Шемякин Алексей Николаевич (ум. в 1887) - переводчик древних путешественников—иностранцев по России, учитель русского языка и географии во Владимирской гимназии.
В августе 1887 года в г. Владимире всеми забытый, одинокий, за три года перед смертью ослепший от постоянных научных занятий, тихо и незаметно скончался Алексей Николаевич Шемякин. Это был один из замечательных провинциальных тружеников и поклонников науки, в качестве Действительного Члена Императорского Общества Истории и Древностей Российских оказавший ему не малые услуги, как прекрасный переводчик древних путешественников—иностранцев по России. Смерть его прошла незаметно: ни в одной газете не было даже некролога о нем. По недостатку известии для более или менее полной биографии его, мы можем воспользоваться в данном случае по большей части лишь отзывами лиц, хорошо знавших его, его учеников и сослуживцев, сохранивших о нем самые светлые воспоминания, да письмами самого Алексея Николаевича к О.М. Бодянскому. На основании этих довольно неполных и отрывочных сведений, мы постараемся хотя в нескольких общих штрихах восстановить образ этого идеалиста и симпатичнейшего человека. Алексей Николаевич был родом из дворян Ярославской губернии; здесь, по крайней мере, было у него небольшое имение и там жили его близкие родственники. Высшее образование он получил в Ярославском Демидовском Лицее, из которого вышел в 1836 году. Через два года по окончании курса он решил посвятить себя педагогической деятельности и поступил учителем истории и географии в Романо Борисоглебское уездное училище. Отсюда в 1844 г. он был командирован начальством в Москву для изучения новейших методов преподавания, как один из лучших учителей, и в следующем (1845) году был переведен младшим учителем русского языка и надзирателем благородного пансиона в Ярославскую гимназию. В 1850 г., по случаю закрытия 3-х младших классов в этой гимназии, он остался за штатом и в 1851 году переведен был учителем русского языка и географии во Владимирскую гимназию. С 1858 года принял на себя еще обязанности старшего учителя истории в гимназии, а с 1866 года, кроме того, должность инспектора и преподавателя истории на Педагогических курсах, открытых в этом году при Владимирском уездном училище. «М. Г. О. М. 21 сентября 1867 года. Рассчитывая на участие, которое вы всегда принимали в моей службе, спешу вас уведомить, что вчерашний день я подал директору просьбу об увольнении меня от должности учителя при Владимирской гимназии. Попытка послужить еще, несмотря на 4-ре (иногда 5-ть) уроков, почти ежедневно, только надорвала меня. Спокойно оглядывая пройденный мною служебный путь, я не чувствую никакой тяжести на своей совести: мне не в чем упрекнуть себя. Но жаль, что 4-ре года службы, сверх положенного двадцатипятилетия, не увеличат 5-ю долею мою пенсию. Это обстоятельство и заставило меня обратиться к директору с просьбою дозволить мне дослужить 5-ый год в должности штат, смотрителя здешнего училища с тем, чтобы в то же время исправлять и должность инспектора Педагогических курсов. Эмин отправился сегодня в Москву для представления князю Ширинскому-Шихматову. Что будет — еще не знаю. Мне думается, что расстроенное усердною службой здоровье давало бы мне право на прибавку к пенсии и ранее установленного для того срока. С искреннею признательностью приму всякое с вашей стороны содействие в моих планах. В случае выхода в свет «Петрея», прикажите продавать его Соловьеву по 1 р. 50 к. за экземпляр, на прежних условиях. А мне благоволите прислать хотя 20-ть книжек: Соловьев пусть возьмет 50; все это в таком только случае, если нисколько не обеспокоит вас. Я и то сельно заподозриваю ваше здоровье в эту ужасную осень. Впрочем, один из студентов уведомлял меня, что лекции вы, слава Богу, посещаете. Это немного вывело меня из состояния неизвестности». Из гимназии он вышел в отставку в декабре 1869 г., а с закрытием в 1872 г. Педагогических курсов — окончательно отказался от педагогической деятельности, после почти 35 летней службы, с целью всецело предаться деятельности научной, которая у него почти все время шла неразрывно с деятельностью педагогической. Из сказанного видно, что Алексей Николаевич почти все лучшие годы своей жизни и деятельности прожил во Владимире. К сожалению, о первых годах его службы в Романо-Борисоглебске и Ярославле мало известно, но память о нем, как о прекрасном человеке, добросовестнейшем и талантливом преподавателе и педагоге — долго была жива во Владимирской гимназии и между его бывшими учениками. Вот как передает один из них свои гимназические воспоминания о А.Н. «Времена, к которым относятся мои гимназические воспоминания», - сообщает бывший ученик Шемякина, «самые глухие: это — 50-е года, с которыми в нашем обществе связывается вообще представление, как о годах крайней реакции». А.