Инна Сбитнева «НИКОЛАЙ НЕКРАСОВ ВО ВЛАДИМИРСКОЙ ГУБЕРНИИ: ВСТРЕЧА НАРОДНОГО ПОЭТА И ЭФФЕКТИВНОГО МЕНЕДЖЕРА С САМОРОДКОМ ИЗ НАРОДА»
Николай Алексеевич Некрасов
Некрасов и Достоевский - в конце 40-х друзья, в 60-е – враги
...На первый взгляд, Некрасов и Достоевский в литературном мире были антиподами. Некрасов пользовался успехом у женщин: так, он увел у своего благодетеля Ивана Панаева жену - красавицу и умницу Авдотью. Достоевский, как было сказано, женщин из высшего общества боялся, и из салона той же Панаевой бежал, спасаясь от насмешек соперников (Авдотья Яковлевна отнеслась к Достоевскому сочувственно - а вот Тургенев, презиравший всех, кто не относился к «хорошему обществу», принялся издеваться над его дурными манерами.).
Портрет Авдотьи Панаевой в бальном платье
Некрасов так же, как и Достоевский, издавал литературный журнал; но Достоевский вскоре прогорел, а «Отечественные записки» Некрасова стали самым прибыльным и ярким явлением в русской словесности.
Некрасов был удачлив в картах; по подсчетам современников, он проигрывал в десять раз меньше, чем выигрывал; а играл он по- крупному. Достоевский много раз уверял, что нашел в игре «систему», и теперь - то непременно выиграет; но на практике, он проигрывал и свое, и чужое...
...На самом деле, общности между ними было больше, чем различий. Оба были детьми от странного, «случайного» брака. Мать Достоевского была купеческая дочь из уважаемого московского семейства Нечаевых; отец - бедный казенный лекарь, страстно мечтавший вернуть себе и семье дворянское звание. Отцом Некрасова был поручик егерского полка, позже жестокий барин (Наказание плетьми в отцовском имении было в порядке вещей, да и зуботычины случались.), распутник (Как тогда было принято, отец имел фавориток из крепостных крестьянок. Одна из них стала « экономкой» (признанной сожительницей) после смерти матери.), картежник, любитель псовой охоты. Мать: полька или украинка с западных земель - тихая, кроткая, не знавшая жизни барышня, заступница всех обиженных в имении. Она «выскочила замуж» за приезжего офицера по любви, и почти против воли родных... Что общего было между такими родителями, и в каких правилах жизни они могли воспитать своих детей?
Оба писателя любили и жалели своих матерей (кстати, именно матери привили им любовь к чтению и литературе). Оба унаследовали от них сострадательность (Некрасов - менее явно). Оба тяжело переживали их раннюю смерть. Оба терпеть не могли своих отцов - и было за что. Отцы были явными семейными деспотами, привыкшими решать все и за всех (В зрелые годы Некрасов обнаружил в себе многие отцовские черты: страсть к охоте, картам, женщинам, вспыльчивость, склонность к хандре - и стал относиться к отцу более терпимо. «Я должен, по народному выражению, снять с души моей грех. В произведениях моей ранней молодости... я резко и желчно отзывался о моем отце. Это было несправедливо... разница между нами была, собственно, во времени...».). Оба подростка, в итоге, вышли из повиновения, и отказались от выбранной отцами карьеры. В обеих случаях, это была военная карьера. Некрасов должен был поступить в военное училище, затем в Дворянский полк; Достоевский - выучиться в столице на военного инженера. Оба начинали самостоятельную жизнь в столице «на медные деньги». При том, Некрасов сначала был менее рассудителен, и пришлось ему много хуже (Достоевский оставил казенную службу не раньше, чем был опубликован его первый перевод с французского («Евгения Гранде» Оноре де Бальзака). Тогда он убедился, что литературой можно заработать на хлеб насущный - пусть и без масла.).
Начало пути
«Черные годы» Некрасова в Петербурге (от 1838 до 1843 года) в советское время мало привлекали филологов - поскольку заранее было ясно, что ничего особо лестного о будущем классике узнать не удастся. И в самом деле - ну ничего хорошего... Вступительные экзамены в университет Некрасов провалил дважды (плохо и нерегулярно учтен в гимназии). Деньги, данные отцом, кончились быстро. Юноша пытался найти покровителей среди отцовской родни и вельмож; из этой детской затеи ничего не вышло. Для того, чтобы сделать карьеру в светском обществе, надо было владеть иностранными языками, быть модно одетым, уметь танцевать, вообще, иметь хорошие манеры... Ни того, ни другого, ни третьего в деревне Грешнево под Ярославлем, набраться было нельзя. Готовя к службе, отец обучил Николая только ездить верхом и стрелять (что сам умел). Отец рассказал сыну историю рода так: «Предки наши были богаты. Прапрадед наш проиграл семь тысяч душ, прадед - две, дед - одну, я - ничего, потому что нечего было проигрывать, но в карточки поиграть тоже люблю...» Некрасов позже отыгрался за всю семью; но пока он остался и без той скудной помощи, что имел из дома, и мог бы иметь впредь. ...Началась борьба за жизнь. Вернуться домой с покаянной головой не позволял упрямый характер; тот же характер и самомнение подсказывали, что в люди его выведет литература. Но пока что кормила его литература отнюдь не художественная: по утрам Некрасов отправлялся на Сенную площадь, и там за пятачок или за кусок хлеба писал крестьянам письма и прошения. Случалось ему также давать уроки, составлять афиши и объявления. Как-то заработка долго не было, в придачу поэт заболел горячкой (зимы в Петербурге весьма суровы). Квартирный хозяин, бедный унтер-офицер, испугался, что жилец умрет, не отдав долга в 45 рублей, и потребовал «записать на него» все немногое имущество. Некрасов вскоре оклемался и пошел искать денег - но назад, в квартиру, его уже не пустили. Будущий классик чуть не замерз на улице; хорошо, встретились нищие, и захватили парнишку с собой, в ночлежку, где за гроши жила всякая уличная рвань... Дальше падать было просто некуда.
Первое знакомство с книгоиздателями
На Сенном или Апраксином рынке, Некрасов встретил первых в своей жизни книгоиздателей - они наскоро делали и продавали лубки (гравированные печатные картинки с текстами), и такие же лубочные книжки «для простого народа». Далее рассказывает сам Некрасов: «Был я поставщиком у тогдашнего Полякова, писал азбуки, сказки по его заказу. В заглавии сказки „Баба-Яга, Костяная нога“ он добавил «Ж... жиленная». Я замарал в корректуре. Увидев меня, он изъявил удивление и просил выставить первые буквы ж... ж... Не знаю, пропустила ли ему цензура». Много позже этот издатель шантажировал Некрасова, обещая напечатать его ранние труды с его же подписью; в молодости он, конечно, писал такие вирши под псевдонимом.
