самом деле, самый резкий интервал все же не 14, а 12-тон (вертикаль их эта мало нравилась Штейнбергу и Андрею Николаевичу), но ведь все зависит от звукосозерцания. Как раз перед этим я получил письмо-цидулю от Вышнеградского и читал ему. Там говорится о разных теориях додекафонистов и всяких «истах», коих в Парижах немало. Вышнеградский ищет продолжения Скрябина – логики новых гамм и закономерностей. А «конкретную музыку» я слушал и здесь по телевизору, и это сплошное и сплошное улюлюканье часто без определенных нот и порядка! Но влияние Шенберга, особенно на молодежь зело велико, ему продалась и Марина Скрябина, и вообще – пишет Вышнеградский, чем модернистичней будет музыка – тем она будет приемлемей! Для парижан-мюзикусов. Многие же считают и Стравинского и Шостаковича давно отсталыми явлениями. Наш консерваторский декан Салманов считает, что давно пора оставить музыку XIX века и пора писать одни рискованные диссонансы. Как быть дальше – неизвестно; посылавшиеся незадолго до войны американские ноты изобиловали такими метрами, как 1732, 1348 и пропагандировались «фуги» в б.[ольшую] 7[септиму] и тритон вместо кварт да квинт! Писали специально для пр.[авой] руки на черных, для левой на белых клавишах и т.д.; встречались и случайные четвертитоны, но, конечно, при всей этой чепухе оставались просто незамеченными, ничего не оправдывали и просто не были заметны, т.к. если играть на рояле кулаками и локтями, то все ровно одноцветно-какофонично. Это до чего докатился капиталистический музыкальный «мир». Посылаю Вам образцы кусочков из своей четвертитоновой музыки из того, то я посылаю и Вышнеградскому и прошу не обессудить: я все же ищу во всем закономерности и регулярности. Теория Ваших циркуляторов могла бы и здесь найти свое применение. В мелодии против каждой ноты проставлен № обертона, а в гармонии Вы уж и сами распознаете. Итак, эта прелюдия-миниатюра в стиле Скрябина. Не обессудьте мне не-гениальность. Желаю Вам всего наилучшего и остаюсь Ваш Георгий Римский-Корсаков. Итак, мой летний (но не летный) адрес: Финл.[яндская] Жел.[езная] Дор.[ога] ст.[анция] Репино дом композиторов. P.S. Небезызвестный Капитоныч благо относится к идеи четвертитоновой, хотя не слышал их никогда. Он считает, что это самое и простое средство найти новые звучания без всяких какофоний и что это заслуживает внимания. Мать его еще до войны слыхала четверти и могла голосом повторить. Не нравились они тем товарищам, кои стоят на зараньших позициях. 11-го июня лета 1000 да 900 да 60 да 3-е
Село Давыдово