Н. Шемякин в своем письме еще рельефнее развивает эту мысль, указывая, что провинциальное общество совершенно потонуло в тихом, беспробудном застое, от которого оно долго не могло очнуться даже после великих реформ. — «Общество же, застарелое в своих предрассудках, кажется заснуло под обаянием мечты о минувшем дорогом времени, о крепостном праве, о возможности давить людей по улицам орловскими рысаками и мало ли еще о чем. Такого равнодушия к общественному благу я не встречал еще нигде»... писал Шемякин Бодянскому, поздравляя последнего с новым (1869) годом. «В тон этому общему настроению (продолжаем воспоминания Шаганова) наша гимназия была едва-ли лучшей из современных ей гимназий. Учителя во Владимирской гимназии в то время все уже были люди «старого завета», обжившиеся в городе и привыкшие к школьной рутине. Всю корпорацию гимназического начальства можно было разделить на две части: одна — большая часть были сухие чиновники, отправлявшие свои обязанности без малейшего усердия и любви к делу, лишь бы только не получить замечания свыше за нерадение; другая — меньшая половина состояла из людей изрядно испивающих и ведущих дело свое, как попало. Начальство гимназии на них уже махнуло рукой, но не особенно преследовало их, по опыту зная, что все было «человеки», все имели свои слабости, и не хотело мешать другим «жить», не хотело сделать их, как тогда выражались, «несчастными». Но и запивавшие и исправные учителя того времени занимались еще, кроме своих учительских обязанностей, промыслом содержания пансионеров в своих семьях из числа учеников гимназии, или таких мальчиков, которые еще только готовились поступить в гимназию. Такие пансионеры имели большое преимущество при поступлении и переходе из класса в класс, ибо учителя-содержатели взаимно снисходили к таким ученикам в интересах своих пансионеров. Понятно, почему у родителей учеников того времени сложились такие понятия: «если я отдам своего сына на квартиру к учителю, то он и должен учиться хорошо, ибо за это я и плачу дороже, чем на другой квартире». Да и учителя были согласны со взглядами родителей. Иногда случалось, что учителя, поссорившись между собою, пакостили друг другу через тех пансионеров, ставя им плохие отметки: «дрались детьми», как говорил Л. Толстой. А.Н. Шемякин не подходил ни к одной из описанных категорий учителей: он и по развитию, и по характеру, и по образу жизни резко отличался от всей компании. Это был скромный труженик, беззаветно преданный своему делу, чуждавшийся своих товарищей за их отношения к своему делу: кажется он ни у кого из них не бывал. В свою очередь и учительская братия мало обращала на него внимания и также не бывала у него, оставив его в покое, тем более, что Алексей Николаевич по незлобивости своего характера никогда не входил в пререкания с товарищами, очевидно прекрасно понимая, что из этих пререканий все равно ничего не выйдет. Жил А.Н. тогда где то около «Золотых ворот» в маленькой квартирке одиноким холостяком, с неизменной прислугой, состоящей из старухи кухарки и ее мужа, какого-то отставного солдата, который помещался тут же за перегородкой прихожей, и постоянно занят был тачанием сапогов; изредка прерывая работу для довольно продолжительных запоев, переносимых со стоическим терпением его господином. Нередко в эту скромную квартирку приходили к Алексею Николаевичу ученики его и все вообще любившие его и занимавшиеся его предметом «не за страх, а за совесть». А.Н. всех приходивших к нему принимал чрезвычайно радушно и ласково, охотно толковал с ними и с радостью давал им и книги и всякие указания по своему предмету. Также дружелюбно и вежливо относился он и в гимназии ко всем ученикам своим и даже в низших классах всем говорил на „вы", что совершенно не практиковалось в описываемое время со стороны других учителей. Обращение последних с учениками было вообще грубо, а в низших классах даже сопровождалось отборными ругательствами, трепанием за уши, колотушками, не говоря уже о поставлениях на колени, к которым ученики совершенно привыкли, как к неизбежному злу и не обращали ни малейшего внимания. А. Н. никогда не позволял себе ничего подобного, разве уж очень раздраженный каким-либо шалопаем, маменькиным сынком, пользующимся покровительством начальства, говорил: «ну, скверный мальчик, я вас поставлю к двери»,— но, впрочем, почти никогда не приводил в исполнение свою угрозу, потому что самому отпетому шалуну становилось как-то стыдно от этого кроткого голоса учителя, и он унимался. Вообще все ученики очень любили Алексея Николаевича и все, за очень ничтожными исключениями, учились и вели себя у него хорошо; но впрочем он даже и слабым ученикам