УНИВЕРСИТЕТСКИЕ ГОДЫ (1907 - 1912)
(воспоминания Василия Николаевича Пятницкого) Василий Николаевич Пятницкий (1883-1960) – врач, заведовал больницей в Оргтруде, участковый врач, заведующий терапевтическим отделением.
Рукопись воспоминаний для публикации предоставлена заведующей музеем школы № 1 г. Владимира Н.И. Власовой. Она получена ею от родственников врача. Воспоминания состоят из нескольких частей, озаглавленных самим автором.
Обработка и подготовка к печати выполнена В.И. Титовой.
Начало » » » Стремление к высшему образованию (воспоминания Василия Николаевича Пятницкого)
В этот период своей жизни я руководствовался двумя житейскими правилами: 1) жёсткая экономия в расходовании денежных средств и 2) усиленное прилежание в занятиях. И то, и другое вытекало из моего материального положения: бытие определяет сознание; мне нужно было возможно в кратчайший срок, с меньшей затратой материальных средств пройти университетский курс и получить диплом врача, чтобы с ним вступить на дорогу широкой общественно-полезной деятельности. Служба земского врача была для меня тем маяком, к которому [я стремился] в свои университетские годы.
Особенно аскетично я жил в первое полугодие своего университетского учения: не разрешал себе покупку белого хлеба, довольствуясь одним чёрным - цена первого была 5 коп. фунт, а второго - 2 коп.; разница в 3 коп. мне казалась значительной. К чёрному хлебу не полагалось никаких добавок в виде мяса или колбасы; обед в студенческой столовой из двух мясных блюд за 29-32 коп. или из первого мясного и второго - каши с маслом за 15 коп. с неограниченным хлебом, приложенным в счет к той же плате, а вечером чай с сахаром вприкуску с чёрным хлебом - вот пищевой рацион мой в то время. Занимались же я и мой товарищ все дневные часы - слушали лекции по всем предметам курса, пропуск лекций мы считали невозможным; на квартире мы читали учебники и записи лекций - записи вели по всем предметам. Отдыхали мы во время обеда, на который иногда тратили много времени, ввиду тесноты столовой, многолюдства студенческого и поэтому создания очередей; а поэтому путь на лекции и с лекций шёл как отдых; ну, конечно, отдыхали и по воскресеньям от лекций, но не от домашних занятий, которые были и в воскресенья. Посещение театров было большой редкостью, это допускалось в виде исключения, для каких-нибудь заезжих знаменитых трупп или артистов; за всю университетскую жизнь это было не больше 10 раз. Кино тогда ещё не получило широкого распространения, только ещё несмело входило в культурную жизнь. Жили мы очень однообразно и скудно - в постоянных учебных занятиях, при ограниченном питании, надеясь на выносливость своей юношеской натуры; рассуждали: сейчас плохо, потом будет хорошо - «вход в царствие небесное узкий, подобно игольным ушкам», по Евангелию. Дух был бодр, а это самое главное.
Оставалось сложное тяготение к родине, к родным местам и людям: мечтали о каникулах - зимних и летних, а они в университете были длинные, к нашему счастью: зимние почти полтора месяца в декабре - январе и летние: почти 3 месяца: май - август. На них ездили домой, на родину, и здесь отдыхали душой и телом, а больше укреплялись по части питания, набирались сил для новой учёбы. Звание студента пользовалось большим уважением и почётом в обществе, среди родных и знакомых; нас везде хорошо принимали и поэтому каникулярный отдых обычно проходил разнообразно и весело, усиливая тем отдых от учебных занятий.
