Аркадий (Федоров), Архиепископ Олонецкий и Петрозаводский В мире Григорий Федоров, был сын дьячка Федора Никифорова погоста Димитриевского, Покровского уезда, Владимирской губернии, и родился в 1784 г.
Один из его братьев Михаил Фед. Третьяков, — протоиерей села Черкутина, был женат на родной сестре графа Мих. Мих. Сперанского Марфе Михайловне, умер 1858 г. Другой, Лаврентий Фед. Третьяков, был диаконом на родине в Димитриевском погосте.
По местным преданиям, он, только благодаря счастливой случайности, один из многочисленной семьи получил полное семинарское образование и через это вышел на широкую дорогу общественной деятельности на пользу Русской Православной церкви. Мальчиком, по бедности, он отдан был отцом в услужение к мельнику. Был случайно замечен приехавшим из Владимира родственником и, по его настоянию и участию, определен был в светское учебное заведение, — в Владимирское народное училище (1796 — 1800 гг.), преобразованном потом (1804 г.) в гимназию, и затем во Владимирской духовной семинарии (1800 — 1807 гг.). В Семинарии он окончил курс в 1807 г., и, как лучший студент, был оставлен в ней преподавателем; проходя совместно с этим должности эконома и библиотекаря,
18 мая 1814 г. он пострижен в монахи с именем Аркадия и в том же году 23 декабря был назначен во вновь открытое Владимирское духовное училище смотрителем. Во время прохождения этой должности в 1818 г. был возведен в сан Архимандрита, — настоятеля Боголюбова монастыря.
Задача выпавшая на долю первого Смотрителя Владимирского дух. училища была не легкая. Чтобы понять это и объяснить некоторые из сторон его деятельности, нужно иметь представление о тогдашнем училище. Согласно реформе духовно-учебн. заведений 1808 — 14 г., из общего семинарского курса была выделена низшая духовная школа — духовное училище с шести-годичным курсом, состоявшее из уездного училища с высшим и низшим отделением, — каждое по два года, и приходского училища, состоявшего из 1-го и 2-го класса, каждый по году. Приходское имело приготовительный характер и было нераздельно слито с уездным. В состав вновь открытого училища поступили, по словам Аркадия, «из прежде бывых Владимирской Семинарии, начиная с риторики до низших», и состав этот особенно в первые годы был очень велик. По меткому выражению Архимандрита Филарета, ревизовавшего в 1815 г. Владимирское дух. училище, это было «необъятное для учителей множество учеников в училище». В высшем отделении было 311 чел., в среднем — 244 чел. В приходском училище во 2-м классе 130, в 1-м — 86 чел. Да вновь в 1816 г. было принято 165 чел. Так. обр. в общем число учеников в училище равнялось 935 чел. Правда, вскоре после открытия Владим. дух. училища были открыты училища в Шуе и Муроме, и число учеников в Владимирском училище уменьшилось, — но все же оно было очень велико — от 600 — 700 человек. А учебно-воспитательный персонал тогдашнего училища сравнительно с таким «необъятным множеством учеников» был по штату слишком ничтожен. Он состоял всего из 6 человек: Смотрителя, Инспектора, которые в то же время были единственными учителями всех предметов высшего отделения, двух учителей низшего отделения и двух учителей приходского училища. Трудности педагогические при таком многолюдстве училища еще увеличивались слишком большим различием в возрасте учеников, входивших в состав одного и того же класса. Так в высшем отделении обучались ученики от 12 — 19 лет, в низшем от 10 — 16 л., в приходском училище от 8 — 15 л. Так. обр. в одном и том же классе встречались, употребляя выражение Аркадия, «и птенцы малолетние, отроки и юноши уросливые» с привычками и наклонностями взрослых людей, которым наука и на ум не шла.
В прежние времена переполнением учениками училища не стеснялись, ими очень дорожили и увольняли их из училища крайне неохотно, и только в случаях особенной необходимости, когда были испытаны все возможные меры воздействия на ученика, начиная с «увещания в духе отеческого внушения сообразно с возрастом и способностями ученика, постановки на колени на несколько часов и даже дней, поклонов в церкви, ареста и кончая наказанием розгами просто и «в пример и устрашение прочим». Часто ученик сам настойчиво желал, чтобы его уволили из училища; желали этого и родители его, и тем не менее его держали в училище. Привожу для примера след. донесение Аркадия в Семинарское Правление от 3 ноября 1816 г.