Первый стихотворный сборник
Тут Некрасову наконец повезло: его заметил добряк Фермор, один из преподавателей Инженерного училища. В начале века там собрались служить сплошь идеалисты и бессеребренники (Училище это и его сотрудники описано в рассказе Лескова «Кадетский монастырь», со слов его бывших воспитанников. Инженерное училище, оно же Кадетский корпус - место, где готовили военных инженеров для проектирования и строительства крепостей и военных дорог... В годы, когда репетиторствовал Некрасов, там доучивался Фёдор Достоевский.); этот был из последних. По его просьбе, содержатель пансиона для поступления в училище Беневский нанял Некрасова «учить девять мальчиков по всем русским предметам». Несостоявшийся студент мало годился для такой должности; но, за время передышки, он подготовил и издал первую книгу своих стихов. Книга называлась «Мечты и звуки». Издаваться пришлось за свой счет; неизвестный поэт никак не привлекал издателей. Часть тиража тогда же распространили по подписке среди кадетов училища (1840 год). Большую часть этих стихов Некрасов написал еще до приезда в Петербург; он возлагал на них большие надежды (Что не удивительно - Некрасова никто не учил правилам стихосложения, он выучился всему сам, а потому считал свою первую книжку Бог весть каким достижением.). В «Мечтах и звуках» юный поэт писал о чем угодно: о Колизее и ангеле смерти, а встрече душ и турчанке Гюльнаре, о Рыцаре, Водяном и пире Ведьмы... Но питерским разночинцам, студентам и мелким чиновникам не было никакого дела до ведьм и рыцарей, и тираж остался нераспроданным. Некоторое время спустя удрученный Некрасов забрал его и уничтожил (Некрасов был не первый, и не последний такой. Так же вышло с первой книгой у Шмелева, у Василия Розанова, отчасти-у Марины Цветаевой. Как говорится, первый блин комом.).
Почтенный поэт Василий Жуковский, к которому Некрасов ранее обратился за советом, не советовал ему печатать книгу. («Впоследствии вы напишете лучше, и вам станет стыдно за эти стихи».) А если уж нельзя не печатать (обещано друзьям), то стоит хотя бы снять с обложки свою фамилию... Так Некрасов и сделал; и был благодарен за дельный совет.
Так что, когда критик Розанов пишет, что Некрасов «почти не читал русской литературы... все эти «Светланы», баллады, „Ивиковы журавли", „Леноры" (Название самых известных тогда стихотворений Жуковского.)... были чужды ему в сюжете своем» - то он не прав. Читал он, и даже писал, пытался продолжить традицию Жуковского - но читателю это все оказалось не нужно... Время таких стихов ушло. И Некрасов послал эту «барскую романтику» к черту, вычеркнул ее из своей жизни.
Польза от издания была только в том, что книгу в пух и прах разнес критик Виссарион Белинский. «Прочесть целую книгу стихов, встречать в них все знакомые и истертые чувствованьица, общие места, гладкие стишки, и много-много, если наткнуться иногда на стих, вышедший из души, в куче рифмованных строчек...» Остыв от первого возмущения, Некрасов подумал, что этот человек, вероятно, знает, что и как сейчас надо писать - и что с ним надо сойтись поближе... И действительно, знакомство с Белинским стало началом его успешной карьеры; но это было потом.
Поездка домой, и последующее знакомство с театром
Некрасов нашел постоянных издателей, и стал зарабатывать на жизнь заметками в нескольких газетах, а также строчил рецензии на новые книги. Жизнь, вроде, стала налаживаться; тут пришло письмо из дома, с приглашением на свадьбу сестры. Дома он не был уже три года - являться нищим просителем не хотел, а побед пока не предвиделось.
...Приехав домой, он узнал, что опоздал на похороны матери; она умерла три дня назад (1841 год). Отец был болен и служить уже не мог (Последняя служба отца - становым исправником в Ярославле. В сущности, это судебный следователь, с необходимостью постоянно разъезжать по деревням, снимать допросы, присутствовать на вскрытии мертвых тел, и брать взятки с подозреваемых в уголовщине. Отец забрал сына из гимназии (и не по средствам, и толку нет), и стал брать с собой, приучая к службе. Вот тогда-то Николай и отпросился у отца-матери учиться в столицу.); имение было разорено его карточной игрой и охотой, а младших братьев и сестер еще надо было поднимать, учить для казенной службы... Пришлось Некрасову задержаться, и взять на себя часть семейных забот.
После возвращения в Петербург, у него появился новый источник дохода - императорский Александринский театр (актерами этого театра тогда были Брянские, родители Авдотьи Панаевой). Некрасову и раньше случалось писать заметки о спектаклях; теперь он еще переводил для актерских бенефисов водевили с французского (как сказали бы сейчас, делал пиратские копии). Французского языка он не знал вовсе, а потому вскоре решил - чем так сидеть со словарем и мучиться, проще написать водевиль самому; дурацкое дело нехитрое. У него получилось (Один из этих водевилей, «Сватовство гусара» (авторское название «Петербургский ростовщик») был экранизирован в 1979 году; такой милый, веселый фильм получился.).
В общем, голодное время для Некрасова кончилось - или еще нет? Еще нет; в одном театральном семействе много лет спустя вспоминали, как подавали ему на бедность:
«- Кто там пришел? - бывало, спросит маменька - Несчастный? - И потом обратится к нему: Небось есть хотите?
- Позвольте. - Акулина, подай ему, что от обеда осталось...»
«Это было самое горькое время. Приходилось голодать буквально, но какой аппетит был - ужас!» - вспоминал позже сам Некрасов.
Встреча с кружком Белинского, и первые успехи
Некрасов и Панаев. Карикатура Н. А. Степанова. «Иллюстрированный альманах», запрещенный цензурой. 1848 г.
Но, однако же, этому времени голодный и ободранный Некрасов, двадцати лет от роду, уже познакомился с Белинским. По словам Ивана Панаева, тот «полюбил Некрасова за его резкий, несколько ожесточенный ум, за те страдания, что он испытал так рано, и за смелый практический взгляд не по летам». Белинский сам кормился литературной поденщиной; но ему повезло стать постоянным критиком в одном из немногих журналов («Отечественные записки»). Писал он точно и смело, и потому во времена «литературного безвременья» стал довольно известен.
На квартире Белинского Некрасов познакомился с первыми тогдашними диссидентами, Герценом и Огаревым, (тогда они уже отсидели ссылку, но еще не выехали за границу). Познакомился он и с другими молодыми писателями: Тургеневым, Гончаровым, Панаевым. В этом кружке складывался метод «критического реализма», или «натуральной школы».
Первым произведением «натуральной школы» стал сборник очерков «Физиология Петербурга» (Сборник состоял из шести частей: «Петербургский дворник», «Петербургские шарманщики», «Петербургская сторона», «Петербургская литература», «Петербургский фельетонист», «Петербургские углы» (в последней автором был Некрасов, как знаток).). В нем столица империи была изображена, как никогда раньше: как живой и сложный организм (Замысел был взят из передовой тогда французской литературы). Сборник был с сомнением разрешен цензурой, расхвален Белинским, разошелся быстро, и принес честной компании первую прибыль. Вслед за ним Некрасов выпустил «Петербурский сборник» (стихи, рассказы, шутки авторов «Физиологии»). Сборник был издан в долг; Некрасову обещали скорое разорение, но он разошелся моментально.
