Из общественной жизни гор. Владимира 20-х годов ХIX столетия
«Северное 3-е тайное общество мстителей»
Летом 1827 г. во Владимире было раскрыто тайное общество во главе с Петром Асининым. Асинин - дворянин из Вязниковского уезда, 20 лет, бывший гимназист служил канцеляристом в губернском правлении. Общество имело цель: ни много ни мало, организовать убийство царя и совершить государственный переворот. В нем состояло 15 членов из канцелярских служителей. Среди них оказался провокатор, который и выдал организацию. При обыске у Асинина нашли бумаги, которые судьи определили как «мерзкие» и «похабные» и постановили их сжечь. Среди бумаг были дневник Асинина, «Клятвенное обещание» и «Правила». «Клятвенное обещание» являлось присягой, которую принимали заговорщики при приеме в тайное общество. Текст «Клятвы» был, как установило следствие, скопирован с «присяги польского тайного общества». «Правила» же, очевидно, служили программой общества, которая состояла из 18 пунктов, один из которых гласил: «... стараться всемерно к искоренению императорской фамилии и свойственников ее» (Полные тексты документов до нас не дошли: как сказано выше, они были сожжены по решению суда.).
Разумеется, кружок Асинина серьезной угрозы для самодержавия не представлял. Тем не менее суд решил: «лиша Петра Асинина чинов и дворянского достоинства сослать в Сибирь в работу». Остальных, проходивших по делу, отпустили без всякого наказания.
Конец ноября 1827 г. Ознаменовался во Владимире чрезвычайным происшествием, наделавшим много шуму в обществе и державшим долгое время многих граждан города в приподнятом, напряженном состоянии. Событие и само по себе носило зловещий характер, а если припомнить, что оно произошло в очень близкое время к декабрьской истории, когда внимание властей было усилено, когда, как известно уже из опубликованных документов, даже одно имение например запрещенных, по тогдашнему времени, стихов влекло за собой суд и расправу,- то понятно будет, почему «происшествию» в гор. Владимире власти придали особое значение, а мирные обыватели города, именно та часть их, среди которых объявился такой злосчастный казус, трепетали за свое существование.
Происшествие было преступного свойства, и при том в такой форме, что никто из мало-мальски грамотных того времени не мог поручиться, что он не будет признан виновным. Правда, виновных не нашли, но употреблявшиеся способы к розыску их были направлены на изучение таких индивидуальных способностей подозреваемых, что могли не давать в течение многих дней никому покоя…
Да, часть Владимирского общества в конце 1827 г. переживала тяжелые минуты и – кто знает? – может быть некоторые, подвергавшиеся различного рода экспериментам, сожалели в это время о тех днях, которые они употребили на образование.
Загадочное происшествие всколыхнуло тогда мирную жизнь чиновников всех присутственных мест гор. Владимира. Большая часть их, вероятно, не скоро узнали в чем дело, а только слышали чуть не каждый день об осмотрах и оставались в ожидании чего-то неизвестного…
Что же такое случилось, что могло поднять всех на ноги и заставляло жить на стороже?
Здание «Присутственных мест». Ул. Б. Московская, д. 58
28 ноября, в понедельник, в 8 часов утра почти все служащие в различных присутственных местах собрались для отправления своих обязанностей. В корпусе настоящих присутственных мест в то время была особая комната, в роде прихожей, из которой имелись ходы в Рекрутское присутствие, в Казенную Палату и в Губернское Правление. В эту комнату в 8 же часов утра по обыкновению явился и булочник, человек не грамотный, крестьянин Василий Алексеев. На полу у одного из трех окон этой комнаты он увидел валявшиеся два пакета; полагая, что обронил их почтальон, он снес пакеты в Гражданскую палату и отдал их приказному Дм. Вас. Соколову.