В первые зимние каникулы мне пришлось заняться ликвидацией своего учительства. Дело в том, что ивановский фабрикант Бурылин, который выплачивал мне из своей фабричной конторы 30 руб. в месяц за мою школьную работу в Иванове, не прислал мне денег за месяцы летних каникул - май - июнь - июль - август, несмотря на мои неоднократные письма и просьбы об этом. Лишиться 120 руб. заработанных мною денег я не мог допустить; поэтому, приехав домой на зимние каникулы, решил лично съездить в Иваново, увидеть Бурылина и «содрать» с него деньги. Приехав в Иваново, я зашёл в свою бывшую школу и там нашёл учителем своего товарища по семинарии Лебедева В.В., который сюда перебрался из Кохмы. Потом отправился к Бурылину, нашёл его на одной из его фабрик. Что же? Этот фабрикант проявил свой кулацкий норов, заявив, что не намерен платить мне, потому что я рано закончил учение и самовольно оставил школу, не согласовав это с ним. Я ему возразил, что для начальных двух классов, которые были у меня, учебный год закончен нормально и по согласованию с заведующим школой священником. Я ему доказывал, что зарплата за летние месяцы по закону принадлежит учителю, который закончил учебный год, а новый учитель должен получать с сентября, т.е. с нового учебного года; и, наконец, я пригрозил ему судом, если он сейчас не выплатит мне денег. Я ему сказал, что каждый человек кузнец своего счастья, и я своим трудом добрался до университета и должен там сам себя содержать, а он, вместо того, чтобы сочувствовать и помогать, даже тормозит это дело. Наконец, раздражённый Бурылин крикнул кассира и приказал выдать мне 129 рублей. Я сказал, что израсходовал деньги на дорогу в Иваново, и потому следовало бы прибавить к указанной сумме, но больше ничего не получил. Я был доволен и тем, что своё заработанное выбил у него. Какая разница между общественным учреждением и частным лицом: управление Сибирской железной дороги без всяких хлопот с моей стороны в 1906 г. произвело по почте расчёт со мной за летние месяцы по Курганской школе, и вот теперь по-другому рассчитался фабрикант-самодур.
Кроме питания, квартиры, проезда на каникулы и обратно, приходилось тратить деньги на одежду, обувь, книги, учебные принадлежности, а также на плату за учение в университете и за лекции профессора. Выходило в год рублей по 200; но, к счастью, от этих больших расходов я скоро стал освобождаться как бедный студент, и в то же время я получал хорошие отметки на зачётах, но об этом нужно было каждый семестр подавать прошение в университет. Кроме этих больших льгот, иногда - как бедный студент - получал бесплатные обеды в студенческой столовой и, наконец, я иногда освобождался от платы за квартиру в студенческом общежитии, тоже каждый раз по особому ходатайству, - «просите, и дастся вам; толците и отверзется» - по Евангелию. Значит, создалась благоприятная для меня обстановка.
Квартирный вопрос. Во 2-м семестре Подлипский отделился от нас, студентов-медиков, и поселился на квартире с одним студентом-земляком, студентом-естественником Дербским Иваном. Я остался в квартирной компании с Лебедевым Н.В., с которым меня судьба случайно связала, но мы сняли другую квартиру на Выставочной улице у одной молодой красивой эстонки. Выставочная улица получила своё название по находящейся на ней сельскохозяйственной выставке. Улица была специально выстроена на окраине города, но так как Юрьев город небольшой, расстояние от квартиры до университета было небольшим. Занимали мы большую комнату, хорошо обставленную и тёплую, хозяйка была внимательна к нам. Так как мы уже стали жить вдвоём при одинаковых учебных занятиях, учёба у нас подвигалась, мы успешно и своевременно выполняли все учебные зачёты и сами были довольны собой! Хозяйка была к нам внимательна и создавала нам покойные условия; объяснялась она с нами на ломаном русском языке. Она рассказала, что разошлась со своим мужем-эстонцем из-за его пьянства. И вот однажды тишина нашей квартиры была нарушена каким-то шумом в комнате хозяйки: мужской грубый голос, видимо, пьяного человека, стук передвигаемой мебели, возня, драка и, наконец, наша хозяйка зовёт нас на помощь. Мы вбегаем в комнату хозяйки, видим там растрёпанную Анну
Иогановну и мужчину-эстонца - пьяного, крепкого телосложения - её мужа, который ворочает мебель, с целью её утащить, считая своей собственностью. Мы, бравые русские ребята, хватаем этого буяна за плечи и выталкиваем в дверь на лестницу, а дверь на крючок. Изверженный муж вопит за дверью - просит выдать ему шляпу, которая осталась в комнате. Я, видимо, самый храбрый, беру шляпу, открываю дверь и галантно возвращаю шляпу её хозяину. Этот хозяин выходит из дома и по адресу русских студентов испускает массу ругательств на русском диалекте (эстонцы экспрессивно ругались по-русски). После этого факта рыцарской защиты нашей женщины, Анна Иогановна стала к нам ещё внимательнее. Это произошло в конце нашего первого университетского года. Прибыв в Юрьев на второй год, мы отправились, естественно, разыскивать милую Анну Иогановну по известному нам адресу, но, увы! её там не было; нам сказали, что она выехала из Юрьева.
