ЖЕНИТЬБА (воспоминания Василия Николаевича Пятницкого)
Часть 1 Василий Николаевич Пятницкий (1883-1960) – врач, заведовал больницей в Оргтруде, участковый врач, заведующий терапевтическим отделением.
Рукопись воспоминаний для публикации предоставлена заведующей музеем школы № 1 г. Владимира Н.И. Власовой. Она получена ею от родственников врача. Воспоминания состоят из нескольких частей, озаглавленных самим автором.
Обработка и подготовка к печати выполнена В.И. Титовой.
Начало »» Стремление к высшему образованию (воспоминания Василия Николаевича Пятницкого);
Университетские годы (1907 - 1912)
Женился я, ещё будучи студентом при переходе с 4-го курса на 5-й, 1 июля 1911 г. по старому стилю. В этот день произошёл наш церковный брак, который тогда признавался единственной юридической формой закрепления брачного союза мужчины и женщины. Но мы (я и моя невеста) ещё раньше - уже в январе, договорились, что будем вместе рука об руку проходить свой жизненный путь; встречались, как пара людей, любящих друг друга, неохотно разлучались. В разлуке вели частую любовную переписку, знакомя друг друга со всеми своими переживаниями и принимая близко к сердцу все удачи и неудачи друг друга. Подругой жизни я выбрал учительницу сельской школы Нину Ивановну Смирнову. Познакомился я с ней в зимние каникулы 1908 г., в декабре, будучи студентом второго курса. Ей тогда было 17 лет (родилась 20 января 1891 г.), окончила она учение в Епархиальном женском 6-классном училище в 1907 г. и уже второй год учительствовала в деревне Кадыеве Владимирского уезда, в 3-х верстах от железнодорожной станции Колокша. Была она дочерью дьячка большого села Порецкого (в пяти верстах от моего родного села Суворотского) Ивана Сергеевича Смирнова, человека многосемейного: у него было 5 дочерей и 2 сына. Нина была второй дочерью; старшая дочь Татьяна поступила в 1908 г. учительницей в моё родное село; здесь в школе я впервые увидел свою будущую жену. Пишу я эти строки в 1946 г., прошло с тех пор 37 лет, я уже овдовел, моя милая Нина уже 2 года лежит в могиле, и вот теперь, несмотря на давность времени, я с великим умилением берусь за воспоминания прошлых переживаний, чтобы закрепить их на бумаге. Зачем я это делаю? И сам не знаю; руководит мной какое-то безотчётное желание на старости лет путём воспоминаний пережить ещё раз прошедшую жизнь.
Нина в 1908 г. - худенькая барышня, маленького роста, с длинной косой белокурых волос, очень живая, с сильным альтом, песенница, с оригинальной речью - картавила на звук «р». В первый раз я её видел не больше получаса; она произвела на меня впечатление приятной озорницы, барышни, как говорится, «гогольком». Это первое знакомство произошло, кажется, 24 декабря, накануне Рождества Христова. Татьяна Ивановна зачем-то приезжала на лошади своего отца в Суворотскую школу, вместе с ней приезжала её сестра Нина. Рождество Христово отмечалось в Порецком с приглашением гостей, и я был приглашён к празднику в Порецкое на второй день Рождества. Решили съездить, тем более что у меня стоял перед глазами образ милой блондинки. Я тогда не помышлял, что она сыграет большую роль в моей жизни, роль жены и матери моих детей. Поехали в гости я, мой двоюродный брат Александр Цветков, моя сестра Мария. Нас приняли радушно, было весело в кругу большого многодетного семейства. Были и другие молодые гости, компания была почти исключительно из молодёжи. Было много юношеского задора, непринуждённого веселья; танцевали, пели, играли в разные игры - в такой весёлой, молодой, зелёной компании я был впервые; на меня она произвела обворожительное впечатление. Старшая Татьяна с матерью хлопотали больше по части угощения, а Нина старалась занимать гостей, особенно нас - новых знакомых. Я не был танцором и во время танцев, видимо, стараясь занять меня, чтобы мне не было скучно, она часто подсаживалась ко мне, и мы беседовали, расспрашивая друг друга о нашей жизни, невольно стараясь понять и узнать друг друга. Мне приятно было сидеть около неё, смотреть на неё, говорить с ней; я чувствовал, что во мне зарождается хорошее чувство по отношению к этой девочке. Расстались мы большими друзьями. Я пригласил Татьяну и Нину к себе в гости - в Суворотское на святки, а Нина пригласила меня к себе в школу в Кадыево на свои именины 14 января. Ночью мы возвращались по снежным полям домой. Я сидел на облучке в роли кучера и мечтал о блондинке Нине. 30 декабря приехали к нам в Суворотское Татьяна и Нина, весело провели вечер у нас. Были ещё С.И. Цветков, мой двоюродный брат из Владимира Саша Александровский, мой брат семинарист Миша и сестра Мария. Ночевали гости в школе в квартире Татьяны Ивановны, а утром после завтрака я со своими братьями Сашей и Мишей проводили милых гостей на их лошади до села Нового, дальше они поехали одни, а мы зашли к дяде Ване; его дома не было - он уехал во Владимир; тётя была рада нам - угостила нас, и мы стали играть в карты, а вечером возвратились пешком в Суворотское (около 3 вёрст). В этот праздник Нина больше занималась моим братом Мишей, по-детски озоруя с ним. В святки мне ещё раз удалось встретиться с Ниной, уже в более будничной, домашней обстановке. Когда они уезжали от нас, и мы провожали их до села Нового, с ними убежала наша собака; и вот, жалея её, родители послали меня за ней в Порецкое на лошади - кажется в Крещенье, что я выполнил с большим удовольствием.
После этих святок образ маленькой беленькой Ниночки стал часто мерещиться мне. Когда после святок в школу приехала Татьяна Ивановна, а я по- студенчески ещё не торопился ехать в Юрьев, то почти каждый день по вечерам стал ходить в школу к Татьяне Ивановне, и она навещала наш дом. Татьяна Ивановна была очень скромная, умная барышня, но не имела такой привлекательности и подвижности, как её сестра. Я любил говорить с Татьяной и дипломатически часто заводил разговор о Нине. Не знаю, догадывалась ли Татьяна о моих чувствах к её сестре. Но вот курьёз: моя мать заприметила что-то новое, неладное с её точки зрения в моём поведении - мои частые визиты к Татьяне Ивановне она сочла за любовь к ней. В то время моя мать, будучи женщиной повелительной, ещё не хотела выпускать из своих рук руководство детьми, в том числе и мной, хотя мне было уже 25 лет, и я был студентом университета. Она не могла примириться с мыслью, что вдруг я, будущий врач, женюсь на бедной девушке, на голи, как она выражалась, а Смирновых она причисляла к голи. Доселе она хорошо принимала Татьяну Ивановну, а теперь стала недоброжелательно относиться к ней, что мне очень не нравилось. Мать ошибалась, не распознала предмета моей влюблённости, и мне было обидно за неповинную Татьяну Ивановну, вся вина которой была в том, что она была сестрой Нины и познакомила меня с ней.