Эти два пакета и положили основание чрезвычайному происшествию. Один из них был адресован в Уголовную палату, а другой в Губернское Правление, отнес же Алексеев – по безграмотности – в Палату Гражданского суда. Приказный Соколов знал больше толку в конвертах и полученные им от булочника заинтересовали его: ему показалось, что надписи писаны необыкновенной рукой. Когда он их с любопытством рассматривал, к нему подошел другой приказный Ив. Фед. Смирнов, который взял один пакет, а другой Соколов подал секретарю Ив. Фед. Федорову… Смирнова долго мучил вопрос – распечатать или не распечатывать? Решимости его помогло то обстоятельство, что пакет был запечатан гладкой печатью, и это навело его на мысль, что в пакете никакой важности нет, и «полагая, не что иное как шуточное, решился распечатать». В пакете был вложен лист, он его развернул, прочитал первое слово… и, как объяснял после, более не любопытствовал, бросил бумагу с пакетом на окно и сказал о том помощнику секретаря, Пав. Фед. Романовскому. Последний, как объяснил на допросе, как бы невольным образом будучи привлекаем к узнанию что то за любопытная бумага и думая однако же, что не шуточная ли она, подошел к окну и увидел ее уже в руках кол. рег. Осипа Гусева; взял у него, но так как в самом начале увидел из той бумаги, что она заключает в себе неблаговидность, то не продолжал чтение ее и отдал вошедшему секретарю. Секретарь однако рассказывал несколько иначе: получив пакет запечатанный такой печатью, каковой никогда не видывал, и с адресом написанным странной рукой, и находя даже мало значащим выставленный №, он, не повреждая однако печати, искусно пакет разодрал и вынул из онаго бумагу; найдя ее «в другом виде», не показывая оной никому далее, я, говорит секретарь, положил сию бумагу по прежнему в пакет и спрятал; потом ему сказали, что еще есть такая же бумага в канцелярии, которую читает Романовский; секретарь вышел в канцелярию и увидел Р-го читающим при многих окружающих его канцелярских служителей, бумагу у него отобрал и спрятал вместе с первой. Когда в палату пришел председатель, то секретарь вручил ему бумаги, и тот отправился с ними тотчас к губернатору.
Как смотрели на все это происшествие чиновники, которым пришлось первым узнать содержимое пакетов,- неизвестно,- вероятнее всего они оценили этот чей-то поступок как шутку, шалость, так как по тогдашнему времени не многие из них останавливались вдумчиво на событиях недавнего прошлого и потому не придавали особого значения проявленной кем-то «неблаговидности». Но скоро и они узнали, что подобными вещами не шутят…
Конверты были запечатаны сургучом низкой доброты, по которому, вместо печатей, было тиснуто дном курительной глиняной трубки, называвшейся тогда стамбулкой. В обоих конвертах оказались 2 экземпляра одних и тех же стихов, про которые прокурор Аверкиев, донося министру юстиции, писал: «содержание пасквиля буйное, дерзкое, под заглавием ода Свобода, показывает, что сочинитель онаго имеет довольный навык и понятие в сочинении стихов; я не осмеливаюсь – продолжал прокурор – и не решаюсь представить Вашему Сиятельству копию с оных, ибо самый взгляд на выражения, происходящие от развращенной нравственности, вселяет чувство сильнейшего негодования и омерзения к порочной предприимчивости сочинителя, отважившегося написать столь дерзкие стихи. Стихи наполнены дерзкими выражениями, с подписью внизу: Северное 3-е тайное общество мстителей».
Тогдашние власти гор. Владимира были очень встревожены этим происшествием и гражданским губернатором было поручено советнику Гаврилову и полицеймейстеру Робошу немедленно приступить к расследованию дела – по изысканию о сочинителе и подметчике стихов.
Этим начинается второй период чрезвычайного происшествия. Эпизод с пакетами утром в Гражданской палате, конечно, мог и заглохнуть,- о нем скоро, может быть, и забыли бы; но важность содержимого этих пакетов требовала законного расследования; началось следствие, в котором по необходимости приходилось идти ощупью, наугад. Эта-то неопределенность в пути изыскания вынуждала следователей бросаться в разные стороны и пробовать все средства, которые, однако, всколыхнув мирную жизнь обывателей, в конце не удовлетворили следователей и законное их желание и в то же время причинили много неприятностей разным лицам, может быть - и ив чем и неповинных.