Пришлось пуститься на поиски новой квартиры. Отправились мы в район Псковской улицы, где, нам сказали, есть много выстроенных домов; и вот здесь на Солнечной улице (Sonnenstrasse) в одном красивом доме, в одной интеллигентной эстонской семье, у мастера-переплётчика по фамилии Вахер, мы нашли тихую, удобную комнату и поселились в ней. Конечно, выговорили себе кипяток для чая 2 раза в день. Местные жители обычно пьют кофе и пиво, но, зная пристрастие русских к чаю, при сдаче комнаты русским студентам договаривались о количестве и часах приготовления теемашины (подобие самовара) с отделением для воды, которая наливается через маленькое отверстие, и с центральной трубой для горячих углей и решёткой-поддоном; горячая вода выливается не через кран, а через длинную трубку-носик, как у чайника. Для подъёма и наклона этой чайной машины имеется одна или две ручки, в зависимости от величины и, следовательно, тяжести машины. Такие приборы изготавливали юрьевские жестянщики специально для русских студентов, цена им 1,5 - 2,5 рубля. И мы принуждены были обзавестись такой теемашиной, только Николай Васильевич, любитель всего русского, родного, жестяный водолейный носик заменил медным краном. Вот фрейлин подаёт нам этот юрьевский кипящий самовар, сидим мы, пьём чай вприкуску с сахаром и хлебом, вспоминаем наши родные владимирские и меленковские края. Я рассказываю своё, Коля своё. На чужбине земляки близко сходятся, рассказывают друг другу всю подноготную, со всеми интимностями. Узнал я, что и у Николая Васильевича были юношеские любовные увлечения вроде моих, с таким же неудачным концом! С новыми хозяевами мы тоже сдружились; мы нравились им как тихие жильцы, без шума, собраний, пирушек, занимаемся учебными делами и больше ничего знать не хотим. В знак своего расположения, хозяева в Пасху пригласили нас к своему столу, угощали нас, а хозяин, перемежая русские слова, чокаясь рюмками, сказал: «Прощай!» вместо: «Будем здоровы!» Этот комический случай мы с Николаем Васильевичем часто вспоминали впоследствии, уже в свои врачебные годы; вспоминали, конечно, за рюмкой водки.
