Под таким заглавием в архиве бывшего Муромского, духовного Правления отыскалось дело 1769 года за № 416, весьма характерное для того времени, рисующее с одной стороны религиозное невежество тогдашнего духовенства, с другой — строгость, с какой гражданская и церковная власть относилась к проявлениям разного рода суеверий и вообще всякого богопротивного чествования. Началось оно по доношению в Правление пономаря села Ляхов Муромского старого уезда Луки Ильина следующего содержания: „сего сентября 2 дня, то есть в субботу, имелся я в церкви Божией для обметания паутины и прочего и нашел в настоящей церкви за жертвенником написанное на четвертинке того села диакона Михаила Аѳанасьева рукой богопротивное письмо, которое при сем доношении Муромскому духовному Правлению благопочтенно представляю". Приложенный к доношению документ представляет собой сложенную в несколько раз и засаленную четвертку бумаги, на которой очень неразборчиво и безграмаотно написано (Излагаем содержание манускрипта с полным соблюдением орѳографии и лишь для удобства чтения вставляем от себя знаки препинания, в нем совершенно отсутствующие):
„Привидение страшное к пречистей деве богородице во сне (.) О пресвятая и пречистая богородица (,) е(г)да спала еси во влиеме (Виѳлееме?) граде иудейстем во дни ирода царя иудейскаго (,) тогда приде к ней Господь наш Исус Христос и рече ей (:) мати моя возлюбленная (,) спиши или вся чуеши (?) Отвеща ему пресвятая богородица (:) е(г)да спала во влиеме граде иудейстем во дни ирода царя иудейскаго на матере младенца (?) и видела во сне страшное привидение (.) И рече ей Господь (:) о превозлюбленная мати моя мария (,) повеждь ми видение свое (.) И глагола ему пресвятая богородица (:) о превозлюбленный сыне и бог мой (,) видела во сне петра в риме и Павла в дамасце (,) а тебя (,) превозлюбленный сыне и бог мой (,) во Иерусалиме граде на кепарисе древе между двема разбойникама от книжник ѳарисей распята (,) от злых иудеев различна биена (,) велми поругана (,) по ланите ударена (,) тернов венец на главе твоея возложен бысть (,) тогда сонце померче а луна в кровь преложися (,) земля потрясеся (,) камение распадеся (,) завеса церковная раздрася на двое с вышняго края до низу (,) копием в ребра прободен бысть (,) в третий день воскресе и адама и евву и вся сущия с ними тогда изведе в три день (.) И рече ей Господь (:), о превозлюбленная мати моя мария (,) аще кто сон твой станет на себе в чистоте носить или в доме своем иметь или в пути с собою носить или по вся дни пред образом моем прочитает трижды (,) и тот человек избавлен будет на пути от грома и от молнии и от всякаго зла и дух лукавый в дому том не будет (,) да аще кто пойдет пред царя и пред судию (,). а сей сон с собою возмет (,) и тот человек от царя будет помилован (,) а от судии на суде не осужден будет судом (,) да еще кто пойдет на торговлю (,) тому человеку в торговле прибыль будет и по водам плавали для всякаго своего промыслу и прибытка (,) а привидение твое (,) пресвятыя богородицы (,) возмет с собою (,) и тот неловок мои (ми) страстьми избавлен будет от двунадёсети трясавиц (,) всяких различных скорбей (,) да еще кто сон твой (,) пресвятыя богородицы (,) при смерти своей проговорит (,) и аз того человека ради страстей моих и тридневнаго воскресения (,) животворящаго креста господня (,) избавлю его вечныя муки и огня егенскаго ныне и присно и во веки веков аминь".