Хотелось мне ещё раз до отъезда в Юрьев повидать заинтересовавшую меня девочку Нину, подмывало съездить к ней на именины, пользуясь её любезным приглашением, но я был скромен, боялся быть навязчивым и потому находился в положении раздвоенности: «и хочется, и колется». Если бы поехала Татьяна Ивановна, то, вероятно, и я бы собрался в компании с ней, но она не удосужилась; а так, хотя я мыслями и рвался в Кадыево, но так и уехал в Юрьев учиться, не увидев своей красавицы. В Юрьеве среди учебных дел она мерещилась мне, я знал, что она на масляной неделе и на Пасху уезжает из Кадыева в Порецкое, в родную семью. Этим, как формальным предлогом, я воспользовался для письменной связи с ней: потешить себя хотя бы письмами, надеясь на ответные от неё. В письме я спрашивал, как она провела масленицу дома и в то же время сообщал ей о своей юрьевской жизни. В ответ получил от неё письмо. На Пасху послал ей на Порецкое письмо с принятым в то время пасхальным приветствием и тоже получил ответ. Весной она сообщила мне о сроке своего отъезда из Кадыева и о том, что они с Таней несколько дней проведут во Владимире, на квартире своих меньших братьев и сестры, чтобы помочь им в подготовке к экзаменам; указала адрес квартиры: Гороховая улица, дом Златовратской. Мы с Колей, закончив свои экзамены второго курса, вместе тронулись из Юрьева на родину и оба заехали во Владимир; вечером пошли на Гороховую улицу, но неудачно: нам сообщили, что Смирновы чуть ли не вчера уехали в Порецкое.
Было начало лета - июнь, прекрасное время года; у меня на душе был восторг после благополучного завершения экзаменов. Мне хотелось поэзии, любви; искра, брошенная в меня на святках, разгоралась, меня тянуло в Порецкое, и в один праздничный день я отправился туда пешим ходом по полям. Меня несло туда, словно на крыльях, дорога показалась очень короткой. Робко вошёл я в дом Смирновых и умильно взглянул на ту, ради которой пришёл сюда. Она, видимо, смутно поняла цель моего прихода. Погуляли всей компанией на реке Нерль, прошли на луг за рекой, дошли до леса, расположенного за лугом в версте от села, полюбовались на маленький водопад: природа села Порецкого очень разнообразная и живописная, особенно по сравнению с моим родным селом Суворотским, имеющим полевой - садовый характер, без реки, без леса. Я ходил очарованный - от природы, от близости любимой девушки! Настала ночь, нужно было уходить, но не хотелось, так бы и продлил день сегодняшний. Барышни проводили меня за село полем на расстояние одной версты. Нина, прощаясь, отдала мне бывшую у неё в руке ветку сирени и сказала: «Это со значением». Значения этого я не понимал, в этих девичьих тонкостях я не разбирался, но чувствовал что-то хорошее; пошёл, оглядываясь назад, на душе у меня было хорошо-хорошо. Ветку сирени я прижимал к губам; пришёл домой, воткнул её на сеновале, где спал, около подушки. Долго потом она там торчала и подсохшем виде, напоминая мне милую Нину.
Можно предположить, что дальше я зачастил бывать в Порецком. Не тут-то было. Меня тянуло туда, я часто с вожделением смотрел на колокольню села Порецкого, но идти туда не решался; боялся показаться назойливым. С головой я зарылся в сельские работы, чтобы заглушить любовные порывы, и из-за этих работ однажды пропустил случай повидать Нину. Как-то среди лета Татьяна и Нина пришли в Суворотское в школу к врачу: то ли по делам каким-то, то ли для медосмотра - может быть, меня повидать и узнать, почему я запропал после такого интересного начала: девичьи души - потёмки. Я в тот день пахал, вернулся затемно усталый, поужинал и спать залёг, а на следующий день с восходом солнца опять был в поле. Сергей Иванович Цветков немного погулял с ними около школы, но мне не сообщил об их приезде: ему я тогда ещё не открылся в своём любовном тяготении, и потому он меня тогда как труженика не стал беспокоить, даже как-то пощадил мой покой. И так прошли июнь, июль.
6 августа в Порецком престольный праздник Преображение. В Суворотское из Владимира пришёл двоюродный брат Саша Александровский. Я подговорил его и Сергея Ивановича Цветкова идти на праздник в Порецкое. Матери моей это не понравилось, она была против моего влечения к Смирновым. Между прочим, она знала, что Татьяна и Нина приходили в Суворотское, но за ужином намеренно мне об этом не сказала. И теперь она начала форменно ругаться, видя наши сборы в Порецкое. День был жаркий: идти в студенческой суконной тужурке не хотелось, желательно было надеть лёгкую белую рубашку, но мать мне не помогла, а потому я самовольно извлёк из сундука первую попавшую рубашку - она оказалась нескладно сшитой, нехорошо проглаженной, но я её надел и ушёл. После, уже много лет спустя, Нина вспоминала мой довольно нелепый тогдашний вид. Приняли нас хорошо, радушно. Были и другие гости. Мне удалось один раз в паре с Ниной пройтись по селу. Нина пеняла мне, что я их позабыл. Я просил прощения и обещал исправиться, а в то же время думал о матери своей, которая тычет палкой в колесо. После этого я стал смелее, решил: чему быть, того не миновать. 16 августа суворотские обычно ездили во Владимир закупать «праздник»: 18-го августа в Суворотском престольный праздник Фрола и Лавра; и мои родители уезжали, а я, пользуясь отсутствием матери, собрался один и пошёл в Порецкое на свидание. И ещё я повидал Нину в сентябре, перед отъездом в Юрьев, - нанёс ей первый визит в Кадыево, ознакомился с её школьной обстановкой. Отправился в Кадыево в воскресный день, чтобы Нина была свободна от школьных занятий. Своей матери сказал, что отправляюсь в г. Владимир к Сергею Ивановичу Цветкову, который тогда служил надзирателем в Мужском духовном училище. Зашёл во Владимире к родным Александровским; здесь двоюродный брат Митя нарезал мне букет цветов из своего цветника в подарок Нине (ему я рассказал, что направляюсь на свидание) и устроил его в банку с водой. Купил я во Владимире хороших антоновских яблок в подарок Ниночке, конфет её маленькой сестрёнке Наташе, которая училась в Кадыевской школе. И вот я заявился в Кадыево, как новый гривенник, сияющий довольством и любовью. Нина мне обрадовалась, а Наташа, должно быть, в силу детской интуиции, почувствовала невидимые нити, связывающие нас: забралась ко мне на колени и говорит: «Оставайся с нами жить!» Умилила она меня этим, и я её расцеловал. Провёл я здесь две ночи, познакомился с подругой Нины Александрой Александровной Невской, заведующей Кадыевским приютом, и вернулся во Владимир, а потом в Суворотское. С любовью в душе отправился в Юрьев учиться на третьем курсе.