Итак, шёл второй год нашей студенческой жизни. Я уже был настоящим студентом-медиком, перейдя с естественно-исторического отделения на медицинский факультет. Работали на трупах, изучали анатомию. В столовой студенты не медики - сторонились нас, чуя запах мертвечины, пропитавший наши одежды. На химических работах мы пропитывались запахом сероводорода, который часто употреблялся при анатомических работах. Воняла наша одежда и болели головы: нужно долго бывать на свежем воздухе, чтобы ликвидировать и то, и другое; в данном случае мы прибегали к гулянию (вынужденному) в прекрасном университетском парке под названием Домберг (Domberg), что значит Костёльная гора, так как здесь находились руины старого костёла, часть которых была реставрирована для университетской библиотеки. Этот парк был раскинут на горе, у подножья реки Эмбах; через реку были перекинуты два моста - каменный, основанный в честь посещения города императрицей Екатериной II, и деревянный. Главной улицей города была Ратушная со зданием ратуши (Rathhas - городское управление) и Рыцарская (Ritteistrasse); всё это указывает на немецкий характер города, и волею правительства, мы - русские студенты и русифицированный старый немецкий университет, должны были служить русификации города; и, как я уже помянул выше, эта цель несколько достигалась, так как эстонцы стали ругаться по-русски (!). Славился город Юрьев-Дерпт своим пивом, но нам, бедным студентам, было не до него. Выпивали мы реденько водочки в компании товарищей - студентов-земляков, чаще после бани, по русской поговорке: «После бани укради, но выпей!» В баню для экономии мы чаще всего ходили компанией вчетвером, снимали номер (дешевле): я, Коля Лебедев, Николай Михайлович Целебровский и Николай Иванович Братановский. Снимали номер с паром, изрядно поддавали пару на каменку, однажды струя пара сорвала с крючка дверь в коридор и она сильно хлопнула; банщик-эстонец заорал: «Курат, руссит штудепт!», т.е. «черти русские студенты!» Вот после бани мы иногда перед чайком выпивали водочки. Инициатором этой вольности был обычно Н.В. Лебедев, его поддерживал Н.М. Целебровский, а я должен был не портить компанию, хотя это противоречило моим принципам жить экономно. Лебедев покупал бутылочку водки за 38 коп., лимон к чаю и мы отправлялись пить чай и водку чаще всего на квартиру к Н.М. Целебровскому (он был сыном священника села Озябликово Муромского уезда).
Памятна мне ещё одна пирушка на квартире Целебровского по поводу «грибов». После летних каникул он вёз в Петербург бочонок солёных рыжиков в подарок от какой-то родственницы влиятельному петербургскому чиновнику в генеральском чине, но его в Петербурге не нашёл, так как он был где-то в командировке, поэтому грибы и приехали в Юрьев. По этому случаю он и пригласил нас для истребления их с водочным приложением. Помню, я, за неимением другого орудия, поленом сбивал обручи с бочки. Грибы были прекрасны и видом, и вкусом - генеральские, таяли прямо в желудке студентов. Ещё помню зело пьяную пирушку, уже на последнем курсе нашего учения, по поводу какого-то юбилея нашего Владимирского студенческого землячества. В то время мы с Колей Лебедевым жили в студенческом общежитии, и администрация общежития предоставила для вечеринки физкультурное зало общежития, и сама администрация принимала участие в этой пирушке. Пирушка была с большим возлиянием: я каким-то образом удосужился потерять на ней ремень, который долго служил мне верой и правдой; вероятно, заряжал его на другую дырочку, чтобы распустить студенческое брюхо, да в силу нетрезвой ориентировки не укрепил его как следует, он и съехал на пол.
Ещё два слова о нашем экономическом содружестве с Н.В. Лебедевым. Он не был такой материальный стоик, как я, тем более считал, что у него есть предпосылки туберкулёза. Помню, на третьем курсе он лечился от сухого плеврита в университетской поликлинике. Поэтому он стоял за несколько улучшенное питание, в чём ему помогала и сестра-учительница. Он покупал белый хлеб, молоко, масло, иногда колбаски-ветчинки, а так как жизнь у нас сложилась нераздельная, с точки зрения квартиры, книг, учения, то и питание как-то само собой сделалось общим; он чаще покупал, а я вёл бухгалтерский счёт. Сожительство с Лебедевым увеличивало мои плановые расходы на питание. Оглядываясь на свои уже прожитые годы, я прихожу к выводу, что нет худа без добра, потому что питаясь по своим плановым намёткам, я бы, вероятно, истощил себя и тем повредил своему здоровью; друг Коля внёс благоприятные коррективы.