Как видно, содержание „сна" представляет собою нечто до бессмысленности нелепое, глупое, свойственное лишь людям невежественным. Читая его, невольно задаешься вопросом, каким образом диакон, обязанный по долгу своего сана пастырски просвещать и предостерегать от подобного рода суеверий других, сам собственноручно, очевидно с верою в силу сна, списывает его для своей пользы. Объяснение этого грустного явления мы находим в том, что духовенство муромского края второй половины XVIII ст. в отношении своего образования стояло слишком не высоко. Дела правленского архива действительно представляют его невежественным и иногда даже совершенно безграмотным, незнакомым с самыми простыми христианскими истинами. И это понятно. Обладая самыми ничтожными материальными средствами, которые извлекались главным образом от обработки земли, так как доход от требоисправлений и служб, вследствие введения правительством таксы (Эта такса назначена была в 1765 г. в видах искоренения среди приходского духовенства вымогательства за требы; по ней oпределено было платить: за молитву родильнице 2 коп., крещение младенца 3 коп., свадьбу 10 коп., погребение младенца 3 коп. и взрослого 10 коп.; за прочияе требы предоставлено платить самим прихожанам по желанию, а за исповедь и причастие запрещено было вовсе брать что-либо. В 1801 г. последовал именной Высочайший указ, коим повелевалось, в виду возвысившихся на жизненные продукты цен, плату за означенные требы удвоить (дело за № ,302).) и многочисленности членов в каждом причте, был слишком ограничен, духовенство крайне затруднялось и находило даже невозможным дать своим детям хоть какое-нибудь школьное образование. Последнее требовало слишком больших расходов, потому что, за неимением других школ, детей приходилось отправлять за 200—150 верст и содержать в Рязанской или Владимирской семинариях, а такие расходы могли допускать только наиболее состоятельные духовные лица. Когда в 1764 году, с перечислением всех 138 церквей, находившихся тогда в ведении Правления, из Рязанской епархии во Владимирскую Правление должно было составить ведомость о детях священно-церковнослужителей своего района, обучавшихся доселе в Рязанской семинарии, для перевода их в семинарию Владимирскую, то таковых „студентов" насчитано было только 28 человек и из них 4 были сыновья диаконов, а остальные 24 — священников; детей же низших служителей алтаря — дьячков и пономарей в ведомости не оказалось и следовательно они лишены были возможности учиться в Рязанской семинарии (дело архива за № 254).
В 1805 году Консистория потребовала от Правления немедленной присылки сказок о священниках, диаконах и причетниках, обучавшихся в богословском и философском классах, и благочинные, по предписанию Правления, дали такие сказки только о 60 лицах (50 свящ., 9 диак. и 1 причет,), очевидно потому, что остальная масса священно-церковнослужителей округа не получила требуемого образования; да притом из 50 иереев большинство (39) обозначено не окончившим курса даже в философии. Но это, нужно заметить, было уже в начале XIX ст., во второй же половине XVIII века уровень образования муромского духовенства был гораздо ниже (дело за № 2116). Правда, в начале 1791 года открыто было духовное училище и в Муроме (дело за № 1074), но оно не могло дать полного образования и, просуществовав только 9 ½ лет, в 1800 г. было закрыто (дело за № 1531). Так как остававшиеся дома поповичи могли научиться от своих родителей в лучшем случае лишь с грехом пополам брести по псалтири и потому являлись очень плохими кандидатами для занятий священно-церковно-служительских мест, то Епархиальное Начальство употребляло меры, чтобы заставить духовенство учить своих детей. Так в 1771 г. преосвящ. Иеронимом предписано было представить на его персональное испытание всех детей духовенства епархии от 7 лет, неопределенных еще на места и не умевших читать или читавших весьма плохо. После испытания владыка имел в виду, одних, совершенно неученых, определить для обучения в семинарию, другим, несколько поучившимся, сделать надлежащее подтверждение, чтобы они исправно были обучены для прохождения духовных должностей. Из реестра, составленного Правлением, видно, что таких неучей и недоучек из среды духовенства его ведомства надлежало представить к преосвященному 292 человека, в числе коих некоторые имели лета уже почтенные — 42—43 года (дело за № 460). Такие вызовы к архиереям или в консисторию делались очень не редко, причем за поповичами отправляемы были по селам из консистории и Правления пристава, которые провожали их „под караулом" (дела за № 446, 661 и др.). Заботилась епархиальная власть и о научении самих отцов. Рукополагавшиеся в священный сан ставленники непременно давали подписку в том, „чтобы символ веры, десятословие, таинства и прочее, до катехизическаго знания принадлежащее, изучить в скорости, в самую твердость, под опасением штрафования" (дело за № 424). Заказчикам или благочинным строго предписываемо было чаще испытывать священно-церковнослужителей в чтении, пении и знании катихизиса и из них ленивых и тупых отсылать „на апробацию" в Консисторию. Эти испытания обнаруживали иногда поразительные случаи невежества духовенства. Свящ. села Приклони Степан Иванов, напр., был поставлен в иереи совершенно безграмотным, так что Епархиальное Начальство вынуждено было запретить ему служить до тех пор, пока он не обучится во Флорищевой пустыни (дело за № 909). Другие священники и диаконы, даже городские, посылались для обучения чтению, пению, молитвам и катихизису в каѳедральный Успенский собор и архиерейский монастырь, где они и жили целые месяцы, а не редко и годы (дело за №№ 904, 913 и др.). Престарелые, имеющие свыше 50 лет, освобождались от изучения катихизиса, как потерявшие всякую надежду на изустное изучение его, о чем свидетельствует, наир., прошение свящ. муромской Успенской церкви Матвея Ѳедосеева, ссылавшегося на то, что ему уже 51 год и потому означенный труд становится не по силам (дело за № 913). Неудивительно поэтому, что тогдашнее духовенство имело относительно предметов церковно-религиозных много неправильных и грубых понятий, и среди его встречалось немало суеверий в роде приведенного нелепого богородицина сна.
