Рачков Павел Алексеевич (1914-2001) - писатель, драматург.
Павел Алексеевич Рачков
В писательской организации «чистый» драматург. В своих пьесах П. Рачков не увлекается внешними эффектами, а стремится открыть разные стороны действительности, сказать свое, выстраданное слово о жизни и человеке. Павел Алексеевич на себе испытал все ужасы сталинских репрессий.
Родился Павел Алексеевич 4 (17) марта 1914 года в д. Дашки (ныне урочище Дашки Юрьев-Польского района, Владимирской обл.). Мать – Ефросинья Ивановна. Учеба в школе колхозной молодежи. В 1931 г. вступил в комсомол. Окончил Московский редакционно-издательский техникум. Работал техническим редактором в книжных издательствах Казахстана. 1936–1938 гг. — работа в Омском издательстве. В 1938 году переезжает с семьей в Москву. С 1938 года работал в Редакционно-издательском отделе Гражданского воздушного флота в Москве. В 1940 г. родился сын.
4 января 1944 г. — арест по доносу. Доставка в Лубянскую тюрьму. Перевод в Лефортовскую тюрьму. Следователь капитан Железко. Допросы. Методы ведения следствия. Апрель 1944 – 1951 г. — ознакомление с приговором Особого Совещания при НКВД: 8 лет работ (ст. 58, пп. 10, 11) в лагерной шахте близ Инты и 5 лет ссылки. Отбывание срока в Минлаге (Коми АССР). Работа инженером БРИЗа шахты № 12. Знакомство с Алексеем Яковлевичем Каплером. Перевод в отдельный лагерный пункт (ОЛП) № 6 Минлага.
«Писать начал, — как вспоминает сам Павел Алексеевич — в 1950 году. Писал без карандаша и без бумаги, писал то, что можно удержать в памяти,- стихи, пьесы».
Январь 1952 г. — окончание срока заключения. Освобождение. Ознакомление с Указом о пожизненной ссылке. Направление на сельскохозяйственные работы в Кочмес – отделение сельхоза «Большая Инта» Интинского района Коми АССР. Пеший переход в Кочмес. Помощь местных жителей. Прибытие в Кочмес. Жизнь в бараках бывшего лагеря. Работа на заготовке дров. Получение письма от жены с просьбой о расторжении брака. Согласие на развод.
Лето 1952 г. — прибытие на катере «Бодрый» партии заключенных-женщин. Гражданский брак с заключенной Ниной Смирновой. Работа на заготовке сена, силоса.
В 1953 г. — смерть Сталина. Надежда на пересмотр дела. Рождение дочери Жени. Приезд в Кочмес жен ссыльных – бывших заключенных.
В 1955. г. — получение извещения Верховного суда РСФСР о пересмотре дела. Встреча с сыном. Поездка в Ригу для встречи с братом.
Реабилитирован в 1957 году.
В 1958 г. — переезд в г. Тамбов по приглашению директора книжного издательства Ф.И. Белохвостова. Встреча с лагерными друзьями.
Работа в книжном издательстве. Публиковаться начал с 1959 года. В журнале «Дальний Восток» — первая подборка его стихов. В 1964 году в Тамбовском драм театре поставлена пьеса «Возвращение». В последующие годы в издательствах «Искусство» и «Советская Россия» вышли пьесы «Блаженный», «У чужого крыльца», «Беззащитная старушка», «Свет не клином сошелся», сборник одноактных пьес «Три тюльпана» и др.
С 1974 года живет во Владимире. Перед уходом на пенсию в 1974 году П.А. Рачков был главным инженером областного управления по печати.
Во Владимире областным театром драмы и театром кукол осуществлены постановки сатирической комедии «Догоните бабушку» и пьесы для детей «Хрустальный букет».
Есть в активе драматурга и прозаическая повесть «Везет человеку», которую вначале опубликовал журнал «Волга», а позже выпустило отдельной книгой Верхне-Волжское издательство.
В 1990 году П.А. Рачков принят в члены Союза писателей СССР (с 1991 года – член Союза писателей России).
Скончался П.А. Рачков 3 ноября 2001 года.
ПРОИЗВЕДЕНИЯ П. А. РАЧНОВА
КНИГИ: - Блаженный: Одноактная пьеса. - М.: Искусство, 1972. — 16 с. - Хрустальный букет: Пьеса. В 9 карт. для дет. и кукол. театров. — М.: ВААП — Информ, 1982. — 26 л. - Везет человеку: Повесть: — Ярославль: Верх.- Волж. кн. изд-во, 1979. — 144 с. - Рец.: Белоусова Л. Герой-печатник//Призыв. 1982. — 28 марта. - Догоните бабушку: Сатирич. комедия в двух частях, девяти картинах. — М.: Искусство, 1981. — 64 с. - Книжкины заступники: Пьеса-сказка для дет. и кукол. театров. — М.: ВААП — Информ., 1984. — 16 с. - Три тюльпана: [Пьесы]. — М. Искусство, 1988. — 107 с. - За Юрьевской заставой: Перестройка: писательский пост. — Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1988. — 72 с. — В соавт. с А. С. Пановым. ПУБЛИКАЦИИ В СБОРНИКАХ И ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ ПОЭЗИЯ: - И сват, и брат: [Стихи]//Призыв — 1987. — 25 окт. ПРОЗА: - Не тот масштаб: Юмористич. рассказ//Призыв — 1981. 31 мая. - Почетный заказ: [Из цикла «Сказы бабушки Акулины»]//Призыв. — 1984. — 22 апр. - Белый караван: Повесть; Симамури и Конон; Отец семейства: [Рассказы] Нестеров В. Хозяин голубых лодок. Баранова С. Ожидание. Рачков П. Белый караван: Повести и рассказы. — Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во. - 1986. — С. 125—238. - Злая воля: Главы из повести// Призыв. — 1988. — 11, 18, 25 сент.; 2, 9, 16 ,23 окт. - Непривычный разговор: Сценка//Призыв. — 1988. — 18 дек.
- Рачков П.А. Я много помню... Записки ровесника Страны Советов. — Владимир: Золотые Ворота, 1995. — 72 с. /Серия: «Владимирские писатели»/
СТАТЬИ, ОЧЕРКИ: - По личному повелению: [Воспоминания о А. Я. Каплере]//Призыв. — 1989. — 5 марта.
ЛИТЕРАТУРА О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ П.А. РАЧКОВА: - [Рачков П.А. Биогр. справка]//Рачков П. Догоните бабушку. — М., 1981. — 2, 3-я с. обл.: портр. - Бармак А. О пьесах Павла Рачкова//Рачков П. Три тюльпана. — 1988. — С. 3—5.
Павел Рачков ЗА ВОРОНЬИМ ЦАРСТВОМ Отрывок из документальной повести
Потом я вспомнил Алёшу Каплера. Карагодин попросил меня рассказать о киносценаристе. ...В Минлаге Алексей Яковлевич Каплер работал санитаром в больничном бараке. Но пришло предписание отправить Каплера на шахту. «Нечего ему тут прохлаждаться». После короткого инструктажа доверили подъёмную машину на участке проходки наклонных стволов. Рабочий день шахтёров-зеков был на два часа больше, чем у шахтеров Донбасса. В месяц три выходных дня. Но это не значит, что зеки в эти дни могли поспать. У лагерных начальников на эти дни были свои мероприятия. То шмон (обыск), то инвентаризацию устроят. Сгонят всех в одну секцию барака и начнут «шмонять». Полетят с нар матрацы, подушки, набитые опилками, мешочки с нехитрым зековским скарбом (расчёска, нитки, пуговицы) - всё поставят дыбом, перемешают, истопчут кирзовыми сапогами. Потом личный обыск с раздеванием догола. И уж после этого пускают по одному в разорённый «дом». Тут начнутся споры, а иногда и драки. Кто-то под шумок обменял матрац, взял какую-то дорогую, сросшуюся с душой вещь, например, пару домашнего белья, порыжевшего от прожарок, но бережно хранимого, потому что его положила жена, когда поняла, что мужа берут в дальнюю дорогу.