«Ученик уездного училища 1) высш. отд. Израилев с сентября месяца не ходит в классы. Был призываем начальством училища неоднократно. Был задерживаем под арестом. Чинено было ему всякое вразумление. Однако он, Израилев, отказался ходить в класс, отзываясь тем, что отец его, дьякон градской Богословской церкви, лишившись жены, не позволяет ему ходить в класс, якобы за его отлучкою некому следить за домом. Это самое подтвердил и сам отец. И отец и сын не хотят повиноваться училищному начальству! Израилев безнадежен для хождения в класс и потому безуспешен. И чего надеяться, когда сам отец расстраивает его?!
2) Низшего отделения Иван Пономарев и прочие два года нередко отлучался от класса и ныне также от вакации совсем не ходит. Все способы к исправлению его оказались тщетными. Неоднократно будучи под арестом, обещался исправиться, давал письменные ручательства, а на деле не то показывает. За всем тем ходит он, Пономарев, по зазорным для надежд духовного звания местам. Старших не слушает и никому не повинуется. А посему об учениках, Израилеве и Пономареве, представить в Правление Семинарии, дабы оно о сих своевольных учениках представило к высшему начальству, яко о безнадежных, в училище нетерпимых и желающих исключения». (Арх. уч. № 189, 1816 г.).
Подобных случаев мы находим несколько в делах училища того времени. Чего бы, кажется, проще прямо уволить этих учеников, однако для этого потребовалось разрешение высшего начальства по ходатайству Семинарии, т.е. Правления Московской Дух. Академии, которому подчинены были окружные духовно-учебные заведения, и тем не менее означенные ученики на этот раз не были уволены.
Кроме этого, Владимирское училище было на особом положении. Сюда нередко присылались ученики из других духовных училищ на исправление под особый надзор Смотрителя. И эти ученики «расстроенной нравственности», «подающие дурной образец своим товарищам», составляли самый неблагонадежный элемент училища. Для характеристики подобных учеников привожу следующий пример, которых немало можно найти в делах училища. Начальство Суздальского дух. училища просило Семин. Правление уволить из училища ученика высш. отд. Илью Марсова, — «оный ученик, Илья Марсов, за леностью многократно не ходил в класс» якобы под видом болезни, а на самой вещи за леностью и распутством, многократно замечен пьяным. А сего мая к вечеру также замечен пьяным и на другой день в класс не пришел. За таковые проступки строгими выговорами при товарищах, многократным стоянием на коленях штрафован был». Семинарское Правление определило: — «ученика Марсова для дальнейшего усмотрения отослать к здешнему (Владимирскому) Смотрителю и поместить в тоже отделение, в котором был, предписав иметь за ним особое смотрение» (Арх. уч. Ж. № 132, 1816 г.). На исправление во Владимирское училище присылались и ученики Семинарии. Так 17 марта 1817 г. в Семинарии «во время всеобщаго отпуска на Пасху учинилось большое дебоширство», столы и скамьи во всех залах были опрокинуты, многие из них были разломаны и было выбито много (28) стекол. Подозрение в этом дебоширстве пало на учеников низшего отделения Семинарии Соболева и Экземплярского. Первый был замечен бегающим по столам с выдернутой из стола ножкой, а второй бившим стекла, что при строгом расследовании и подтвердилось. И вот за эти проступки постановлено было Семин. Правлением «в отвращение подобных шалостей, делающих ущерб семинарским суммам, и в страх другим, учеников этих оштрафовать отсылкою во Владимирское дух. училище под строгий надзор Смотрителя и Инспектора» (Арх. уч. г. 1817, д. 15).
Таково было тогдашнее Владимирское духовное училище, — этот, употребляя фигуральное выражение того времени, «вертоград духовный», в котором предстояло работать Аркадию, в котором, в силу упомянутых выше условий, было не мало и терния. Нужно было много труда, энергии и настойчивости, чтобы дисциплинировать «такое необъятное множество учеников», в состав которого входило столько разнообразных элементов и по возрасту и по нравственным качествам; заставить учиться людей, не имевших к этому ни малейшей охоты, и парализовать влияние вредных элементов — это, с одной стороны, а с другой, нужно было сплотить и объединить для дружной совместной работы тот незначительный учебно-воспитательный персонал, который был назначен по штату при открытии училища, особенно принимая во внимание крайне неблагоприятные материальные условия этого труда, при работе по 20 часов в неделю в классе, при чтении множества ученических работ на дому (учителям древних языков приходилось прочитывать до 500 шт. упражнений), учителя получали за этот труд такое ничтожное вознаграждение, которого едва хватало, по выражению Аркадия, «на обувь и одежду для хождения в класс» (Смотритель получал 250 руб., учитель высшего отделения — 200 руб., среднего — 150 руб., приходского училища 2-го класса — 125 р., 1-го — 100 руб.).
