Стремление к высшему образованию (воспоминания, нач. ХХ века). Часть 1
Стремление к высшему образованию (воспоминания Василия Николаевича Пятницкого)
Василий Николаевич Пятницкий (1883-1960) – врач, заведовал больницей в Оргтруде, участковый врач, заведующий терапевтическим отделением.
Рукопись воспоминаний для публикации предоставлена заведующей музеем школы № 1 г. Владимира Н.И. Власовой. Она получена ею от родственников врача. Воспоминания состоят из нескольких частей, озаглавленных самим автором. Обработка и подготовка к печати выполнена В.И. Титовой.
Часть 1
В.Н. Пятницкий в год окончания семинарии. 1903 г.
Итак, я закончил шестой, последний класс духовной семинарии, - этим заканчивалось среднее образование. «Что делать с собой дальше?» - вот какой практический вопрос встал передо мной. Этот вопрос мне пришлось решать одному, так как и мои родители, и прочие родственники не давали никаких советов и даже не делали попыток говорить со мной на эту тему. Родители отдали меня учиться в духовное училище, из которого я перебрался в семинарию, и семинарское образование для них казалось пределом, выше которого они ничего не желали для своего сына. Как людям небогатым, им было тяжело дать даже это образование своим детям: когда я был в шестом классе, брат Михаил был отдан в первый класс духовного училища, а сестре Марии родители, кроме сельской трёхгодичной школы, образования не дали. Я был даровитым мальчиком, учился хорошо: из первого класса училища перешёл во второй третьим учеником, а дальше в училище и в семинарии был первым учеником в классе. За моё хорошее учение начальство награждало меня: в духовном училище мне была предоставлена стипендия 80 руб. в год. Это были проценты с капитала, положенного архиепископом Владимирским и Суздальским Феогностом, впоследствии архиепископом Новгородским. На эти проценты, по завещанию вкладчика, должен был учиться хороший бедный ученик. В семинарии два года я был на казённом синодальном содержании (жил бедно, но в общежитии с бесплатным питанием и даже с казённой одеждой, обувью и бельём) и четыре года пользовался стипендией, положенной Саввой, архиепископом Тверским, который сам учился в юности во Владимирской семинарии. Эта стипендия по своим размерам (105 рублей в год) приравнивалась к казённому синодальному содержанию. Когда я окончил учение в духовном училище, то от Феогностовской стипендии наметился даже денежный излишек, так как годовое жильё в общежитии, где я жил (с квартирой, питанием и баней), оценивалось в 60 рублей. Смотритель училища выдал моему отцу этот денежный остаток. На эти деньги в 1897 году он построил новую деревянную баню с топкой по-чёрному, то есть с печью без дымовой трубы. Раньше наша семья не имела собственной бани, а пользовалась баней соседних крестьянских семей.
Ясно, что я не мог помышлять о продолжении своего образования после семинарии на средства своих родителей. Прямой жизненный путь из семинарии - в попы или учителя начальной школы, по которому обычно шли семинаристы, посредственно учившиеся, так называемые второразрядники, - мне, лучшему ученику, был противен. Я решил добиваться высшего образования, но как? Как лучшему ученику, мне было гарантировано поступление на казённый счёт в духовную академию. Даже при окончании шестого класса намечалась Киевская академия. Там продолжалось духовное образование и давалось историческое и литературное, так что при окончании, кроме высших духовных мест, можно было получить места преподавателей в средних учебных заведениях и, конечно, прежде всего, в духовных семинариях. Вот об этом учебном пути я сначала и стал думать, как о наиболее доступном для себя. С целью подготовки к поступлению в духовную академию в пятом и первой половине шестого класса я особенно усердно занимался богословскими предметами и церковной историей, потому что при поступлении в академию были приёмные испытания по этим предметам.