Рабочее место лебёдчика строящейся шахты «на дневной поверхности» - в тесовом, продуваемом со всех сторон сарае. Лебёдчик, словно прикованный, сидит в бушлате, в кирзовых ботинках, держась за рычаги. Перед ним фанерная табличка с расшифровкой сигналов, подаваемых из забоя. Нагрузив вагонетку породой, проходчики дергают за рукоятку троса, соединённого с молотком, который за спиной Каплера бьёт по звонкой тарелке буфера. Лебёдчик нажимает рычаги - вагонетка с породой ползёт вверх. Иногда из забоя просят: «Данай крепёж!» Или предупреждают: «В вагонетке человек!» Все эти сигналы Алексей Яковлевич знал наизусть. Рядом с ним — ни души. Перерыва на обед не бывает. Даётся небольшая пауза, чтобы люди могли подкрепиться остатками пайки. И всё-таки у людей оставалось время для душевного разговора. После вечерней поверки перед отбоем садились на нарах и разговаривали вполголоса. Каплер рассказывал, как Сталин редактировал его сценарии. Алексей Яковлевич собирался написать о Ленине пять-шесть сценариев и первому из них дал название «Ленин». Сталин сказал: «Ленин - слишком всеобъемлюще. Давайте скажем точнее», - и написал своей рукой: «Ленин в Октябре». Рассказывал Алексей Яковлевич, как после просмотра фильма они с Борисом Щукиным были в гостях у Надежды Константиновны Крупской. Каплеру запомнилась такая деталь. В кремлёвской квартире вместе с Крупской жила её подруга, работавшая в Наркомпросе. Они по очереди вели домашние дела. Каплер это понял по репликам: «Надя, — сказала подруга, — сегодня у тебя гости. Позволь мне приготовить чай». - «Хорошо, - ответила Надежда Константиновна, - следующие два дня я дежурю». Щукину не терпелось узнать мнение Надежды Константиновны: «Похож ли?» - спросил он. «Конечно, нет, - ответила Надежда Константиновна, но, заметив, как её ответ огорчил Бориса Васильевича, поспешила смягчить: «Для всех похож, очень похож. Но я не могу поверить. Вы это должны понять». Ходили слухи, будто Сталину не понравилось внимание Каплера, проявленное к Светлане Аллилуевой. За это, мол, он и поплатился. Говорили об этом с улыбкой - вот, мол, как ухаживать за дочкой вождя. В нашей многовековой истории всякое бывало. Иные цари, чтобы избавиться от неугодных жён, заточали их в монастыри. (Вспомним печальную участь Соломонии Сабуровой, Евдокии Лопухиной). Но чтоб за учтивый разговор с дочерью властителя молодого мужчину хватали и прятали за решётку, такого мир ещё не знал. Такое мог позволить только «вождь всех времён и народов». Из бесед с Алексеем Яковлевичем у меня сложилось иное мнение о причине его ареста. Его сценарии читали высокопоставленные рецензенты. Некоторые находили изъян в том, что «мало отражена роль товарища Сталина в Октябрьской революции». Автору посоветовали исправить этот недостаток. Не забудем, что шёл 1937-й год - разгар «ежовщины». Каплер начал «улучшать» сценарий, вводить сценки со Сталиным. Но поздно. Вождю об этом, конечно, доложили... Следователь, который вёл дело Каплера, чтоб не терять зря времени, показал Алексею Яковлевичу резолюцию-приказ Сталина на арест: «Убрать этого дурака. И. Сталин». «Узнаете автограф?» - спросил - «Узнаю». - «Вопросы есть?» Какие могут быть вопросы, когда «сам повелел»! Хорошо еще, что слову «убрать» не придали предельного толкования. Другой драматург - Николай Погодин - учёл горький опыт Каплера или внял совету высокопоставленных рецензентов, догадался ввести в пьесу «Кремлёвские куранты» Сталина. Помните, Ленин вызвал в Кремль инженера Забелина для беседы об электрификации страны. Вот беседа началась. После первых реплик Ленина разговор берёт в свои руки Сталин, задаёт Забелину лукавые вопросы. Ленину ничего не остаётся, как бегать вокруг стола и поддакивать Сталину. Нарушена историческая правда о том, кому принадлежит идея ГОЭЛРО, нарушен закон драматургии: даже короткое появление Сталина принизило роль Ленина. Но зато драматург не разделил участи Каплера. И даже был удостоен сталинских премий. В 1956 году пьеса пошла в новой редакции. Выбросить «мудрые» реплики Сталина не составило большого труда. Первая попытка «убрать дурака» была предпринята органами, когда Каплер ещё не был вхож в обиталище властителя и имел смутное понятие о его дочери. Он жил тогда в Ленинграде. Этот факт начисто отметает домыслы о «роковой любви к Светлане». Вот как это происходило со слов самого Алексея Яковлевича. День начался радостно. Жена защитила диплом в институте. Из Москвы пришла телеграмма-вызов, подписанная Молотовым: Каплера приглашали в Москву для разговора о сценарии, который писался на конкурс к XX годовщине Октября. Молотов был председателем юбилейной комиссии. По такому случаю решили устроить маленькое семейное торжество. Ждали гостей. И вдруг являются «гости» незваные. Предъявляют ордер на арест и обыск. «Улики» были найдены сразу. Стопка книг троцкистских и меньшевистских авторов лежала на столе. Каплер получил их в библиотеке по особому распоряжению для работы над сценарием. Надо ведь было мотивировать реплики не согласных с Лениным. Связав «улов», о наличии которого они хорошо знали, незваные гости сказали Каплеру: «Собирайтесь». И тут он предъявил телеграмму Молотова. Драматург даже представил себе, как опешат оперативники, как вытянутся у них физиономии. Но ничего подобного не произошло. Перед ним были исполнители. Им скачали: «Взять», - они пришли и взяли. Однако на тех, кто приказал «взять», телеграмма произвела впечатление. Рассуждали примерно так: «Сценарий о Ленине. Его, возможно и даже наверняка, читал сам товарищ Сталин. Вдруг он захочет поговорить с этим Каплером и узнает, что мы его тут... Скандал! Головы не сносить!» Вчитались в текст телеграммы. Выходило: Каплеру надо немедленно выехать в Москву. Достали ему билет на самый скорый поезд - поезжай. А он не едет, требует изъятую при обыске литературу. «Зачем она тебе?» - «Потребуется при разговоре с редактором». - «А кто у вас редактор?» - «Товарищ Сталин». Посоветовавшись, сказали: «Хорошо, в Москву повезём всё. Там вам будут выдавать, что потребуется». — «Закладки чтобы были на месте». - «Будут на месте». Конечно, служители работавшего тогда уже во всю мощь репрессивного конвейера не простили Каплеру эту дерзость. Если бы Сталин смотрел этот фильм не в Кремле среди своих приспешников, умеющих сдерживать эмоции, а в обыкновенном кинотеатре вместе с простыми советскими людьми, он был бы потрясен восторгом, с каким зрители встречали каждое появление Ленина на экране, приветствовали будто живого, пришедшего к ним из небытия. И вот человек, подаривший людям экранный образ Ленина, ходит в лагерном бушлате с номером на спине. Огорчительно видеть талантливого человека на нарах, с котелком баланды. Но как это ни парадоксально, такие люди скрашивали нашу жизнь за колючей проволокой. Каплер в Инте отбывал второй срок, а это, как известно, накладывает отпечаток на психику людей, делает их замкнутыми. Но Алексей Яковлевич не чурался общения с людьми. Помню, однажды мы с ним застряли в пятикубовой бадье, спускаясь в забой. Это не то, что застрять в лифте. Там вокруг шахты вьётся лестница, идёт жизнь, а тут твердь земная. Да и бадья - не кабина лифта. Слышно, как внизу булькает вода. Темно. - Что будем делать? - спрашиваю. - Продолжим беседу, - улыбчивым голосом отозвался Алексей Яковлевич. - Лучшего места для душевной беседы найти невозможно. Здесь мы уверены, что за стенкой никто не подслушает. В первых числах ноября 1951 года, возвращаясь с шахты в жилую зону, мы увидали на стене солдатской казармы большую афишу, исполненную красной краской: «7-8-9 ноября в клубе будет демонстрироваться фильм «Ленин в Октябре»». Шаркая в колонне кирзовыми башмаками, зеки косили взглядом на Каплера. Я шёл с ним рядом. Алёша, взглянув на афишу, стал смотреть под ноги. Что у него было на душе - догадаться нетрудно...