В этих двух направлениях и выразилась деятельность Аркадия, как начальника заведения.
Постоянная забота «об успехах в учении» и «укоренении благонравия в сердцах юных питомцев», с одной стороны, и поддержка и ободрение в трудной педагогической работе наставников училища, с другой, — вот две основные черты деятельности Аркадия в течение его девятилетнего смотрительства во Владимирском дух. училище.
Ежемесячно подавались Смотрителю Инспектором училища и Наставниками ведомости об успехах и поведении учеников, которые проверялись Аркадием «на деле, личным опытом». При этом всегда им выделялись лучшие ученики «для подражания другим и поощрения оных». Отличившиеся ученики делались аудиторами или старшими, имена их торжественно провозглашались начальником училища в собрании всех учеников, выписывались на особом изукрашенном листе крупными буквами и выставлялись на приметном месте в классе. Последнее мы встречаем во Владимирском училище только у Аркадия и ни у кого более после него. Особенно это делалось после испытаний учеников экзаменских, которые всегда производились самим Смотрителем. После рассмотрения и проверки знаний учеников, учителям «воздавалась должная благодарность за неутомимые труды их» с обещанием ходатайствовать о вознаграждении их пред Высшим Начальством.
Привожу для примера некоторые из таковых постановлений Аркадия. В декабре 1814 года началось учение во вновь открытом училище, и за январь уже поданы были Смотрителю ведомости об успехах и им сделано было следующее постановление по этому поводу: «по проверке оных личным опытом Начальник училища заметил, что некоторые ученики особенно высшего отделения занимаются своими предметами с отличною ревностью и оказывают очень хорошие успехи. Приписывая оное особенному усердию, прилежанию и способностям г.г. Учителей, Начальник оного приятным долгом своим поставляет объявить им, г.г. Учителям, от лица церкви и отечества благодарность!» Или: «внутреннее испытание учеников кончено (пред Рождественскими каникулами 1815 г.). Ученики высшего отделения и среднего (перечень фамилий), как по доброму поведению, так и по успехам по всем предметам оказались лучшими. А потому для поощрения других и подражания оным написать имена их на особом, раскрашенном листе и прибить в классе на приметном месте. Сверх сего, Начальник заведения отдает им при всем собрании соответствующую им должную справедливость — торжественным провозглашением имен их. Наконец, неутомимые труды гг. Учителей, отечески пекущихся о вверенных им птенцах, заслуживают от Начальника заведения благодарность, которую он и не преминет засвидетельствовать в свое время ходатайством о награждении их у Высшего Начальства». «Имена отличившихся учеников за май месяц (1816 г.) написать на особом листе, прибить оный в классе на приметном месте, украсив живыми цветами». Подобными постановлениями Аркадия сопровождалась каждая ведомость об учениках, особенно об испытаниях внутренних и внешних .
Внимательное отношение Аркадия к тяжелому труду Наставников не ограничивалось только благодарностями и обещаниями ходатайствовать о награждении их пред Высшим Начальством. Исходя из того положения, что «и одно внимание Высшего Начальства много поддерживает усердную ревность трудящихся, но и благодетельное вспоможение дает им радостнейшие способы в удовлетворительнейшей мере исполнять священную волю Начальства», он усердно ходатайствовал перед Высшим Начальством об этом благодетельном вспоможении учителям «в виду их постоянной и благоуспешной ревности и истинно отеческого попечения о вверенных их воспитанию и той скудости, которую они должны чувствовать в большей мере от несения учительских должностей, ибо учительского жалованья едва им хватает на ту одежду и обувь, которую должны они износить, ходя каждодневно в класс». Эти вспомоществования, исходатайствованные Аркадием к скудному учительскому жалованью, были или единовременные или постоянные в виде квартирных денег, и денег на отопление. Так в 1820 г. им было выхлопотана постоянная прибавка к жалованью учителей по 40 руб. в год на отопление.