Теперь у меня с Ниной началась более оживлённая переписка; она её поддерживала. Ясно было, что у нас появилась серьёзная любовная связь. По пути домой на зимние каникулы я сделал остановку на станции Колокша и на сутки задержался в Кадыеве - повидаться с Ниной: сначала она, а потом уже родители и родная семья. С Ниной я договорился увидеться на святках в Порецком. Итак, на второй день Рождества, по примеру прошлого года съездил туда на лошади, а через несколько дней отправился туда ещё раз на ёлку. Мать не одобряла моего влечения к Порецкому. На лыжах я выехал к концу дня, в сумерках; был тихий зимний вечер. В пути меня застала ночь. В темноте я отклонился от правильного пути немного влево, попал в овраг, к счастью мне попался мост через овраг; я сообразил, что это мост около Порецкого, перешёл через него, выбрался из оврага и увидел в темноте силуэты села: это было Порецкое. У Смирновых меня ждали, но уже отчаялись, что я приду из-за позднего времени, и потому обрадовались моему приезду: лучше поздно, чем никогда! На ёлке было много молодёжи. Это была вся молодёжь из села Порецкого, так как здесь было несколько семейств, которые учили своих детей в Москве, во Владимире, в Суздале. Эта интеллигентная учащаяся молодёжь в каникулы любила группироваться около дома Смирновых. Я и Татьяна Ивановна Смирнова были старше, серьёзнее этой компании, Нина занимала среднее положение между нами и совсем юной молодёжью: ей было 18 лет, но она была миниатюрна, весела и подвижна. Я заметил даже, что за ней ухаживает один московский реалист - Ваня Соколов родом из Порецкого, и она не противилась этому ухаживанию. Ёлочная вечеринка была весёлая, но я по своему возрасту, зрелости и серьёзности составлял некоторый диссонанс создавшейся обстановке. Я это и отразил в прочитанном мной стихотворении неизвестного автора, заимствованном мною из какого-то журнала Юрьевской студенческой библиотеки: меня заставили прочитать стихотворение по ходу игры в фанты. Это стихотворение я помню и доселе, вот оно:
В старом парке темно:
Он притих и затих,
Только вот мы его разбудили:
Наш трепещущий стих
К старым соснам прильнул,
Наши крики все чащи пронзили.
Было весело вам;
Но от вас в стороне
Я стоял одинок и печален.
Не хотелось мне быть одному,
К вам идти не хотелось немому.
Я хотел, чтобы ты подошла
С милой ласкою к сердцу больному;
Чтобы ты подошла,
За руку нежно взяла,
И глазами в глазах утонула.
Ты бы мир воскрешающих бурь поняла
По раскатам предвечного гула.
В старом парке темно,
Вы ушли далёко-далёко.
Не рыдай моё бедное сердце:
Не одно только ты одиноко.
Это стихотворение произвело на присутствующих впечатление. На следующее утро Мария Ивановна (третья сестра Смирновых) попросила меня записать его в свой альбом. Нина поняла внутренний смысл этого стихотворения, уловила тот мотив, по которому я выступил с этим стихотворением, и под конец вечера была внимательна ко мне. Меня положили спать в отдельную маленькую комнату, и утром Нина шаловливо будила меня (грецкими орехами, кидая их в меня через перегородку). Следующий день я мило провёл в Порецком; уже почти к ночи Таня и Нина проводили меня за село - все на лыжах, правда, они плоховато двигались на них.
12 января 1910 г. Татьянин день. Именины Татьяны Ивановны. Она задумала справлять именины в Суворотской школе. Назвали гостей, в числе которых были две учительницы из Нового села - М.А. Смирнова и М.Н. Модестова, соседка по Суворотскому Е.И. Благонадеждина, мать Татьяны Ивановны и Нины - Анна Фёдоровна и Нина приехала из Кадыева; конечно был приглашён и я. Когда я пришёл, гости были уже в сборе. При моём входе Нина вскочила и пошла ко мне навстречу здороваться, но я сказал, что сначала должен поздравить именинницу. Поприветствовав именинницу, я поздоровался с прочими и уселся рядом с Ниной Ивановной. Они сказала: «Вот вы какой! Пристыдили меня». Вечер прошёл мило, причём я был больше около Нины. Стали играть в игру: «Каждому сказать только правду и неправду», Я обошёл всех, каждому сказал какую-нибудь ерунду, а Нине а качестве правды сказал, что я её люблю. Дальше каждый должен был сказать вслух, что ему тихо сказали; и вот Нина вслух выпалила, что я люблю её. Я сказал только для неё, думая, что этого другим она не скажет, а она не изловчилась и выдала мой секрет, хотя другие по моему поведению уже заметили, что я неравнодушен к Нине. Гости разошлись, разъехались, а я остался ночевать в классной комнате школы на партах, так как в это время мои родители переделывали дом, и Татьяна Ивановна любезно предоставила им для жилья на это время школьную кухню, а я спал в классе. В это время 12 января родители перебрались уже в недостроенный новый дом, а я ещё пользовался для сна классной комнатой. Гости ушли, а я остался с Ниной. Наконец-то я решил идти на покой. Нина проводила меня в класс и там ещё некоторое время постояла в приятной бессодержательной болтовне, просто нам было приятно, тянуло друг к другу и не хотелось разлучаться. Видимо, моё признание в любви во время игры нашло отклик в сердце Нины. Вообще этот вечер нас ещё больше сблизил. Через несколько дней я нанёс ей прощальный визит в Кадыеве пред отъездом в Юрьев.
Опять переписка с Ниной - с моей стороны она любовная, откровенная, с её стороны несколько сдержанная, что я объяснял девичьей скромностью. Но вот пришла весна 1910 г. Начались летние каникулы. Я в компании Н.И. Лебедева и ещё некоторых студентов по собственному желанию немного практиковались во Владимирской губернской больнице. Я жил у дяди Александровского во Владимире. Его дочь, моя двоюродная сестра, учительствовала в селе Фомихе Суздальского уезда, верстах в 6-ти за Порецким. Я приехал во Владимир в мае, Анюта была ещё в Фомихе - экзамены у неё задерживались, а, между тем, Нина Ивановна уже окончила учение и перебралась в Порецкое. Мне страстно хотелось повидаться с ней. Вот я и придумал такой план, довольно оригинальный. Я со своей сестрой Марией пойдём пешком из Суворотского в Фомиху, конечно, через Порецкое, с заходом к Смирновым (последнее я держал при себе), погостим у Анюты до окончания экзаменов в её школе, а дальше за Анютой приедет дядя на лошади и нас захватит. Дядя такой план одобрил. И вот мы с Марией отправились в путешествие в холодный майский день. Дошли до Порецкого. У Смирновых из молодёжи была только Нина, а мне, собственно, больше никого и не было нужно. Нина была просто одета и чрезвычайно мила в своей домашней обстановке. Уже к вечеру она проводила нас к селу Василькову. Признаюсь, не хотелось мне дальше идти, так как цель моего путешествия была здесь – Нина. Анюта в Фомихе была рада нам: мы внесли разнообразие в её скучную жизнь. После уроков мы вместе ходили в лес за ландышами и недурно проводили время: а в голове у меня стоял образ Нины. Пришёл день экзаменов у Анюты, в этот день её отец должен был приехать за ней, а я под предлогом, что нас собралось много и всем будет тесно и тяжело на одной лошади, решил пораньше уйти в Порецкое, да так и сделал. Быстро и весело я шёл в Порецкое на крыльях любви. Из молодёжи дома опять была одна Нина: Таня во Владимире помогала братьям и сёстрам в подготовке к экзаменам. Нина предложила мне прогуляться в лес, на что я охотно согласился, да и мог ли я возражать. Перед походом в лес мы сели пить чай и закусить. Когда мы сидели за столом, застучали на улице колёса, и мы видим в окно, как по деревне быстро прокатили мой дядя Коля Александровский на своей лошади, а за ним моя мать на своей лошади. Я и Нина выскочили из дома, чтобы пригласить их на перепутье, но они быстро ехали и нас не слышали. Оказывается, дядя Коля приехал накануне в Суворотское, ночевал здесь и утром они поехали в Фомиху на двух лошадях.