Возвращаюсь к нашему учению. Итак, мы на втором курсе. На этом курсе закончились подготовительные научные дисциплины; по всем им нужно было выдержать экзамены, без чего студенты не переводились на третий курс, с которого начиналось изучение специальных клинических (лечебных) дисциплин и продолжалось в течение трёх лет. Экзамены на втором курсе назывались полукурсовкой. Они держались в течение второго года учения, по мере того, как заканчивалось чтение лекций по тем или иным предметам; главный разгар экзаменов был весной - в апреле, мае; но разрешалось откладывать экзамены по нескольким предметам на август-сентябрь, до начала лекций на третьем курсе. Мы с Колей сильно желали покончить с экзаменами весной, чтобы летом чувствовать себя свободными от экзаменационных забот и потому покойно отдыхать. Усиленно занимались, удачно сдавали экзамен за экзаменом. Обычно мы занимались сообща вслух: поочерёдно - один читает, другой внимательно слушает. У меня терпения и прилежания было больше; под конец дня я читаю, а Коля, гляжу, дремлет, склонив голову на подушку; окликаю его, он вскинет сонные глаза и виновато говорит: «Читай-читай, слушаю!», и всё-таки приходится кончать занятия, потому что Коля впадал в состояние непонимания. Гоним мы экзамен за экзаменом. Вот вторая половина мая, виден конец учебного года - можно точно распланировать оставшиеся экзамены по числам месяца. И вот мы видим, что придётся один экзамен отложить до осени - неприятно! Колька (сонная душа) задумал прибегнуть к хитрости-обману (цель оправдывает средства). У нас оставалось два предмета: физиология человека и фармакогнозия; вот он и предложил: пусть я готовлю физиологию и сдаю её два раза - за себя и за него, а он тоже сдаёт фармакогнозию два раза. Сдача экзаменов особыми формальностями не обставлялась; разговоры студентов с профессором происходили в его кабинете, в присутствии двух-трёх студентов, тоже держащих испытания. Никаких фотокарточек и документов личности не предъявлялось; нас было много, и профессор в большинстве случаев нас в лицо не знал, исключая студентов-выскочек, а мы были скромными и могли рассчитывать на незнание нас профессором. Коля уговорил меня. Если наш план осуществится, тогда мы формально заканчиваем экзамены весной, а летом каждый из нас обещал приготовить тот один предмет, по которому он не держал испытания. Вот я готовлю усиленно физиологию, он фармакогнозию. Идём в определённый день на экзамены. Он сдаёт за меня на пять и я тоже за него на пять; как будто удачно, но не совсем: его заметил ассистент профессора и поздравил с благополучно выдержанным экзаменом, а этот ассистент хорошо заприметил нас на практических занятиях по анатомической химии и даже через нас проверял свой анатомический способ. Он хорошо знал наши фамилии. Вот Коля и струсил вторично идти на экзамен по фармакогнозии, боясь снова встретиться с этим знакомым ассистентом. Я вторично сходил на экзамен по физиологии и ещё получил пятёрку; значит, формально, у меня все экзамены выдержаны, а у Коли не закончена фармакогнозия, хотя он и сдавал её. Что делать? До экзамена оставалось два дня. Вот и давай Коля с голосу вкладывать в меня знания по фармакогнозии - разные латинские названия трав, корней и т.д., их состав. Ознакомил меня в профессорском кабинете с их коллекциями, с их наружным видом, запахом. Он говорит, а я запоминаю, повторяю без книги, потому что читать некогда. В назначенный день я с тревогой иду на экзамен и выдержал его за Колю на пять. Мы были в восторге от удачи. Несколько дней отдыхали, погуляли и счастливые тронулись на родину во Владимирские края до сентября. Это плутовское предприятие ещё больше укрепило нашу дружбу. Но такая нечестность была допущена нами однажды, больше мы к ней не прибегали. Хотя должен оговориться, что ещё раньше я держал экзамен по немецкому языку за одного студента-земляка Зефирова: он считал себя слабым в этом языке, а меня более сильным - у меня было правило: каждый день прочитывать с помощью словаря страничку из какой-нибудь немецкой книги. Так я прочитал Евангелие на немецком языке. Я за Зефирова удачно выдержал экзамен. О, юность! Ты беззаботна, ты любвеобильна, ты и шаловлива до дерзости, ты и терпелива, и трудолюбива!