Это была победа; выяснилось, что Некрасов и Белинский необходимы друг другу. Один понимал, что надо сейчас надо писать, и для какой публики; другой - как надо писать, издавать и продавать, чтобы остаться в барышах. «Заниматься своим образованием у меня не было времени, надо было думать, как не умереть с голоду... встреча с Белинским стала для меня спасением» - позже писал Некрасов.
Белинский до этой встречи тоже не процветал: он страдал чахоткой, снимал плохую квартиру, долго не мог жениться и завести семью (не было средств). За критику в журналах платили немного; а ни литературного таланта, ни деловой хватки у «неистового Виссариона» не было. Зато в «передовых кругах» мнение его было весомым.
Здесь еще стоит уточнить, что за человек был Белинский. Критик он был, как говорится, от Бога; по натуре - борец за правое дело, «неистовый Виссаррион». Он был ушиблен идеями Великой французской революции - свободой, равенством и братством (Тем более, что об этом тогда можно было говорить только украдкой, по углам; это была тема диссидентов того времени). Революционные идеи накладывались на личные обиды. Так, сам Белинский не смог закончить университет, так как отец его не выслужил дворянство, а в годы учебы вышел соответствующий циркуляр… Конечно, обидно. Если б Белинскому родиться лет на восемьдесят позже, из него мог бы получиться деятель вроде Дзержинского: верный с друзьями, беспощадный к врагам революции, и с личной обидой внутри... Но вернемся к делам литературным.
Начало журнала
За первым успехом пришел и второй: сотрудник по сборнику Иван Панаев получил приличное наследство, и хотел вложить часть средств в издание передового журнала. Вокруг «Отечественных записок» тогда собрались талантливые молодые литераторы: Тургенев, Островский, Достоевский, Салтыков-Щедрин, сам Белинский - а хозяин журнала, Краевский, печатал их по чуть-чуть, предпочитая проверенного на подписчиках Вальтер-Скотта. Таланты ждать славы не хотели, и резонно решили - отчего, в таком случае, не издавать свой собственный журнал?
У Панаева были деньги; остальные обещали дать свои труды. У Некрасова не было ни того, ни другого; да и таланта (кроме делового) в нем никто тогда не подозревал. Неимущий литератор должен был, за стол, кров и небольшой гонорар у Панаевых, поработать на общее дело. Некрасов и взялся; да так, что сотоварищи изумились.
...Прежде всего, он отодвинул в сторону ленивого барина Панаева, и взял на себя все основные заботы. Новый журнал открыть было нельзя; перекупили открытый Пушкиным, давно убыточный «Современник», Так как кружок Белинского считался неблагонадежным, Некрасов нашел «зиц-председателя Фунта» - благонамеренного цензора Никитенко; его уговорили, за часть прибыли, числиться хозяином. Некрасов просчитал наиболее выгодный (в шесть раз больший) тираж журнала, нашел и уговорил спонсора, согласного вложить недостающие деньги. Для этого ему, с красавицей Панаевой, пришлось съездить в Казанский край, в имение спонсора.
И все удалось! Некрасов был незаменим и далее: он срочно писал все, чего не хватало в номере. Он находил талантливых авторов и уговаривал их напечататься в «Современнике»; (здесь помогали большие гонорары). Некрасов умел уговаривать и цензоров; их надо было водить в лучшие рестораны, приглашать на хорошо устроенные охоты, нарочито проигрывать им деньги в карты... И снова все получалось!
«Один я между идеалистами был практик, и когда мы заводили журнал, идеалисты это мне прямо и говорили...» - позже писал Некрасов.
Кстати, об авторах. К Белинскому Некрасов привел никому не известного Достоевского, с его первым романом «Бедные люди»; ранее они не были знакомы. Роман восхитил Некрасова; тот читал всю ночь, а затем пошел будить автора, чтобы сказать ему, что он талант не хуже Гоголя. «Роман в девяти письмах» (название «Бедные люди» сняли из цензурных соображений) - пошел в первом же номере «Современника». ...С первых прибылей Некрасов купил все прошлые и будущие статьи Белинского, обеспечив, таким образом, своему благодетелю возможность лечиться от чахотки за границей. Ничто не убеждает так, как личный опыт - особенно, если это опыт нужды и безденежья.
Открытие Некрасова Белинским
Почему Белинский был благодетелем Некрасова? Не только потому, что он открыл его талант широкой публике; а, главным образом, потому, что он открыл его талант ему самому.
«Как Бертольд Шварц, мирный монах, производя алхимические опыты, случайно смешал уголь, селитру и серу, - так, марая разный макулатурный вздор, Некрасов случайно написал одно стихотворение « в его насмешливом тоне» (стихотворение «В дороге»)... и показал Белинскому, с которым… обдумывал разные литературные предприятия... Жадный до слова, воспитанный на Пушкине и Жуковском, на Купере и Вальте-Скотте... словесник изумленно воскликнул:
- Какой талант! И какой топор ваш талант!
...Некрасов сообразил - и увидел далеким и практическим умом то, чего вообще не соображал в своем литературном уме Белинский. Времена - иные. Не Двор, а - улица. «И улица может дать мне больше, чем Двор... Время теперь-перелома, время - брожения... Моментально он «перестроил рояль», вложив в него совершенно новую «клавиатуру». «Топор - это хорошо. Именно - топор... Время аркадских пастушков прошло...» (Василий Розанов, По поводу новой книги о Некрасове.)
События 1848 года. Некрасов и Панаева
...Над «Современником» стали сгущаться тучи. Критический реализм был придуман вовсе не для того, чтобы хвалить существующие порядки; а в 1848 г., после французской революции, в России ужесточилась цензура (Николай I был напуган революцией 1848 года так же, как ранее его бабушка, Екатерина II - Великой Французской революцией. Сложилась своего рода семейная традиция - если во Франции очередная революция, то русским критически настроенным писателям полезно посидеть в крепости... А то они люди безответственные, за базар не отвечают.). Ужесточился и полицейский режим. Третьим отделением (то есть, полицией) было наскоро сфабриковано «дело петрашевцев». Из авторов журнала арестовали Достоевского. Некрасов, по воспоминаниям Панаевой, тоже ночами ждал ареста. Вызывали на допрос тяжко больного Белинского. Непременно посадили бы и его - но лечащий врач обещал, что не надо, он и сам вскоре умрет... Он и умер. Цензоры оставили прежние вольности, почти перестали брать взятки, и стали строго проглядывать все печатные издания. В итоге их трудов, в «Современнике» оставались зияющие дыры от снятых романов, стихов, статей. Чтобы не отшатнулись кормильцы - подписчики, дыры надо было срочно латать. Это была главная забота редактора и критика; но Белинский умер, а Некрасова на такие адские труды уже не хватало. Пришлось привлечь к журнальной работе Авдотью Панаеву.
До литературных трудов, Авдотья (тогда еще Евдокия) была просто женой Панаева - женщиной умной, обаятельной и гостеприимной (Нелестно о ней отзывался Тургенев, но и Панаева в «Воспоминаниях» его тоже не жаловала.). Притом, она была дамой строгих правил: никто из местных ловеласов не мог похвастать ее особой благосклонностью. Казалось, в роли жены ее все устраивало.
