Перси Борисович Гурвич (25 марта 1919, Рига — 15 апреля 2011, Владимир) — советский и российский учёный, педагог, писатель, левый интеллектуал и общественный деятель. Доктор педагогических наук, кандидат юридических наук, профессор. Почётный гражданин города Владимира.
Перси Борисович Гурвич родился 25 марта 1919 года в Риге в семье учительницы рижской гимназии и адвоката, меньшевика, деятеля Российской социал-демократической рабочей партии, несколько недель проработавшего во Временном правительстве Александра Керенского. Родным языком в семье был немецкий, мальчишки на улице быстро научили латышскому, а рижская гимназия привила еще несколько живых и мертвых языков. Сам Перси Борисович говорил, что владеет 11 языками, свободно говоря на шести. У родителей-интеллигентов была настолько богатая библиотека, что тяги к наукам просто не могло не появиться. В 16-летнем возрасте вступил в Латвийскую социал-демократическую рабочую партию, на протяжении всей жизни оставался приверженцем социал-демократических взглядов. По окончании гимназии Перси Гурвич поступил на отделение германской филологии Латвийского университета, параллельно обучался еще и на юридическом факультете. В 1938 году опубликовал в Гётеборге конкурсную работу на шведском языке «Стриндберг как поэт мещанства», за которую получил стипендию и около полугода изучал шведский язык и литературу в Гётеборгском университете. И стал преподавать в Риге. Пока не пришла вторая мировая война. С начала войны Перси Гурвич находился в рижском гетто, затем в концлагерях. В ночь на 8 декабря 1941 года его родители, младший брат и первая жена были расстреляны. В 1944 году вместе с семью узниками организовал побег из концлагеря, благодаря помощи латышей и немцев-антифашистов скрывался на латышских хуторах, затем вступил в одну из групп антифашистского Сопротивления. Перси Борисович вспоминал отцовские слова, что не бывает хороших и плохих наций, бывают недостойные люди. «Отец учил меня, что самая большая ошибка в жизни – это шагать по ней с обобщающими суждениями о какой бы то ни было нации. Все нации равны!» - говорил он в одном из поздних интервью. «Человек человеку — человек!» - золотая формула профессора. После войны Гурвич вернулся к преподаванию, заочно обучаясь в магистратуре Московского государственного университета и в 1948 году защитил кандидатскую диссертацию по истории древнего мира. В 1950 году был осуждён по ст. 58 п. 10 и помещён в тюрьму, через три года отправлен в Вятлаг. Гурвич выжил и там. «Бригадир-чеченец спас мне жизнь, когда меня после тюрьмы списали на лесоповал. Он велел мне сидеть у костра и подкладывать в него дрова вместо того, чтобы валить лес», - вспоминал Гурвич в беседе с педагогом Михаилом Костаковым. Освобожден «условно досрочно» в 1955-м, а реабилитировали только в 1968-м. Первое время после выхода на свободу проживал в Риге, работал механиком на машинно-тракторной станции. Впоследствии, скрывая своё прошлое, преподавал филологические дисциплины и заведовал кафедрами иностранных языков в Чарджоуском педагогическом институте и Дагестанском университете, в 1963 году был принят на работу в Тульский педагогический институт, где начал трудиться над докторской диссертацией. После реабилитации, в 1968 году, Перси Борисовича пригласили возглавить новую кафедру методики преподавания иностранных языков во Владимире — в пединституте (1968-2011 гг.). Тогдашний ректор собирал выдающихся преподавателей и ученых по всей стране, пединститут на долгое время стал собранием ярких и разнообразных личностей.
Перси Борисович Гурвич
В 1974 году он защитил докторскую диссертацию на тему «Обучение устной речи на языковых факультетах», в 1975 году ему было присвоено звание профессора. Во Владимирском пединституте Гурвич, владевший 11 иностранными языками, создал научную школу, одним из практических результатов деятельности которой стала основанная на сознательно-коммуникативном методе обучения серия учебников английского языка для средней школы, изданная Гурвичем в соавторстве с О.А. Максимовой и И.П. Редкиной. Перси Гурвич опубликовал более 200 научных и методических работ, под его руководством было успешно защищено 87 кандидатских диссертаций, подготовлены 4 докторских диссертации. О его ярких высказываниях и поступках ходили самые невероятные слухи, большей частью - правдивые. Перси Гурвич не боялся никого и ничего, а в советское время это само по себе было эффектно. В 1990 году Перси Борисович Гурвич был избран депутатом Владимирского городского Совета, возглавил комитет по коммунальному хозяйству, впоследствии дважды переизбирался, входил в состав Комиссии по правам человека при губернаторе Владимирской области. Он стоял у истоков развития связей городов-побратимов Владимира и Эрлангена, работал в правлении фонда «Эрлангенский дом».