По этому поводу забегу много вперёд. 8.02.1946 г. я был в компании врачей-хирургов Г.Д. Контора, М.Г. Герасимова и врача-рентгенолога К.И. Взорова на квартире у Г.Д. Контора. Последний был большим моим приятелем: я знал его с 1911 г., когда он был уже врачом в селе Борисовском, а я был студентом, перешедшим на 5-й курс. В это лето я женился и жил в семье жены в селе Порецком, в 2-х верстах от Борисовского, и потому познакомился с Контором; в дальнейшем мы сблизились из-за детей: наши старшие сыновья учились вместе в школе в г. Владимире и в химическом институте в Иванове; оба мы под конец стали работать в г. Владимире - он хирургом и достиг звания главного хирурга и заслуженного врача, а я терапевтом. Во время Отечественной войны в 1941-1943 годах мы работали в одном госпитале г. Владимира и он, как ведущий хирург, руководил работой других врачей госпиталя, значит и моей. 8.02.1946 г. я пришёл к нему с просьбой сделать мне операцию паховой грыжи, договориться о ней, и встретился там с другими врачами, мне хорошо знакомыми. После того как мы выпили, начались разговоры. Спросили меня о жизни Н.В. Лебедева. Я рассказал о его жизни, стал рассказывать о том, как мы вместе учились и, между прочим, рассказал, как мы друг за друга экзамен держали. В дополнение к моему рассказу Герасимов и Контор рассказали, что и у них во времена университетской жизни было то же. Герасимов в Москве жил на квартире с юристами, невольно, краем уха, впитал в себя некоторые юридические знания и даже, в трудную минуту жизни одного товарища-юриста, держал за него экзамен по какому-то праву и удачно. А Контор в Харькове держал экзамен, кажется, по физике, за какого-то студента, сына богача сахарозаводчика. Сначала держал за себя отлично, а потом пошёл за Коновалова и вляпался: профессор заприметил обман, выслушал терпеливо ответ Контора, а потом сказал: «У вас, господин Контор, знаний не убавилось. Скажите тому лодырю, которого вы вздумали выручать, чтобы он готовился, что я буду спрашивать его строго; а вам даю наказание - проработайте научную тему с практическими работами по ней». Контор от стыда готов был сквозь землю провалиться. Это был вечер воспоминаний. Я привёл этот рассказ для того, чтобы показать: мошеннические проделки студентов на экзаменах были не единичные и не только в нашем Юрьеве.