Советник Гаврилов и полицмейстер Робош энергично принялись за дело: в 7 часу вечера того же дня собрались они и приступили к расследованию. Они нашли, что бумага, на которой «писаны притворною рукою гнусные стихи», сходна с употребляемой в корпусе присутственных мест, а при внимательном чтении стихов замечено ими, «что в гнусном их сочинителе предполагать должно некоторое искусство и способность, приобретенные упражнением и учением», и потому заключили – к сожалению трудно объяснимое, и я уверен, что многие удивятся, если я скажу, что они заключили: - произвести под различными предлогами секретные осмотры у обучавшихся в университете служащих, не откроется ли черновых стихов или других признаков преступления. К счастью, можно сказать, таких служащих тогда было не много – только двое – в казенной палате Дм. Студеникин и в канцелярии губернатора Алек-р Никитин. В этом же первом заседании решено было – сделать секретный осмотр и у копииста палаты Гражданского суда, у Бельского, поступившего из духовной семинарии, потому что разведано секретно, что он, будучи дневальным, не ночевал в палате, а так как подвернувшийся тут же Бельский на вопросы – утверждал, что он в палате ночевал, то решено было и иметь за ним «секретное надзирание». Предположенные осмотры и были произведены в ту же ночь, но ни у кого ничего подозрительного не найдено; у Студеникина и Никитина взяты их сочинения в стихах и прозе для сличения почерка руки и слога.
Первая неудача однако не смутила следователей,- они твердо решили держаться принятой системы, и в последующие ночи продолжали производить «секретные» осмотры, которым всего подверглось человек 15. Правда, чиновников с университетским образованием, кроме упомянутых двоих, уже не было, но поводом к осмотрам служили и другие признаки; так, советнику Гаврилову показалось, что почерк руки проживавшего во Владимире и находившегося тогда под судом секретаря Муромского уездного суда Молчанова несколько сходен с подметными стихами,- произвели осмотр и у него. Дольше всех остановил на себе внимание следователей ученик Владимирской Семинарии, из богословского класса, Афинов. О нем говор пошел с момента появления стихов в Палате гражданского суда. Секретно было дознано, что копиист Палаты Никологорский во время чтения стихов говорил что-то на счет знания о сочинителе оных и при этом упоминал Афинова; кроме того, по словесному расспросу содержавшегося в тюремном замке по секрету Псинина и секретному разведанию получено сведение, что пишет изрядно стихи ученик семинарии Афинов и что он прежде подозреваем был в составлении пасквиля на своих учителей. Но произведенный 29 ноября осмотр у Афинова не дал ничего сомнительного, и следователям пришлось взять только некоторые из его стихотворных произведений для поверки. Для Афинова это было однако только началом последовавших злоключений. Разведывая о его знакомстве, прежде всего остановились на приказном уездного суда Парижском, у которого и нашли пьесу произведения Афинова – «Егор, не постоянный любовник», доказывающую, по мнению следователей, изрядную способность Афинова к сочинению стихов. На основании этого решено было иметь за ним секретный присмотр, для чего и приняты были «меры секретного надзирания и разведывания». Эти меры повели к осмотрам и других лиц, так как из снятого показания видно было, что у Афинова много знакомых и среди учителей, и среди приказных, а также учеников гимназии и семинарии. Между прочим, был произведен осмотр квартиры учителя кантонистов военно-сиротского отделения, Гусятникова. Гусятников представил стихи соч. Афинова, под названием «Раскольник», которые решено было приобщить к следствию для соображений. По «секретному надзиранию и разведыванию» наконец было установлено, что Афинов 27 ноября перед вечером останавливался на дороге против губернаторского дома с неизвестными приказными и разговаривал; решили – искусно расспросить его об этом, расспросили – и предположили – задержать Афинова под стражей в доме полицмейстера,- оказалось, что Афинов при допросе сильно разноречил с приказным консистории Радугиным. Афинов показывал, что 27 ноября против церкви Николая Чудотворца виделся с Радугиным, который просил по знакомству написать стихи на Рождество Христово для кого-то из своих родственником, учащихся в Семинарии, а Радугин это отрицал, и только на очной ставке отозвался, что вовсе