В делах училищного архива, относящихся ко времени Аркадия, много говорится о наградах прилежным и благонравным ученикам, но мало, или очень глухо о мерах к исправлению ленивых и неблагонравных. В пример и подражание им ставятся хорошие ученики и даются предостережения, что если они не исправятся, «то лишатся выгод, успешным ученикам предоставленных». На деле было несколько иначе, с лентяями и шалунами Аркадий был строг и суров до жестокости, — что, конечно, во многом объясняется нравами того времени и особыми, указанными выше, условиями, в которых находилось Владимирское училище тогда. Вот что мы находим в воспоминаниях об училищной жизни, относящихся к тому времени. «Смотритель (Аркадий) изредка приходил к нам взглянуть на нас, он строг был к себе, строг и к подчиненным. Бывало войдет в класс при учителе или без учителя, два-три раза обойдет вдоль парт, оглядывая молча каждого из нас и молча выйдет. У нас поджилки тряслись при его посещениях, потому что слыхали от старших учеников, что он суров и жесток». Особенно строга была расправа с лентяями и шалунами во время экзаменских испытаний, при переводе в следующий класс, перед летними каникулами. Экзамены эти производились в училищной библиотеке, находившейся под колокольней Архиерейского Дома. Целые пучки розог лежали в углу этой комнаты. Меньше 25 ударов не давали, а некоторые получали их до 70-ти. Крики и визг наказуемых прорывались сквозь узкие окна колокольни и леденили кровь ожидавших экзамена...
На основании этих воспоминаний об Аркадие, если довериться им безусловно, нельзя однако считать его человеком черствым и бессердечным. Была у него одна сердечная слабость, свидетельствующая о доброте его, — это трогательное внимание к бедным воспитанникам, сиротам, дьяческим и пономарским детям. Черта эта отмечена и во многих воспоминаниях о нем, когда он уже был Архипастырем. По устным преданиям, которые нам пришлось собрать, Аркадий и во времена смотрительства отличался особенным вниманием к бедным ученикам, и по мере возможности, старался облегчать ту великую нужду, которую многим ученикам приходилось терпеть в его время. Так, будучи настоятелем Боголюбова монастыря, он снабжал бедных учеников валеными сапогами, тулупами, мукой, крупой и т. п. Указание на его внимательное отношение к ученической нужде можно видеть и в делах училища его времени. В списках беднейших учеников, назначаемых на «бурсачное и полубурсачное положение», где в известной графе по известной форме отмечалось семейное положение и проч., можно нередко встретить собственноручные пометки Аркадия, свидетельствующие о его особенной внимательности к их положению и личной наблюдательности в роде следующих: «на содержании у матери просвирни еще две сестры, и бедность ее так велика, что она, проживая во Владимире по нескольку времени, только тем и содержит Травчетова, что насбирает от подаяния». Или: «мать, не имея близких родственников, мирским подаянием содержит его, Лучкина». Или: «так велика бедность его, Соловьева, что по зимам он, Соловьев, ходит в одном и том же кафтане, в котором и по лету ходил». Или: «столь велика бедность сих Зверевых, что кроме одних стареньких кафтанов из тонкой нанки, они иной одежды и зимой не имеют» и проч. в этом роде.
Всякий более или менее выдающийся случай, — хорошее явление в училищной жизни Аркадий старался, так сказать, использовать его в педагогическом отношении. Для примера приведу следующий случай, свидетельствующий о внимательном отношении к нуждам учеников. Ученик высш. отд. Андрей Борисовский, проходя однажды по Большой градской улице, нашел деньги 33 р. 43 к. сер. с лажем, о чем «по доброй совести тот час же сообщил своему начальству», хотя сам он и был очень беден. Деньги были переданы в светскую команду. Хозяина не нашлось. И вот Аркадий ходатайствует отдать все эти деньги Борисовскому, — «ибо он, Андрей Борисовский, будучи родом Владимирской округи, села Борисовского, сын дьячка Ивана Ефимова, у которого на содержании еще сын Матвей в Семинарии, да Иван в приходском училище, терпит многие нужды и даже учебных книг за деньги иметь не в состоянии, поэтому в уважение его великой бедности отдать ему, Борисовскому Андрею, все деньги, найденные им, а о поступке столь бескорыстном и столь честном, как бедного ученика, объявить с похвалою всем ученикам в пример и подражание». Деньги не были выданы ему на руки все сразу в видах того, чтобы он не распорядился ими неразумно, а были причислены к его годовому пособию и выдавались помесячно вместе с пособием.