Но в середине шестого учебного года в моём практическом мышлении произошёл резкий перелом: отбросив мысль о духовной академии, я решил поступить на медицинский факультет университета, чтобы сделаться врачом. Этот перелом совершался очень медленно и болезненно. Я ночью плохо спал, ворочаясь на жёсткой семинарской койке, думая о своей материальной необеспеченности для университетского учения. Много думал я о том в церкви, при богослужениях, посещения которых для нас были строго обязательными, где каждый из нас занимал отведённое ему навсегда место в рядах учеников. В церкви идёт богослужение, читается молитва, поют духовные песнопения, а ты мысленно улетаешь далеко, думаешь до отупения о своей будущей судьбе, а потом очнёшься, как от сна, и начинаешь молиться: «Боже! Помоги мне в моих дерзаниях!»
Под влиянием чего я метнулся от духовной академии к медицине?
В те годы, которые я описываю (начало XX века), в семинарии проник либеральный дух, который понемногу очищал умы семинаристов от патриархальной рутины дедов и отцов, открывая другие, более светлые горизонты. Помню, в нашем классе вскладчину, тайком начали выписывать газету (кажется «Русский вестник»)? Из неё мы узнавали, что делается на белом свете. Имели семинаристы в дополнение к казённой, информационной библиотеке, еще и библиотек) на стороне - с книгами, запрещёнными семинарским начальством, и, крадучись, почитывали их. Большим почётом пользовалась литература народников: Успенский, Решетников, Левитов, Златовратский, Помяловский, Некрасов. Попадали к нам и сочинения Белинского, Добролюбова, Чернышевского. О последнем семинаристы любили петь: «Выпьем мы за того, кто «Что делать?» писал». Мы читали также произведения современных писателей: Горького, Чирикова, Андреева. Под их влиянием духовный путь отцов переставал удовлетворять семинаристов, появлялась у них тяга к высшему образованию в университетах, институтах. Многие мои товарищи в шестом классе стали поговаривать о поступлении в университет на разные факультеты, в институты - ветеринарный, учительский, лесной. Зависть брала меня при этих разговорах ввиду моей материальной необеспеченности. Но вот товарищи мои говорят, что есть примеры: можно и бедным учиться, только бы поступить в высшее учебное заведение, год продержаться, а там можно и учиться, и зарабатывать на учение, и жить уроками или какой-нибудь службой. Правда, этот путь трудный, но волков бояться - в лес не ходить, а мы в юности были полны дерзкой решимости.
Облюбовал я себе медицину из любви к деревне, к крестьянству, к сельской природе, что было приобретено мной жизнью в деревне в детские и юношеские годы. Я решил не порывать с деревней и жить в ней дальше - жить и работать на пользу близкого мне крестьянского люда. Перебрав в уме разные культурные профессии в деревенских условиях, я остановился на должности врача, как идеальной, приносящей видимую пользу окружающим и почётной. Мне нравилась и материальная сторона жизни врача: я издали наблюдал - врач всегда хорошо одет, чист, ездит на паре лошадей, живёт в хорошей квартире. Я, сын бедного сельского дьячка, избрал для себя жизненным идеалом службу сельского земского врача.
Нужно было пройти пятилетнее врачебное образование. Для этого нужны были деньги. Я и мои товарищи по юношеской наивности думали, что для начала нужно 300 рублей, на первый год учения, а потом как-нибудь приспособимся и дотянем до заветной цели. Но у меня и моих родственников не было этих 300 рублей. А в голове крепко засела мысль об этих трёх сотнях: только бы достать их: три сотни, три сотни... Решил я поговорить с дядей Ваней. Он <...> был священником села Нового. Село было большое: дядя имел хороший доход, он жил, как говорится, на широкую ногу и сбережений не имел. Он одобрил моё намерение идти в университет, но средств и помощи мне не обещал, если только не считать почти шутливого обращения к жене: «Оля, у тебя есть на книжке сберегательной деньги, дай из них Васе взаймы для учения», а та, будучи очень скупой, промолчала. Отсюда я понял, что сам дядя Ваня мне помочь не хотел; а он мог бы это сделать: быть немного поскромнее в своих расходах, не вызываемых нуждой, тем более что он был бездетным. Он мог бы мне помочь, как отец сыну, а я потом возвратил бы ему долг и отплатил бы, кроме того, почти сыновним вниманием. Хотя и было у меня тогда почти критическое положение, но в то же время я имел юношескую гордость, и последняя не позволила мне просить дядю о помощи. Я увидел, что дядя только советы может давать либеральные, а не помощь реальную - и он упал в моём мнении. Да и дальше, когда я уже учился в университете, и дядя знал, что моё материальное положение неважное, никогда не предлагал даже маленькой материальной помощи - и я не просил. Только уже перед концом государственных экзаменов я попросил у него 300 рублей на обзаведение одеждой, чтобы видом походить на врача, и он прислал мне их, но я вернул ему их в первый год врачебной службы.