Возвращаюсь к себе и Нине. Пошли мы в лес через реку и дальше прекрасным лугом. Весенняя природа ликовала; моё настроение вполне соответствовало ей из-за близости Нины. Я смотрел на неё и не мог налюбоваться. Она тихо шла в приятном смущении. Я приблизился к ней, обнял её стан правой рукой, а левой взял её за руку. Она доверчиво прижалась ко мне и так пошли по луговой дорожке, ведя какой-то разговор, наподобие воркования двух голубков. Дошли до леса и свернули на лесную глухую дорожку. Сердце моё приятно замирало, голос мой дрожал. Как-то невольно, подчиняясь неудержимому порыву, я приблизился к лицу Нины и робко поцеловал её. Она не сопротивлялась, не отстранялась от меня, а ещё доверчивее прижалась ко мне. Потом мы шли молча. Это было начало нашей жизни, согретой пламенем любви. Нина имела прекрасный внешний облик, была умна (в школе училась первой ученицей), была скромна, происходила из прекрасной трудовой, духовной семьи и ввиду этого мне под пару - нет богатства, зачем оно? Мы молоды и сами завоюем жизнь, будем гордиться своей независимостью и потому будем счастливы в жизни. И теперь издали озирая прожитую жизнь, я искренне сознаюсь, что мыслил реально, в своих доводах не ошибся и прожил жизнь так хорошо, как, дай Бог, всякому и в первую очередь нашим детям.
Шло лето 1910 г. Я работал и находился в любовном томлении. Раза три в течение лета я ещё побывал в Порецком. На Преображенье по традиции и в последние числа августа перед разъездом учеников и учителей на учение, как бы для прощального визита в Порецком была большая компания зеленой молодёжи. Пришла и Нина, хотя она была по годам немного постарше этой компании, но своим субтильным видом не отделялась от неё. В эти свои посещения мне не удавалось быть с ней наедине, только в один момент я случайно столкнулся с ней, когда она бежала из амбара домой через двор, даже не вполне одетая, в юбчонке; а я только что пришёл в Порецкое, ещё не видел её, - и вот вспыхнув, впопыхах обнял её - поцеловал. Все в Порецком замечали моё ухаживание за Ниной. Но я бывал там редко, а, как я уже упомянул, за ней ухаживал Ваня Соколов, молодой и статный мальчик. Это вносило некоторую раздвоенность в эмоциональную психику Нины. Кроме того, подливала масла в огонь Мария, сестра Нины, следующая за ней по возрасту, учившаяся в то время в последнем классе Епархиального училища. Мария в том возрасте была вертлявой, несерьёзной барышней - любила внешний лоск и не прочь была по-детски пофлиртовать с мальчиками. На ней впоследствии оправдалась пословица: «Бодливой корове Бог рога не даёт», потому что судьба у неё сложилась так, что она в 25 лет вышла замуж за 60-летнего старичка, который потом умер, а она осталась одинокой и бездетной, «ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Нина занимала промежуточное положение между старшей сестрой, очень серьёзной Таней, и следующей, не вошедшей в серьёзный возраст Марией, и потому иногда она время проводила то с Таней, то с Маней. Я после узнал, что Мария не одобряла любовной истории Нины со мной, я был героем не в её вкусе - простой, скромный, бедно одетый, без изящных манер, серьёзный, значительно старше Нины (на 7 с половиной лет). Она высмеивала мои ухаживания и старалась подорвать расположение Нины ко мне, - она играла в руку Ване Соколову. Зато у меня были надёжные союзники в лице Анны Фёдоровны, матери Нины, женщины простой, трудолюбивой и практичной, и старшей сестры Татьяны, которая никогда не увлекалась внешними эффектами и была по разуму и практической смётке правой рукой своей матери. Они обе видели, что я на Нину имею серьёзные виды, хочу жениться на ней. В минуты откровенности Анна Фёдоровна (я после узнал от Нины) говорила, что лучше мужа для Нины она не представляет и готова связанную Нину отдать за меня (хотя её «связанную», то есть без её желания, против её воли не взял бы). И выходило, что любовь с Ниной я завёл в туник, ведь до конца было ещё далеко, а в девичью крепость я уже ворвался, но ею окончательно не овладел.
В августе я сказал Нине, что до Юрьева с ней еще не прощаюсь и прошу разрешить мне перед отъездом побывать у неё в Кадыеве, на что она дала согласие. Там я надеялся закрепить наш любовный союз: я чувствовал, что мысль о Нине крепко вошла в мою плоть и кровь и, если эту мысль оторвать от меня, то мне будет очень больно, и эта боль искалечит меня. Мой товарищ Сергей Иванович Цветков в это лето сделался священником села Крутец, около станции Петушки, женился по любви на одной барышне из Владимира Нине Константиновне; я же должен был присутствовать на их свадьбе и даже был шафером, то есть держал венец над головой своего друга. Женитьба закадычного друга меня ещё больше потянула к Нине: во-первых, отлетал от меня друг, во-вторых, пример заразителен и достоин подражания, в-третьих, у друга Нина, а мне нужна была моя собственная Нина. Вот в сентябре я отправился с визитом - сначала в Кадыево проститься с Ниной перед Юрьевом и поговорить с ней о нашем будущем, а потом от Колокши до Петушков посмотреть на жизнь молодых, порадоваться за них и поучиться на их опыте.
Но визит к Нине смутил меня. Нина была замкнута, рассеянна, как бы сторонилась меня, была настороже. Была Нина, но уже не прежняя Нина, какое-то осеннее настроение налетело на неё. Когда я, расставаясь, поцеловал её, к ужасу своему заметил гримасу неудовольствия на её лице. У меня тогда не хватило смелости потребовать от неё объяснения этой перемене. С великим недоумением, с тяжестью на душе я уходил из Кадыева, думая: «Неужели всё пропало? Бедный, бедный я! Терпи, насильно мил не будешь. Но ведь я был мил, что же случилось?» Я мучился в догадках: не мать ли моя, каким-нибудь грубым образом терроризирует её? Может быть, Ваня Соколов и Маня произвели перемену в душе девушки? Шёл, ехал, а в голове стояли слова оперетты: «Сердце красавицы склонно к измене и перемене, как ветер мая». Но я был молод, энергичен и решил не сдаваться, побороться с Ниной и за Нину: я был убеждён, что создам в жизни счастье Нине и решил бороться за наше обоюдное счастье.
Из Юрьева я написал Нине письмо, в которое вложил всю свою душу, доказывал, что после пережитой весны она должна быть моей, просил объяснить причину её перемены ко мне и писал, что эта перемена делает меня несчастным, молил о выяснении произошедших перемен ко мне.
Я умел писать лучше, чем говорить (семинария этому научила). С нетерпением и ожидал ответного письма. Ответ получил, и то уже хорошо: значит, можно продолжать переписку. Она извинилась за те муки, которые мне причинила, просила успокоиться, по всё-таки ясности в дело не внесла, чего-то недоговаривала. Я продолжал переписку, она отвечала: ей было жалко меня, стыдно за себя, прошлое стояло укором перед ней, мои требования к ней были логичны. И вот ледок у девицы начал таять и она в письмах проговорилась, что её донимает с визитами в Кадыево и ухаживаниями один студент-юрист Александр Александрович Сергиевский, сын священника соседнего села Арбузово, проживающий больше дома, чем в университете. Я его лично не знал, никогда не видел, но от своих друзей по университету (например, Целебровского, который вместе с Сергиевским учился в семинарии), я узнал, что это фат, щёголь, человек пустой и любитель до выпивки - у него отец в пьяном виде утонул в пруду. Нина, видимо, понравилась ему. С серьёзными видами или от деревенского безделья, он стал ухаживать за ней и произвёл переполох в её душе. Итак, Нина в письмах открылась мне. Это откровение уже было началом того, что Нина раскаивается в том, что дала возможность Сергиевскому смутить её, и потому желает по-прежнему быть близкой мне. Я со своей стороны постарался укрепить её давшее трещину расположение ко мне. Со всей логичностью, как студент из семинаристов, как человек положительный, прошедший ряд суровых жизненных испытаний, как человек, сам пробивший себе дорогу в жизнь, а не как папенькин сынок, я доказывал ей, как дважды два четыре, что она со мной лучше проживёт жизнь, счастливее; что я, выходец из бедной, трудовой семьи дьячка, более подхожу по духу к её родной семье. Наша переписка стала оживлённой, задушевной и, когда я перед зимними каникулами спросил её, могу ли я заехать к ней в Кадыево, причём пояснил, что этот заезд я расцениваю как этап возобновления прежних отношений, она ответила, что с нетерпением ждёт меня. Значит, я победил; весь осенний семестр 4-го курса прошёл в борьбе с надвинувшейся опасностью, с невидимым мною соперником.