Во время смотрительства Аркадия было три ревизии училища. Первая произведена была Инспектором С.-Петерб. Дух. Акад. Арх. Филаретом Дроздовым (впосл. Митроп. Московский), при открытии училища в 1815 г., и в делах училища имеется автограф его с журналом ревизии. Об Аркадие он отозвался так: «Смотритель училища, строитель Аркадий должен быть способен и прилежен, если верить тому, что он берет на себя. По преобразовании Семинарии, он был при ней экономом и учителем французского языка, но все сии должности оставил. Теперь он библиотекарь Семинарии, Смотритель училища, учитель Священной истории и Географии, и как человек, который брал уже несколько мест и вскоре оставлял их, мог быть употреблен для образования и управления другим училищем, которое имеет открыться во Владимирской епархии. Этот отзыв Филарета характеризует Аркадия, как человека деятельного и энергичного, но еще не вполне установившегося в то время. Вторая ревизия была в 1817 г. от Правления Дух. Семинарии, по предписанию Комиссии Духовных Училищ, всех новооткрытых училищ Владимирской епархии. Владимирское училище по этой ревизии оказалось лучшим, и Смотрителю его Аркадию объявлена была от Высшего Начальства особая благодарность, а «равно и всем учителям за успешное прохождение должностей их». Отмечено было, между прочим, что успехи по греческому языку превышают успехи по латинскому языку, что найдено ненормальным, — так как латинский язык должен первенствовать, на что и велено было обратить особое внимание Смотрителю. Третья ревизия была в конце его смотрительства в апреле 1820 года. Ревизором от Комиссии Духовных Училищ был назначен Протопресвитер о. Вас. Ив. Кутневич, — результатом этой ревизии была особая благодарность Смотрителю Владимирского дух. училища и поставление его на вид Высшему Начальству за его «неослабные труды по училищу, приняв в рассуждение ученую, нравственную и экономическую части».
По окончании учебного года в 1823 году, Аркадий оставил училище, будучи назначен Ректором Могилевской Семинарии.
Сдавая отчет по училищу и смотрительской должности, он «ставил во внимание Высшему Начальству всех г.г. учителей, которые с самого открытия училища в течении 9 лет его смотрительства особенной благопокорливостию и всегда единодушным друг к другу содействием в образовании вверенных им многочисленных воспитанников, при отлично похвальном поведении, проходили должность свою с постоянной ревностною деятельностию и возможным благоуспешеством». Резолюция Епископа Парфения на этой прощальной рекомендации своих сослуживцев Аркадием последовала таковая: «рекомендуемым изъявить пастырскую признательность».
И. Малиновский (Владимирские Епархиальные Ведомости. Отдел неофициальный. № 22-й. 1902 г.).
В 1823 г. был назначен ректором Могилевской Семинарии, 1824 г. — Минской, 1827 г. — Ярославской.
3 февраля 1829 г. был хиротонисован во епископа Оренбургского.
С 1831 г. епископ Пермский.
С 1851 г. Архиепископ Олонецкий и Петрозаводский.
В 1869 г. уволен на покой в Александро-Свирский монастырь, где 8 мая 1870 г. и скончался в схиме на 86 г. своей жизни.
В церкви пог. Димитриевского хранилось, между прочим, его послание от 26 июля 1855 г. к «Возлюбленному о Господе причту погоста Димитриевского, что во Владимирской епархии, в Покровском уезде». Оно проникнуто теплою любовью к своей родине и к землякам, местным крестьянам. С особенным почтением и любовию вспоминает он здесь своего «незабвенного родителя, высокого по добродетелям: терпению, трудолюбию, благочестию и преданности Всеблагому Богу», вспоминает и «великие нужды его, в коих добрые люди помогали ему», так как прихожане Димитриевского погоста «усердны были к его покойному родителю, а по нем и к нему, ребенку, внимательны». При этом послании, препровождалось несколько экземпляров книг «для употребления по их назначению, при богослужении в храме Господнем, в котором собираются и будут собираться на молитву и учение потомки тех боголюбезных, к церкви Божией усердных, в учении ее прилежных прихожан, среди коих провел он свое детство и отрочество, утешаемый теплой их любовию, незабвенной для него». Другие книги: «для частных и домашних собеседований», он просит передать в семейства крестьян особенно близких ему по воспоминаниям детства. Между прочим, он просит передать книги «потомкам Прохора Логиновича, пастуха погостовского, который ходил за ним во Владимир, чтобы привести его на праздник Св. Пасхи в пог. Димитриевский. Помню, как в опасных местах, на своих плечах переносил он меня через ручьи, помню, как он меня в страдное время заменял на гумне, а я его в стаде»... Таковы были воспоминания и впечатления детства Архиепископа Аркадия.