Источник:
ПИСАТЕЛИ ВЛАДИМИРСКОЙ ОБЛАСТИ: биографии, произведения, фото/ [редкол.: В.Л. Забабашкин и др.] - Владимир: Транзит-ИКС, 2009. - 376 с.: ил.
Павел Рачков О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ
Мне казалось, что я уже достаточно насыщен информацией о правовом беспределе, царившем в годы большевизма. Читал официальные бумаги и документальные повести, очерки и рассказы, знаком со стихами лагерных поэтов, а главное, сам прошел путь длиной в четырнадцать лет; через Лубянку, Лефортово, Бутырки, через лагеря и жестокую ссылку у Полярного круга. Я видел людей всех сословий без регалий, остриженных под нуль, с номерами на бушлатах. Сам носил номер И-667. Казалось, острота восприятия уже притупилась. Но вот на письменный стол легли “Списки жертв политических репрессий” – и вновь охватило волнение. Дело в том, что все мученики, подвергшиеся физическим и нравственным страданиям, мои близкие земляки – владимирцы. Беру Юрьев-Польский район, где я родился в деревне Дашки, что близ Фетинина, открываю первую страницу, читаю первую фамилию: “Аббакумов Александр Иванович. Проживал в д. Вески. Учитель. Арестован 07.04.1937”. Александр Иванович! Вот уж не думал, что и его зачислят в стан врагов советской власти. В двадцатые годы он учительствовал в селе Авдотьино, дружил с моим старшим братом и моим учителем Леонидом Ивановичем Похвалынским. Помню Александра Ивановича в длинной кавалерийской шинели, в длинноухой рыжей шапке, высокого, стройного, всегда стремительного. Не пощадили самого уважаемого на селе человека. Сколько же ему дали? “Десять лет лишения свободы”. Меня охватило беспокойство за Леонида Ивановича: не сфабриковали ли групповое дело учителей? Тогда это было модно. Один говорил, другой поддакивал, третий донес – вот и группа. Ищу Похвалынского. Слава Богу, Леонида Ивановича нет в списке. Читаю горькие списки дальше: “Белов Николай Петрович. Кузнец из деревни Карандышево. Арестован 31.07.1937. Осужден к расстрелу”. К расстрелу! Он ковал нашу Репку, когда она была строптивой и потом, когда стала смирной лошадью, ошиновывал колеса, наваривал и острил лемехи перед посевной. Мне кажется, деревенский кузнец – самый труженик из тружеников. Помню его сказку про кузнеца и черта, рассказанную на коротком перекуре, так сказать, к слову. Кто-то сказал: “Чертова у тебя работа, Николай Петрович”. “Не, – улыбнулся кузнец, – черт не выдюжил”. И рассказал, как черт, услышав, что у кузнеца “чертова работа”, нанялся в подсобники. “Что делать?” – спрашивает. “Дуй, бей, давай углей, кузницу мети, по воду беги”. Черт все переделал, опять спрашивает, что делать? “Дуй, бей, давай углей, кузницу мети, по воду беги”. Вечером черт сбежал, не выдюжил. И вот такого труженика расстреляли. Николаю Петровичу было 53 года, осталась большая семья. Еще одна фамилия, вызвавшая отзвук в сердце. “Гадалов Михаил Иванович из деревни Курицыно”. Деревня эта в полутора верстах от моих Дашков. Михаил Иванович – ровесник и частый собеседник моего отца. “Арестован 07.09.1937. Осужден на 8 лет лишения свободы”. Голубой дом Гадаловых стоял на краю деревни у оврага, по которому катился ручей в сторону Спасского – к Ворше. Помню Алексея и Лену Гадаловых, лицом очень похожих на своего отца и таких же, как он, общительных. Михаил Иванович всегда живо интересовался политикой. И не знал добряк, что из центра спущен план отлова вражеских элементов. Планы по таким показателям всегда перевыполнялись. Отца моего к тому времени уже не было в живых, а то... Он тоже словоохотлив был. А вот и наш дашковский “враг народа”, – Дмитриев Василий Кузьмич. Маслобойщик. Осужден в 1930 году к 3 годам лишения свободы. Он свояк Гадалова (женаты на сестрах) и тоже ровесник моего отца. Я знакомился с архивным делом Василия Кузьмича и написал очерк об этом смекалистом труженике. Маслобойка вскоре была разорена. Лен в округе перестали сеять. Еще знакомая фамилия. Карабанов Харлампий Дмитриевич. Уж очень редкое имя. Я знал Таню Карабанову, учился с ней в Ратисловской школе колхозной молодежи. Она из села Турабьева. И Харлампий Дмитриевич из Турабьева, 1882 года рождения. Значит, он отец Тани. Она, помнится, Харлампиевна. Смотрю на дату ареста: 03.02.1930 года. В том году Таня Карабанова после зимних каникул не приехала в Ратислово, а потом, кажется, в апреле появилась, чтобы забрать документы. Сказала: “Семейные обстоятельства”. Ванюшка Торгов из того же села уточнил: “У нее не стало отца”. Оказывается, не смерть, как я думал, а компетентные органы осиротили Таню Карабанову. Помню ее, высокую, тоненькую, как балеринка, с мальчишеской стрижкой в юнгштурмовке под ремень. Из-под белого вязаного берета выбивалось крылышко черных волос. У нее были братишки и сестренки меньше ее. Обещала, как наладятся дома дела, вернуться в школу. Ей так хотелось учиться. Вижу ее, шагающую через плотину ратисловского пруда. Больше о Тане Карабановой мы ничего не слышали. Дальше я зацепился за фамилию Радостин. Иван Иванович был хозяином мельницы на реке Колокше у деревни Кобелихи. Деревню переименовали. Теперь ее зовут Красное Заречье. На земле владимирской много контрастирующих названий. Наряду с Кобелихой, Сукманихой, Негодяихой есть поэтические названия: Васильки, Колокольцы, Ромашки. Еще до того, как Кобелиха стала Красным Заречьем, мельник Радостин, словно оправдывая свою фамилию, дал своей деревне электрический свет. Не посчитался с тем, что турбинка отняла третью часть воды. В газетах об этом не писали, так как доброе дело сделал кулак. Еще не известно, какие планы “закабаления” крестьян он имел в виду. Радостин собирал по соседним деревням голосистых мужчин и устраивал спевки. У него была фисгармония – старинный клавишный инструмент с мехами. Хор под управлением Радостина выступал в окрестных храмах по большим праздникам, привлекая в церковь много народу. Это особенно не нравилось местным властям. В 1930 году Ивана Ивановича арестовали и лишили свободы на 5 лет. Назову еще одну взволновавшую меня фамилию. Турыгин Владимир Иванович из деревни Карандышево. Его арестовали в сентябре 1937 года и осудили на десять лет лишения свободы. Я знал самого Владимира Ивановича, его старшего сына Володю и особенно хорошо знал дочь Машу, с которой учился в одном классе у Леонида Ивановича. Маша была нежным и ласковым созданием. Черноволосая, с большими карими глазами, такая милая девочка. Уж очень к лицу ей было голубое пальтишко с пушистым воротником из белого зайца, в котором тонули ее румяные щечки. Мне нравился ее певучий голосок и такая ласковая улыбка. Эту девочку под ее подлинным именем я вывел в повести “Моя лошадушка”. Маша Турыгина тяжело переживала арест отца. К этому прибавилось еще горе: в первый год войны погиб ее любимый брат Володя... Встречаясь с земляками, я интересовался судьбами мальчишек и девчонок, с которыми рос. Про Машу мне сказали, что она замкнулась и перестала разговаривать с людьми, словно глухонемая. Работала она в Москве шофером. Возила священника. Церковь стала тем местом, где хрупкая и нежная женщина нашла умиротворение. Может и хорошо, что я ее не встретил в те мрачные годы. Для меня Маша Турыгина навсегда осталась солнечной ласковой девочкой. Читая списки, обнаруживаешь неравномерность расселения “врагов” по лицу земли: где густо, где пусто. Особенно много их оказалось в старинном русском селе Симе (первое упоминание в XIV веке). В этом селе был похоронен полководец князь П.