Сергиевский, как показало последующее, серьёзно увлёкся Ниной, но получил отказ при моём содействии; после того он стал ухаживать за подругой Нины, учительницей села Арбузово Александрой Александровной Добровольской и женился на ней, но брак их был не из счастливых. Следовательно, не будь меня, с моей твёрдостью и целеустремлённостью, была бы Нина Сергиевская, а не Пятницкая и были бы у неё другие дети, а не Серёжа, Ляля и Вова.
Дальше события стали развиваться с головокружительной быстротой, чему посодействовала моя мать, хотя и вопреки своему желанию. Но буду придерживаться хронологической последовательности.
В декабре 1910 г. я заехал в Кадыево. От станции Колокша нанял извозчика; как сейчас помню серую хорошую лошадь и маленькие санки, доехал с шиком. Когда подъезжал к школе, Нина сидела в одной из комнат своей квартиры с каким-то рукоделием в руках. Она видела хорошую лошадь на дороге, но на седоков внимания не обратила. Вскоре стукнула дверь в кухню, это я вошёл и увидал на кухне сторожиху школы - старушку Логиновну, которая знала о нашей любви. Нина спросила: «Кто там?» Старая захотела приятно пошутить над ней; не дала ей верный ответ, а, когда я разделся, показала мне ход через класс, а не прямо в квартиру, и таким образом я неожиданно очутился около Нины. Она от неожиданности вскочила, голос у неё прерывается, слёзы на глазах, рада мне, приятно ворчит на обманщицу Логиновну. Видимо, она многое передумала, перечувствовала за последнее время о наших взаимоотношениях и теперь хотела исправить свою вину, была рада примирению. Весь вечер мы были вместе, вернулись хорошие, приятные отношения. Я уехал от неё более бодрым, чем приехал, и мужественно, бесстрашно смотрел вперёд: теперь нас двое, друг друга поддержим.
В Рождество я опять собрался в Порецкое, где, конечно, была Нина. Я не мог не быть там: она ждала меня. Мать моя грубо воспротивилась моей поездке и не хотела даже давать лошадей для поездки. Она думала, что меня тянет к Татьяне Ивановне, - доселе она ошибалась в предмете моей любви и ругала Татьяну Ивановну. Я пошёл в открытую и сказал матери, что она ошибается: я люблю Нину и она меня, и мы скоро поженимся, и мать с этим ничего не сможет поделать, лучше пусть примирится и ведёт себя прилично, строит родственные отношения со Смирновыми, если не хочет потерять сына. Мать опешила от неожиданности, но в силу неукротимого своего нрава, не пошла на уступки. Мой брат Михаил, в то время семинарист, внешним видом и горячим характером похожий на мать, вздумал меня урезонивать, встав на сторону матери. Я назвал его молокососом и просил не вмешиваться в дела старших, не учить, как нужно жить, меня, который сам устраивает свою жизнь. Отец-скромник молчал, занял нейтральное положение, по-моему, даже сочувствовал мне, но не смел возражать нашему домашнему командиру. Сестра тоже молчала и даже плакала, она была на моей стороне, но боялась матери. Вообще получился семейный скандал. Только уступка матери могла положить конец этому. Я со своей прежней позиции сойти не мог. Я бы уехал в Порецкое на лыжах, но мать ещё раньше в злобе изрубила их. Идти пешком я не хотел, чтобы в Порецком пока не ставить напоказ наши семейные нелады и не расстраивать Нину, которая не знала, что моя мать так резко настроена против моего родства со Смирновыми. Я решил силой захватить лошадь и захватил. Мать препятствовала, но я её сдержанно оттолкнул, запряг лошадь и уехал под проклятия матери. Тяжело было мне, но около милой Нины я оттаял, смягчился. Она думала, что я ещё приеду на святки, но я сказал, что не смогу, а почему - после скажу; но обещал обязательно быть у неё в Кадыеве 14 января на её именинах - и это выполнил. Тяжело мне было жить дома на святках в доме родителей после происшедшего: мать глядела на меня сердито и не разговаривала со мной, отец говорил мало, боялся матери. Сходил я в Новое село к дяде Ване, который был расположен ко мне, чтобы отвести душу в беседе с ним, причём откровенно объяснил ему своё положение. Дядя Ваня приезжал в Суворотское говорить со своей сестрой, моей матерью, но перелома в её настроении не сделал. После Крещения я отправился к Сергею Ивановичу Цветкову - с целью убежать из дома и найти дружескую поддержку у друга детства. На станцию меня не повезли. Рано утром, в темноте я брёл пешком на станцию Боголюбово, спотыкаясь на занесённой снегом дороге; горько было на душе, - я почти плакал. У Сергея Ивановича в Крутце провёл несколько дней и немного отошёл душой при виде счастливой жизни молодой супружеской четы, что придало мне уверенности в том, что и я буду счастлив с Ниной. Меня потянуло к ней. Друг оставлял меня на именины своей жены, но я сказал, что меня ждёт другая Нина и уехал в Кадыево.
Нине я рассказал обо всём без утайки, она ободрила меня, приласкала, и мы вдвоём бодрее стали смотреть в будущее. Нина на именины ждала только свою маму и Татьяну Ивановну. Анна Фёдоровна приехала, а Таня не приехала, по моим соображениям, просто не хотела мешать своим присутствием нам с Ниной. Поэтому именины были тихие, семейные: именинница и я в роли верного жениха, хотя Анне Фёдоровне я пока об этом не говорил. Приходила ещё кадыевская подруга Александра Александровна, но она быстро удалилась. Анна Фёдоровна легла отдохнуть. А мы, чтобы не мешать ей, удалились в класс. Там мы сели на школьную парту, обнялись и ворковали, а потом перебрались к горячей печке. Нина обняла меня за шею, тесно прижалась ко мне и шептала: «Вася! Люби, люби меня, не забывай!» Как я рад был такому признанию, такой мольбе. Я тоже шептал: «Ты моя. Мы летом поженимся!»
Наутро я и Анна Фёдоровна уезжали: она во Владимир к родственникам, а я в Боголюбово и дальше через Новое село на короткое время на родину, чтобы в скором времени собираться в Юрьев. Я простился с Ниной поцелуем, но тайно от тёщи. Нина после упрекнула меня, что поцелуй был скромен, не горяч.