Письмо Аркадия, Архиепископа Олонецкого и Петрозаводского к причту погоста Димитриевского, в Покровском уезде
Возлюбленному о Господе причту погоста Димитриевского, что Владимирской Епархии в Покровском уезде.
Препровождаю при сем несколько моих собственных книг в принадлежность церкви, при которой вы служите. Число и наименование книг показаны в реестре, который за подписом моим сего 25 июля 1855 года также при сем препровождается.
Прошу Вас, возлюбленные о Господе, и преемников Ваших, чтобы некоторые из оных книг были употребляемы по их назначению при Богослужении в храме Господнем, в котором собираются и будут собираться на молитву и учение потомки тех боголюбезных, чисто православных, к церкви Божией усердных, к учению ее прилежных прихожан, среди коих провел я мое детство и отрочество, утешаемый теплою их любовью, незабвенною для меня; а другие при частных домашних собеседованиях с теми же потомками, да и они, подражая своим благочестивым и миролюбивым предкам, преуспевают в святой вере православной, в христианском благочестии спасительном, пребывая неуклонно в искреннем благодатном единении с Материю нашею Христовою Церковью.
О, если бы вместе с сим Возлюбленный о Господе причт погоста Димитриевского, в молитвах своих, особенно при совершении Божественной литургии в храме Божием, хотя изредка воспоминал с прочими и мое недостойное имя и моих достоблаженных родителей и сродников!
Из 25 экземпляров книжки Молитвы и церковное чтение три выдать дьячку Акципетрову для его семейства, а прочие прошу передать в семейства, которые существуют от покойных родоначальников — крестьян: в д. Новоселке — Николая Семеновича, Ивана Матвеевича, Филата Ивановича, Захара Димитриевича и Александра Андреевича Крючка; в д. Ульянихе — Ивана Васильевича и Симеона Васильевича Лобановых, Никифора и Мавры у коих был сын Никита, Афанасия Васильевича; в д. Литвинове — Антона Лаврентьевича — несколько лет бывшего церковным старостою, племянника его Феоктиста Кривого, Ивана Логиновича брата Прохора Логиновича, пастуха погостовского, который ходил за мною во Владимир, чтобы привесть меня на праздник Св. Пасхи в погост Димитриевский — (помню, как в опасных местах на своих плечах, переносил меня через ручьи; помню как он меня, в страдное время, заменял на гумне, а я его при стаде); Ивана Климовича, Феодора Игнатьевича, Гавриила Флоровича пчеловода и Афанасия Губанчика, любившего петь в Субботу: «Славно бо прославися, Господа пойте и превозносите Его во веки»; в д. Губанихе — Марка и Нефеда Петровичей — родных братьев, но живших особыми домами: у первого из многих сыновей был сын старший, великовозрастный, возвратившийся из военной службы солдат, участвовавший во взятии в плен Польского Военачальника Костюшки; а у второго был добрый сын Ермолай, нынешний имянинник, который поступил при мне в военную службу; Ивана и Савелья Васильевичей, которых родная сестра старица-дева Василиса жила особою келиею на погосте, — Гаврила, что жил в первом доме при въезде в деревню из погоста, и торговал крестиками и перстеньками, за покупкой которых и я бегал к нему — добрый был человек: в д. Огибке — Ивана Герасимовича, у которого был обычай, в день Пророка Божия Илии, принимать Св. Иконы и Духовенство и на угощение Духовенства закалят того ягненка, который в тот год родился у него первый (впрочем не ошибаюсь ли я в имени: не Герасим ли это, а сын его Иван). Многих милых забыл я, странствуя столь долго и по столь отдаленным местам; да извинят меня достоблаженные предки, кои столь усердны были к моему покойному родителю, а по нем и ко мне — ребенку — внимательны!
Когда я в 1851 году проезжал через приход погостовский, некоторые из прихожан желали видеть меня; а в д. Литвинове, на восходе солнечном, некоторые старушки даже за деревню провожали меня: и в семейства таковых выдать сколько-нибудь, — для пополнения книжек, к 25-ти экземплярам прибавлено еще 10 экземпляров.
Всех, поименованных мною, помнит и знает, как я полагаю, любезный брат мой заштатный диакон Лаврентий Федорович; при выдаче книжек, его указаниями и прошу руководствоваться. Он помнит нашу бедность и усердие прихожан к нам. Он помнит наши великие нужды, в которых добрые люди помогали нашему, высокому по добродетелям, терпению, трудолюбию, благочестию, преданности Всеблагому Богу, — нашему незабвенному родителю.