И. Багратион (потом его прах перенесен на Бородинское поле). И еще чекисты “вскрыли нарыв” в селе Кучки, что в 12 км от города Юрьев-Польский. Эти Кучки так часто мелькают в списках, что кажется жители села ничем другим не занимались, как писали доносы друг на друга. Когда мы видим цифры жертв политических репрессий по районам, скажем: Александровский – 918, Кольчугинский – 473, Юрьев-Польский – 735, то это далеко не все мученики. В эти цифры не вошли Таня Карабанова и Маша Турыгина. Дети Николая Петровича Белова и Михаила Ивановича Гадалова. А ведь они тоже мученики. И сколько их! Так что каждую официальную цифру надо хотя бы утроить. У иного, читающего эти скорбные списки, возникнут иные мысли, в памяти всплывут другие люди. Нормальный человек не может не задать себе естественный вопрос: “А где был я, что делал, когда эти люди уходили из нашей жизни?” Если читающий был тогда мал или еще не родился, он задаст этот вопрос старшим. Под оправдание массовых арестов была подведена глубокая теоретическая база. Правые уклонисты во главе с Бухариным что-то толковали о затухании классовой борьбы. “Нет, – сказал товарищ Сталин, – классовая борьба, по мере нашего продвижения вперед по пути строительства коммунизма, обостряется”. Политбюро ЦК ВКП(б) 02.07.1937 года рассмотрело вопрос “Об антисоветских элементах” и за подписью Сталина дало директиву Ежову, секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартии на истребление антисоветских элементов. Через три дня по приказу Ежова началась настоящая облава “на врагов” по всей стране. Потом расстреляли и Ежова. Но не ранее, чем он осуществил директиву вождя. Аббакумов, Белов, Гадалов, Турыгин и сотни тысяч других – жертвы этой директивы. ...Об ужасах лагерной жизни написано много. Все сходятся на том, что самое страшное – это этап. Человек не знает, куда и зачем его везут? Сколько дней продлится путь в набитых сверх всяких пределов вагонах? Везут, как скот. Мой одноделец Виталий Буров не выдержал этого испытания – умер в вагоне. Тяжелы для заключенного пересылки. Главный вопрос: “Куда теперь погонят? Хорошо, если на обжитое место. Но чаще приходилось приживаться возле забитого в мерзлую землю колышка. Конвоирам и надзирателям иногда тоже приходилось туго. И они срывали зло на бесправных людях. Выворачивая наизнанку здравый смысл, рассуждали так: “Из-за вас, гадов, приходится тут мерзнуть”. Все это пережили и мои земляки-владимирцы, поименно названные в этих списках. Так получилось, что на своем длинном тернистом пути я не встречал земляков. Уж больно велика страна, и много глухих мест, куда можно было загнать неугодных людей. Но я встречал людей, очень похожих на тех знакомых, что в списках. Встречал интеллигентов, таких, как Александр Иванович Аббакумов, колхозников, как Михаил Иванович Гадалов и Владимир Иванович Турыгин. Уже будучи на ссылке в Кочмесе встретил кузнеца Родыгина Николая Осиповича с Вологодчины, такого же труженика, как Николай Петрович Белов из Карандышева. И еще в памяти храню много интересных людей. Встречи начались сразу, как меня перевели из Лефортовской одиночки в Бутырки... Большая полупустая камера быстро наполнялась такими же, как и я, записанными за Особым Совещанием. Я ничего не знал об этом неконституционном карательном органе, хотя он существовал с 5 ноября 1934 года (за месяц до убийства Кирова!). Все обдумывали свое поведение на суде, а суда не было. Был вызов “за получкой”. Выводили группами, зачитывали короткое, в две-три строки, решение Особого Совещания, спрашивали: “Ясно? Распишись”. Суд состоялся. Один бедолага даже не понял, что он уже осужден, вернувшись в камеру, грозился рассказать на суде “всю правду”. А 10 лет, упомянутые в бумажке, в которой он расписался, посчитал прокурорским запросом. Не сомневался, что суд скостит. Он работал сторожем на базе, знал за собой какие-то грешки, полагал, что за них его и арестовали. А его замели по 58-й. Грешки были только фоном антисоветской деятельности. Осужденных собирали группами и вели в церковь. Все возбуждены. Но не помню, чтоб кто-нибудь заскулил или хотя бы заметно упал духом. Все старались ободрить друг друга, говорили, что объявленных сроков никто до конца отбывать не будет. Года два-три придется потерпеть. Война идет к концу. Вот грянет победа, дойдут руки и до нас. Разберутся. Никто еще не понимал, что на всех нас поставлен крест, что нас уже не считают людьми. Мы – шлак, мешающий строить светлое будущее. В церкви (она описана Львом Толстым в романе “Воскресение”) теперь были камеры осужденных. В этом “богоугодном заведении” собрались интеллигентные люди, ждали отправки на этап. Здесь я встретил Владимира Адольфовича Шнейдерова, да, того самого, который много лет спустя, после реабилитации, вел телепрограмму “Клуб кинопутешественников”. Там же я встретил солиста Большого театра, одного из лучших исполнителей партии Евгения Онегина Дмитрия Даниловича Головина, его брата, певца Московского радиоцентра, и племянника Виталия. Дмитрий Данилович, ставший одним из первых орденоносцев, народный артист СССР, теперь получил новое звание – враг народа. Какое сочетание: народный артист – враг народа! Домработница, которой компетентные органы поручили доглядывать за народным артистом, донесла: “Хозяин ворчит на советскую власть. Вчера ругался: сорочки нужной не нашел во всей Москве”. И еще после паузы: “Сжег в печке-буржуйке книгу товарища Сталина. На моих глазах рвал и бросал. Вместе с патретом бросил”. Следователю Дмитрий Данилович признался: “Жег стулья, книжные полки и книги жег. Мое горло – в каком-то роде народное достояние. Я мерз. Мог сжечь и Гоголя”. Следователь, качая головой, сказал народному артисту: “Сравнил Гоголя со Сталиным”... Пребывание Головиных в церкви совпало с предпасхальными днями. Они устроили концерт церковных и советских песнопений. Дежурный на пятачке поначалу открывал “кормушку” и бросал: “Прекратите! Не положено!” Потом сам заслушался. Только просил: “Потише немножко”. Песню “Вечерний звон” пела вся камера. Пели с потрясающей задушевностью. Многие роняли слезы, особенно после слов: “Иных уж нет давно в живых... Бо-ом! Бо-ом! Бо-ом!” А дальше Дмитрий Данилович, как бы объясняя, почему иных уж нет давно в живых, импровизировал: “Прокурор Дорон угробил их!” Раздались аплодисменты, напугавшие вертухая. Имя свирепого прокурора Дорона у всех было на устах. Прошел слух, будто бы этот палач сам арестован, что было вполне в духе того времени. Ждали: вот-вот Дорон появится в церкви в качестве заключенного. Некоторые, прошедшие через его руки, уже прикидывали сцену встречи со своим мучителем. Но Дорон не появился. В Минлаге (Инта) я встретил Алексея Каплера, автора сценариев фильмов “Ленин в Октябре” и “Ленин в 1918 году”. Он тогда работал лебедчиком на 11-й шахте, а я – в бригаде проходчиков на 12-й. Однажды мы шли с шахты мимо солдатской казармы. На стене – большое объявление, приглашающее 7 и 8 ноября посмотреть фильмы “Ленин в Октябре” и “Ленин в 1918 году” в армейском клубе. Что у Алексея Яковлевича было на душе в эти минуты – догадаться не трудно. На 6 ОЛПе (отдельном лагерном пункте) работал Владимир Зельдович. Говорили, он был референтом у Луначарского. Тут он состоял при лейтенанте Мантурове. Помню много талантливых инженеров. Встретил даже одного из авторов, труды которого приходилось печатать, когда работал в Редакционном отделе Аэрофлота. Это был Геннадий Петрович Лавров – крупный специалист в области моторостроения. Когда поближе познакомились, Геннадий Петрович спросил меня: “Василия Осинского помнишь?” – “Который дирижаблями занимался?” – “Этот “дирижабль” на меня накапал”. Лавров – неуемная душа! – и тут занимался техническим творчеством. Послал через начальство насколько разработок в Москву. Получал ответы и радовался, что не пропало даром. В лагере особенно ярко