Рано утром, когда Василий Иванович потрясал еще стены своим богатырским храпом, Иван Васильевич отправился отыскивать древнюю Русь. Ревностный отчизнолюбец, он желал, как читатель уже знает, отодвинуть снова свою родину в допетровскую старину и начертать ей новый путь для народного преобразования. Ему это казалось совершенно возможным, во-первых, потому, что несколько приятелей его были одинакового с ним мнения; во-вторых, потому, что он России не знал вовсе. Итак, рано утром, с любимой мыслью в голове, отправился он бродить по Владимиру. Прежде всего он отправился в книжную лавку и, полагая, что у нас, как за границей, ученость продается задешево, потребовал "указателя городских древностей и достопримечательностей". На такое требование книгопродавец предложил ему новый перевод "Монфермельской молочницы", сочинение Поль де Кока, важнейшую, по его словам, книгу, а если не угодно, так "Пещеру разбойников", "Кровавое привидение" и прочие ужасы новейшей русской словесности. Не удовлетворенный таким заменом, Иван Васильевич потребовал по крайней мере "Виды губернского города". На это книгопродавец отвечал, что виды у него точно есть, и что он их дешево уступит, и что ими останутся довольны, но только они изображают не Владимир, а Царьград. Иван Васильевич пожал плечами и вышел из лавки. Книжный торговец преследовал его до улицы, предлагая попеременно новые парижские карикатуры с русским переводом, "Правила в игру преферанс", "Новейший лечебник" и "Ключ к таинствам природы". Бедный Иван Васильевич пошел осматривать город без руководства и невольно изумился своему глубокому невежеству. Даром что он читал некогда историю, но он ничего твердого и определительного удержать из нее не мог. В голове его был какой-то туманный хаос - имена без образов, образы без цвета. Он припомнил и Мономаха, и Всеволода, и Боголюбского, и Александра Невского, и удельное время, и набеги татар, но припомнил, как школьник твердит свой урок. Как они тут жили? что тут делалось? - кто может это теперь рассказать? Иван Васильевич осмотрел Золотые ворота с белыми стенами и зеленой крышкой, постоял у них, поглядел на них, потом опять постоял да поглядел и пошел далее. Золотые ворота ему ничего не сказали. Потом он пошел в церкви, сперва к Дмитриевской, где подивился необъяснимым иероглифам, потом в собор, помолился усердно, поклонился праху князей... но могилы остались для него закрыты и немы. Он вышел из собора с тяжелою думою, с тяжким сомнением... На площади толпился народ, расхаживали господа в круглых шляпах, дамы с зонтиками; в гостином дворе, набитом галантерейной дрянью, крикливые сидельцы вцеплялись в проходящих; из огромного здания присутственных мест выглядывали чиновники с перьями за ушами; в каждом окне было по два, по три чиновника, и Ивану Васильевичу показалось, что все они его дразнят... Он понял тогда или начал понимать, что сделанное сделано, что его никакой силой переделать нельзя; он понял, что старина наша не помещается в книжонке, не продается за двугривенный, а должна приобретаться неусыпным изучением целой жизни. И иначе быть не может. Там, где так мало следов и памятников, там, в особенности, где нравы изменяются и отрезывают историю на две половины, прошедшее не составляет народных воспоминаний, а служит лишь загадкой для ученых. Такая грустная истина останавливала Ивана Васильевича в самом начале великого подвига. Он решился выкинуть из книги путевых впечатлений статью о древностях и пошел рассеяться на городской бульвар. Местоположение этого бульвара прекрасно: на высокой горе, над самой Клязьмой; вдали расстилается равнина, сливаясь с небосклоном. Иван Васильевич сел на скамейку и начал задумчиво глядеть в даль, неопределенную и туманную, как судьба народов. Он долго думал и не замечал, что какой-то господин, отвернувшись к нему спиной, сидел с ним на одной скамейке и тоже размышлял, насвистывая какой-то итальянский мотив. "Ба! Да это из "Нормы"", - подумал Иван Васильевич и обернулся. Оба вскрикнули в одно время: - Федя! - Ваня! - Каким образом! - Какими судьбами! - Сколько лет, сколько зим! - Да, кажется, с самого пансиона. - Да, да... лет шесть. - Нет, брат, восемь лет. Время-то как идет! Ты как здесь?.. - Проездом; а ты?.. - А я живу... - В губернском городе! - Да; что делать! - Эх! Да как ты постарел! - А ты, брат, так переменился, что если бы не голос, так просто узнать нельзя. Откуда взялись бакенбарды? - А право, мы хорошо живали в пансионе. - Веселое было время. - Помнишь ли Ивана Лукича, инспектора, и