На третьем курсе я и Коля Лебедев первый семестр жили на квартире у того же эстонца Вахера, только в другом доме, построенном на том же земельном участке. Но на второе полугодие мы перебрались в студенческое общежитие, где заняли комнату для двоих с платой 44 руб. за полугодие, следовательно, с каждого из нас выходило по 22 руб. Комната была меблированной, довольно порядочной площади, освещение - большая керосиновая лампа - и уборка помещения происходили за счёт общежития, без особой платы. Жизнь в общежитии имеет свои удобства: независимость от частных хозяев, близость учебных зданий, столовая - всё находилось в здании общежития, тут же имелся читальный зал с газетами и журналами, горячий кипяток имелся чуть ли не круглые сутки. И дальше мы пользовались общежитием до конца учения. Некоторые наши товарищи-земляки тоже поселились в общежитии, так что, кроме всего прочего, у нас здесь организовалась тесная товарищеская среда. Живя при общежитии, мы столовой пользовались не только для обеда, но и для ужина. Для ужина я обычно спускался в столовую (она находилась на первом этаже, а жили мы на 3-м), покупал штоф кипячёного молока (его Коля очень любил) и 100 гр. ветчины, а на столе набирал бесплатно чёрного хлеба и горчицы, и с этим возвращался в свой номер; иногда ветчину заедали парой свежих яиц. Этот ужин нам стоил около 30 коп. Иногда из молока мы готовили молочный кисель или молочную манную кашу, для чего имели миску с приделанной к ней проволочной ручкой, при помощи которой она вешалась на вбитый в стену костыль, а под миску подводили источник нагрева - две керосиновые лампы; наше молочное кушанье поспевало скоро: читаем учебник, а миска кипит; один читает, другой слушает и помешивает. Вот так жили - хозяйственно, экономно, скромно, но не голодно.
Время шло, а с ним подвигались и наши учебные дела. По-прежнему занимались прилежно - лекции, практические занятия; понемногу стали иметь прикосновение к больным. Хорошо сходили зачёты и семинары, только я однажды на третьем курсе запутался на первом зачёте по пропедевтике, на главе о видах пульса, но зато со вторым зачётом справился отлично, исправив и первую незадачу.
На четвёртом курсе трудным предметом считалась фармакология с токсикологией и бальнеологией: и предмет большой, сбивчивый, много детальный, и профессор Лавров Давид Мелитанович был требовательный, строгий. По окончании чтения лекций по этому предмету можно было держать испытания, и он уже засчитывался в государственный выпускной экзамен. Вообще в Юрьевском университете не было государственной экзаменационной сессии, а предметы, выносимые на государственные экзамены, можно было сдавать исподволь, начиная с конца четвёртого курса, в течение пятого курса и дальше. Вот мы с Колей и решили положить начало с фармакологии весной на четвёртом курсе. Готовились постепенно в течение почти всего четвёртого курса, параллельно слушая лекции по этому предмету. В мае пошли на испытания. Я отлично прошёл по всем отделам - фармакологии, токсикологии и бальнеологии. Коля благополучно прошёл по токсикологии и бальнеологии, а по самому главному отделу - фармакологии «засыпался», профессор ещё раз велел прийти. И поехали на летние каникулы - я восторженный, а Коля с грустным налётом, хотя и мне было обидно за неудачу товарища. Коля ехал на каникулы с учебником фармакологии Кравкова, чтобы летом позаниматься, а осенью исправить весеннюю неудачу. Не думаю, чтобы он в полной мере осуществил это своё благое намерение, потому что он по природе был парень с ленцой и нуждался в толчке, каковую роль я исполнял, а тут на каникулах я не присутствовал при нём. Вообще мы взаимно друг друга дополняли, друг другу помогали: я помогал Коле в занятиях, подталкивал его, разъяснял ему (Коля впоследствии, когда мы уже были врачами, в беседе с моей женой признал мои большие умственные способности и добавил, что только моя большая скромность мешает практическому применению этих способностей); а Коля, как я выше упомянул, регулировал наш пищевой вопрос, внося разумные поправки к моему строгоэкономическому режиму. У нас получался такой тесный союз, что мы почти всегда были вместе; товарищи настолько привыкли видеть нас «нераздельными», что если случайно видели кого-нибудь из нас одного, то невольно спрашивали: «А где другой?»
На пятом курсе осенью Коля сделал попытку выдержать вторично испытания по фармакологии и опять «провалился»: профессор велел ему ещё раз подготовиться. Коля, ввиду такого невезения, впал в панику, отбросил фармакологию и занялся другими предметами, а её сдал уже на 6-м курсе, последним номером, на пороге окончания университета.