не упомнит – виделся-ли (допрашивали 3-го декабря), но точно просил поправить разговор на Рождество Христово для поздравления Преосвященного. Этим, кажется, и кончились все подозрения на счет Афинова, тем более, что 8 декабря копиист Никологорский объяснил, что когда Романовский в Палате гражданского суда отдал стихи секретарю, то сказал с неудовольствием: «это, чай, школяры бездельничают,- они учатся сочинять стихи», на что Никологорский ему ответил: «подлинно семинаристы учатся сочинять стихи и из них есть славные стихотворцы,- например Афинов – славный и первый стихотвор по семинарии». Эти-то слова, как оказывается, и были переданы Романовским секретарю…
У разноречивого с Афиновым Радугина был в свою очередь произведен также осмотр, при чем между множеством бумаг найдено стихотворение пасквильного содержания под названием «Вертеп плутов». В сей пьесе, по словам следователей, худыми стихами описываются пороки неизвестных лиц по-видимому низкого звания. Впрочем ничего сходного с изыскиваемым не найдено». У того же Радугина оказались и еще стихи «Голос осужденного в темнице» сочинения якобы Рылеева, содержание которых состоит в прощании осужденного преступника с женой и раскаяние в преступлении и умысле против царя. Но, заключают следователи, ничего, чтобы изъявляло возмутительные мысли и намерения, в сих стихах не содержится. Радугин относительно стихов объяснил, что «Голос осужденного» списан рукой другого приказного, а стихи «Вертеп плутов» неизвестно кем присланы ему года 1 ½ тому назад из Александрова с почтой, уповательно от кого-либо из знакомых, ибо он родом из Александрова и знает, что упоминаемые шуточным образом в сих стихах Финисов, Рябцев, Кузмин и Числовский находились в Александрове приказными.
Как я уже сказал, секретные осмотры были произведены у многих лиц, в числе коих видим кандидата Московской духовной академии и учителя семинарии Леонтия Федоровича Тихонравова, которого 27 ноября, часа в 4 пополудни, видел идущим из Гражданской палаты, вместе с вышеупомянутым Бельским, приказно-служитель Уголовного палаты Веселовский. Это показание и повело за собой осмотр у Тихонравова, и задержание под стражей Бельского.
Произведен был осмотр и у двух братьев Томазовых, из коих один служил в канцелярии губернатора, а другой в Гражданской палате. На Томазовых обращено было внимание по приказанию губернатора, вследствие отзыва о них содержавшегося в тюремном замке по секрету приказно-служителя Асинина.
Но… все осмотры ни к чему не привели,- сочинитель «возмутительных стихов», видимо, был не из числа тех, у кого произведены осмотры.
Следствием таким образом было обнаружено, что во Владимире в то время были три стихотворца, из коих особенной славой в местных кружках пользовался собственно только один Афинов, так как Студеникин показал, что сочинением стихов – и при том только для сестер своих и знакомых им – в альбомы занимается иногда, в досужее время, но другого рода стихов, особливо ругательных, ни на чье лицо никогда не писал, и кто пишет подобные – не знает и знакомства с таковыми не имеет – прибавил он, а Никитин объяснил, что кроме черновых стихов, отобранных, написал повесть Милан и Мальвина, в коей изобразил печальное происшествие любви, и в ней ничего не было противного строгим правилам нравственности. Доказать авторство гнусных стихов в лице Афинова тоже не удалось…
Потерпев неудачу в розыске по этому направлению, следователи прибегли к последнему средству: была осмотрена, под разными предлогами, продаваемая в лавках бумага и сличена с ранее осмотренной во всех присутственных местах, и наконец были отобраны почерки рук у служивших во всех присутственных местах. Бумага более подходящая нашлась в Совестном суде и в канцелярии губернатора, а сходства почерка «с притворною рукою» нигде не найдено.
Этим в сущности расследование и было закончено; но и такое пустое обстоятельство, как почерк рук дает нам некоторый материал для характеристики служившего люда того времени.
Уже сказанным мною до известной степени подтверждается прежде отмеченное, что чиновничество под влиянием всех этих слухов и способов розыска находилось в крайней степени напряжения,- каждый из них было плохо уверен за завтрашний день,- и такое состояние продолжалось две недели,- а тут вдруг назначен был осмотр почерка у всех служащих, при чем предоставлено было каждому писать кто что хочет.