Сидорку-разносчика, и углового кондитера? - А помнишь, как мы впотьмах забросали Ивана Лукича картофелем и как мы у учителя арифметики парик сожгли? Правду сказать, ты лениво учился. - А ты никогда урока не знал. - Что, ты играешь еще на флейте? - Бросил. А ты все еще пишешь стихи? - Давно перестал... Скажи-ка... что же ты теперь поделываешь? - Я был четыре года за границей. - Счастливый человек! Я чай, скучно было возвращаться? - Совсем нет, я с нетерпением ожидал возвращения. - Право? - Мне совестно было шататься по белому свету, не знав собственного отечества. - Как! Неужели ты своего отечества не знаешь? - Не знаю, а хочу знать, хочу учиться. - Ах, братец, возьми меня в учители, я это только и знаю. - Без шуток: я хочу поездить да посмотреть... - На что же? - Да на все: на людей и на предметы... Во-первых, я хочу знать все губернские города. - Зачем? - Как зачем? Чтоб видеть их жизнь, их различие. - Да между ними нет различия. - Как? - У нас все губернские города похожи друг на друга. Посмотри на один - все будешь знать. - Быть не может! - Могу тебя уверить. Везде одна большая улица, один главный магазин, где собираются помещики и покупают шелковые материи для жен и шампанское для себя; потом присутственные места, дворянское собрание, аптека, река, площадь, гостиный двор, два или три фонаря, будки и губернский дом. - Однако ж общества не похожи друг на друга. - Напротив, общества еще более похожи, чем здания. - Как это? - А вот как. В каждом губернском городе есть губернатор. Не все губернаторы одинаковы: перед иным бегают квартальные, суетятся секретари, кланяются купцы и мещане, а дворяне дуются с некоторым страхом. Куда он ни явится, является шампанское, вино, любимое в губерниях, и все пьют с поклонами за многолетие отца губернии... Губернаторы вообще люди образованные и иногда несколько надменные. Они любят давать, обеды и благосклонно играют в вист с откупщиками и богатыми помещиками. - Это дело обыкновенное, - заметил Иван Васильевич. - Постой! Кроме губернатора, почти в каждом Губернском городе есть и губернаторша. Губернаторша - лицо довольно странное. Она обыкновенно образована столичной жизнью и избалована губернским низкопоклонством. В первое время она приветлива и учтива; потом ей надоедают беспрерывные сплетни; она привыкает к угождениям и начинает их требовать. Тогда она окружает себя голодными дворянками, ссорится с вице-губернаторшей, хвастает Петербургом, презрительно относится о своем губернском круге и наконец навлекает на себя общее негодование до самого дня ее отъезда, в каковой день все забывается, все прощается, и ее провожают со слезами. - Да два лица не составляют города, - прервал Иван Васильевич. - Постой, постой! В каждом губернском городе есть еще много лиц: вице-губернатор с супругой, разные председатели с супругами и несчетное число служащих по разным ведомствам. Жены ссорятся между собой на словах, а мужья на бумаге. Председатели, большею частью люди старые и занятые, с большими крестами на шее, высовываются из присутствия только в табельные дни для поздравления начальства. Прокурор почти всегда человек холостой и завидный жених. Жандармский штаб-офицер - добрый малый. Дворянский предводитель - охотник до собак. Кроме служащих, в каждом городе живут и помещики, обыкновенно скупые или промотавшиеся. Они постигли великую тайну, что как карты созданы для человека, так и человек создан для карт. А потому с утра до вечера, а иногда и с вечера до утра козыряют они себе в пички да и бубандрясы без малейшей усталости. Разумеется, что и служащие от них не отстают. Ты играешь в вист? - Нет. - В преферанс? - Нет. - Ну, так тебе и беспокоиться не нужно; ты в губернии пропадешь. Да, может быть, ты жениться хочешь? - Сохрани Бог! - Так и не заглядывай к нам. Тебя насильно женят. У нас барышень вдоволь. Все они, по природному внушению, поют варламовские романсы и целой шеренгой расхаживают по столовым, где толкуют о московском дворянском собрании. Почти в каждом губернском городе есть вдова с двумя дочерьми, принужденная прозябать в провинции после мнимой блистательной жизни, в Петербурге. Прочие дамы обыкновенно над ней смеются, но не менее того стараются попасть в ее партию, потому что в губерниях одни барышни не играют в карты, да и те, правду сказать, играют в дурачки на орехи. Несколько офицеров в отпуску, несколько тунеядцев без состояния и цели, губернский остряк, сочиняющий на всех стишки да прозвания, один старый доктор, двое молодых, архитектор, землемер и