Весьма многие проступки священно-церковнослужителей, составляющие предмет большинства дел архива, объясняются именно этою религиозною неразвитостью и необразованностью духовенства. Вот, к примеру, некоторые из таких дел:
священно-церковнослужители села Ѳедосьина в храме Божием устроили трапезу, «от чего внесенною рыбой святилищу учинили осквернение» (дело за № 234); свящ. села Панфилова Стефан Лукин в неделю православия с церковного амвона, после литургии, проклинал церковного старосту, крестьянина Василия Иванова, произнося ему анаѳему (дело за № 1318); заштатный свящ. того же села Яков Стефанов повенчал один брак в полночь в часовне, находящейся на кладбище села Карачарова, при чем вместо венцов брачующиеся держали на головах иконы (дело за № 2205); свящ. Сретенской гор. Мурома церкви Яков Петров обвинялся в том, что служил часы без рясы, в одном полушубке и в рукавицах (дело за № 1635); свящ. села Синжан Павел Иванов, приняв от крестьянина Антона Герасимова портрет преосвящ. Иоасафа, епископа Белградского, поставил его в церковь на ряду с святыми иконами и носил вместе с последними в крестных ходах (дело за № 4083); дьячек села Боровиц Трофим Алексеев писал крестьянам разные записки, якобы имеющие целительную силу при излечении от болезней, как напр.: „за молитвы св. отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго, раба Божия (имя рек)! Святителю отче Николай Чудотворец, Иоанн Богослов, Филипп митрополит, помилуйте от трех трясавиц и от двоюнадесят сестриц! Христос родися, крест водрузися, Бог прославися, сатана связан бысть во веки веков, аминь, аминь, аминь" (дело за № 2203). Много и других дел в этом же роде.
Но если в проступках духовенства сказывалась в значительной степени его простота и отсутствие богословских знаний, то естественно было бы думать, что законодательная и судебная власть того времени принимала это обстоятельство во внимание и смягчала суровость своих постановлений. Однако это мало заметно, и наказания, налагаемые во второй половине XVIII ст. на духовных лиц, особенно если сравнить со взысканиями настоящего времени (кон. XIX века), кажутся жестокими: удары плетьми и шелепами, заковывание в колодки и цепи, смирение черными работами и подначалием в монастырях, прилагались к священно-церковнослужителям в такой же мере, как к лицам нисшего, „подлаго" народа. В частности особенно сурово карались духовные лица, замеченные в разного рода суевериях и вообще сознательном или несознательном отступлении от правого богопочтения. В отношении к таковым применялись строгие военные законы о суевериях Петра Великого, остававшиеся и до сего времени еще во всей своей силе. Воспитанный не при обстановке древне-русского терема, где главной воспитывающей стихией было обрядовое благочестие, а среди протестантов немецкой слободы, Петр, как известно, усвоил себе свободный, протестантский взгляд на религию и к внешним обрядам часто относился отрицательно, как к вещам, совершенно выходящим из религиозной сферы. Тем более не нравились ему нелепые и суеверные выражения обрядности. Помимо личной нетерпимости, ненависть к ним усиливалась в нем от тех яростных насмешек и порицаний, которыми осыпали крайности обрядового направления народа приезжавшие к нам иностранцы. А если к этому присоединить еще то, что из среды распространителей суеверий, разных ложных пророков, кликуш и юродивых и раздавались чаще всего зажигательные голоса против новых порядков и самого царя, то будет вполне понятно, почему Петр был суровым гонителем суеверий и вообще всякого богопротивного чествования. К преследованию суеверий были привлечены им как светские, так и духовные власти. Кликуш и юродивых велено было ловить, приводить в приказы и здесь пытками требовать от них признания в обмане. За корыстное разглашение ложных чудес и видений было определено телесное наказание и вечная ссылка в галеры по предварительном вырезании ноздрей. В войсках, как увидим ниже, наказания были еще строже. Самой первой и важной обязанностью Св. Синода Духовный Регламент Петра указывает искоренение в народе всего того, что