Стоит сказать немного о ее происхождении и воспитании... Как уже было сказано, родители Панаевой были актерами императорского театра. По сравнению с бедными, кочующими по городам провинциальными актерами, столичные актеры были аристократами. Они жили в большом казенном доме возле казенного Александрийского театра, и пользовались покровительством императора (Так, например, на бенефисы Александринки (спектакль, сбор от которых шел в пользу актера) - император посылал бриллиантовый перстень; так было принято.). Но семейство Авдотьи, как и семейство Некрасова, было «случайным»: отец свободное время проводил на охоте, а мать была заядлой картежницей. Детьми в этом доме не занимались; к счастью, профессиональное обучение в актерской среде было поставлено четко и строго.
В училище при Александрийском театре Евдокию могли отдать на актерское, певческое или танцевальное отделение - исходя из природной склонности. Но мать выбрала профессию танцовщицы (балерины), вовсе не интересуясь мнением дочери (Евдокия овладела профессией, но испытывала стойкое отвращение к танцам на сцене.). Она знала, что у выпускниц балетной школы чаще всего бывают богатые покровители «из общества», да и взять красивую танцовщицу в жены для барина не так зазорно; актеркам или хористкам «сделать хорошую партию» было сложнее. В своих расчетах матушка не ошиблась: Евдокия вскоре вышла замуж за богатого барина Панаева, и танцевать на сцене ей больше не пришлось. Впрочем, после свадьбы муж - бабник ее забросил, но это уже несущественные детали... У этой «актерки», неожиданно для всех, оказался хороший стиль и вкус - а главное, постоянство и обязательность в работе. По просьбе Некрасова, и с его небольшой помощью, она, чтобы закрыть дыры в журнале, написала приключенческий роман «Три страны света», затем «Мертвое озеро», потом «Семейство Тальниковых» - а там и пошло...
Литературный труд кормил Авдотью Яковлевну до конца ее жизни, а жизнь оказалась долгая... Считая Некрасова, она пережила трех своих мужей, и умерла в 1893 году (в семьдесят три года) на Песках, бедной окраине Петербурга (Похоронили ее на литературном Волковой кладбище Петербурга; там был специальный участок для «муз поэтов» - для тех, кто вдохновлял их на лучшие стихи. Некрасов к тому времени шесть лет как упокоился в Новодевичьем монастыре в Москве.). Из-за провалов в памяти, или чего иного, она не успела закончить свои «Воспоминания». Они завершаются 1863 годом - временем окончательного расставания Панаевой и Некрасова...
Ну, а тогда - упорные ухаживания Некрасова, совместная жизнь и работа сблизили их. И то сказать: из окружающих ее Некрасов был самым молодым (на год ее моложе), но, по сути дела, самым взрослым. У него, как и у нее, не было наследного имения; поэтому приходилось рассчитывать на себя. При хроническом отсутствии законного мужа, Панаева стала гражданской женой Некрасова. Тогда же (видит, под его влиянием) Панаева сменила церковное имя «Евдокия» на простонародный и демократический его вариант - «Авдотья». Писала она, кстати, под мужским псевдонимом «Станицкий».
...Так как развода было трудно добиться, и к разведенным женам в обществе относились плохо-то официально Авдотья Яковлевна так и осталась женой Панаева. Тому было, в общем, все равно, а окружавшие их литераторы сами были людьми не самых строгих правил.
Разительная перемена в жизни Некрасова
Жизнь Некрасова, между тем, очень изменилась к концу 50-х годов. «На моих глазах произошло почти сказочное превращение в наружной обстановке и жизни Некрасова. Конечно, многие завидовали Некрасову, что у подъезда его квартиры по вечерам стояли блестящие экипажи очень важных особ, его ужинами восхищались богачи-гастрономы, сам Некрасов бросал тысячи на свои прихоти, выписывая из Англии ружья и охотничьих собак; но если бы кто-нибудь увидел, как он по двое суток лежал у себя в кабинете в страшной хандре, твердя в нервном раздражении, что ему все опротивело в жизни, а главное - он сам себе опротивел, то, конечно, не завидовал бы ему...» - писала Панаева. ...Хандра, она же депрессия, одолевала Некрасова с молодости; но если подруга пишет, что богатый Некрасов (примерно в 1857 году) страдал приступами хандры сильнее, чем бедный - значит, так оно и было. Никто же не заставлял ее на старости лет это писать. «В хандре он злился на меня за то, что я уговаривала его изменить свой образ жизни, который доставлял ему по временам мучительные страдания и припоминала ему, что, несмотря на все лишения прежней своей жизни, он не испытывал такого убийственного состояния духа».
Так что же вызывало убийственное состояние духа у будущего русского классика? Карточная игра по-крупному? Никто из его друзей и партнеров по игре о таких страданиях не упоминает. Псовая охота? Наследственная страсть увлекала Некрасова почти до конца его дней; в 1870 году он купил для охоты имение Чудовская лука под Петербургом, и бывал там до 1875 года (до своей болезни). Так что ж ему не нравилось в своей жизни? Многое. Во-первых, любимая женщина (а Панаева была любимой; никому и никогда больше он не посвящал столько стихов) - кажется, запутала его в грязную историю.
Друзья оказались, по большей части, вовсе не такими уж друзьями.
Ну и, наконец, он начинал подозревать, что сделал неверный выбор, и что исправить его уже нельзя.
А теперь посмотрим все по порядку...
Причины недовольства собой, в середине 50-х годов
Первое - Панаеву тогда подозревают в крупном мошенничестве; а значит, подозревают в мошенничестве и самого Некрасова.
...В 1849 году Огарев, друг Герцена, решил развестись с женой, и повторно жениться. Чтобы принять на себя позор прелюбодеяния (иначе тогда не разводили), первая жена требовала выплатить ей стоимость огромного имения. Огарев выставил это имение на продажу, и больше им не занимался. Доверенность на получение денег, после продажи имения, была выдана подруге Огаревой - Авдотье Панаевой. Панаева тогда же пережила смерть ребенка, и с горя уехала за границу. Доверенность на совершение сделки имел ее муж. Но непрактичность Панаева была известна всем; практическими делами, от его имени, занимался Некрасов.