Итак, насчёт 300 рублей для поступления в университет первый блин был комом, даже, вернее, получился не блинный ком, потому что блинный ком - это что-то материальное и даже съедобное, а получился первый мой номер в радиусе кукиша с нулевым эквивалентом.
Первая неудача не прекратила моих поисков 300 рублей. Я обратился с письменной просьбой к дяде Алексею Петровичу, <...> приурочив это письмо ко дню его именин (Алексей - человек Божий 17 марта по старому стилю). Жил он просто, хозяйствовал и имел сбережения на чёрный день не столько для себя, сколько для сына, у которого был костный туберкулёз ноги. Он ходил с костылём, поучился немного и плоховато в духовном училище, потом, выдержав экзамены, был учителем в своём селе при отце. Я и решил, как рыбак, закинуть удочку: не даст ли дядя мне немного денег из своих сбережений с отдачей долга через несколько лет. Послал письмо и с нетерпением ждал ответа. Но, увы! Ответа не последовало, а молчание было знаком несогласия вопреки принятой поговорке: «Молчание - знак согласия». Ближайшим летом я был у дяди Алексея в гостях вместе с двоюродным братом и другом Александром Николаевичем Александровским (из г. Владимира, он года на три меня моложе), ездили мы к дяде на традиционный праздник Всех Святых. Помню, дядя заставил меня, как окончившего духовную семинарию, произнести в церкви проповедь на тему значения этого праздника, что я и сделал, предварительно прочитав чью-то чужую проповедь в сборнике проповедей. О моей денежной просьбе ни он, ни я не поминали, как будто её и не было.
Итак - вторая неудача. Был третий дядя - Александр, брат матери, священник села Баков, Варнавинского уезда Костромской губернии, в лесах, о которых писал Мельников-Печерский. Его я мало знал, редко видел, у него не бывал. Знал, что у него есть сын, тоже Александр, который иногда приезжал в наши края, а в данное время он окончил Костромскую семинарию и учился в Ярославском юридическом лицее. Я рассуждал так: папаша уже потратился на него, и неудобно мне лезть туда же с денежными просьбами. Но всё-таки я послал ему поздравительное письмо ко дню его именин (15 марта по старому стилю). В этом письме я сообщил о себе, что кончаю семинарию, не хочу идти в духовную академию, имею влечение к медицинскому факультету, но бедность мешает последнему; что будет со мной - не знаю, стою на распутье и размышляю. О денежной помощи ни слова не упомянул. Дядя мне не ответил, но потом немного помогал. Обстоятельства сложились так, что он попал в члены 3-й Государственной Думы от духовенства Костромской губернии и во время думских сессий жил с женой в Петербурге (жена считалась моей крёстной матерью). Я же в 1907 году добился своего - поступил в Юрьевский университет в Юрьев-Дерпт (Эстония), ездил через Петербург и заезжал к дяде Александру. Он принимал меня радушно, раза два водил меня на заседание Государственной Думы, а главное, оказывал мне денежную помощь. Когда я окончил университет, ему очень хотелось, чтобы я устроился на службу врачом по соседству с его селом Баками во вновь устроенном врачебном учреждении в селе Воскресенском. Он прельщал меня тем, что тут скоро пойдёт новая железная дорога из Нижнего в Вятку (по-современному Горький - Киров). Это действительно осуществилось. Земство даже прислало мне незадолго до окончания университета приглашение занять у них врачебное место по протекции дяди, но я оказался патриотом и поступил на врачебную работу в своей родной Владимирской губернии.