иностранный купец заключают городское общество. - Ну, а образ жизни? - спросил Иван Васильевич. - Образ жизни довольно скучный. Размен церемонных визитов. Сплетни, карты, карты, сплетни... Иногда встречаешь доброе, радушное семейство, но чаще наталкиваешься на карикатурные ужимки, будто бы подражающие какому-то небывалому большому свету. Общих удовольствий почти нет. Зимой назначаются балы в собрании, но по какому-то странному жеманству на эти балы мало ездят, потому что никто не хочет приехать первым. Bon genre [Приличный человек (фр.)] сидит дома и играет в карты. Вообще я заметил, что когда приедешь нечаянно в губернский город, то это всегда как-то случается накануне, а еще чаще на другой день после какого-нибудь замечательного события. Тебя всегда встречают восклицаниями: "Как жаль, что вас тогда-то не было или что вас тогда-то не будет!" Теперь губернатор поехал ревизовать уезды; помещики разъехались по деревням, и в городе никого нет. Не всякому дано попасть в благополучные минуты шумного съезда. Такие памятные эпохи бывают только во время выборов и сдачи рекрут, во время сбора полков, а иногда в урожайные годы и во время святок. Самые приятные губернские города, в особенности по мнению барышень, те, в которых военный постой. Где офицеры, там музыка, ученья, танцы, свадьбы, любовные интриги - словом, такое раздолье, что чудо! - Все это хорошо; только одного я не понимаю, - сказал Иван Васильевич, - зачем же ты здесь живешь? - Зачем?.. Ах, братец, моя история - простая и глупая история. - Расскажи, пожалуйста. - Тебе почти все наши дворяне расскажут почти то же, что и я... Сперва богатство, потом бедность: сперва столичная жизнь, потом хорошо, когда и в губернском городе жить можешь. - Да отчего же это? - Оттого, что мы почти все легкомысленные до сумасбродства; оттого, что мы с самого детства все заражены одною болезнью... - Право? Да как же называется эта болезнь? - Она называется просто: "Жизнь сверх состояния".
***
Еще Россия не осушила слез своих об утрате одного Ангела, еще раны сердца сокрушенных сею утратою не закрылись, как новый страшный неожиданный удар поразил Августейшее Семейство и с ним всю Россию! 1-го февраля 1845 года получена в здешнем городе горестная весть о внезапной кончине Ее Императорского Высочества Великой Княгини Елизаветы Михайловны, Супруги Владетельного Герцога Нассауского, последовавшей 16 января сего года, на другой день после разрешения от бремени Принцем, не прожившим и одних суток! В следующий день по получении сего печального известия жители города спешили в Храм Божий соединить молитвы свои с молитвами Августейшего Дома о успокоении души новопреставившейся. Здесь Его Преосвященством Архиепископом Владимирским и Суздальским, и в присутствии Гражданского Губернатора и прочих Воинских и Гражданских Чинов, перед Божественною Литургией, соборне совершена была и панихида. Искренни, усердны были молитвы, восходившие к Царю Царей из глубины печальных сердец верноподданных; но притворны были скорбь и слезы молящихся, сокрушенных сею неожиданною потерею. Давно ли мы провожали юную Царевну, украшенную всеми добродетелями своего пола, всеми доблестями Высокого Своего Рода, цветущую здоровьем и красотою, на счастливое новоселье, молим Бога о ее благоденствии; давно ли слышали мы о той любви народной, которую она приобрела в новом Своем отечестве Своею душевною благостью, кротостью и своими благодеяниями,- и Ее уже нет - и все надежды, все счастие Августейшего Семейства и Высоких Ее Родителей, вся радость Супруга и все желания двух народов о ее благополучии слегли в могилу. Каждый отец, каждая мать постигают вполне неизмеримость сей утраты и всю тяжесть бедствия; но в языке человеческом нет слов для их излияния! Бог дал нам для этого только слезы и рыдания, и мы с горькими слезами молим Бога, да прольет луч утешения на Августейшее Семейство, на Высоких Родителей перенесшейся в лучшую жизнь и на нас, верных Престолу Россиян, душою сочувствующих всем радостям и всем горестям нашего благодетельного Царственного Рода, которому мы обязаны и славою и счастием и спокойствием нашего любезного Отечества! Боже Всемогущий, услышь мольбы верного и доброго народа: Счастие России в сердце Царя, а сердце Царево руце Божией.— «Боже Царя храни».
(Прибавление к Владимирским Губернским Ведомостям. № 6. Суббота, 10 февраля 1845 года/).
Владимирская губерния Владимир в XVI-XVIII веках Руководители города Владимира с 1785 по 2015 гг. Губернский город Владимир в 1877 году Город Владимир в 1900 году