проявляется сущность людей. Каждый сам себе выбирал тактику поведения. Люди гибли не только от голода, но и от нравственного истощения. Иные сразу брали на вооружение лагерный жаргон, полагая, что так лучше можно защитить себя, матерились. Об одном таком рассказывают просто анекдотический случай. Благообразный старичок подметает в лагере дорожки. Его спрашивают, правда ли, что он профессор? Подметало поставил перед собой метлу, ухватился за черенок обеими руками и отчеканил: “Б... буду, профессор!” Большинство же интеллигентных людей не “опрощались”, а оставались самими собой. Они словно покрывались особым панцирем, через который не приникала лагерная грязь. Таких людей я встречал и в тюрьме, и в лагере. На ссылке я работал в самом дальнем отделении совхоза “Большая Инта”. Познакомился с Натальей Ивановной Постоевой, учетчицей тракторного парка. До ареста она работала в Ленинградском университете. Начальники поручали ей готовить своих чад к поступлению в ВУЗы. Сдавали, как правило, блестяще. Однажды экзаменатор спросил: “Кто у вас в Инте так хорошо преподает математику?” – “Я брала уроки у Натальи Ивановны Постоевой”. Боже, что тут было! “Наталья Ивановна жива?! Где она? Это же наш профессор!” У людей была неистребимая тяга к творчеству, к красоте. Женщины-невольницы делали шкатулки, всякие изящные вещицы и, конечно, вышивали. Моя жена, Смирнова Нина Александровна, носившая лагерный номер А-351, хранит вышивки лагерные, как дорогие реликвии. Сколько вкладывалось старания, души и хорошего вкуса при создании лагерной клумбы на Крайнем Севере, где цветы не растут. Люди собирали разноцветные мхи, камушки, стеклышки и выкладывали красивые узоры. И никто не смел надругаться над этой, вызывающей слезу, клумбой. Нет, вру, однажды надругался заместитель начальника ОЛПА майор Анищенко: приказал убрать бордюр клумбы, сделанный из половинок кирпича. Почему? Он не объяснил, только сказал: “Не положено”. Но мы догадались: боялся, что кирпичи могут полететь в голову. Понимал, однако, что его голова кирпича заслуживает. Но больше всего людям помогало выжить художественное творчество. Картины безвестных художников охотно брало лагерное начальство, платя за них пачкой сигарет или пайкой хлеба. Много встречал поэтов. В трудные минуты стихи помогают выжить, если это настоящие стихи. Я знаю людей, которые в трудную минуту снимают с полки томик Пушкина или Есенина, прочтут несколько стихов, и они отвлекут от грустных мыслей. Но в лагере нет книжной полки, с которой можно снять любимый томик. Тут выручает память. Ведь каждый интеллигентный человек помнит наизусть несколько полюбившихся стихов. Другой узник прочтет другие, пришедшиеся ему по душе. “Когда мне было очень-очень трудно, стихи читал я в карцере холодном”, – вспоминает Анатолий Жигулин. Замечено, что люди в тюрьме и в лагере чаще, чем на свободе, пробуют сочинять стихи. Муса Джалиль писал стихи в фашистских застенках. И они дошли до нас. И в сталинских застенках стихи писали сотни, а может, и тысячи людей, но они не доходили до советского читателя. Не доходили не потому, что писались без пера и без бумаги, а потому, что режим был суров. Только теперь стали издавать поэзию, родившуюся в муках ГУЛАГа, и то скупо. Это большой пласт литературы, ждущий своего исследователя. Тут надо пояснить, что означает: писать без пера и без бумаги. Огрызок карандаша и клочок оберточной бумаги можно было найти и в лагере, например, разобрать мешок из-под цемента – отличную бумагу можно добыть. Но хранить написанное опасно: можно получить второй срок. Приходилось держать в памяти. Так надежнее. Елена Владимирова целую поэму “Колыма” в четыре тысячи строк держала в памяти и вынесла из лагеря таким образом. Автор этих строк первую свою пьесу “Возвращение” тоже написал без пера и без бумаги. А это 70 страниц на машинке. Потом ее поставили на профессиональной сцене (Тамбов, сезон 1964–65 гг.). Среди узников ГУЛАГа были известные поэты: Л. Мартынов, П. Васильев, Яр. Смеляков, П. Орешин, О.Мандельштам и многие другие. Всего репрессировано около двух тысяч членов Союза писателей СССР. А на свободе в 1941 году оставалось не более трех тысяч. В ГУЛАГе открылось много новых талантов. Ведь большинство поэтов потому и угодили за колючую проволоку, что нестандартно мыслили и писали стихи, не укладывающиеся в идеологические рамки. Поэт в сжатой образной форме способен выразить больше мыслей и чувств, чем иной прозаик в пухлой повести. Арсений Стемпковский к 70-летию Сталина написал всего две строчки: “Наше горе родилось в Гори”. Короче не скажешь. ...В день памяти жертв политических репрессий, который отмечается 30 октября, администрация города Владимира собрала “уцелевших” в зале областной филармонии. К концу 1995 года на владимирской земле нас в живых осталось около трех тысяч душ. Это вместе с приехавшими сюда на жительство из других регионов. Я пришел пораньше и наблюдал, как мученики заполняли зал, как они бережно и вежливо уступали место один другому. Потом глядел с замиранием сердца в полный зал и видел седую интеллигентность и застывшее страдание на каждом лице. Работница Октябрьского райсобеса как-то сказала мне: “Реабилитированные – самые вежливые мои клиенты”. П.А. РАЧКОВ, писатель
***
«В производственном объединении «Владимирский тракторный завод имени А.А. Жданова» идет большая реконструкция. Для ее освещения областная писательская организация установила здесь свой пост. Предлагаемый очерк литератора П. Рачкова — первый из этой серии. Одного искусного плотника спросили: — Часы можешь сделать? — Маленьким топориком могу, — ответил мастер. — А большим? — Нет, с большим топором в часах не повернуться. Эта притча вспомнилась мне при разговоре с Борисом Петровичем Смирновым, начальником конструкторского бюро производственного объединения «владимирский тракторный завод имени А.А. Жданова». Борис Петрович, кроме основного производства тракторов, занимается созданием малогабаритного раздатчика кормов на малых фермах, построенных 20—30 лет назад. Сколько же надо этих малогабаритных агрегатов? В отделе животноводства областного агропромышленного комитета мне дали любопытный документ: «Список молочнотоварных ферм, находящихся в неперспективных населенных пунктах, и показатели их работы в 1985 году». Грустные размышления вызвал он. На нашей памяти тысячам деревень и сел был вынесен приговор «неперспективные». И многое сделано для приведения его в исполнение. Но «разделаться» с малой деревней не удалось. О чем поведал названный «Список»? О том, что деревень таких осталось еще много, что в них живут работящие люди, на которых держатся малые молочнотоварные фермы. Знаете, сколько на этих «малых» рогатого скота? Третья часть! Хотите точнее — 32,2 процента. Это не только во Владимирской области, но и по стране в целом. Каждая третья корова зимует и доится на ферме, где содержится менее двухсот ее сородичей. Малые фермы, как и деревеньки, где они находятся, пережили повальную конкуренцию комплексов. Выдержали многолетнее невнимание к себе хозяйственников, не умеющих считать. Продукция их на поверку оказалась дешевле той, что получают от коров в железобетонных хоромах. И надой не ниже. Словом, деревеньки выстояли. Но им нужна помощь. Это хорошо поняли и, как говорится, приняли близко к сердцу владимирские тракторостроители. Самая трудоемкая работа на молочнотоварной ферме — дойка, раздаче кормов и уборка навоза. Вручную сейчас доят редко, только в случаях, когда отключают энергоснабжение. С уборкой навоза мороки тоже немного. Кое-где есть транспортеры, подвесные дороги. А вот раздача кормов в большинстве ферм ручная. Главное