Был у меня ещё четвёртый дядя - Николай Петрович Александровский, тоже брат матери. Он был дьячком на кладбище г. Владимира, жил в церковном доме при кладбище, имел жену, добрейшую тётю Дуню, и четверых детей: сыновей Васю, Сашу, Митю и дочь Анюту. Вася был одних лет со мной, остальные помоложе. Учась во Владимире, я любил ходить к ним из общежития, где жил, на праздничные дни с ночёвками, чтобы в родной среде отдохнуть от казённой общежительской обстановки. Здесь, конечно, в виду многосемейности дяди, я не мог получить денежной помощи, но дядя принял такое участие в моём положении: «Ничего у тебя, Вася, не выйдет с университетом, потому что денег нет у тебя: иди в академию». Он был прав со своей житейской точки зрения и желал мне добра, за что ему спасибо. Впоследствии его сын Саша пошёл по моим стопам на медицинский факультет Томского университета, и папаше пришлось раскошеливаться.
Итак, поиски 300 рублей в родственной среде закончились неудачей. Это меня огорчило, но мысль об университетской учёбе я из головы не выкинул. После родственников я обратился к одной девушке - начался второй этап поисков «с романтическим налётом». В семье Александровских я познакомился с подругой двоюродной сестры Анюты - Марией Ивановной Фёдоровой. Мария Ивановна была миловидной и скромной девушкой. Отец её был священником соседнего села Суходола и считался богатым священником: шла молва, что на прежнем месте службы в селе Туртине Суздальского уезда он занимался ростовщичеством, давая ссуду под большие проценты, и этим нажил капитал. В моей голове созрел план: воспользоваться частью капитала этого батюшки посредством женитьбы на его дочери. Стал я ухаживать за Марией Ивановной. Завязалась переписка через её брата, учившегося в семинарии. Открыл я ей свой план, а она сообщила о нём своим родителям. Я был приглашён к ним для переговоров на Пасхе. Отправился в сопровождении своего товарища по семинарии Сергея Ивановича Цветкова, сына священника. Нас приняли, угостили, погуляли мы, а когда после этого за столом зашёл разговор о цели нашего посещения, то, будучи священником старых взглядов, отец Марии Ивановны заявил, что отдаст замуж за меня свою дочь с денежным приданым, но только при условии, если я пойду в священники. Так рухнул мой план поучиться за счёт этого батюшки. Уже поздно ночью проводили нас за околицу села Мария Ивановна с братом и расстались мы без особенно горьких чувств. Разочарованный неудачей своих планов, в первые дни я стал выпивать винца в компании сельских товарищей, и вот однажды подвыпившего увидела меня Мария Ивановна. Она с братом и матерью пришла через несколько дней после нашего посещения в наше село - как бы с ответным визитом: были у Цветковых, зашли и к нам в дом. Вечером я и Цветков по долгу вежливости проводили их за село. Этот визит ничего нового не внёс в моё положение и в наши взаимоотношения. Любовная интрижка с материальной целью прервалась. Эта история велась тайно от моих родителей, но потом они узнали о ней: «несть тайно, еже не явлено будет».