на экзаменах не ставил непереводных баллов. Та любовь, с которою он относился к своему делу, как-то невольно сообщалась и ученикам его, а живое и увлекательное преподавание его делало усвоение преподаваемого им чрезвычайно легким. Преподавая географию, он оживлял сухой учебник всем известного Ободовского завлекательными рассказами из путешествий и был очень рад, если ученики его сами читали что-либо по его предмету. Он давал для чтения ученикам путешествие Дюмон-Дюрвиля, статейки из «Живописнаго Обозрения» и др. географические сочинения; при этом он на уроках всегда сам чертил географические карточки той страны, о которой шла речь, и раздавал их ученикам, что было весьма важно для них в то время, когда порядочных географических атласов вовсе не было, да и вообще-то был один атлас на весь класс. Так же увлекательны были его рассказы и по истории; особенно были рельефны и талантливы его характеристики разных исторических личностей, живо запечатлевавшиеся в памяти слушателей; многие из них запоминались учениками сразу и на
всегда. С любовью он занимался и ученическими сочинениями по истории и географии, которые он давал ученикам и по расписанию и сверх расписания с целью сообщить им любовь к труду и приучить к стройному изложению мыслей на бумаге. Нечего и говорить, что Алексей Николаевич был чист от всех грехов своих сотоварищей учителей: не промышлял пансионерами (он никого не брал к себе на квартиру), не принимал никаких приношений (что часто не отвергалось многими из его сослуживцев и было тогда в порядке вещей), и не посвящал всего своего внеклассного времени на служение Бахусу, на вечеринки с игрой в карты, а это также было тогда делом обычным». Поэтому-то образ Шемякина, как честного и бескорыстного труженика, всецело преданного своему делу и запечатлелся неизгладимо в сердцах его учеников. «Почти 40 лет прошло с тех пор, как я учился в гимназии», - говорит В.Н. Шаганов, «но я как теперь вижу его фигуру за учительским, столом в классе, помню его жесты, даже тембр его голоса. Алексей Николаевич был среднего роста, немного сутуловатый, с небольшой лысинкой на маковке. В то время ему было вероятно лет 35. Волосы его были черные, бороду и усы он брил, что в те времена было обязательно для всех чиновников. Глаза у него были карие и немного подслеповатые, как у человека, страдавшего золотухой; выражение их было доброе и симпатичное. В минуты нетерпения или неудовольствия на учеников, А. Н. обыкновенно слегка привскакивал на стуле и к обыкновенной своей речи прибавлял „с“: „не хорошо-с, не хорошо-с“ говаривал он в этих случаях». Отдавая себя всего на служение любимой гимназии, Алексей Николаевич так и прожил всю жизнь свою одиноким холостяком; потому-то он и сам не раз называет свою кабинетную, рабочую жизнь „затворническою" в своих письмах к Бодянскому. Но подобное одиночество не сделало его черствым и односторонним человеком. Целые ряды европейских классиков,— в подлинниках стоявшие на книжных полках его кабинета,— были лучшими друзьями его уединенной жизни и многочисленные заметки на сочинениях Шекспира, Гете, Шиллера, Байрона, Диккенса и др. свидетельствуют о том, что хозяин их любил часто беседовать с ними. Единственною страстью Алексея Николаевича были книги. Живя в провинции, он умел следить за исторической литературой и всякого рода выдающиеся труды по истории на немецком, французском и английском языках он немедленно выписывал себе в свою библиотеку. Прекрасно владея немецким, французским, английским, латинским и греческим языками, он делал обширные выписки наиболее характерных мест из прочитанных книг и они служили ему пособиями при преподавании истории. Таких тетрадей осталось до 10; но к сожалению библиотека его и его бумаги были значительно растащены кем-то (вероятно его запивавшим слугой) во время его продолжительной болезни, а остатки он завещал после своей смерти в библиотеку Владимирского братства Александра Невского, куда они и поступили. Свое добровольное уединение Алексей Николаевич изредка покидал лишь для поездок в Москву, для посещения здешних библиотек и книгохранилищ. Здесь, среди столичного оживления, цвета умственной деятельности и интеллигентного общества, усталый труженик забывал свои немощи и невзгоды, радикально изменял свой образ жизни, забывая и „затвор", и кабинет. „Я весьма сожалел",- писал он Бодянскому 5 марта 1871 года, „что в бытность мою в Москве не успел еще раз посетить вас и воспользоваться вашею беседою; причиною того — моя слишком подвижная жизнь в столице: то туда, то сюда, смотришь — дней трех как не бывало"... Здесь и завязались его знакомства со многими из московских ученых. Так из надписей на книгах, подаренных А. Н—чу авторами их, видно, что он знаком был с профессорами: Лавровским, Герье, А. Г. Столетовым, Савельевым Н. В., Казанским П. С., Ордынским, Перевлесским и др. В одну из своих поездок, кажется, он познакомился и с О. М. Бодянским, который привлек его к сотрудничеству в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских, каковым сотрудником он и был без перерыва почти целых 20 лет. Совместная деятельность в Обществе послужила поводом к долголетней переписке между Алексеем Николаевичем и О. М. Бодянским. Сохранилось около 70 писем первого за 1859—75 года. Несмотря на то, что большинство этих писем делового характера, всякий перечитывающий их невольно воспроизводит в своем уме симпатичный образ автора этих писем. Пред вами живо воскресает личность интеллигента — гимназического учителя, не хотевшего помириться с застоем и пошлостью окружающей среды и провинциальной жизни. И вот, он удаляется от этой жизни в свой кабинет, уходит в себя, отдавая всю долю сил, которою наградила его природа, и все свободное время кабинетному труду. «В нашей бедной провинциальной жизни для тех, кто не хочет разнообразить ее за карточным столом или за шнапсом, только и радости, что какая-нибудь полезная, вновь вышедшая книга» (письмо от 16 декабря 1860). Труд Алексей Николаевич и ставит единственной целью своей одинокой, грустной жизни. «Признаюсь, что в провинции, при моей трудовой жизни, по недостатку благородных развлечений, затруднительности средств к занятиям, да еще при разных неведомых для вас отношениях, здешняя жизнь делается тошнее болезни... А труды мои для Общества Истории? Без них я как рыба без воды», - писал А. Н. Бодянскому 17 августа 1861 г. Понятно, что при таких условиях, настойчивость, строгость к себе и добросовестность в выполнении предпринятой задачи являлись необходимыми спутниками такого труда; но вместе с ними развивались — крайняя мнительность, недоверчивость к своим силам, сомнение в удаче. Отсюда возникала масса сомнений, волнений, колебаний, которые красной нитью проходят через все письма Шемякина. Отсюда происходило то, что А. Н. не доверял переписчикам, часто переписывал сам свои объемистые труды, „инквизиторским" оком просматривал чужую переписку и печатные издания по нескольку раз, подмечая даже малейшие описки и опечатки, просил возвратить ему уже посланные в Общество рукописи перевода для нового просмотра и исправления и т. д. „Стало бы уменья к делу", - пишет А. Н., „а усердия,— положив руку на сердце скажу,— станет" (письмо от 30 марта 1863). „Человек, у которого в жизни одна отрада — труд, ревнивее к нему и подозрительнее всякого мужа к жене" (1865 г. 9 февраля). „Привыкши с детства к добросовестности, я до сих пор не чувствовал себя
спокойным, пока не взялся за перо, чтобы упомянуть еще о некоторых ошибках в печатаем переводе моем (1860 г. 15 августа). Я положил себе — все переписывать сам, не доверяя никому (1860 г. 16 декабря). Только теперь представляю вам обещанный мой труд. Взглянув на него попристальнее, увидите, что только пятую часть этих двух тетрадей писала посторонняя рука; все остальное — я сам: наши писцы безграмотны (8 ноября 1870). Находясь между страхом и надеждою, берусь за перо писать к вам: не исказил ли я бедного Петрея? Не взять ли его для лучшего исправления? Наконец, довольны ли вы им хоть сколько-нибудь (1865 г. 9 февраля)". Кроме мнительности, не мало горя и препятствий доставило А. Н—чу его и без того плохое здоровье, ослабевшее от геммороя; последний часто надолго отрывал А. Н. от работы. Поставив труд целью жизни, А. Н. желал одного, а именно, чтобы труд его был полезен, но он часто забывал совершенно о себе, как о деятеле, о своем вознаграждении. «Я трудился только по желанию трудиться», - пишет он Бодянскому, «по стремлению к труду, не имея в виду какой-либо корыстной себялюбивой цели» (1874 г. 5 марта). За то радостные минуты достойного вознаграждения за труд доставляли много удовольствия Шемякину. Так глубокою радостью и благодарным оживлением дышат письма А. Н. от 12 ноября 1861 и 14 ноября 1866 года: первое — по случаю получения от Государя Наследника Высочайшей благодарности за поднесенный Цесаревичу через Строганова экземпляр „Походы викингов", второе — по случаю избрания А. Н. в Действительные Члены Императорского Общества Истории и Древностей Российских. Но если А. Н. стал в стороне от провинциальной жизни, то последняя не хотела оставить его в покое. Городские сплетни, мелочные дрязги, заводимые гимназической корпорацией pro domo sna: все это часто отзывалось очень горько на ни в чем неповинном А. Н., и было способно даже его вывести из терпенья, и тогда из-под его пера выливались строки вроде следующих: «Невзгоды, по выражению Шекспира, не приходят по одиночке, как соглядатаи, а всегда эскадронами. Это я испытал на себе» и т. д.