18 марта 1999 года за многолетнюю плодотворную работу на благо города Перси Гурвичу присвоено звание Почётного гражданина г. Владимира. «Никогда бы не подумал, что звание Почетного гражданина Владимира мне присвоят за трубы, а не за книги и лекции», - полушутя, полусерьезно вспоминал профессор.
Доли шутки и правды здесь равны: присваивая звание, власти подчеркивали, что заслуга Гурвича есть и в налаживании связей Владимира и Эрлангена. Которые, в свою очередь, спасли Владимир в начале 90-х от коммунального коллапса. Интернационалист Гурвич немецкую культуру считал для себя самой близкой. В Эрлангене вышел один из его романов: их член Союза российских писателей создавал и на русском, и на немецком. Перси Гурвич умер 15 апреля 2011 года. Похоронен на Аллее Почёта владимирского кладбища Высоково (Улыбышево).
В октябре 2021 года в корпусе №7 госуниверситета была открыта аудитория имени Перси Борисовича Гурвича.
ВЕНОК НА МОГИЛУ ПЕРСИ БОРИСОВИЧА ГУРВИЧА
В. И. Фурашов. ВЕНОК НА МОГИЛУ ПЕРСИ БОРИСОВИЧА ГУРВИЧА Об ушедших обычно принято говорить: «О мёртвых или хорошо, или ничего» (De mortis aut bene, aut nihil), но о Перси Борисовиче Гурвиче, с его неуёмным стремлением к правде, с его широкими демократическими воззрениями, с обострённым чувством справедливости, лучше было бы сказать так: «О мёртвых или правду, или ничего» (De mortis aut verum, aut nihil). Как-то после собрания коллектива Владимирского пединститута, где выступил П.Б. Гурвич, в фойе к нему подошли человек пять, чтобы поблагодарить его, на что он ответил: «Знаете, как приятно говорить правду?» За эту самую правду ему дважды пришлось заплатить очень большой ценой: он был узником не только фашистских концлагерей (1941 - 1944), но и советских (1950 - 1955). Человек, обладавший глубоким и разносторонне образованным умом, он был щедро одарён ещё и тонким чувством юмора. Мне всегда казалось, что именно это чувство помогло ему преодолеть те «свинцовые мерзости» жизни, которые выпали на его долю, долю человека неординарного, талантливого, неизменно доброго к людям, а также к «братьям нашим меньшим» и вообще ко всему живому. Перси Борисович рассказывал, как в рижском гетто, где погибли его родители, ему и его товарищу фашисты приказали построить сортир. После окончания работы строители оставили на досках сооружения свои «автографы». С горьким чувством удовлетворения, смешанным с иронией, Перси Борисович говорил: «Этот сортир теперь показывают туристам!» П.Б. Гурвича пригласил во Владимирский пединститут наш тогдашний проректор по научной работе, специалист по истории КПСС, в прошлом партийный работник - Василий Михайлович Михайлов. Для меня до сих пор остаётся загадкой, как могли сойтись два столь разных человека. Было это в 1968 году, когда отделение иностранных языков обрело статус факультета и выделилось из состава факультета русского языка и литературы. Мне не раз доводилось слышать от Василия Михайловича весьма похвальные отзывы о научной компетентности П.Б. Гурвича и его личностных качествах: в короткий промежуток времени между двумя отсидками он успел защитить в 1948 году кандидатскую диссертацию по истории и в течение шести лет поработать преподавателем античной истории и литературы в Рижском университете. Позже Перси Борисович увлёкся проблемами методики преподавания иностранных языков. В 1974 году П.Б. Гурвич становится доктором педагогических наук, открывает на возглавляемой им кафедре методики преподавания иностранных языков аспирантуру. Он подготовил более ста кандидатов и докторов наук. Надо признать, что В. М. Михайлов много сделал для повышения квалификации преподавателей нашего пединститута: молодых в массовом порядке направлял в аспирантуру, а тех, кто «засиделся в кандидатах», как он любил говорить, - в докторантуру. Уже во времена «перестройки» Перси Борисович в одном из разговоров добрым словом отозвался о покойном нашем проректоре: «Конечно, сегодняшние события он бы просто не понял, но твёрдо верил, что кадры решают всё». Может быть, в этом секрет сближения бывшего политзаключённого и обкомовского работника? Оба они отлично понимали, что престиж института определяется кадрами высокой квалификации, и каждый по-своему стремился к одной и той же цели. Пединститут в те годы интенсивно развивался и на наших глазах из провинциального вуза третьей категории превращался в современное высшее учебное заведение: открывались новые факультеты, приезжали перспективные преподаватели. Пройдя