Под влиянием ли того, что розыскивался «стихотвор», или по какому внутреннему побуждению писавших, многие из них показали свой почерк написанием стихов.
Я приведу некоторые:
Искал я к истине пути,
Хотел узнать всему причину,-
Но нам ли таинств ключ найти -
Измерить мудрости пучину.
(Губ. секр. Сакулинский).
Все наши знания мечта,
Вся наша мудрость суета.
(Кол. рег. Шарваров).
На веки от меня сокрылся
Сопутник юности моей,
Которым дух мой веселился
Среди невинных прежних дней.
(Губ. рег. Вас. Дарковский).
Счастье есть как прекрасный цвет, который
междь терниями растет.
Есть ли станешь его срывать неосторожно,
то и уколоться оным можно.
(Губ. секр. П. Воскресенский).
Алая роза майских средь дней
Где нет мороза Славной Борей.
(Канцел. Ив. Алякринский).
И т.п. Не мало чиновников ограничились написанием текстов Священного Писания,- иногда со своими заключениями, в роде следующих: «всяк возносяй себя смирится, смиривый же себя превознесется» - вот сей урок есть человека, - его должно помнить (канц. Братолюбов), или «читавши библию, заметил текст: Бог гордым противится, смиренным же дает благодать» (копиист Дм. Орфанов), или – без всяких замечаний, в роде: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста и на седалище губителей не седе» (кол. рег. Соколов); «Слава Ти, Господи, сотворившему вся» (канц. Гр. Пеликанов); иные излагали свои мысли – в роде следующего: «Бог в невинности моей свидетель» (кол. рег. В. Егоров); «Без Бога ни до порога» (кол. рег. Дубенский); «Всечастно Бога на помощь призываю» (губ. сек. Ворошилов); «Бедный смертный! Как ты жалок по твоим умозаблуждениям, коих следствия для тебя гибельны. Увы! И ты-то сознаешь себя лучшим творением природы…» (канц. Сераф. Поспелов). Наконец, некоторые наши возможным написать либо только свою фамилию, либо следующее: «Вот почерк моей руки… Десная рука моя пишет тако, а шуица не умеет» (Канц. Ив. Цветаев), и вслед за ним канц. Федоров написал: «А у нас вот как пишут…, Господи благослови».
Отобранием почерков открыли пожалуй новых «стихотворов», но автора возмутительных стихов – все же не нашли.
В конце всего следователи должны были сознаться, что ничего сделать по порученному им делу они не могут и потому 10 декабря они заключили – представить все Губернатору с таким донесением: «что хотя способы розыскания производимы были со всевозможной тайною и секретом, но как стихи при самом появлении их в канцелярию Палаты Гражданского суда, по неосмотрительности и своевольному приказно-служителей оной, были распечатаны и оглашены, то уповательно – гнусный сочинитель и подметчик их, ежели они жители здешнего города, приняли все меры осторожности укрыть себя от преследования. Почему и нельзя надеяться изыскать непосредственно прямым путем злоумышленника, тем паче, что розыскивающие лица, не взирая на тайну, которую облекли свои действия, не могли не сделаться известным в городе, особенно приказнослужителям, в числе которых предполагать можно, если не сочинителя, то вероятно подметчика».
Владимирский губернатор признавал более действительным – передать все дело судебному расследованию, но Государь Император Высочайше повелеть соизволил – оставить все это дело безгласным.
Этим и заканчивается материал, бывший в моем распоряжении. Признаю, что его мало для характеристики тогдашнего общества, и потому я никаких выводов не делаю; я хотел отметить только чрезвычайное происшествие в жизни Владимирского общества 75 лет тому назад; это происшествие казалось мне заслуживающим внимания во многих отношениях.
Действ. чл. А.В. Смирнов.
Владимирская Губернская Ученая Архивная Комиссия. Труды : Кн. 1-18. - Владимир, 1899-1918.
Владимирская губерния.
Владимирский Губернатор Курута Иван ЭммануиловичCopyright © 2016 Любовь безусловная
|