После Пасхи ехал я в семинарию доучиваться последние полтора месяца. Наступил решительный момент, нужно было определить своё будущее положение. Много думал я и надумал поступить на несколько лет в учителя, жить скромно, скопить деньги и потом поступить на медицинский факультет. В годы учительства я решил заняться самообразованием для подготовки к университету. А начальство в семинарии мыслило послать меня, как лучшего ученика, на казённое учение в духовную академию. Оно думало, что для меня при моей бедности другого выхода нет, и поэтому я должен с радостью принять назначение в академию. Велико было удивление ректора семинарии архимандрита Евгения, который на одном из последних уроков преподаваемого им Священного писания вздумал опросить учеников, куда они намерены идти после семинарии, получил от меня ответ: «Сначала в учителя, а через несколько лет в университет на медицинский факультет». Через несколько дней меня позвали к нему на квартиру, где он старался доказать мне невыполнимость моего плана и тем думал склонить к духовной академии; но я упрямо стоял на своём и даже, не дожидаясь дня окончания семинарии, приступил к действиям. Преподавал в семинарии психологию, логику, философию и педагогику Василий Гаврилович Добронравов, который считался у нас человеком суровым, жёстким, мы его ни разу не видели смеющимся, отметки за ответы ставил он скупо. Он был епархиальным, то есть губернским наблюдателем за церковно-приходскими школами. Вот, ещё не окончив семинарию, я пошёл к нему на квартиру, конечно, с трепетом душевным, чтобы поговорить о своём будущем учительстве. К моему приятному удивлению, он принял меня очень любезно и обещал место во второклассной учительской школе, готовящей учителей школ грамоты. Таких школ было чуть ли не четыре в губернии. Материальное положение учителей этих школ было лучше сравнительно с учителями других школ - 40 рублей в месяц, тогда как в других школах 25 рублей. Преподавание в этих школах было интереснее, так как каждый учитель (их было пять в школе) вёл свой предмет. Тогда 40 рублей в месяц мне казались большими деньгами, и я ушёл от Василия Гавриловича окрылённым. Доселе я имел 10 рублей в месяц за урок одному ученику Андрюше Ильинскому. Деньги эти высылал мне его брат Василий Никитич Ильинский, учитель фабричного села Орехова, впоследствии города. Эти 10 рублей ставили меня почти в независимое положение от моих родителей.
Итак, я расстался со своей «alma mater» (семинарией), со своими школьными товарищами и пустился в плавание по бурному житейскому морю на утлом лодке. Многие питомцы семинарии и в литературе, и в частных разговорах поминают её недобрым словом за её науки, за её режим, договариваются даже до того, что она глушит в юношах все благие порывы и, кроме схоластических - мёртвых и ненужных для жизни знаний, ничего не даёт. Я же благодарен семинарии за то, что она своей богословской философией развила во мне мышление, изощрила мою память, приучила к терпению и прилежанию, и, наконец, сделала меня на всю жизнь хорошим товарищем: в семинарии товарищество имело весьма крепкую спайку. Расставались мы, товарищи по семинарии, крепко пожав друг другу руки и пожелав доброго пути. Летом я с головой зарылся в сельскохозяйственные работы, чтобы заглушить тревогу за своё будущее. В свободное время погуливал с сельскими товарищами, и даже приглянулась мне одна крестьянская девушка. Разок летом я сделал деловой визит Василию Гавриловичу Добронравову в село Добрынское, где он жил на даче, и застал его в синей рубашке, возвращающегося из леса с корзиной грибов. Взял он у меня прошение об учительском месте и обещал почтой прислать назначение, не велел беспокоиться. И, действительно, в августе я получил извещение сначала о назначении в школу фабрично-заводского села Ликино, Покровского уезда, а через несколько дней - новое назначение в Архангельскую второклассную школу Гороховецкого уезда, в двух верстах от станции Гороховец, с отменой первого назначения. И вот 31 августа я уже в селе Архангельском, начался новый период моей жизни - учительский.
Ещё учась в семинарии, на репетиторский заработок я приобрёл себе костюм. Отправляя меня в учителя, мать дала мне своё драповое пальто, которое портниха перешила мне на мужское пальто на вате. Снабдили меня родители сапогами, свалянными из шерсти своих овец, постельными принадлежностями и бельём. Из продуктов питания мать дала мне мешочек пшеничной лапши, большой горшок коровьего масла и, конечно, домашних сдобных лепешек, сухарей и чёрного хлеба на первое время.