орудие труда — корзина и вилы. Силос и сено приходится таскать вдоль двора в среднем за 50 метров по нескольку тонн изо дня в день. Дело, хотя и привычное, но трудное. Особенно для пожилых женщин. А их на таких фермах большинство. Каждая десятая в возрасте старше 55 лет. «Так натаскаешься, — говорит знакомая мне доярка, — что ночью руки-то кидаешь и так и эдак, а они гудят». Но ведь есть же кормораздатчики, скажете вы. Их часто показывают по телевизору. До чего ловко работают. Идет вдоль ряда кормушек и непрерывно выжимает из своего чрева силос или зеленку. Коровы тут же принимаются за еду. Они ждут этой минуты. Почему же на малых фермах приходится таскать корзинами, шуровать вилами? Типовые кормораздатчики КТУ-10, РММ-5 для малых ферм не годятся. Для них низки ворота, узки кормовые проходы, не те кормушки. Тут нужен иной раздатчик, чтобы он умел сам нагрузиться кормом и войти в старый двор, но «набив шишек» о низкую притолоку, не порушив ворота. Есть другой путь. Реконструировать фермы: расширить ворота, проходы, усовершенствовать кормушки, приспособив их к механической раздаче корма. В некоторых случаях это будет оправдано. Но большинству ферм нужен «маленький топорик». Кто по долгу службы должен был думать о механизации труда на малых фермах? Конечно же, Минживмаш. Это министерство с труднозапоминаемым развернутым названием было образовано в 1973 году для того, чтобы быстрее решить проблему создания комплекса машин для животноводства и кормопроизводства. Но живы «огурцовы», работающие под девизом: «Мы отдельными балалайками не занимаемся». За тринадцать лет своего существования это ведомство мало что сделало для малых ферм. Не зря с высокой трибуны критиковали теперь уже бывшего министра за то, что он горазд был просить и даже требовать, но не торопился «давать». К счастью малых ферм, есть у нас люди пытливые и неугомонные. Один из них живет в поселке совхоза-комбината «Московский». Это ветеран партии, войны и труда Павел Павлович Пономарев, проработавший много лет в промышленности. Он разработал целый комплекс малогабаритных машин и агрегатов. Казалось, такого человека в Минживмаше должны были встретить с распростертыми объятиями. Этого не случилось. Понимание умелец нашел на Харьковском заводе самоходных шасси. Здесь по его схеме и при его участии изготовили макетный образец самоходного агрегата для раздачи кормов на базе шасси Т-16М. Образец послали на выставку, которая была организована в совхозе «Борец» Дмитриевского района Московской области. Тем агрегат заметили: «Наконец-то появилось что-то путное». Владимирским тракторостроителям поручили изготовить три образца.
Образцы были изготовлены. Но результаты их испытаний в одном из хозяйств Суздальского района оказались не радостными: низкая маневренность. Этого следовало ожидать, поскольку энергоблок в соответствии со схемой харьковского образца был одноосным. Сцепка оказалась ненадежной и неудобной. Механизатор из кабины не видит работу погрузчика. Да и производительность низкая. Комиссия решила: прекратить работы по этому образу, а изготовить новый с учетом всех замечаний. Такие же результаты были получены и при испытании образцов П.П. Пономарева, изготовленных другими предприятиями. Первый блин оказался сырым. Но испытания показали, что совмещение в одном агрегате тягача, кормораздатчика, погрузчика и бульдозера принципиально возможно. В этом оригинальность мысли Павла Павловича Пономарева. Владимирцы изготовили десять новых образцов. Энергоблок посадили ниже и не на одну, а на две оси. Учли и другие замечания комиссии. Агрегат стал маневреннее. Образцы разослали для испытаний в Ригу, Орел, Подольск, на Украину. Правда, не везде поступили разумно. Например, рижане своеобразно отреагировали на замечание комиссии о низкой производительности агрегата. Они навесили и прицепили к нему тяжелые кормораздатчики и погрузчики. Трактор, мол, хоть и маленький, но ведь железный - выдержит. А он не выдержал. Три трактора один за другим разорвало на две части.
А вот на Подольской машиноиспытательной станции выявилась куда сложнее проблема. Долго не могли найти механизатора. На первый плен вышел человеческий фактор, который посложнее технического. Почему нет охотников работать на новинке? Потому что агрегат мал, да удал. Он значительно уплотняет рабочее время механизаторов. Когда погрузчик с раздатчиком работают порознь, у механизатора есть немало свободного времени. Он может вольготно покурить, пока кто-то нагрузит (или разгрузит), а тут сам — нагрузи и сам разгрузи. Но именно этот «недостаток» новинки оценили Володя и Зина Никишины и их друзья Саша и Рая Бариновы, непривыкшие к перекурам. Они взяли на семейный подряд обслуживание 330 голов телят. Агрегат хорошо вписался в подрядное звено. «Малыш» расторопен и умеет многое делать. Он и корм раздаст, и подстилку привезет, и уберет, и снег расчистит бульдозерной лопатой. Словом, хорошо агитирует за интенсивный труд, за перестройку. Человеческий фактор еще больше проявился при испытании агрегата в совхозе «Коммунар», расположенном на правом берегу Клязьмы у городской черты Владимира. Поехал я туда. «Посмотрим, как ведет себя новинка в настоящем деле»,- думая я, шагая к мехдвору. По пути зашел в коровник- четырехрядник, где стоят нетели. Тут работали два животновода — молодой Николай Виноградов и пожилой Иван Степанович Белов. Николай принес из бокового отсека отполированную штанами скамейку. Разговор сразу пошел непринужденный. Спрашиваю: — Вы видели, как работает малогабаритный агрегат-раздатчик? — По телевизору часто видим, — улыбается Николай. — А у себя на дворе? У вас проемы ворот широкие. Сюда, наверно, и большой КТУ-10 заходит? — Не заходят ни большие, ни маленькие. У нас все от пупа. Привезут силос, сено или подстилку, сбросят у ворот. Бабоньки налетят с вилочками, с лопаточками, если привезут торф или опилки, покидают в колясочку и катят вдоль дворика. Употребляя уменьшительные суффиксы, Николай жестами изображает, что эти «вилочки» и «лопаточки» отнюдь не игрушечные. А кормораздатчики, они вон стоят у того двора. Там, кажется, и этот, который вас интересует. Точно. Кормораздатчик, прибывший в составе агрегата в декабре 1986 года на испытание, отцепили от энергоблока и поставили у скотного двора. Тут я его и обнаружил 10 апреля 1987 года в первозданном состоянии. Только краска от морозов кое-где облупилась. В работа он не был ни разу. А трактор с погрузчиком стоял на эстакаде. Возле него хлопотал Миша Зданек, недавно принявший укороченный агрегат. О существовании кормораздатчика он знает, но он ему не нужен. Использует только трактор с погрузчиком, возит торф. Была у меня беседа с бригадиром фермы Л.В. Гуреевой. Главный недостаток железных помощников Лидия Васильевна видит в том, что они шумят. «Коровы шума не любят». А кто его любит? Но и дояркам тяжелый труд не очень люб. Как же быть? Л.В. Гуреева за механизацию, но бесшумную, «как в Ленинградской области». А пока такой механизации нет, поработаем, мол, без нее. Беседовал я с и.о. директора Я.С. Гройсманом. Он ярый сторонник механизации. По крайней мере в разговоре. По образованию инженер. Стаж двенадцать лет. Яков Семенович даже считает, что пришла пора во главе хозяйства ставить не агрономов, не зоотехников, а инженеров. Пусть, мол, инженер не знает каких-то тонкостей агрономии или зоотехнии, зато в главном — в механизации — он сильнее. Наступил век машин. Их надо подбирать с умом и грамотно эксплуатировать. Слова, слова... А на центральном отделении не работал кормоцех. И кормораздатчик в «Коммунаре» пришелся явно не ко двору. Тут, как мы видели, не в чести ни большие, ни малые кормораздатчики. Предпочитают, по выражению Николая Виноградова, «вилочками, лопаточками», — ни шума тебе, ни газу. Я.С. Гройсман в оправдание говорит, что нет, мол, никакой беды в том, что кормораздатчик простоял всю зиму. Он не сложен, работать будет надежно. Да, кормораздатчик прост, силос с него летит прямо под нос корове. Работает от вала отбора мощности. Но ведь испытания