...В общем, концов тут не найти; но Огарева вплоть до смерти, в 1855 году, никаких денег не получила; ей сообщали, что имение еще не продано. После ее смерти ни деньги, ни имение не вернулись к ее бывшему мужу. Деньги были большие: 85 тысяч серебром, или 300 тысяч ассигнациями (Ассигнации имели хождение внутри России, а серебро вывозили за границу.); на 400 рублей ассигнациями в год тогда жила приличная городская семья. Второе - друзья оказались вовсе не друзьями. ...В 1856 году Огарев переехал к другу Герцену в Лондон; Герцен этого дело так не оставил, и поднял большой шум. Тогда Герцен и назвал Некрасова вором и шулером - слишком уж удачно он играет в карты (Поводом для таких обвинений, возможно, было и темное прошлое Некрасова; ни один русский писатель прежде не жил в ночлежках, и не общался тесно с шулерами
и проститутками.). Так как такие обвинения дворянин не мог оставить без выяснений (итогом выяснений были публичные извинения, или дуэль) - то Некрасов в конце 50-х гг. ездил в Лондон прояснять дело. Наверное, он мог бы объяснить ситуацию (с 1853 по 1857 год Некрасов был тяжко болен) - но Герцен его в дом не пустил, и слушать не стал. Затем Герцен отписал общим знакомым, в Россию. После этого громкого скандала от публикации в «Современнике» отказались Тургенев, Григорович, вернувшийся из ссылки Достоевский, и молодой Лев Толстой (Это случилось в 1860 году. В том же году состоялся суд, который признал вину Панаевой и нового владельца имения, и присудил их возместить прежним владельцам убытки. Тогда же Некрасов заплатил долг за Панаеву, а нового владельца почти избил, так что, убытки тот покрыл моментально... Снял, так сказать, пятно со своего честного имени.). С 1860 года их заменили «писатели из семинаристов, и для семинаристов»: Чернышевский и Добролюбов. Вообще-то, они писали статьи для «Современника» еще с 1853 года; но раньше прежние авторы не давали критикам особо разгуляться, хорошая литература была важнее... А тут они стали главными, и главным в журнале стал вопрос «общего дела» - необходимых стране социальных реформ... Но об этом я расскажу далее. Третье - ошибочный выбор Некрасова. ...Стоит заметить, что революционная агитация того же Герцена и Огарева случилась сразу после проигранной Российской империей Крымской войны. По итогам этой войны, России было запрещено держать свой флот в Черном море, иметь там укрепления, и заходить в турецкие проливы (Дарданеллы). Если бы не героическая оборона Севастополя в течение почти года (1855 год) - то условия мира были бы много хуже. Про оборону Севастополя русские читатели вскоре узнали из «Севастопольских рассказов» Льва Толстого - тогда поручика артиллерии на самом опасном Четвертом бастионе. А уже упомянутые здесь Герцен и Огарев поехали за границу сначала в Париж, а потом оказались в той самой Англии, с флотом которой русский флот в Севастополе вел боевые действия (Герцен уехал до войны, в 1852 г., до войны, Огарев - в 1856 г., сразу после.). Состояние отца, помещика Яковлева (Герцен был незаконнорожденный; но, по завещанию отца, получил большую часть его состояния. А вот вывозить такие состояния при Николае I не позволялось - деньги, нажитые в России, должны были оставаться здесь же, и работать на российскую экономику.), его наследнику Герцену помог вывезти английский банкир Ротшильд. На эти деньги издавалась и нелегально доставлялась в Россию газета «Колокол», и другие газеты... Так вот Герцен с Огаревым боролись с царизмом и крепостным правом (Кстати сказать - ни Герцен, ни Огарев (в отличие от русских славянофилов) - своих крепостных на волю не отпустили, а предпочли их выгодно продать вместе с имением.) из далеко не нейтрального, но зато безопасного Лондона.
Мировоззренческий кризис Некрасова (конец 50-х - начало 60-х гг.)
Некрасову, дворянину, ближайшие родственники которого служили в русской армии, и погибали в последних войнах (Про других предков не знаю; а отец Некрасова и четверо его братьев участвовали в Бородинской битве; трое из них при Бородине и погибли. Уцелевшие двое дослуживали в недавно покоренном Западном крае (Польше); там тоже было опасно.) - все это должно было быть мерзко. Вот его стихи на конец Крымской войны: ...Свершилось! Мертвые отпеты, Живые прекратили плач, Окровавленные ланцеты Отчистил утомленный врач. Военный поп, сложив ладони, Прочел молитву небесам, И севастопольские кони Пасутся мирно... Слава вам! ...Народ - герой! В борьбе суровой Ты не щатнулся до конца, Светлее твой венец терновы Победоносного венца! Природные, потомственные наклонности Некрасова тогда вошли в противоречие с его служебным функционалом - должностью редактора оппозиционного журнала. До того, все было понятно: он беден и обижен судьбой - а значит, естественным образом революционен... Он и музу свою называл «музой мести и печали»; и месть здесь помянута не случайно. ...А тут, Некрасов стал барином. Как барин, он любил (кроме стихов и Панаевой) - хорошую охоту, большую карточную игру, и французских актрис. Тогда изменилось и само время. Молодой Некрасов жил в тягостной, удушливой атмосфере конца Николаевского царствования (Дело в том, что Николай I не готовился своими родителями к тому, чтобы в будущем стать императором. Как третий сын, он должен был служить стране в армии, и потому получил профессию сапера и военного инженера. Поэтому он хорошо справлялся с военными делами, и задачами по своей специальности (строительство первых железных дорог, война на Кавказе, подавление бунта декабристов, подавление холерных бунтов в столице). Но Николай I не разбирался в геополитике; результатом стала Крымская война. Чаше всего он не мог объяснить действия власти обществу - а потому хотел, чтобы общество помалкивало. Особенно явно это качество проявилось в последние годы его жизни.) - и, естественно, боролся с этим удушьем, как только мог... Но со смертью Николая I, в России началось долгожданное время реформ. Крепостное право было, наконец, отменено (Революционные демократы резко критиковали царя за половинчатость крестьянской реформы - но ни Александр II, и никакой другой государь не мог облагодетельствовать крестьян, отобрав землю у помещиков. В конце концов, опорой престола были именно помещики, дворяне; именно они были офицерами и чиновниками.). С министрами - реформаторами Александра II Некрасов постоянно встречался в Английском клубе, играл в карты; его постоянными партнерами были Абаза, Лорис-Меликов (Членом этого самого привилегированного столичного клуба он, потомственный дворянин, стал по протекции Тургенева). Возможно, эти министры были Некрасову ближе, чем «товарищи по партии»; они ведь тоже были практики, а не сторонники радикальных теорий. Но, как редактор «Современника» - Некрасов должен был не одобрять насущно необходимые и уже проводимые реформы (судебную, армейскую, земскую и прочие) - а призывать к свержению существующего строя. Ради чего? Ради денег, которых у него уже было много? Или ради «светлого будущего»? Так Некрасов был слишком практик, чтобы в это будущее верить. Это вам не попович Чернышевский, с его мистическими «снами Веры Павловны», и «дворцами из стекла и алюминия» (роман «Что делать?»). Стихи Некрасова, с середины 50-х гг., становились все тоскливей и безотрадней (Это очень заметно по советскому сборнику 1937 года). Однако, в революционных кругах ценились именно такие стихи; там уже приготовлялись новые герои и мученики за новую веру. Вот пример некрасовской гражданской лирики тех времен: «От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови, Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви!»
Очень подходящий стих для будущих террористов, кидающих бомбы в царя, губернатора и прочих «сатрапов»... Но есть и еще лучше:
«Не рыдай так безумно над ним –
Хорошо умереть молодым...»
Фрейд со своим Танагосом (инстинктивным стремлением к смерти) - тут просто отдыхает. Некрасов попал в точку, угадав самоубийственные стремления многих образованных юношей на два-три поколения вперед. Но, если б он и дальше писал так же - кто б его сейчас читал и знал?