Село Архангельское представляло собой погост, то есть состояло из церквей (их было две), домов духовенства и школ; крестьянских домов не было, поэтому село и носило название Архангельского погоста: древнеславянское слово «погост» означает кладбище - оно и было здесь при храме. Селение это было расположено около железной дороги, по другую сторону которой находилась маленькая деревня. По пассажирским поездам здесь было принято проверять часы, так как эти поезда приходили точно по расписанию. В этом погосте находились три больших двухэтажных школьных здания: одна женская школа, другая мужская, а третье здание было общежитием для дальних учеников, так как в три последних класса мужской школы (всех классов было шесть) собирались ученики издалека - из Гороховецкого, Вязниковского, Муромского уездов. Эти три последние класса и составляли так называемую второклассную школу, в которую я и был назначен. Все эти школьные здания были построены богатым крестьянином Яковлевым из одной соседней деревушки, который имел в Нижнем Новгороде судостроительный завод. Им же был построен новый прекрасный храм, который являлся украшением села. Заведующим всеми школами был один из местных священников - Михаил Степанович Кохомский (в селе было два священника). Он был товарищем по учёбе моего дяди Ивана Петровича, который рекомендовал мне его с самой хорошей стороны. И, действительно, Михаил Степанович произвёл на меня хорошее впечатление своим простым обращением, умственным развитием, практичностью, а главное любовью к школьному делу и умению его организовать. В церкви он был прекрасным оратором-проповедником. Вообще в моих глазах он являл собой тип идеального священника, и чем больше я его узнавал, тем увеличивалось уважение к нему и мы сделались прекрасными друзьями, хотя по возрасту он мне в отцы годился. Был он человеком многосемейным.
К.П. Побединский
Из других моих сослуживцев по этой школе следует отметить Михаила Ивановича Руберовского и Константина Петровича Побединского. Оба учились во Владимирской духовной семинарии; первый много старше меня, и я его не застал в семинарии, а другой года на два старше меня по учению. Руберовский был любителем выпить, хотя допьяна редко напивался, а Побединский жил скромно, был во всём очень аккуратен, и я больше сошёлся с ним, тем более, что мне нужно было жить тоже скромно, чтобы подвести денежную базу под своё стремление к учению в университете. Каждый учитель имел квартиру при общежитии. Я тоже имел недурную меблированную квартиру из двух комнат и маленькой кухни. Из экономических соображений я сам себе готовил кушанья и только пользовался услугами общежительской бабушки-кухарки в деле изготовления хлеба. Отец Михаил пошёл навстречу в моих поварских наклонностях. Он устроил мне при квартире прекрасную печь-плиту с железным шкапом, в котором я ухитрялся прекрасно печь белые булки. Однажды я даже угощал этими булками приехавшего с ревизией Василия Гавриловича Добронравова. Василий Гаврилович покровительствовал мне и на этом этапе моей жизни, и потом. В школе мне было дано преподавание следующих предметов: физика, природоведение, гигиена и чистописание. Был небольшой кабинет наглядных физических пособий. Труднее мне было с природоведением, потому что в семинарии такой предмет не проходили, но путём самообразования я постиг его в тех рамках, какие требовались для данной школы; то же и с гигиеной. Мой предшественник по этим предметам проходил специальную подготовку на каких-то курсах.
Отец Михаил сначала недоверчиво отнёсся ко мне, как к молодому преподавателю, только что соскочившему с семинарской скамьи, и удивился такому назначению со стороны В.Г. Добронравова. А потом на деле принуждён был отказаться от своих первых впечатлений и через два года, когда я собрался в университет, он очень жалел, что теряет знающего своё дело энергичного учителя. На втором году своего учительства мне ещё пришлось преподавать арифметику, потому что Побединский болел брюшным тифом и его предметы были разделены между остальными учителями: я взял арифметику, Руберовский педагогику, а отец Михаил геометрию и черчение и даже выходил с учениками в поле для измерения его и составления плана. Эту нагрузку мы вели бесплатно, по-товарищески, так как жалование получал Побединский, а соцстраха тогда не было. Учительскому делу я тогда отдался с жаром, и мои ученики обнаруживали хорошие познания на экзаменах и при других ревизиях. Я требовал от учеников знаний и строгой дисциплины. Ученики побаивались меня и в то же время разумно уважали. Приведу несколько фактов.