проводятся не только на надежность. Надо проверить маневренность, производительность, регулятор нормы расхода, взаимодействие всех машин, скомпонованных в агрегате. Но вернемся к разговору об испытаниях малогабаритного агрегата. В 1987 году их будет выпущено 100. А между тем семейный подряд и настоящий хозрасчет, не терпящий больших перекуров, набирает силу. Новым формам организации труда нужна поддержка не только моральная. Не трудно представить, какой нажим будут испытывать владимирские тракторостроители спустя две-три месяца после того, как сто их посланцев покажут себя в деле. Вот свежий факт о том, что агрегат очень нужен. Об этом мне рассказал на тракторном заводе Алексей Алексеевич Баранов. Он приехал из Подольской МИС, где проводятся государственные испытания агрегата. Испытания вынуждены были прервать. Поступило распоряжение: срочно отправить агрегат на станцию Луговая (под Москвой), где открывается выставка сельхозмашин, и без владимирской новинки не обойтись. Что ж, дело хорошее. Пусть специалисты и те, кто интересуется машинами для животноводства, посмотрят на новинку. Но это спутало все карты подольского подрядного эвена. «Как же мы теперь будем управляться без такого помощника?» — с огорчением говорят Никишины и Бариновы. — Мы уже к нему привыкли, как к незаменимому работнику. И в договоре у нас сказано: работаем с механическим «кормачом». Как же быть? Тракторозаводцы решили так: чтобы пойти навстречу подольцам, срочно подготовить новый агрегат для замены на выставке подольского, который вернется в свое подрядное звено, где его с нетерпением ждут, как члена рабочей семьи. В создании агрегата участвуют три предприятия. В Орле делают погрузчики, в Риге — кормораздатчики, во Владимире — энергоблок. По трудоемкости на первое место выходит энергоблок. Он и по стоимости составляет половину всего агрегата. Задача у владимирцев нелегкая, но почетная. Ведь они заняты генеральной реконструкцией, которая ведется одновременно с доводкой нового трактора Т-30 и его модификаций. Т-30Т — тепличный — их с каждым годом требуется все больше. Очень нужен трактор Т-30 AH-горный, работающий на склонах до 25 градусов на самых маленьких участках, какие встречаются в горных районах Кавказа, Закарпатья, Киргизии. Планы перенапряжены. Но работа по совершенствованию малогабаритного кормораздатчика продолжается. Пожелаем ему доброго пути к малым фермам. П. РАЧКОВ, член писательского поста на ВТЗ» («Призыв», 11 июля 1987).
Павел РАЧКОВ СЕРЕБРЯНАЯ ЛОЖКА (Рассказ бабушки Акулины)
У нас в деревне все мужики - плотники. И до чего горазды топорами работать - теперь таких поискать. Папанька мой, Яков Иванович, говаривал бывало: "Маленьким топориком часы можно сделать". Спросишь: "А большим?" "Не, с большим в часах не повернешься". Это к тому говорилось, что топором можно всякую красоту сделать. А про деревню нашу так говорили: "Там в каждом домике по четыре топорика". Деды отцов, отцы сыновей приучали к своему делу. Так и шло. Плотники были первостатейные. Придет, бывало, время отделять старшего сына. Начнут дом рубить. На три угла сыновья встанут, на четвертый - отец. А дедушка ходит да поглядывает, ладно ли чашу вырубил, плотно ли паз пригнал младший внук, у которого еще мало сноровки. Чуть свет, бывало, топоры почнут: тук-тук! тук-тук! И на том, и на этом конце улицы, и за оврагом - везде стучат топоры. Кто новый дом строит, кто к старому венцы подводит, а кто телегу или сани ладит. Маленькая, я не могла понять: почему "тук-тук" запаздывает, прилетает ко мне, когда, вижу, топоры уже вверх взлетели? И что еще приметила: за папенькиным топором, когда он дома работает, "тук-тук" поспевает. А пошел он как-то на ту слободку, помочь товарищу, и топор словно подменили, машет не в лад с "тук-туком". "Что бы это значило?" - ломала я голову. В школе учитель объяснил: это звук не успевает, вот свет летит быстрее. Плотники наши работали во многих городах. Однажды папанька мой, Яков Иванович, со своими напарниками плотничал в Москве. Переделывали под жилье фабричным рабочим какую-то мастерскую. Меняли полы, ставили перегородки, стало быть, тесали бревна, правили доски. Раньше ведь доски были не обрезные, а с кромками. Их надо было стесывать. Ребятишки из соседних дворов тут как тут. Занятно им поглядеть, как за рубанком вьется стружка, а пуще того следить за топором. Уж больно он ловко отхряпывает щепки и так ровнехонько срубает кромку доски али бочок у бревна. Плотник сперва потянет по кромке-то, чтобы щепа в задир не шла и лучше отламывалась, и пойдет тесать с "прикряком". Тяпнет да "ыхнет", особенно на сучках. Тут особая сноровка нужна, а то испортишь дело. Бывает, на сучке, если без ума силушкой брать, выкалывается вся свиль. Доска, считай, испорчена. Хороший плотник тут тяпает осторожно, раза три повернется задом наперед, потешет навстречу. Сучку ничего не остается, как покориться топору. Я сама, маленькая была, часами глядела, как папанька топором или рубанком доску охаживает. А городским ребятишкам это в диковинку. Они поглядят да почнут щепки, стружки собирать. Каждый норовит схватить побольше да домой отнести. В те годы ведь топили дровами. Щепки, они на растопку хороши. А крупными плиту протопить, а там и сварить чего. И повадилась к нашим плотникам ходить за щепками девчушка худенькая, в рваном коротком пальтишке, с двумя братишками поменьше ее. Звали ту девочку Тося, а братишек ее - Гена и Сима. Она, правда, звала их, будто взрослых, Геннадием и Серафимом. Приезжали они за щепками на санках. Все шустрые - накидают в одну минуту, и Тося отправляется домой, а Гена с Симой собирают для другого воза. Хватают у плотников прямо из-под топора. Плотники этого не любят: не ровен час, по ручонке тяпнешь. Однако Гену с Симой не отгоняли, а норовили им помочь, дать щепку "помясистей", пока другие мальчишки не перехватили. А если кто кидался отнять у маленьких, тех плотники прогоняли с глаз долой. Курили плотники не когда кому вздумается, а по знаку старшего, когда он втыкал в бревно топор и говорил: «Покурим». Тут они садились и доставали кисеты. За старшего у них был мой отец. Вот он, когда все уселись в затишке - время-то зимнее, - и поманил эдак Тосю пальцем, посиди, мол, с нами, расскажи, чья ты будешь? А она: - Некогда мне сидеть: плита прогорит, картошка переварится. - А что, разве некому доглядеть? - Некому, - отвечает, и сама скорее домой. На ходу кричит: - Геннадий, Серафим, расскажите дяде Якову, чьи мы. Да много-то не болтайте. К моему приезду чтобы ворох щепок собрать! От мальчиков плотники узнали, что отца и матери у них нет - умерли от тифа. В те годы эта болезнь просто косила людей. Вошь ее разносила. Теперь нет такой пакости, а тогда мыла не было, о порошках стиральных и понятия не имели - насекомые-то и расплодились. И столько бед людям принесли - страшно вспомнить! И Тосю с братишками осиротила вошь. У них была еще бабушка, но на ту пору она пластом лежала - только что тиф перенесла. Плотники стали других ребятишек прогонять и все щепки отдавать сиротам, потому что дровец-то запасти у них некому. Каждый их манил к себе, у меня, мол, посуше щепки. Другой говорил, что у него смолистые - гореть будут хорошо. А один плотник, Степаном звали, балагур