может быть названо ложным, неправильным верованием. Все „лишнее, ко спасению непотребное, на интерес только свой от лицемеров вымышленное, а простой народ прельщающее и аки снежные заметы правым истины путем идти возбраняющее — все то к досмотру Коллегии прилагается, яко зло общее". В частности Регламент предлагает Синоду проверять и исправлять сложенные акафисты и иные службы и жития святых, уничтожать непотребные церковные церемонии, разыскивать о ложных мощах, мнимых чудотворных иконах и т. п. И тоже самое предписывается им и епархиальным архиереям при объезде ими своих епархий; священникам же вменяется в обязанность доводить до сведения правительства даже о суевериях, открытых на исповеди: „ежели кто, говорится в Регламенте, вымыслив где каким либо образом, или притворно учинив, разгласит ложное чудо, которое от простаго и малоразсудочнаго народа приемлется за истину, и потом такой вымыслитель тот свой вымысел на исповеди объявит, а раскаяния на то не покажет..., то духовник должен, где надлежит, без всякаго медления о том объявить, дабы такая лжа была пресечена"... Впоследствии правительство неоднократно подтверждало эти постановления о розыскании и пресечении суеверий духовными лицами. Заказчики или благочинные описываемого нами времени, как видно из документов архива, должны были ежегодно доносить Епархиальному Начальству, не обнаружилось ли при церквах чего либо в этом роде, и неаккуратные из них в указанном отношении подвергались штрафованию (дело за № 1625).
Та же строгость обнаружилась и в судебном рассмотрении дела диакона Михаила Аѳанасьева, позволившего себе написать богопротивный сон, в коем Правление усмотрело — страшно сказать ересь, чернокнижество и богохуление. Порядок судебного процесса в данном случае был следующий. Получив доношение от пономаря Луки Ильина, Правление поспешило вскоре же вызвать диакона Аѳанасьева к допросу, но он не явился; послало за ним в с. Ляхи другой раз, он под каким то предлогом опять уклонился от явки; вследствие сего, указом от 30 октября Правление предписало церковнику Артемию Корчагину „взять" непокорного священнослужителя и привезти его в Муром „не смотря ни на какия суетныя его отговорки". И 3-го ноября он, наконец, привезен был на суд, а 5 числа в присутствии Правления допрошен, причем показал следующее: „он де, диакон, объявленное при доношении от пономаря Луки якобы богопротивное письмо писал сам, своею рукою, и оное письмо не богопротивное, но сон пресвятыя богородицы, которое писал он по оказыванию вотчины вдовствующей графини Екатерины Алексиевны Салтыковой тогож села бывшаго умершаго земскаго Ѳедора Андреева, сына Шепелева, кой сказывал не из слов, но с письма его, земскаго, назад тому лет с пять и более, а в котором имянно году, подлинно не упомнит, и, списав, имелось оное у него в доме в коробочке без всякаго действия, кроме того, что прочитывал в каждой год подважды, а как оное письмо утратилось, того уже он не знает, и, читая оное, богопротивности никакой он, диакон, не признавал, такоже кроме его, диакона, и реченнаго умершаго земскаго, никто об оном письме известен не был и другим никому ж он читать не давал и сам с него никому не списывал и сверх онаго письма других богопротивных писем у себя не имел и ныне не имеет и в сем допросе сказал он, диакон, самую сущую правду, а ежели что ложно, и за то повинен он таковому штрафу, как по указам повелено будет".
После допроса в продолжение пяти дней диакон Афанасьев еще содержался в Правлении, и только 10 ноября по резолюции был освобожден за поручительством дьячка Новоспасской гор. Мурома церкви Леонтия Тимофеева и того же церковника Артемия Корчагина с тем, „чтобы ему из дому своего в дальныя места никуда не отлучаться и ежели он когда впредь по имеющемуся до него делу востребуется, тобы ему явиться в реченном Правлении во всякой скорости непременно, а буде он куда будет иметь из дому отлучности или же по востребованию в Правлении вскоре не явится, то оные поручители повинны его сыскать и в Правление представить без всяких отрицательств неотложно, в чем они и подписуются".