Поездка Некрасова в Мстеру
Про себя Некрасов знал: лучше всего ему удаются «мужицкие» стихи; но на них в столице спроса не было. Образованная публика воротила от них нос; это он понял еще в самом начале «Современника» («Дружинин (один из авторов «Современника») находил, что в журнале не следует печатать повести и рассказы с сюжетами из народной жизни.). Тот же Тургенев неоднократно просил Некрасова не воспевать любовь ямщиков, огородников и прочей деревенщины - или, по крайней мере не печатать таких стихов в их общем журнале... Значит, надо сделать так, чтобы его стихи покупали и читали сами мужики. На то он и успешный издатель, чтобы суметь это сделать... Так вот Николай Некрасов в 1861 году оказался в Вязниковском уезде Владимирской губернии, в старообрядческом поселке Мстера, в гостях у Ивана Голышева, местного владельца литографии. Иван Александрович Голышев заслуживает не только отдельного рассказа, но даже и целой повести; и повесть эта уже написана. Родившись в семье потомственных иконописцев, крепостных графа Панина - он, однако, получил образование не в домашней иконописной мастерской, а в московской школе рисования графа Строганова (позже знаменитой «Строгановке»). Вернувшись из обучения, Иван, вместе с отцом, основывает в Мстере литографию, для печатания лубков нового типа... Как они собиралась эти лубки продавать? Да так же, как ранее здесь продавали иконы «древнеправославного» и «никонианского» письма, рисованные лубки и прочий около церковный товар... Далеко не все жители Мстеры были иконописцами: здесь хватало и офеней. Об офенях, бродячих торговцах, ранее было известно мало; сейчас этот пробел понемногу заполняется. «Офеня - странствующий по деревням и селам торговец. Офени покупали небольшие партии товара на мануфактурах и в галантерейных лавках Владимирской области, затем продавали товар в соседних губерниях (некоторые офени доходили чуть ли не до южных границ, и до Белого моря на севере). Когда мелочевка заканчивалась, предприниматели закупали новые партии товаров на местах, и возвращались во Владимир и в Суздаль. Офени - это те же коробейники, с одной особенностью... Большая торговая сеть, выстроенная офенями, говорила на своем языке... Тайный язык нужен был для коммуникации между собой, в присутствии посторонних, чтобы получать советы от старших товарищей, не отвлекаясь от торговли. А уж этим ремеслом офени владели в совершенстве!» (Владимирская азбука). По другой версии, офени были потомками бродячих скоморохов. Их опасное для властей ремесло (критика существующих порядков) - было запрещено еще в середине XVII века патриархом Никоном, и пришлось им ходить по Руси под видом бродячих торговцев; потом они к этой профессии привыкли. Вот этим, бродящим по всей Руси торговцам, Некрасов и доверил (дал без предоплаты) на продажу полторы тысячи «красных книжек». Стоили они по три копейки; из них одна шла Голышеву (хозяину оптовой базы), остальные две - офеням. Некрасов здесь от гонорара отказался. Как вспоминал сам Голышев, «летом 1861 года к нашему дому подъехала дорожная коляска, запряженная тройкой хороших лошадей. Из коляски вышел господин невысокого роста с бледным лицом. Он оказался поэтом Некрасовым, слава о котором уже долетела до нас». Гость осмотрел голышевский магазин; затем с хозяином неспешно выпили чаю, обсудили, как лучше всего издать стихи для народа. По совету Голышева, решено было выпускать небольшие в красной обложке книги. Зимой того же года в Мстеру отправилась первая партия - поэма «Коробейники». См. Н.А. Некрасов едет во Мстеру.
Н. А. Некрасов, 1865 год.
«Коробейники», и любовь народная
Получается, что лучшая поэма Некрасова была написана им после первой поездки в Мстеру - и затем, чтобы понравится местным офеням? Сюжет этот Некрасов знал и раньше; эту деревенскую быль (Сюжет поэмы - злодейское убийство двух расторговавшихся коробейников с целью грабежа; но, до этого печального финала, там происходит много интересного, и любовь в том числе.) рассказал ему в родном Грешнево (где он летом постоянно бывал) - крестьянин Гаврила Захаров, старый его товарищ по охоте... Получается, так; а мы этим не гордимся, и даже не знаем, хотя гордится тут есть чем. «Евгений Захарович Баранов, лицо хорошо знакомое московским фольклористам, собиратель той поэзии, которая является достоянием подвалов и чердаков, рассказал мне, что среди городской бедноты решительно никакой популярностью не пользуется такое прославленное произведение, как «Железная дорога» (тоже Некрасов). Не поют они и знаменитой песни «Выдь на Волгу» (он же). Это нравится только интеллигенции и учащейся молодежи (Что понятно - чтобы петь такие тоскливые песни, надо быть благополучным в быту (как большая часть интеллигенции) - либо видеть перед собой какие-то радостные перспективы (как большая часть учащихся). У обитателей подвалов и чердаков нет ни того, ни другого; им и без заунывных песен жить тоскливо.). Если спросить, какое произведение отечественной словесности занимает первое место по распространенности в народе... то назвать придется не Пушкина или Лермонтова, а отрывки из некрасовских «Коробейников», «Коробушку», или. «Катеринушку», и большинство из поющих их не знают, кто сочинил эту песню...» (Знаток народной поэзии, Иван Никандрович Розанов). Это, наверное, и есть любовь народная.
Крах замысла Некрасова
Итак, «Коробейники» в народе разошлись; планировалась и вторая, и третья серия «красных книжек», но их тираж конфисковала цензура… Почему? В феврале того же 1861 года, как ранее было сказано, был объявлен царский манифест о крестьянской воле (но без земли). Крестьяне манифесту не поверили, и в иных местах устроили бунты. Чернышевский решил воспользоваться революционной ситуацией, и издал прокламацию «К барским крестьянам от их доброжелателей» (По этому эпизоду можно судить о практическом уме Чернышевского.). В ней он призывал крестьян жечь и громить барские усадьбы, а заодно сводить счеты с их владельцами... (Так сказать, выдать помещикам второе издание пугачевского бунта.) Ну, и загремел он за злостное подстрекательство в Петропавловскую крепость (Чернышевский был наказан за подстрекательство со всей строгостью - его притворили к каторжным работам, а затем отправили нести революционные идеи якутам в Вилюйский край. Затем новый царь его помиловал, и разрешил вернуться на родину, в Саратов, где он через пять лет и умер... А роман его, написанный в 1862 в крепости («Что делать?») - тогда же разрешили печатать; цензура его прочитала, и крамолы не нашла. Издав скандальный роман, Некрасов увеличил число подписчиков журнала, очень хорошо заработал, купил на родине имение.). «Современник» тогда прикрыли на три месяца - «за вредное направление». Некрасов пострадал за компанию, но тоже не безвинно - смотреть же надо, кого ты заместителем оставляешь! (Чернышевский был заместителем по журналу, на время отлучек Некрасова.) Опять же - офенская торговая сеть могла быть задействована и для распространения прокламаций; при Пугачеве так уже бывало. ...Здесь пора уточнить, кто такие были Чернышевский и Добролюбов. С небольшой разницей в возрасте, оба - дети священников, семинаристы из провинции, затем студенты университета в Петербурге (Чернышевский еще год поработал учителем гимназии в Саратове; ему не понравилось.). Практических достижений нет ни у того, ни у другого; вся их слава построена на критике существующих порядков, или «нигилизме». Чернышевский успел поработать подольше, и сформулировать в «Современнике» свои идеи. По его мысли, человек способен подчинится разуму; при должном просвещении, он даже может создать совершенное общество с хрустальными дворцами. В этом обществе будут обитать разумные эгоисты - так как, устраивая разумно свою жизнь, человек одновременно устраивает и все общество. Молодежи очень понравилось (Здесь Чернышевский перепутал людей с роевыми животными-такими как пчелы, муравьи, кораллы... не он первый, не он последний; бывает.). А просветительские замыслы Некрасова тогда пресекли на корню. А жаль; идея была хорошая. Но хорошая идея не пропала; в 1884 году известный московский издатель Сытин (ранее, как Голышев, хозяин литографической мастерской) - по просьбе Льва Толстого, начал издавать серию «Книга за копейку», для простого народа. Книги эти печатались огромными тиражами, и расходились по всей России; авторы считали за честь дать в эту серию свои стихи и рассказы, отказавшись от гонорара. Но Некрасова тогда уже не было в живых; а его наследники (авторские права он завещал, по большей части, сестре Анне) - широтой души не отличались; хотя и жили, к тому времени, не бедно (Так, два брата и сестра Некрасова постепенно обобрали вдову Зинаиду, пользуясь ее добротой, простотой и непрактичностью.).