В вагоне я начал беседу с Анной Фёдоровной по поводу наших взаимоотношений с Ниной: объяснил ей, что мы любим друг друга и летом поженимся, чтобы она, как мать, не беспокоилась за судьбу своей дочери; я просил её не мешать нашему счастью. Анна Фёдоровна умная, практичная женщина. Она, как я уже выше упомянул, знала о наших отношениях, сочувствовала им и теперь была рада, что я заговорил с ней, как с матерью. Она стала расхваливать мне характер Нины и её хозяйственные способности, одобрила мой выбор и пожелала нам счастья. Во Владимире мы с ней распрощались до весны.
Вечером этого дня я добрался до родительского дома. У меня была смутная надежда на перемену во взглядах и в поведении матери по отношению ко мне, но моя надежда не сбылась: мать осталась непреклонной и по-прежнему строптивой. Я понял, что нужно всерьёз и надолго распрощаться с родительским домом: «Оставь, человек, отца своего и мать свою и прилепись к жене своей», следовательно, нужно оформлять положение с женой. Начал я собирать своё небольшое студенческое имущество, чтобы увезти его, и заявил, что завтра утром я должен уехать в Юрьев; спросил, довезут ли меня до станции на своей лошади, в случае отказа я пойду на село и найму подводу. У матери на сберегательной книжке лежало около 300 рублей моих денег, присланных из Кургана и полученных тогда матерью. Они, конечно, были мне очень нужны для учения, я на них рассчитывал. Я попросил, чтобы мать мне их выслала в Юрьев, но она отказала в выдаче этих денег, так я их не получил никогда. Следовательно, её не беспокоило, что из-за отсутствия денег я могу не закончить учение, а ведь я был уже на 4-м курсе, и оставалось мне два года до окончания университета. Тяжела была для меня последняя ночь под родной крышей. Рано утром, было ещё темно, я поднялся, и отец повёз меня на станцию. Мать вышла меня проводить на улицу, плакала, как по покойнику; действительно, она теряла, отталкивала от себя сына, но не уступала. Отец был расстроен; дорогой мало говорил и только твердил, что мать у нас горячая. Может быть, родители даже недооценивали того, что теряют меня как сына, в том смысле, что я терял уважение к ним, а, может быть, не думали, что долго не увидят меня, думали: «Куда ему деваться?» Мне было 27 лет, я был решителен, принципиален, честен и твёрдо вступил на путь борьбы за устройство своей жизни. «Отряхните прах от ног ваших». И я откинул прах - патриархальные, устаревшие взгляды матери. «Удались ото зла и сотвори благо» - и я удалился из родительского дома с его злом и пустился устраивать, искать счастливую жизненную пристань. Сел в поезд. Рассветало, а вместе с дневным светом влилась в меня бодрость: дурное осталось позади, а впереди ожидала надежда на счастье, она блестит, как солнечный свет.
Решил я ещё раз завернуть к Нине и рассказать ей о полном разрыве с родителями, попланировать дальнейшее и получить моральную поддержку. В Колокше сделал остановку: билет, взятый до Юрьева, давал возможность сделать остановку на два дня, ими я полностью и воспользовался для пребывания у Нины; вещи сдал на хранение на станции и пошёл пешком в Кадыево. Нина удивилась и обрадовалась. Она уже и поплакала после моего отъезда, и теперь улыбалась. Попеняла мне за холодный поцелуй при последнем прощании, я должен был исправить свою ошибку. Мы договорились, что весной я приезжаю прямо в Порецкое, потому что в Суворотское мне дорога заказана, и мы поженимся, оформим свой союз. Я рассказал о переговорах в вагоне с её мамой, а дальше Нина должна была уведомить родителей о наших планах. Конечно, мы должны были часто переписываться друг с другом, скрашивая перепиской нашу разлуку. Два дня в разговорах о будущем пролетели, как сон, и мы расстались до нового, лучшего свидания. Она отправила меня на лошади, не пустила пешком. Образ злой матери был вытеснен из головы образом милой Нины. Чтобы и в Юрьеве видеть Нину, я увёз туда фотокарточку: из альбома взял карточку учениц епархиального училища, где Нина была снята очень натурально; и, конечно, в Юрьеве я ежедневно любовался на неё.
Учение моё шло хорошо. И вот весной пришла пора мне ехать на каникулы. Из родительского дома я не получил ни одного письма и сам не писал. Перед отъездом из Юрьева я взял в университетской канцелярии разрешение на вступление в брак с Ниной Ивановной Смирновой: так требовалось тогда, и это разрешение являлось тем гражданским документом, на основании которого священник мог венчать нас; значит, я готовился к браку.
Студенты-медики обычно летом отдыхали и проводили в порядке добровольности учебную бесплатную практику в какой-нибудь больнице. Раньше я пользовался Владимирской больницей, а теперь Владимир, как база для практики была неприемлема для меня: жить нужно было у дяди, а это грозило неприятной встречей с матерью, да я не знал и взглядов дяди Коли на мой разрыв с родителями. И вот я остановился для практики на Орехове, где у меня было симпатичное семейство Столетовых: Столетов Василий Александрович был учителем двухклассного фабричного училища, он был женат на моей двоюродной сестре Капе, они имели много детей, занимали приличную квартиру, но в самом фабричном пекле, на дворе больших фабричных корпусов, которые постоянно шумели и трещали, так что нужно было привыкнуть к этой обстановке, чтобы не замечать её. Капа воспитывалась в детстве у бабушки-дедушки на Лемешенской фабрике, я в детстве там часто бывал и поэтому был в дружеских отношениях с Капой, хотя она была немного старше меня. Василий Александрович и Капа отличались гостеприимством и милым, сердечным отношением ко мне. В семье у них царила тишь и гладь, и Божья благодать, несмотря на многочисленность детей. Из Юрьева я приехал к ним, рассказал им начистоту о своём положении и о своих планах и просил приютить меня на время с тем, чтобы я мог поработать в Ореховской фабричной больнице. Они любезно приняли меня и кормили. Через Василия Александровича я познакомился с врачами фабрики: с терапевтом Королёвым и акушером-гинекологом Угрюмовым, который был главным врачом в больнице; я стал проходить практику в терапевтическом отделении, мне даже доверяли самостоятельные ночные дежурства. Эта работа мне много помогла в будущей службе земским сельским врачом. В свободное время я помогал Василию Александровичу в его частных уроках с учениками, чем он значительно подрабатывал для поддержания семьи. Благодаря моей помощи, частные уроки он давал скорее, и мы имели возможность делать прогулки в лес, на природу, на Клязьму купаться или на стадион на футбольную игру, к которой я был неравнодушен в качестве зрителя. Таким образом, и мне было хорошо, и Василий Александрович был доволен.