Теперь остается сказать несколько подробнее о трудах А. Н. для Императорского Общества Истории и Древностей Российских. В книжках Общества за 1860 год появляется первый перевод с немецкого Шемякина: «Походы викингов, государственное устройство, нравы и обычаи древних Скандинавов. Соч. А. М. Стрингольма», вышедший затем отдельной книгой в двух томах в 1861 г. (около 40 печатных листов). Затем Алексей Николаевич беспрерывно и неутомимо трудится для Общества, переводя сочинения иностранцев-путешественников по России: Марко Поло, Петра Петрея, барона Мейерберга, Михаила Шиля, Севастиана Главинича, Оттона Плейера, Николая Варкоча и средневековых путешественников по России: Георгия Макортнея, Мих. Саймеса и пр., с немецкого, французского, латинского и др. языков. Каждый, занимающийся историей России, может судить, насколько образцово переведены Шемякиным эти весьма важные для русской исторической науки источники. При этом А. Н. с необычайною тщательностью сделал все свои переводы, из которых весьма многие с древне-немецкого, необычайно трудного для перевода, языка. Неутомимый труженик не щадил даже средств, выписывая огромные и ценные фолианты в качестве пособий для своего труда. — «Я выписал немецкий перевод Герберштейна, Папталеона, книга почтенной древности 1576 года»,— писал А. Н—ч Бодянскому: «она будет служить мне опорою; по объявлению Ланга в немецких газетах: «нет ли де где-либо такой книги», она отыскалась в каком-то германском захолустье. Да и не дешева». Углубившись в переводы, А. Н. все свое свободное от гимназических занятий время посвящал на изучение древне-немецкого, французского, английского классических языков, исписывая громадные тетради вокабулами, разного рода идиотизмами, свойственными тому или другому изучаемому им языку, для того, чтобы безукоризненно перевести с подлинника на русский язык трудные для перевода старинные сочинения средневековых писателей. Благодаря упорному трудолюбию, все переводы Шемякина оказывались образцовыми. При этом он трудился в названной области в течение более 15 лет, как мы уже видели, вполне бескорыстно. Общество только в 1868 году, т.е. лишь только по прошествии 9 лет упорного бескорыстного труда удостоило его избрания в свои Действительные Члены. Неизвестно, какая причина побудила Алексея Николаевича Шемякина оставить эти труды для Общества в 1875— 1876 г., кажется, смерть О. М. Бодянского, а может быть и начавшееся нездоровье и в особенности слабость зрения, усилившаяся благодаря беспрерывности занятий; по крайней мере с 1876 г. переводов и вообще трудов Шемякина в Чтениях Общества мы уже не встречаем. Болезнь глаз, с годами увеличившаяся еще более, окончилась полной потерей зрения, и бедный труженик последние три года жизни страдал ужасно от одиночества, а главное от невозможности самому читать и предаваться своим любимым занятиям. Общая характеристика А. Н. Шемякина, как личности, в ее отношении к науке, весьма удачно сделана самим им в письме к О. М. Бодянскому (1866 г. 14 ноября), после избрания в Действительные Члены Общества: «Слава благородному и бескорыстному труду, который выбирают себе спутником жизни люди, подобные мне, с условиями моего воспитания, моего трудного пути к какому ни на есть значению, и, наконец, с условиями моего здоровья!..»