такой, тесал осиновые бревна. Щепки у него белые, как снег, а от коры-то один бок черный. Он и внушил Генашке с Симой, что в золе от этих щепок будут непременно слитки серебра. Следите, мол, когда станете выгребать золу-то. И что вы думаете, приходят поутру ребятишки, и Тося протягивает Степану на варежке серебристый слиток. - Возьмите, - говорит, - это ваше. Нам чужого не надо. Плотники перекидывают слиток с руки на руку, дивятся: откуда в осиновых щепках такой металл? Пробуют его ногтем, кто на зуб кладет. Думали, свинец как-нибудь попал. Нет, сплав тверже свинца. И Степан вместе со всеми пробует, а сам в усы улыбается. Плотники приступили к нему: - Сказывай, что это и откуда взялось? - Это, - говорит, - предвестник серебра. Теперь ждите, непременно будет серебро. Ребятишки поверили, стали хватать осиновые щепки. А поутру, каждый раз, приносили серебристый слиток. Вот ведь какая оказия. Дела у плотников продвигались к концу. Щепок стало совсем мало. А ребятишки, знай, все ездят. "Хоть что-нибудь соберем - на одно истопливо - и то хорошо". Плотникам жалко отпускать их с пустыми-то санями. Стали они пилить для них гнилушки, какие выкинули из подполья. Старшой так распорядился. Иные ворчали на него: время, мол, зря теряем и пилы тупим на этих гнилушках. А Яков Иванович свое: чтоб дети с пустыми санками не уезжали. Иногда сам со Степаном пилил какой-нибудь трухлявый обломок. Однова только принялись, а пила и заскрежетала - наскочила на гвоздь, думали. Отступили на четверть - опять завизжала. Подальше отступили и отпилили. Полено получилось длинное. Его бы расколоть, да Яков Иванович пожалел топор свой вострый: гвоздей, видать, много понатыкано. - Ничего, и так сгорит, - сказала Тося. - Плита у нас большая. На этом плотники и попрощались с ребятишками, наказали им расти большими и умными. Получили они деньги за работу, пошли на вокзал за билетами, а тут, возле ящиков с инструментом, оставили Степанку. С билетами им повезло. Взяли на вечерний поезд. В мыслях они были уже дома, раздавали своим ребятишкам московские гостинцы, которые еще надо было купить. Поэтому все спешили. Один Степан не торопился. Он чем-то был озадачен. Отозвал Якова Ивановича в сторонку и говорит ему тихо да с оглядкой: - В том полене, о которое мы пилу затупили, большой клад серебра был. Яков Иванович засмеялся да пересказал плотникам, чего, мол, Степанка придумал. Они тоже посмеялись. - Вы что, не верите? - обиделся Степан. Плотники ему на это: - Ты свои байки ребятишкам рассказывай, а нам недосуг с тобой лясы точить. К тому времени плотники доглядели за Степаном и поняли, откуда берутся серебряные слитки. Раньше в доме, который они ремонтировали, была типография. Шрифт, значит, падал, проваливался в щели пола. Степан и насобирал буковок да и спрятал их в щепки. Ну, они на огне-то и сплавлялись. Так что веры Степану не было. А он свое толкует: - Правда, клад был. Тося приходила, просила тебя, дядя Яков, зайти к ним. Рассказала, как найти их. Мужики еще посмеялись и побежали гостинцы покупать. А Степан свое: - Как хотите, только на сей раз я правду говорю. Яков Иванович рассудил так: - Если в том полене был клад и мы его своими руками отдали, - ин тому и быть! Судьбе угодно^ чтоб достался он бедным сиротам. Пока у них бабушка жива, она сумеет распорядиться добром. Только я не шибко верю тебе, Степан. Степан забожился, да так усердно, что опять все засмеялись. Не было ему веры. На этом и кончился разговор. Накупили гостинцев и уехали в свою деревню...
... А много, много лет спустя я убедилась, что Степан говорил тогда правду. Было это уже в сорок первом году. Ходили по нашей деревне эвакуированные женщины, меняли на картошку вынутые из чемоданов отрезы и всякие вещи. Одна, помню, к нам зашла, с ней мальчонка лет пяти. Высокая, красивая собой. Только уж больно худа. Одежка на ней хорошая, аккуратная, да не по времени холодная. И мальчик в легкую курточку одет, и обувка на нем холодная. В руках у нее сумка, видать, пустая. - Пройдите, погрейтесь, - приглашаю. Печка у меня топилась. Ух, как они прильнули к теплу-то! Готовы прямо приклеиться к печке-то. - Чего же, - спрашиваю, - так легко одеты вы? - Не успели ничего захватить. И рассказала, как они бежали от фашистов. Муж-то у нее военным был. Погиб в первый же день. И уж сколько она, бедная, натерпелась, пока к своим-то попала. Слушать - и то сердце замирает! А она все это пережила... Просит, картошки не обменяю ли. - Да чего с тебя взять-то, горькая ты моя? Бери уж так, сколько унесешь. Поделюсь, аль мы не русские люди. Мальчонке нашла старенькие валенки да теплый обносок. Тут она всплакнула и достала из сумки серебряную ложку, большую, тяжелую. По лбу дать за баловство какое - шишка знатная вскочит. - Это, - говорит, - вам, за вашу человечность. Возьмите, возьмите, она серебряная. Последняя осталась. Ложка эта мне дорога как память об одном добром человеке. А вы, я вижу, из той же породы. - Ну вот, - говорю, - и берегите, раз она вам дорога. Мне она ни к чему. Я и алюминиевой или деревянной похлебаю. И начала она рассказывать, как попала к ней эта ложка: - Папа с мамой у меня умерли от тифа. Осталась я, да два братика поменьше меня и хворая бабушка. Зима тогда была холодная. А у нас дров ни полена. На наше счастье, неподалеку плотники работали. Старшой у них был дядя Яков, - если жив, дай бог ему здоровья, а умер, так пусть земля ему будет пухом, - такой добрый человек! Все щепки нам отдавал. А не стало щепок, гнилые бревна пилил нам на дрова. Слышу я, знакомую историю женщина рассказывает. Хочу спросить: "Не Тосей ли тебя зовут?" А она продолжает:
Владимирское региональное отделение Союза Писателей России
- И напоследок дядя Яков отпилил нам большое почерневшее полено. Расколоть его у нас не было силенок. И мы его целиком запихали в топку. В тот день бабушке нашей полегче стало. Она слезла с лежанки, села с нами возле печки, стала глядеть, как пламя охватило большой кругляк. Взяла кочергу, постучала по нему, а он и развалился, и из него что-то посыпалось. "Свят! Свят! - говорит бабушка. - Что это мне померещилось: будто из полена ложки и монеты посыпались?" И мы видим, что ложки и монеты рассыпались. "Плесните-ка водички, - приказала бабушка, - да гребите это добро в таз"- И нагребли мы полтаза всякого добра. Клад был в полене-то. Наутро пошла я искать дядю Якова. А они уже работу тут закончили и ушли куда-то. Остался один. Я ему рассказала, попросила передать дяде Якову, чтоб зашел к нам. Ждали, ждали - не пришел... Бабушка отложила дюжину ложек и наказала: Эти ни при какой нужде не продавать. Побольше будете, может, найдете Якова". Остальные она понемножку продавала и покупала нам обновки. Любопытные соседи, бывало, спрашивали: "И откуда бабушка денег взяла, чтобы справить такие пальтишки?" А мы отвечали: "Нам дядя Яков помог". Так и знали все, что у нас где-то есть дядя Яков. Тут и я призналась, что дядя Яков - мой папанька, что он незадолго до войны умер. Обнялись мы с Тосей, как самые близкие родные. - Где же теперь твои братишки, Геннадий с Серафимом? - спрашиваю. - Воюют. Пока оба живы. Оставляла я их у себя - не уговорила. Городская она. На заводе, говорит, больше пользы принесу. Поделилась я с ней одежонкой теплой, обувкой, припасами, какие были, и проводила до околицы. Стою, гляжу вслед-то и вижу: вернулась Тося. Подошла, достала из сумки ложку. - Вот, забыла совсем, возьмите, пожалуйста. Кроме вас, во всем свете никто не имеет права владеть этой ложкой. С тех пор она у меня и находится. Сажусь обедать, кладу на стол да вспоминаю Тосю с братишками. И, конечно, папаньку своего, Якова Ивановича.