Ради братий моих, и ближних моих, глаголах убо мир о тебе, приход погостовский: Дому ради Господа Бога нашего взысках благая тебе, незабвенный погост Димитриевский!
Аркадий Архиепископ Олонецкий и Петрозаводский.
26 Июля 1855.
С.-Петербург.
Сообщ. Дейст. чл. И. В. Малиновский.
Архиепископ Аркадий (Федоров)- родственник гр. Сперанского, продолжатель его дела Уже, вероятно, в годы своего служения в Могилеве и Минске родственнику графа Сперанского пришлось впервые столкнуться с проблемой, которой он посвятил немалую часть своей научной и церковно-административной деятельности - противодействию церковному расколу. В двух регионах, где проходило служение архиепископа Аркадия, старообрядчество было одним из главных факторов, влиявших на религиозную жизнь в этих краях - на территории современной Белоруссии, под Гомелем, существовали довольно многочисленные Ветковские скиты, а на Урале, под Оренбургом, вдоль р. Б. Иргиз, также жило значительное количество старообрядцев, в основном выходцев с Ветки. К моменту своего пребывания в Пермской и Оренбургской епархиях архиепископ Аркадий успел достаточно глубоко изучить историю такого сложного явления, каким был в истории Русской Церкви старообрядческий раскол. И зная ее, он хорошо видел всю уязвимость многих богословских и канонических позиций старообрядцев, но вместе с тем не мог принять основных принципов той политики по отношению к расколу; которую должен был проводить как архиерей «никонианской» Церкви. Во времена Николая I государство фактически вернулось к тем методам борьбы с церковным расколом, которые еще в середине XVII в. были определены Патриархом Никоном. Но гонения на старообрядцев, осуществлявшиеся в это время, были гораздо более жестокими, чем во времена Никона - тогда они во многом были порождены личными амбициями Патриарха, носили во многом эмоциональный характер и осуществлялись спонтанно, отдельными волнами, имевшими кратковременные перерывы. В середине XIX в. политическое устройство России было несколько иным по сравнению с XVIII в. - Церковь, вопреки исторической традиции и действовавшим издревле каноническим правилам, была подчинена государству, став составной частью громоздкого репрессивно-бюрократического аппарата. Государство обрушило на старообрядцев мощную и беспощадную систему сыска, откровенно дискриминационных и несправедливых законов.
Наиболее суровым государственно-правовым актом стал закон 1838 г., в частности, квалифицировавший воспитание старообрядцами детей в своей религиозной традиции как совращение в раскол и запрещавший старообрядческим общинам строить свои храмы похожими на культовые здания «господствующей» Церкви. «Официальному» Православию в этой откровенно неправовой политике была отведена роль идеологической цензуры. Все эти перекосы в государственной политике Российской империи происходили, как ни странно, уже после того, как были явлены яркие образцы отечественной либеральной мысли - главный их творец М.М. Сперанский еще был жив, хотя его блистательный жизненный путь уже близился к своему завершению. Несмотря на жесткую николаевскую цензуру, либерализм в России не был полностью подавлен, и явная несправедливость проводившейся в это время политики по отношению к старообрядчеству заставила либеральную мысль резко активизироваться. Одним из наиболее ярких событий русской общественной жизни середины XIX в. стала полемика о роли церковного раскола и старообрядчества в истории страны. Либералы, близкие к А.И. Герцену и Н.П. Огареву, не вдаваясь в исторические, богословские и канонические тонкости, однозначно поддерживали старообрядцев, как гонимых - сторонники революционного пути развития России даже пытались привлечь их на свою сторону, как возможных союзников в деле свержения самодержавия. Но особого успеха попытки перевести обострившийся конфликт старообрядцев с государственной властью и «господствующей» Церковью в политическое русло и тем самым еще более обострить его, не имели - гораздо более плодотворной оказалась полемика на страницах журналов, в которой участвовали видные богословы, историки и этнографы, а также литераторы. Представители Владимирского края, бывшие в основном выходцами из Владимирской духовной семинарии - родного гнезда графа Сперанского, сказали в этой полемике решающее слово - в этот период появились исторические исследования, посвященные расколу, написанные преподавателями Владимирской семинарии К.Ф. Надеждиным и Ф.К. Сахаровым. Кроме того, видный этнограф и литератор А.С. Пругавин, обратившись к проблеме перегибов в государственной политике по отношению к расколу, привлек внимание общественности к горькой судьбе долгие годы содержавшихся в тюрьме Спасо-Евфимиева монастыря видных деятелей старообрядчества - архиепископов Аркадия (Дорофеева), Конона (Дуракова), Алимпия и старосты общины на Рогожском кладбище в Москве Ф.