Среди моих учеников по этой школе был Казанский Александр, сын дьячка одного села Гороховецкого уезда; он поучился немного в Муромском духовном училище, но вынужден был оставить его по каким-то обстоятельствам, и поступил в Архангельскую школу. Кроме него, и ещё среди учеников попадались лица, учившиеся в духовном училище, но не окончившие его. Такие лица выделялись среди ученической массы нашей школы: главной категорией наших учеников были дети крестьян, они отличались своей скромностью и даже, пожалуй, наивностью. Выходцы же из духовных училищ, не удержавшиеся там, вносили в нашу школьную среду дезорганизованность, и потому приходилось за ними внимательнее смотреть и даже применять иногда меры взыскания школьного порядка. Ещё я встретился, уже будучи врачом, со своим бывшим учеником Малафеевым Александром: мне пришлось оказывать врачебную помощь кому-то в его селе. Он был рад этой встрече; мы приятно вспоминали прошлые общие для нас дни; поминали учителей и учеников. Позднее моя дочь служила на железной дороге в санитарно-гигиенической лаборатории ст. Владимир, он всегда спрашивал её обо мне и присылал мне приветствия.
Кроме учительской работы, я исполнял ещё обязанности завхоза при общежитии для дальних учеников как бесплатную нагрузку. Такая нагрузка была и у других учителей: Руберовский был библиотекарем школьной библиотеки, Побединский - школьным секретарём. В общежитии жили около 40 учеников (в нашей школе учились одни мальчики). Они пользовались четырёхразовым питанием в день - завтрак, обед, вечерний чай и ужин. Как я уже упоминал, при общежитии была кухарка, которая жила в кухне. Имелась столовая комната. На завтрак давали чай с сахаром, белый или чёрный хлеб. Белого хлеба давали большой кусок, а чёрного можно было есть без порции, при этом только наблюдали, чтобы ученики не оставляли недоеденных кусков. Недоеденные куски сушили и употребляли снова, этим занималась кухарка. Вечерний чай был повторением завтрака. Обед и ужин состоял из двух блюд: первое - щи или суп-лапша, в скоромные дни с мясом, в постные с солёной рыбой (судаком) или с грибами (среда и пятница считались постными днями). Второе блюдо - каша гречневая или пшённая с маслом (в скоромные дни с коровьим молоком), или картофель жареный с салом или с молоком. Чёрный хлеб на обед и ужин давался без всякого ограничения. Кроме питания, ученики получали при общежитии постель с постельными принадлежностями и баню (при школе была баня). За всё это ученики платили в месяц по три рубля, при этом наиболее бедные освобождались от этой платы. За три рубля ученик был сыт, чист и согрет. Как было сказано, стол был простой, но сытный. Ключи от продуктового склада хранились у меня, но выдачу продуктов со склада и учёт ежедневно производил выделенный ученик.
Жизнь в те времена была дешёвая. Зарплата моя была 40 рублей в месяц, но 1 рубль 20 копеек из них вычитали в пенсионную кассу, на руки я получал 38 р. 80 коп. Из них я проживал около 10 рублей, а остальное откладывал на будущее учение. Жил очень скромно, ничего лишнего себе не позволял, весь был во власти своей идеи о дальнейшей учёбе; дорожил каждой копейкой, рассуждая, что из копеек рубли складываются. Помню, один раз Руберовский пригласил меня пройтись с ним до деревни Агафоново (вёрст пять) к тамошнему торговцу, у которого, по слухам, появилась в продаже хорошая севрюга. Я пошёл с ним для распознания и ознакомления с новым местом. Руберовский купил рыбы, а я воздержался.