через общежитие на проспекте Строителей, все они со временем получали квартиры. Когда в общежитии поселился Перси Борисович, я уже получил квартиру, но до меня доходили слухи о значимых «событиях», происходивших в доме, из которого мы все вышли, как известные писатели вышли из гоголевской «Шинели». Был тогда комендантом некто Пётр Егорович. Он был строг не только в обращении со студентами, но и с преподавателями. Однажды в сопровождении команды из наших студентов он неожиданно нагрянул в комнату, где жила моя семья из четырёх человек, и спросил меня: «Ты зарплату получаешь?» Разумеется, зарплату я получал, но её хватало только на то, чтобы выжить, а не на приобретение мебели. Пётр Егорович приказал ребятам вынести из комнаты казённую мебель: две койки с панцирными сетками и стол. Пришлось срочно покупать раскладушку для моих малышей: в общежитии было так холодно, что ночью во время сна они могли просто замёрзнуть. Рассказывали, что, узнав о предоставлении квартиры Перси Борисовичу, Пётр Егорович без промедления появился в длинном и узком коридоре холодного и неуютного общежития и зычным голосом надсмотрщика прокричал: «Гурвич, выходи!» Перси Борисович приоткрыл дверь комнаты и спросил: «С вещами?» Не знаю, понял ли Пётр Егорович намёк на его прошлую службу, но глаз у бывшего зэка был намётанным и бил без промаха. Перси Борисович получил основательную научную подготовку: в Рижском университете он изучал древнегреческий и латинский языки, античную историю и литературу, а также юриспруденцию. Германские языки в лингвистической подготовке будущего профессора занимали едва ли не самое важное место: его родным языком был немецкий, в Гетеборгской высшей школе (Швеция) он изучал шведский язык и литературу. На немецком языке в Берлине опубликованы его четыре романа, в том числе - «Считай не только то, что было горьким: балтийская хроника о немцах и евреях» (1991). Русским языком он овладел весьма основательно, особенно научным и публицистическим стилем. В русской разговорной речи он иногда допускал ошибки в употреблении видов глагола, заметен был немецкий акцент в произношении некоторых звуков, в интонировании фраз, но мне не раз доводилось убеждаться в том, как умело и к месту он употреблял словечки из местных и социальных диалектов, тонко чувствуя их значения и коннотации. Как-то на мой вопрос о состоянии его здоровья он ответил частушкой: «Как хорошо, как хорошо: и жизнь прошла, и жив ешшо!» В этой частушке ему нравилось не только иронично-философское содержание, но и северно-велико русское произношение последнего слова. Однажды наша кафедра русского языка как иностранного, которой в то время мне было поручено заведовать, проводила на базе Владимирского пединститута международное совещание по проблемам обучения русскому языку венгерских стажёров, и в процессе подготовки совещания мне часто приходилось обращаться в ректорат по организационным вопросам. Моё посещение ректората обратило на себя внимание Перси Борисовича. Помню, как он подошёл ко мне и дружески заметил: «Владимир Иванович! Что-то вы в последнее время совсем ссучились: всё к начальству бегаете». Арготическое словечко ссучиться имеет несколько значений, в том числе «стать доносчиком, негласным осведомителем». Пришлось оправдываться. В своём стремлении раскрыть людям глаза на идиотизм окружающей их действительности Перси Борисович иногда доходил до донкихотства: когда фашисты вели его на очередной допрос, он пел «Интернационал», а когда вели советские конвоиры, он по-немецки громко распевал фашистский гимн до тех пор, пока мог вытерпеть боль от штыка, вонзающегося в его спину. Моя память сохранила рассказ П.Б. Гурвича о том, как заключённые узнали о смерти Сталина. Они были на Лубянке в совершенной изоляции от внешнего мира, но всё-таки некие признаки жизни в виде приглушённых звуков с улиц и площадей бурлящей Москвы долетали до каменного мешка несчастных узников. И вот 5 марта 1953 года вокруг наступила зловещая, гробовая тишина. Кто-то из сокамерников высказал - неуверенное пока - предположение: «Ребята, на воле что-то произошло. Уж не Сталин ли сдох?» Предположение это решено было проверить весьма остроумным способом - постучать в дверь камеры и попросить у «вертухая» закурить. Случилось невероятное: печальный, убитый горем тюремный надзиратель (может быть, впервые за годы службы) нарушил распоряжение начальства и выполнил просьбу заключённых. Теперь уже не могло быть никаких сомнений!