Окончили мы университет на 6-м году обучения, причём 6-й год был отдан всецело окончанию годовых экзаменов, никаких лекций и практической учёбы - это была осень и зима 1912 года. Я держал последний экзамен по гигиене 8 декабря. И в этот день я с удовольствием сказал: «Finis et Den Gloria» («Конец и Богу слава»). Достиг я того, к чему стремился с 1903 г., терпение и труд всё перетрут и перетёрли! В своих глазах я выглядел маленьким героем, похож был на петуха, победившего петуха.
Коля отстал от меня в экзаменационных темпах из-за несчастной для него фармакологии. 13.12 я получил диплом на звание лекаря с отличием ввиду только отличных отметок, и в тот же день навсегда оставил Юрьев-Дерпт. Как у новоиспечённого врача, у меня на груди красовался серебряный врачебный значок с изображением змеи, пьющей из чаши - эмблема мудрости. Этот значок я приобрёл в Юрьеве; впоследствии, в трудный год жизни (1934-1935) жена отнесла его в Торгсин, а на вырученные деньги приобрела, кажется, пшена для семьи - вопросы желудка превалировали тогда над прочим!
12.12.1912 (сочетание трёх дюжин) друзья мои - земляки - устроили прощальную со мной пирушку. Дело происходило в общежитии, в комнате Александра Васильевича Святоезерского (судьба его была неудачна: рано умер на врачебном поприще, умер от сыпного тифа). Он был родом из Хотимля Ковровского уезда на реке Тезе, притоке Клязьмы, был рыбак и взялся приготовить для нашей пирушки налимью уху: купил налимов, уха вышла на славу, была приправлена лимоном. Николай Михайлович Целебровский, помню, очистил целую коробку килек - приготовил заранее закуску к выпивке, чтобы потом не пачкаться кильками. Перед началом пирушки Коля преподнёс мне свой портрет с надписью: «В воспоминание о Derpt другу Василию Николаевичу Пятницкому 12/12/12». В момент подношения глаза его заискрились от слёз. Горячо мы поцеловались дружеским поцелуем. Ещё я вывез из Юрьева фотокарточку всех земляков студентов-медиков своего 1912 года выпуска: Н.М. Целебровский, А.В. Святоезерский, П.И. Никологорский, И.И. Щеглов, А.П. Сущевский, В.Н. Пятницкий, В.А. Лебедев, А.П. Смирнов, Н.В. Лебедев, Ф.П. Введенский во главе с курсовым старостой В.А. Крыловым. Кончилось учение, мне было 29 лет. Дальше: началась практическая деятельная жизнь, но она была тоже сплошным учением по поговорке: «Век живи, век учись».
Студенты-медики Владимирского землячества выпуска 1912 г. Юрьевского университета (приглашён для снимка староста курса).
Сидят слева направо: Николай Михайлович Целебровский (из с. Озябликова Муромского уезда), Василий Александрович Крылов (староста курса - Москва), Александр Владимирович Святоезерский (с. Хотимль Ковровского уезда), Пётр Иванович Никологорский (с. Пировы Городищи Вязниковского уезда), Дмитрий Петрович Кедров (из Муромского уезда).
Стоят слева направо: Алексей Петрович Сущевский, Василий Николаевич Пятницкий (с. Суворотское Владимирского уезда), Владимир Александрович Лебедев (г. Иваново), Алексей Петрович Смирнов (из Суздальского уезда), Николай Васильевич Лебедев (с. Синжаны Меленковского уезда), Фёдор Петрович Введенский, Иван Иванович Щеглов (из с. Станки Вязниковского уезда).
Источник:
В.Н. Пятницкий. УНИВЕРСИТЕТСКИЕ ГОДЫ (1907 - 1912). Краеведческий альманах Старая Столица. Выпуск 15. 2021
Далее »» Женитьба (воспоминания Василия Николаевича Пятницкого)
|