Библиографический список трудов А.Н. Шемякина:
В Чтениях Императорского Общества Истории и Древностей Российских напечатано: 1. Походы викингов, государственное устройство, нравы и обычаи древних Скандинавов. Соч. А. Н. Стрингольма. Перев. с немецкого, с приложением и примея. немецкого переводчика К.Ф. Фриша. Чтения 1859 г., кн. III, IV; 1860 г., кн. I, II, III, IV. 2. О происхождении и родине глаголитизма. Соч. П. I. Шафарика; перев. с немец., со снимком. Чтения 1860 г., кн. IV. 3. Путешествия венецианца Марка Поло в XIII ст., напечатанное в первый раз вполне на немецком яз. по лучшим изд. и с объяснениями Августом Бюрком; с дополнениями и поправками К. Ф. Неймана. Чтения 1861 г., кн. III, IV; 1862 г., кн. I, II, III. 4. Жизнеописание древних и средневековых путешественников,
посещавших Россию или говоривших о ней. Из географии и этнографии в жизнеописаниях д-ра Ф. Гедв. Кюльба. Чтегия 1864 г., кн. II, III, IV; 1865 г., кн. I, II, III. 5. История о великом княжестве Московском; собрал, описал и обнародовал Петр Петрей де-Ерлезунда в Лейпциге 1620 г.; перев. с немецк. Чт. 1865 г., кн. IV; 1866 г., кн. I, II, III; 1867 г., кн. II. 6. Два сватовства иноземных принцев к русским великим княжнам в XVII ст. Из VII и X ч. «Magazin s von Busching»: а) Известие о поездке в Россию Вольдемара графа Шлейзвиг-Голштинского, с предисловием Бишинга, I—II и 1—72; б) Подлинное известие о русском и московском путешествии герцога Иогансена Младшего Датского, с предисловием Бишинга, III—VIII и 1—56. Чтения 1867 г., кн. IV. 7. Латыши, особливо в Ливонии, в исходе философ. столетия. Дополнение к народоведению и человекознанию. Соч. Гарлиба Маркеля; перев. с немецк., с предисловием О. М. Бодянского. Чт. 1870 г., кн. I. 8. Записка о частной жизни Понятовского и размышление о настоящей войне. Перев. с немецк. Чтения 1871 г., кн. III. 9. Эстонец и его господин. Для объяснения экономического положения крестьян и вообще их состояния в Эстонии. Соч. не Эстонца, да и не его господина; перев. с немец. Чтения 1871 г., кн. IV. 10. Путешествия в Московию барона Августина Майерберга и Горация Вильгельма Кальвуччи, послов императора Леопольда к царю Алексею Михайловичу в 1661 г. Перев. с латинского с предисловием О. М. Бодянского. Чтения 1873 г., кн. Ill, IV и 1874 г., кн. I. 11. а) Россия при Петре Великом, по рукописному известию
Иоаина Готггильфа Фиккеродта и Оттона Плейера. Перев. с немецкого; б) О нынешнем состоянии государственного управления в Московии. Донесение Оттона Плейера в 1710 г. Чтения 1874 г., кн. II. 12. Описание путешествия в Москву посла Римского императора Николая Варкоча с 22 июля 1593 г. Перев. с немецк. с предисловием и примеч. переводчика. Чтения 1874 г., кн. IV. 13. Севастиан Главинич о происшествиях Московских 1661 г.; перев. с латинского. Чт. 1875 г., кн. I. 14. Донесение о поездке в Москву придворного Римского императора Михаила Шиля в 1598 г.; перев. с немецк. Чтения 1875 г., кн. II. 15. Краткая повесть о злополучии и счастии Димитрия, нынешнего князя Московского; перев. с латинского. Чтения 1875 г., кн. III. Затем было помещено в „Москвитянине" за 1855 г.: 16. Древнейший быт Скандинавии; №№ 13 и 14 (1—23 стр.). 17. Религиозные верования на Севере; №№ 15—16 (1—28 стр.). 18. Семейный быт Норманов; №№ 17—18 (1—44 стр.). Все три статьи взяты из Стрингольма. Кроме того была одна оригинальная статья А. Н. Шемякина «Папа Иннокентий III»; она помещена в „Библиотеке для Чтения" в 1854 г. Отдельный оттиск этой статьи, с посвящением от автора, найдена в библиотеке Шемякина В.Т. ГеоргиевскимВладимирская губернская мужская гимназия.