Снова народный просветитель Иван Голышев
Пострадал ли тогда народный просветитель Иван Голышев? Да ему не с руки было в такие вот противоправительственные аферы встревать... У него и без того забот хватало. Голышев открывал в Мстере воскресную бесплатную школу рисования для учеников - иконописцев, и содержал ее шесть лет. Он собирал через офеней древние рукописные русские книги, иконы и другие древности. Он издал 10 альбомов с изображениями местных памятников старины, написал и издал 8 книг и 500 (полтысячи) краеведческих статей, во владимирской, и в столичных газетах (За эти труды Голышев был позже награжден большой серебряной и малой золотой медалью российского Археологического общества; за труды для Географического общества (многолетние наблюдения над разливами местных рек) - бронзовой медалью.). В общем, вся жизнь Голышева - это политика «малых дел» в действии. ...Вот я и думаю - может, и для Некрасова было бы лучше, если бы он с Белинским и его кружком вовсе бы разминулся? Жил же тогда народный поэт Кольцов, из купцов-прасолов (Прасол - мелкий купец, гонявший гурты скота по степи; там Кольцов и начал писать стихи.). Большой, официальной славы у него никогда не было, и в газетах критики дифирамбы ему не пели - но зато приказчики долго еще потом переписывали его стихи в тетрадки, и читали своим девицам, и пели им под гитару... А это дорогого стоит.
Тяжелые 60-е годы
Осталось досказать немного.
60-е годы оказались тяжелы для Некрасова. В 1861 году от чахотки умер его друг и сотрудник, Николай Добролюбов. Ему было всего 25 лет; его младшие братья, до совершеннолетия, остались на попечении Некрасова и Панаевой. В 1862 г. умер отец Некрасова в Грешневе; заботы о двух нищих братьях (Брат Фёдор пытался как-то жить в разоренном имении, уже без крестьян; брат Константин вернулся с Кавказской войны, не выслужив пенсию, но заработав хроническую малярийную лихорадку. Муж сестры Анны был беден.), и сестре Анне также легли на Некрасова. В том же году от инфаркта умер старый приятель и сотрудник, Иван Панаев. Авдотья Панаева тогда же пыталась примириться с поэтом - вероятно, ожидая от него, как от честного человека, запоздалого предложения руки и сердца. Этого не случилось; мошенническую историю с продажей имения и пятно на своей репутации Некрасов ей простить не мог. Да и красоты прежней у нее уже не было. Здесь стоит сказать пару слов если не в ее защиту, то хотя бы в объяснение... Закончив училище при театре, Панаева не могла не усвоить той простой истины, что женщина должна позаботится о себе впрок, пока у нее есть молодость и красота. Старой, «вышедшей в тираж» актрисе, танцовщице, былой красавице никто ничего не даст; и если она в молодости была дура - то в старости будет нищей дурой. А смерть второго ребенка (первый умерший ребенок был от законного мужа, второй - от Некрасова) - и, стало быть, отсутствие каких-либо гарантий на будущее должны были ее в этой мысли укрепить.
Селина Лефрен
В 1864 году Некрасов уехал за границу с новой пассией - Селиной Лефлер, актрисой «прима» французской труппы; летом она жила в его новом имении Карабиха (Селина Лефлер позже стала обеспеченной женщиной, и уехала в родной Париж. Некрасов пару раз ее навещал, и оставил приличную сумму по завещанию.). В 1865 г. Панаева вышла замуж за молодого писателя Аполлона Головачева (он был секретарем в «Современнике»), и потребовала выплатить ей долю покойного мужа в журнале. Некрасов эту долю выплатил. Головачев помог жене прожить все, что у нее имелось, и на старости лет остаться ни с чем... В «Современнике» тоже творилось черт знает что. Если Добролюбов и Чернышевский не дотягивали до уровня прежних сотрудников (ну, не дал им Бог такого таланта) - то вновь набранные были хуже их. Я не буду приводить здесь их имен - кроме Салтыкова-Щедрина (Салтыкова-Щедрина его современники называли «ругающимся вице-губернатором», он был вице-губернатором Твери), и Глеба Успенского, они забыты. Направление в журнале сохранялось все то же, обличительное; но, поскольку ума, таланта, и просто хорошего воспитания у авторов не было, то обличения их сводились к перебранке с конкурирующим журналом; а развелось их тогда изрядно («Нигилисты и отрицателя России давно догадались, «где раки зимуют», и побежали к золоту, побежали к чужому сытому столу, побежали к дорогим винам, побежали с торопливостью неимущего - к имущему... Я прямо остолбенел от удивления, приехав в Петербург... «Ах, так вот где оппозиция - с орденами Александра Невского и Белого орла, с тысячами в кармане, с семгой целыми рыбами за праздничным столом». Василий Розанов). Конкуренты отвечали той же площадной бранью; образованная публика радостно отмечала «раскол в нигилистах». Некрасов взвешивал два варианта - то ли ему разогнать на хрен всю редакцию, то ли оставить им журнал, и уйти самому... Второй вариант был более разумным; но, увы, осуществить его он не успел.