Поработав немного в Орехове, я сделал перерыв для поездки в Порецкое, чтобы повидаться с Ниной и договориться о свадьбе. Был конец мая; стояла хорошая погода. С двояким настроением шёл я от Боголюбова в Порецкое в вечерний час: с одной стороны меня тянуло к Нине в Порецкое, а с другой стороны неподалёку находилась моя родина, где я провёл много лет, я видел дорогу туда, но не пошёл по ней, а свернул на другую. Я начал новый период своей жизни, который могу назвать Порецким, а прежний период был Суворотским. Я шёл в другую семью, искал в ней родственных связей, порвав с прежней, «детско-юношеской» семьёй. Погружённый в подобные размышления, я шёл тихо; но вот, наконец, и Порецкое. Прошёл мимо мельницы и повернул в гору. Впереди дом Смирновых; сердце у меня тревожно забилось. Нина увидела меня в окно и заволновалась. В смущении я переступил порог дома. Дома были Нина и её мать - Анна Фёдоровна. Последняя отправилась на кухню самовар ставить; я остался с Ниной, обнял её, поцеловал и сказал: «Вот я к тебе приехал, потому что я твой, кроме тебя у меня никого нет, без тебя я одинок и несчастен». Нина продолжала находиться в прежнем смущении. Наступила весенняя ночь. Мы гуляли вдвоём, передавая друг другу свои переживания за время разлуки. И пошли у нас беззаботные дни; с утра до ночи мы вместе гуляли в саду, на лугу, в лесу, незабываемое время! Мы окончательно решили скрепить наш союз браком и даже наметили дату этого дня - 1 июля, как только минует Петров пост, так как церковь не совершает браков в пост. Мне не хотелось венчаться в Порецком: мне хотелось провести всё потише, поскромнее - а здесь в церковь явилось бы много зевак, которые стали бы судить, рядить, обратили бы внимание на отсутствие моих родственников, и это было бы мне неприятно. Поэтому я предложил Нине обвенчаться в селе Крутец у моего друга детства Сергея Ивановича Цветкова, который был там священником. Я знал, что он мне не откажет в этом. На этом мы и порешили. Но родителям Нины мы свой план сразу не открыли; гуляем себе и помалкиваем. Будущая тёща Анна Фёдоровна, по присущему всем матерям беспокойству о судьбе своей дочери, из-за нашего молчания стала проявлять некоторое недоумённее раздражение, тем более, что соседи спрашивали её обо мне, догадываясь о моей роли, а она ничего определённого не могла им ответить. Стала она пытать Нину, та это мне передала. Пришлось как-то за чаем открыть тестю и тёще наши планы и получить их согласие. Я просил родителей Нины не затевать никаких свадебных пиров: не нужно излишних трат, а во-вторых, для меня чем тише, тем лучше, при моём отъединённом от родителей положении. В первой половине июня я собрался в Орехово. Перед отъездом родители Нины помолились Богу, благословили Нину и меня крестом и иконой, произведя тем первое Божие закрепление нашего договора на совместную жизнь; а последнее уже должен довершить священник в церкви. Простился я с Ниной и её родителями как жених и богоданный сын и поехал в Орехово, с тем, чтобы 1 июля приехать в Порецкое, прибыть уже на правах законного мужа Нины. По пути я заехал в Крутец к другу Сергею Ивановичу, чтобы договориться с ним о венчании. Сергей Иванович и его жена обрадовались нашим планам венчаться в Крутце. Сергей Иванович расценил это как выражение нашей крепкой дружбы. Уговорились, чтобы совершить это 1 июля. Я уехал в Орехово и там продолжал свою практику. Нине сообщил, что в Крутце всё подготовлено для обряда венчания, и я приеду с Василием Александровичем Столетовым накануне дня венчания, то есть 30 июня, и буду ждать её с сестрой на станции Петушки. Нина написала мне, что она приедет с сестрой Таней утром 1 июля. Таким образом, все приготовления к свадьбе были сделаны.
Пришло 30 июня - 1 июля. Мы с Василием Александровичем прибыли в Крутец. Утром я отправился на станцию к поезду для встречи Нины и Тани. Они приехали. С Ниной я поздоровался поцелуем; она после сказала, что этим я смутил её перед Таней. Нанял я извозчика до Крутца, причём у него оказалась даже двуконная запряжка, и договорился с ним, чтобы он вечером приехал и увёз нас обратно к поезду.
Нина к венчанию переоделась, так что стала похожей на настоящую невесту, я залюбовался ею; я же был в неизменной своей студенческой тужурке, за неимением другого, только сестра Капа сшила мне к этому торжеству шёлковую рубашку. Пошли в церковь. Я думал, что обряд венчания произойдёт в самом скромном виде, а оказалось, что друг Серёжа обставил его, в секрете от меня, некоторой торжественностью. Он организовал хор певчих из местной интеллигентной молодёжи, главным образом из студентов, зажёг много свечей в церкви. Василий Александрович держал венец над головой Нины, чтобы не испортить ей причёску, а я имел венец прямо на голове. Не скажу, что обряд венчания тронул меня; я относился к нему, как к необходимой формальности; главным я считал нашу взаимную любовь и нашу договорённость жить вместе; церковный обряд только узаконивал наши отношения. Сергей Иванович и его жена Нина Константиновна пошли дальше, чтобы подчеркнуть нашу дружбу: был приготовлен ими свадебный стол с пирогами, закусками и выпивкой. К столу была приглашена вся молодёжь, принимавшая участие в нашем венчании. Получилась весёлая компания. Нас - жениха и невесту - по обычаю посадили рядом, кричали нам: «Горько!», заставляя через поцелуи делать напитки сладкими, - шёл обычный свадебный пир. Прервал эту пирушку извозчик, который приехал отвезти нас к поезду. Умилённые общим вниманием, мы сердечно простились со всеми и прежде всего с любезными хозяевами-друзьями и уехали, напутствуемые благими пожеланиями на счастливую долгую жизнь. Итак, мы законные муж и жена, с любовью смотрим друг на друга и гордимся друг другом; перед нами большая жизненная дорога, конец которой теряется в неизвестности, но в то время о конце не думалось, мы жили только хорошим, светлым настоящим. Поехали мы и Таня; Василий Александрович из-за своих частных уроков не поехал с нами, хотя мы его усиленно приглашали в Порецкое. На станции Колокша к нам подсела Александра Александровна Невская, подруга Нины по Кадыеву: она по договорённости ехала в Порецкое на нашу свадьбу. Во время движения поезда мы с Ниной вышли на некоторое время из вагона и стояли на входной площадке вдвоём. Я сказал ей: «Ну, вот ты теперь уже окончательно моя. Любишь меня?» Она улыбнулась и сказала: «Конечно, люблю!» В Боголюбове нас встречал на лошадях брат Нины Александр. Он посадил к себе в таратайку меня и Нину - новобрачных, а Таня и Александра Александровна наняли извозчика и все поехали в Порецкое. Шурин, как мальчишка, увлёкся ролью кучера, тем более, что вёз молодую чету, и потому подгонял свою лошадь, так что извозчик поотстал и приехал в Порецкое позднее нас. Как только мы вошли в дом, тесть и тёща благословили нас иконой по старому русскому обычаю. Таня и Александра Александровна опоздали к этой церемонии, чем были недовольны, особенно Александра Александровна.
Теперь я уже был узаконенным членом семьи Смирновых и вместо утерянной родной семьи из-за тяжёлого характера матери нашёл другую, новую родную семью. И, действительно, оглядываясь теперь на прожитую жизнь, должен признаться, что я в ней всё время пользовался любовным, родственным отношением к себе со стороны родителей, сестёр и братьев Нины, сделался неотъемлемой частью их семьи на правах сына и брата и платил им сыновней и братской любовью.
По поводу нашего брака родители Нины всё- таки приготовили праздничный стол, к которому, кроме семьи Смирновых, был приглашён священник, отец Никанор Любимов, крёстный отец Нины и приехавшая с нами Александра Александровна. Не было пышной свадьбы, чего я не желал, а получилось скромное семейное торжество. Вопреки принятому обычаю, мы с Ниной за столом даже сидели не рядом, но с любовью смотрели друг на друга.