В. Жигарева. Узники содержались здесь в условиях строжайшей секретности, и для двоих из них заключение закончилось трагически - они так и не увидели свободы, а оставшимся в живых узникам долгожданное освобождение было даровано отчасти благодаря упомянутой выше полемике, привлекшей общественное внимание к острейшей проблеме своего времени. Еще один выходец из Владимирской духовной семинарии, отчасти повторивший путь Сперанского, А.Г. Вишняков, выступил не только как глубокий и объективный исследователь проблемы церковного раскола, критически оценивавший как перекосы государственной политики по отношению к старообрядцам, так и кризисные и болезненные явления, возникшие к этому времени в среде раскольников, но и как автор многих важных законопроектов, помогавших вывести государственно-религиозную политику из явного тупика и способных предотвратить развитие таких неблагоприятных тенденций в старообрядчестве, как сближение его с западным протестантством и вырождение раскола, происшедшего некогда в силу весьма принципиальных причин, в агрессивные сектантские и еретические группировки. Полемика о роли церковного раскола и старообрядчества в истории страны, охватившая широкие слои российской общественности, от государственных мужей до ученых и литераторов, впервые в отечественной истории XIX в. дала возможность старообрядцам высказать свою точку зрения на страницах периодической печати, контролировавшейся церковной и государственной цензурой. Одним из главных апологетов старообрядчества в этой полемике также выступил представитель Владимирского края, необычайно одаренный историк-самоучка Павел Любопытный (он же - Платон Светозаров), уроженец г. Юрьев-Польского. Столь широкое представительство владимирцев в важнейших событиях общественной жизни России XIX в., каким, несомненно, была полемика о старообрядчестве, раскрывало огромнейший духовный потенциал края - кроме того, стремление изменить откровенно позорное с правовой и человеческой точки зрения положение дел в государственной политике, направленной против раскола, вполне соответствовало идеям и замыслам М.М. Сперанского. Основоположник русского либерализма стал как бы еще одним, незримым участником памятной полемики - она имела вполне зримые результаты и привела к отказу государственной власти и священноначалия от наиболее одиозных методов борьбы с расколом. Но до поры до времени этой полемике не хватало одного - в стране, где законом закреплен официальный статус Православия, решающее слово всегда оставалось за представителем епископата. Иерархом, который придал затянувшемуся спору логическое завершение, стал родственник М.М. Сперанского архиепископ Аркадий (Федоров). В возглавляемых им епархиях он превратил борьбу с расколом из государственно-репрессивной политики в подлинно миссионерско-просветительское дело, достигнув в этом больших успехов. Опыт подобной деятельности, не знавшей себе равных в отечественной истории, архиепископ Аркадий отразил в многочисленных трудах по истории раскола. Высказанное им мнение об исторической и богословской оценке этого явления, увенчавшее собой памятную полемику, отнюдь не было официозным благословением чиновника «господствующей» Церкви, но суммировало богатый и уникальный опыт личного общения со старообрядцами, отличалось незаурядностью и выражало, в значительной мере, личностную позицию, а не идеологические установки, далекие от жизни.
Архиепископу Аркадию (Федорову) было даровано завидное долголетие. Начиная свой жизненный путь и служение Церкви и Отечеству в одну эпоху со своим знаменитым родственником и земляком, видный иерарх, миссионер и историк намного пережил неблагоприятные для русской либеральной мысли времена, стал свидетелем одной из главных побед политического здравомыслия - отмены крепостного права.
8 мая 1870 г. яркий и незаурядный жизненный путь архиепископа Аркадия (Федорова) завершился в Александро-Свирском монастыре под Архангельском. Его многогранная деятельность стала настоящим мостиком, по которому великие идеи его родственника графа Сперанского о необходимости узаконения в России политических и религиозных свобод были перенесены в новую эпоху. А, кроме того, судьбы двух выдающихся выпускников Владимирской духовной семинарии наглядно показали тесную связь либеральной общественной мысли в России с христианскими нравственными ценностями и особую роль Владимирского края - древнего духовного центра России в развитии самых передовых идей в общественной жизни страны.
А.В. Торопов (г. Владимир). Материалы областной краеведческой конференции (20 апреля 2007 г.). Том 2. Владимир, 2008.
Святители, священство, служители Владимирской Епархии
Владимирская епархия.
|