Крах всех иллюзий
...В 1866 году, после первого покушения на Александра II (тогда в царя неудачно стреляй Каракозов), режим и цензура снова ужесточились. «Современник» снова закрывали. Некрасов не мог смириться с этим. Хоть и стал он к тому времени благополучным барином и помещиком, хоть и купил возле Грешнева бывшее имение князя Голицина (Карабиху) и перевез туда всю родню, мог бы и сам туда уехать... Ну, не мог смириться, и все. А вот это уже интересно - почему ж он не мог смириться, уехать, оставить все как есть? Почему замечательный прагматик и прекрасный поэт Некрасов всю жизнь преклонялся перед такими, в общем, наивными людьми, как Белинский, Добролюбов, Чернышевский, и считал их лучшими, чем он сам? Он был искренен и в своих заблуждениях - иначе студенты, самая чуткая на свете публика, не читали бы его стихов и при жизни, и еще лет тридцать после смерти... Не веря в Бога (эта вера в дворянских кругах того времени свелась, главным образом, к формальным обрядам.) - он должен был верить во что-то другое. Судя по его действиям, он верил в героев, как в пророков будущего времени (В 1855 г. журнал «Современник» печатал перевод нашумевшей тогда книги Томаса Карлейля «Герои и героическое в истории». Выдержки их этой книги встречаются в более поздних статьях Некрасова. Видимо, больше всего его впечатлили главы. «Герой как пророк», и «Герой как божество». Это соответствовало революционным настроениям того времени.). Он и сам хотел быть героем - но понимал, то для этой роли он слишком практик, слишком любит жизнь во всех его проявлениях. В таком случае, он хотел быть практиком, без помощи которого герои обойтись не могут... И он не мог бросить их дела - хотя так ему советовали, и так было разумнее всего. ...Во главе следственной комиссии по печати был поставлен Михаил Муравьев, недавний усмиритель восстания в Польше; среди либералов он получил прозвище «Вешатель» (В сущности, он получил диктаторские полномочия в столице). Некрасов, единственный из всей редакции, мог выйти на него напрямую, в привилегированном Английском клубе. После праздничного обеда в клубе, он поднес Михаилу Муравьеву верноподданническую оду. «Вешатель» выслушал его брезгливо, и ни единому слову не поверил (и правильно сделал). Все журналы «вредного направления», включая «Современник», Муравьев все равно тогда закрыл. А от Некрасова отвернулись все: друзья и коллеги, читатели и почитатели. Каких только гадостей не говорили о нем! Герцен в Лондоне ликовал (Стоит заметить, что после отказа Герцена принять Некрасова, тот написал ему краткое письмо, похожее на картель (вызов на дуэль). Герцен предпочел это письмо не заметить.). Да и ему самому казалось, что он предал всех - и живых, и мертвых. ...Еще почти десять лет Некрасов пытался жить так, будто ничего не случилось: издавал новый журнал, готовил несостоявшиеся сборники, писал новые революционные стихи (на сей раз, поэмы о декабристах и их женах). При всем том, именно в те годы у него как-то нечаянно получались, будто выпевались, лучшие народные стихи (Поэма «Мороз - Красный нос», «Песни» (1866), «Дядюшка Яков». «Генерал Топтыгин», «Дед Мазай и зайцы, «Крестьянские дети» «Горе старого Наума», и другие.). Ну, в эти годы, в отличие от прежних, он каждое лето жил в своем имении, на родине, и общался с местными мужиками; многих из них он знал с детства. Многие из этих стихов писались для детей, и про детей. Некрасов был, видимо, из тех мужчин, которые бывают плохими отцами, но хорошими дедами - и вот, при отсутствии внуков, пришло время для таких чувств... Кроме того, с 1853 года и до смерти он пишет поэму «Кому на Руси жить хорошо» - масштабную панораму России до- и послереформенной. «Передовое общество» его в упор не видело; на контакт выходили немногие старые друзья: Достоевский, Анненков. От этой обстукции Некрасов заболел; видимо, сказались и голодные лишения молодости.
Болезнь диагностировали в 1875 году; это оказался запущенный рак прямой кишки. Надежды на излечение не было. Его постоянной подругой в то время (с 1870 года) была девушка из народа - Фекла Анисимовна Викторова, дочь солдата или военного писаря. Некрасов увел ее у купца Лыткина, назвал на свой вкус - Зинаидой Николаевной, и пока мог, одевал ее, учил ее, просвещал и баловал (Предвосхитил, сюжет пьесы Бернаода Шоу «Пигмалион», он же мюзикл «Моя прекрасная леди».) Зина же веселила и развлекала своего часто мрачного покровителя, как могла...
На сей раз, все вышло правильно: никакая актриса, никакая образованная барышня не выдержала бы больного долго, а Зине уходить было некуда... Она оказалась хорошей сиделкой: почти год дежурила у постели, научилась менять повязки лучше врачей. Незадолго до смерти, Некрасов с Зиной обвенчался. Это было очень странное венчание: жених не мог выехать в церковь - походную церковь, по благословению епископа, развернули в большой зале дома... Жених уже не мог ходить - вокруг аналоя его водили под руки. То есть, для поэта это было очень важно: то ли хотел, чтобы после его смерти не было судебных дрязг вокруг его завещания, то ли, таким образом пытался искупить неведомые нам грехи молодости (Стих Некрасова «Еду ли ночью по улице темной» (1850 год) показывает, что грехи, и такие терзания совести у него были. Ну - в молодости он был хорош собой.). «Революционная общественность» простила своего поэта, только увидев его в гробу. На похороны пришли тысячи студентов и прочей передовой публики; они кричали, что Некрасов «выше, выше Пушкина» (Достоевский, говоривший надгробную речь, позволил себе с этим не согласиться.). Позже поставили на могиле безвкусный памятник, более приличествующий успешному царскому генералу... И больше века тянется та же песня: про общественное значение некрасовской поэзии, про демократический пафос, про горе - злосчастье народное... Стоило ему всего этого добиваться? Да того ли он для себя хотел? Меж высоких хлебов затерялося Небогатое наше село, Горе горькое по свету шлялося, И на нас невзначай набрело.
Ой, беда приключилася страшная!
- Мы такого не знали вовек:
Как у нас - голова бесшабашная
Застрелился чужой человек!
Суд приехал... допросы - тошнехонько!
Догадались деньжонок собрать:
Осмотрел его лекарь скорехонько
И велел где-нибудь закопать.
И пришлось нам, нежданно-негаданно Хоронить молодого стрелка,
Без церковного пенья, без ладана,
Без всего, чем могила крепка...
Без попов!.. только солнышко знойное,
Вместо ярого воску свечи,
На лицо непробудно-спокойное
Не скупясь наводило лучи.
Да высокая рожь колыхалася,
Да пестрели в долине цветы;
Птичка Божья на гроб опускалася
И, чирикнув, летела в кусты...
«Темный, заклеванный сокол, данный „в обиду" своими, которые не умели ни понять тебя, ни растолковать тебя. Они все «прилизывали» Некрасова в благоразумную прогрессивную фигуру, со светлыми намерениями и поучительностью. Тогда как… в „чащу“ литературную, в „лес" литературный - он никак не входит... Он - один». «Некрасову как-то удалось дать „стиль всей Руси" - народной, первобытной, почти дохристианской. Стиль этой глыбы неустроенной...» (Василий Розанов). Только в 1917 г. Розанов, наверное, понял, что он написал, что напророчил; но это состояние времени выразил уже другой поэт.
Запирайте етажи - нынче будут грабежи!
Запирайте погреба - гуляет нынче голытьба!
(Александр Блок)
Н.А. Некрасов и Владимирский край Стихи о любви Николая Алексеевича Некрасова.
Роман Некрасова «Тонкий человек, его приключения и наблюдения» Достоевский Ф.М. во Владимире