Итак, мы вступили в брачную жизнь. Никаких разговоров о нашем материальном обеспечении, о материальной помощи нам со стороны родителей я не поднимал; мне нужна была Нина как подруга жизни, мы оба были молоды, рассчитывали на свои силы и бодро смотрели вперёд. Пока я учился, родители Нины не отпускали нас от прочих членов своей семьи, оказывая нам тёплый приём во время каникул. Нина из своего учительского жалования иногда отправляла мне рубли для моей студенческой жизни. Во время моих, обычно длинных студенческих каникул, я жил у неё в Кадыевской школе, которая сделалась для меня вторым домом после Порецкого, здесь я находил отдых, согретый любовью. Помню, на зимнее время Нина купила мне во Владимире каракулевую шапку, взамен студенческой фуражки. Поизносилась у меня шинель, которая была переделана на студенческий манер из семинарской шинели. Я её в Юрьеве переделал на ватную тужурку, воспользовавшись подкладкой и ватой от неё, и поставив на верх новое сукно: голь на выдумку хитра. В последний год дядя Ваня из Нового села одолжил мне 300 рублей, я вернул их ему после врачебного заработка. Дядю Ваню и Нина навещала в Новом селе, и он у нас бывал в Порецком и Кадыеве в сопровождении своей жены - тёти Оли. Помогал ещё мне деньгами дядя Саша - депутат государственной Думы. Так не без помощи добрых людей я получил возможность (материальную) закончить медицинский факультет и сделаться врачом без тех 300 рублей, которые мать не отдала мне.
Я невольно забежал вперёд; возвращусь к времени нашей свадьбы. После свадьбы в июле 1911 г. я пожил в Порецком 10 дней: Нина уезжала во Владимир на 2-недельные учительские курсы. Василий Гаврилович Добронравов, её главный школьный начальник, сказал ей, что если бы он раньше был предупреждён о нашей свадьбе, то заменил бы Нину на этих курсах кем-нибудь другим, а теперь уже освободить её не может. Проводил я её во Владимир, простился с ней и уехал на практику в Орехово, а Нина приехала туда после курсов, чтобы познакомиться со всей милой Столетовской семьёй. Принята она была там прекрасно, дети Столетовых называли её тётей Ниночкой, и это имя сохранилось у них на всю жизнь - мы в будущей жизни сохранили с ними тесные родственные отношения. На Преображенье - 6 августа (в Порецком престольный праздник) сам тесть выехал за нами в Боголюбово на своей лошади. Прожили там до 31 августа (отдыхали, гуляли).
Семья Смирновых. В центре стоит Н.И. Смирнова, сидит крайний справа В.Н. Пятницкий
В этот день Шура - брат Нины - отвёз нас на лошади до самого Кадыева через Владимир, так как ради супружеской жизни Нина увозила из дома побольше имущества, с которым ехать поездом было затруднительно. В Кадыево для учеников и прочих жителей была новость - Нина Ивановна приехала с мужем. В этом году позднее приехала в Кадыево младшая сестра Нины Мария Ивановна, которая окончила Епархиальное училище, и Нина через попечителя школы, очень внимательного к школе Петра Александровича Никитина, устроила её второй учительницей в свою школу. При этом Пётр Александрович разрешил один большой класс разделить на два, а к квартире из двух комнат пристроил третью комнату. Теперь Нине стало веселее жить в обществе родной сестры, а работать стало легче (раньше она занималась с тремя группами, а теперь с двумя). Я, когда жил в Кадыеве, помогал ей, тем более, что когда-то был учителем. Между прочим, у Нины был некрасивый почерк, и она на своих занятиях с учениками недостаточно обращала внимание на каллиграфию. Я включился в это дело, провёл несколько уроков чистописания, дал методические указания Нине; она стала придерживаться их и в результате почерк учеников начал исправляться, что на выпускных испытаниях учащихся отмечалось учителями соседних школ.
В половине сентября 1911 г. я собрался уезжать в Юрьев, чтобы учиться на 5-м курсе. Нина провожала меня до станции на лошади. Хорошо нам жилось, а потому расставание было очень грустным. Само собой разумеется, между нами шла оживлённая переписка. На зимние каникулы я рано отправился в Кадыево. Праздники - Рождество, Новый год и Крещение мы провели в Порецком, после святок я ещё две недели поблаженствовал около Нины в Кадыеве, а потом опять в Юрьев, с намерением жить там до лета. Но любящее сердце не выдержало такого срока, и я вырвался из Юрьева на Пасху. Никогда до этого я не уезжал из Юрьева на Пасху, а тут позволил себе такую вольность, причём Коля Лебедев по обычаю остался в Юрьеве. Правда, материально я здесь не страдал, потому что дорожные расходы были не больше расходов на проживание в Юрьеве на время Пасхи. Но, живя в Юрьеве, я больше бы успел в учебных делах, но зато я не увидал бы Нину. Мысль ехать на Пасху к Нине явилась у меня как-то внезапно, за неделю до Пасхи. Я написал Нине письмо в Порецкое, так как она перед Пасхой должна была уже быть там, извещая её о своём приезде, и просил выслать лошадь в Боголюбове к утреннему поезду в страстной четверг; наметил себе утренний поезд, чтобы лучше было добраться: надеялся на утренний морозец. Выехал за мной на станцию Иван Филиппович Ольшанов (крестьянин села Порецкого, родственник Смирновых). Дорога была плохая, весенняя распутица, еле дотащились. Приезжаю, Нины нет дома, она в церкви в этот день причащается. Тёща приготовила самовар, погрела меня чайком с дороги. Вот явилась Нина - изящная, в белом платье (для причащения принято было одеваться лучше), взволнованная ожиданием встречи со мной, бросается ко мне, обвивает руками мою шею. Трогательный, незабываемый момент! Она шепчет, что в церкви молилась плохо: мешала мысль о свидании со мной. Из Москвы я привёз тёще подарки: керосинку-примус и сепаратор для получения масла, чем ещё больше расположил её в свою пользу. Погода тогда была плохая: гуляли мало, больше сидели дома. В понедельник после Пасхи перебрались в Кадыево, а сестра Маня туда приехала позже. Помню дурную погоду. При падающем снеге, мы перебрались на лодке через разлившуюся Клязьму от села Устье до Кадыева. Нина озябла и была очень рада, когда попала в свою тёплую школу. Я боялся, как бы она не захворала, но, к счастью, этого не случилось.
Эта поездка памятна мне из-за массы приятных переживаний; они явились для меня хорошим отдыхом от учебных занятий, потом, приехав в Юрьев, я с особым рвением принялся за учение. Коля очень обрадовался моему возвращению. Оказалось, что в моё отсутствие у него учебные занятия плохо шли, так как не было меня, толкача; он больше отдыхал и гулял, чем занимался; и вот теперь с усиленной энергией мы принялись за работу.
На летние каникулы, последние студенческие каникулы, мы - я и Коля - поехали вместе. Коля заехал познакомиться с моей новой роднёй. Нину он раньше видел в Кадыеве. Приезд наш совпал с праздником Троицына дня. Ради приезда сделали увеселительную вылазку на природу в живописном уголке у леса на берегу реки.
Это лето я провёл в Порецком, без медицинской практики: занимался подготовкой к государственным экзаменам, изучал, главным образом, психиатрию. Помогал также Смирновым в сельскохозяйственных работах: в сенокосе, уборке хлебов. В Порецком прекрасные заливные луга по реке Нерль; в Суворотском, где я вырос, лугов не было. И вот, выйдя с косой на прекрасный луг и заняв своё место в ряду косцов, я сначала немного смущался, не окажусь ли я хуже порецких косцов, но не осрамился. Пришлось мне в семье тестя показать своё искусство, полученное в Суворотском, по части кладки снопов: у Смирновых этого никто не умел делать.
Продолжение »»» Часть 2
|