В первый год учительства 8 сентября Побединский и я были командированы от школы в Нижний Новгород (от Архангельского погоста 75 вёрст по железной дороге) за учебниками и письменными принадлежностями. Доселе я ни в каких других городах не был, кроме Владимира. Нижний поразил меня своим трамваем, элеватором в гору (так в конце XIX - начале XX в. называли фуникулёр), обилием воды (Волга - Ока), просторной природной панорамой с кремлёвской горы, своей величиной и, наконец, многолюдной, многотоварной Нижегородской ярмаркой с её блеском и шумом. Трамвай я увидел здесь впервые; через три года я был впервые в Москве, там ещё не было тогда трамваев, а ходила конка. Побединский на ярмарке купил прекрасное шерстяное одеяло и ещё кое-что, а я ничего: во-первых, тогда я ещё не получил ни одной зарплаты, так как это было на первых днях моего учительства, и, во-вторых, берёг те небольшие деньги, которые у меня лежали в кармане для самых необходимых расходов. Я так скупо, однообразно питался, преследуя с юношеским азартом цель сбережений, что к концу первого учебного года у меня стал побаливать желудок, и я принуждён был прибавить к своему пищевому рациону молоко и яйца, чем выправил свой желудок.
Отец Михаил Кохомский дал мне возможность немного подработать к моему учительскому заработку. Во-первых, он уступил мне преподавание Закона Божия в женской школе за 60 руб. в год. И, во-вторых, дал мне частный урок у себя на дому - приготовление к экзамену на учительницу его пожилой племянницы, жены священника из какого-то села Муромского уезда. Плату за этот урок я не помню. И таким сравнительно небольшим подработкам я был рад. Деньги за каникулярные месяцы целиком оставались у меня, так как в каникулы я жил у родителей.
За 2 года такой скромной учительской жизни я получил сбережения около 600 рублей. При окончании семинарии я искал 300 рублей, а теперь эту сумму удвоил; следовательно, значительно продвинулся к своей заветной цели. И вот в 1905 году я решил поступить в университет и после весенних экзаменов распрощался со школой, чтобы в неё не возвращаться. Отец Михаил Кохомский с грустью прощался со мной, теряя во мне хорошего учителя для любимой им школы. И мне было жалко расставаться со школой, учениками и учителями, к которым я привык.
Движимый отчасти стремлением к новым впечатлениям, а отчасти экономическими соображениями, въевшимися мне в пот и кровь, я совершил оригинальное путешествие из Архангельского погоста на свою родину по окончании весенних экзаменов. Всё своё имущество я отправил багажом по железной дороге от ст. Гороховец до ст. Боголюбово, а сам отправился пешком до города Гороховца (около 10 км), там сел на пароход и по реке Клязьме добрался до Вязников, а дальше пешком до родины по шоссейной дороге Москва - Нижний Новгород. Проводил меня до ближайшей дороги Побединский, и распрощались мы на всю жизнь, хотя письмами реденько перекидывались первое время. На пароходе я плыл первый раз, - конечно, в третьем классе (подешевле). Был день, и небольшой путь до Вязников я провёл на палубе, любуясь панорамой извилистой реки и её берегами. Сошёл с парохода в Вязниках, вышел на шоссе и побрёл по нему. По выходе из города, присел, закусил имеющейся у меня дорожной снедью. Вдруг вижу - едет на лошади в город мой ученик из Архангельской школы. Он ехал из деревни Лихая Пожня в 10 верстах от Вязников по шоссе, по пути моего следования. Он взял с меня слово, что я заеду к ним, что я и сделал и переночевал. На следующий день я прошел 60 вёрст до деревни Пенкино, Владимирского уезда; здесь ночевал на полу в каком-то клоповом доме, утром выпил молочка и пошёл дальше. Оставалось мне всего вёрст 30. Ноги шли хуже, чем в первый день; ночью из-за клопов плохо отдохнул и теперь на ходу дремал. Между Лемешками и Боголюбовом, уже на подступах к родине, лёг на травке у дороги и сладко заснул. Отдохнув, зашёл на ст. Боголюбово, узнал, что вещи мои уже здесь. Кажется, на следующий уже день съездил за ними на лошади. Для этого путешествия я пожалел свои лучшие ботинки, надел похуже, и они у меня дорогой развалились, подметки пришлось подвязывать верёвками. В таком виде я всё-таки закончил свой путь. Получилась у меня небольшая денежная экономия (а весь расход по железной дороге обошёлся бы в 3 рубля), но главное - знакомство с природой Гороховецкого, Вязниковского, Ковровского и Владимирского уездов не из окна вагона.