С 17 ноября потом из всего означенного дела учинялась в Правлении „выписка", в коей на справку были приведены правила и уставы, положенные в основу состоявшегося судебного решения.
Руководясь этими законами, Правление сделало такое заключение:
«и тако по предписанной выписке оказуется, что хотя предъявленной села Ляхов диакон Михаил Аѳанасьев об означенном во оной выписке письме будто бы сон пресвятыя богородицы в допросе своем и показал, якобы оно имеется небогопротивное, которое де писал он по оказыванию того же села умершаго земскаго Ѳедора Шепелева, кой де сказывал ему не с слов но с письма руки его, земскаго, назад тому лет с пять и более (о котором списывании и письме за умертвием онаго земскаго точнаго изследования учинить неможно), а по списании де оное письмо имелось в доме его, диакона, в коробочке без всякаго действия кроме того, что прочитывал он в каждый год по дважды, а как де оное утратилось, того он не знает и читая оное противности никакой не признавал, но понеже в силу прописанных во
упоминаемой выписке святых отец правил кормчей книги 60-го святых апостол, карѳагенскаго поместнаго собора 24-го, седьмаго вселенскаго собора 9-го, воинских 1, 3, 4, 6, 7 и 8-го и морского устава книги четвертой главы первой 1 и 5-го артикулов оное письмо точно оказалось богопротивное, каковаго суевернаго и искаженнаго письма не только священному чину, но и простолюдину на вред и соблазн прочим, коим имя Божие всуе восприемлется, у себя иметь отнюдь не долженствовало, а сверх того, таковое отважился, как видно, не иной кто, но он сам и в церковь внести или же, нося с собою, каким случаем в той церкви обронил, и хотя по допросу его от того никому никаковаго вреда не учинилось, но он сам тое письмо прочитывал чрез каждый год, почему и можно заключить точно- то, что он в том был надмен какою либо мыслию к подлинному, как в том письме значится, и точному суеверному исполнению, кое твердя и держал у себя более пяти лет во тайне, а яко он, диакон, имеется по предписанному не простолюдин и грамоте умеющий, то ведая вышеписанное правилами запрещение, не только самому таковых суеверных и вредных писем иметь при себе не следовало, но и простонародных всячески от таковых бредней отвращать надлежало, и тако он, диакон, оказал во всем том себя виновным, за что по содержанию вышеписанных книги кормчей святых отец правил, воинских и морского устава артикулов, и подлежал было обнажению священства и жесточайшей по тем артикулам казни, но в разсуждении того, что он учинил оное впервые видно от простоты его и в учинении кому постороннему вреда и соблазна не признается, от обнажения священства и жесточайшей казни надлежит его уволить, а вместо того по силе оных же правил и артикулов, дабы он впредь таких и сему подобных суеверных и душепагубных писем у себя не имел и другим на вред и соблазн не списывал, по мнению Муромскаго духовнаго Правления, надлежит означенное письмо в присутствии сжечь, а диакона Михаила Аѳанасьева отослать во Флорищеву пустынь в подначальство на год, где ему чрез то время класти в среду и пяток за каждым священнослужением по 50 поклонов земных, а по прошествии того годичнаго срока, о нечинении ему впредь того обязав наикрепчайшею подпискою, отпустить в дом его по прежнему, а более на разсмотрение предается главной команде — Владимирской духовной Консистории, чего ради как оную выписку, так и сие мнение представить в реченную Консисторию благопочтенно при доношении». 24-го декабря того же года это представление и было сделано.
Как отнеслась к провинности диакона Аѳанасьева „главная команда", неизвестно, потому что ответного указа по сему случаю из Владимирской духовной Консистории при деле не имеется. В наш просвещенный и гуманный век она, конечно, ограничилась бы замечанием, выговором или увещанием виновному, но в то суровое время едва ли Консистория уменьшила вину его, так как в обычае ее, как видно из дел архива, было скорее усиливать строгость правленских приговоров, чем ослаблять, и бедному диакону, в простоте своего сердца вероятно и не помышлявшему о том, какую беду готовит себе он, списывая для своего душевного спасения сон богородицы, без сомнения пришлось (если только ранее сего он не предстал на суд Божий) отправиться в отдаленную Флорищеву пустынь и там публично раскаяться в своем невольном грехе неведения. Что касается до самого злосчастного манускрипта, то он почему то не был сожжен и остался при деле, как верное и ясное свидетельство той умственной ограниченности, которой отличалось русское духовенство второй половины XVIII столетия.