Мне хорошо запомнился этот день. Рано утром, как обычно, я ехал из Быкова в переполненной трудовым людом электричке в Москву, на Большую Ордынку, на занятия в Московский речной техникум. Мне шёл восемнадцатый год, я учился уже на третьем курсе. Ничего необычного не было. Правда, одна пожилая женщина попеняла молодым рабочим, коротавшим время в дороге за картами: «Молодые люди! Неужели ради памяти такого человека нельзя обойтись без карт?» Ответ поразил меня: «Полно Вам, бабушка. Все там будем». Москва замерла. В метро печальные, задумчивые люди. Никаких разговоров в вагонах. И вдруг резанул слух сдержанный смех, который внезапно оборвался под судорожными взглядами. Занятия в техникуме шли точно так же, как всегда. Никаких траурных митингов, собраний или чего-то в этом роде не было. После занятий мы небольшой группой пошли на Красную площадь, но и там было тихо и даже пустынно. Это потом была давка. Перси Борисович был глубоко образованным, эрудированным человеком, знатоком не только германских языков. Помню, как во время прощания с Феликсом Ароновичем Фрадкиным в декабре 1993 года он произнёс на иврите отрывок из древнего текста: «Стояло дерево у дороги. Дерево давало плоды». Кто-то из стоявших у могилы тихо и восторженно произнёс: «Чего только не знает Перси Борисович!» За 43 года общения с П.Б. Гурвичем я мог составить более или менее полное представление об этом выдающемся человеке и гражданине. Он свободно ориентировался в вопросах общей теории языка, прекрасно знал историю лингвистических учений - от античности до последних десятилетий, был лично знаком со многими языковедами. Мне трудно судить о его занятиях проблемами преподавания иностранных языков, о предложенном им сознательно-коммуникационном методе преподавания, но я не раз слышал весьма положительные отзывы о вузовских и школьных учебниках, созданных на основе этого метода. Мне дважды приходилось обращаться за помощью к Перси Борисовичу, и он любезно и совершенно бескорыстно (сверх своей учебной нагрузки) прочитал для венгерских стажёров спецкурс по вопросам методики преподавания иностранных языков, а на факультете русского языка и литературы в течение семестра вёл занятия по латинскому языку. Меня он шутливо называл «главным структуралистом» в институте, хотя к этому направлению лингвистической мысли прямого отношения я не имею, так как воспитан на традициях отечественного языкознания. Может быть, он имел в виду тот факт, что основным в языке я считаю его внутреннюю гармонию, его системно-структурную организацию. Как говорил Альберт Эйнштейн, «без веры во внутреннюю гармонию нашего мира не могла бы существовать ни одна наука». Мне как-то не доводилось заниматься внешними связями языка, но было бы опрометчиво отвергать экстралингвистическую проблематику. В последнее время в эту область лингвистической науки пришли молодые люди с малыми знаниями, но с большими претензиями. Так, когнитивная лингвистика на наших глазах превратилась в мастерскую, где куются кандидатские и даже докторские диссертации весьма сомнительного качества. Некоторые из таких «учёных» даже перепутали науки и ничтоже сумняшеся приобретают дипломы действительных членов Российской академии естественных наук! Такую «лягушку хоть сахаром облепи, не возьму её в рот...». Помню один из мудрых советов, который дал мне Перси Борисович после его общения с венгерскими студентами. Он сразу обратил внимание на преимущественную заднеязычную артикуляцию звуков в венгерском в сопоставлении с индоевропейскими языками, так что «вытащить» звуки в переднюю часть речевого аппарата при обучении русскому языку - очень сложная операция. После занятий латинским языком студенты факультета русского языка и литературы впервые запели «Gaudeamus». Меня всегда несколько смущало, когда П.Б. Гурвич присылал ко мне на консультацию по общей теории языка некоторых своих аспирантов: он и сам всё прекрасно знал. Не все устремления и предпочтения Перси Борисовича я мог до конца осмыслить. Например, он очень высоко ценил Н.С. Хрущёва, неизменно называя его по имени и отчеству, - конечно, за разоблачение культа личности Сталина и за «оттепель». Всё остальное не имело решающего значения. Во времена «перестройки» Перси Борисович изъявил желание стать членом КПСС. Неужели он поверил в «социализм с человеческим лицом»? Более чем сомнительно... Его демократические убеждения не могли понравиться коммунистам. Менее неожиданным для меня было его решение баллотироваться в городской Совет народных депутатов, где ему удалось сделать много доброго для жителей Владимира, почётным гражданином которого он стал в 1999 году. После ухода П.Б. Гурвича весной 2011 года образовался вакуум, который едва ли скоро заполнится. Во время панихиды в городском Дворце культуры мне припомнилось, как резко осудил меня Перси Борисович за минорные настроения на похоронах профессора истории Леонида Романовича Горланова. «Я лично не собираюсь!» - сказал он мне тогда, но судьбе угодно было распорядиться иначе.
НОВОСТИ С ВОЛИ
Когда Гога Каджардузов вошёл в мою камеру, то, не успев сесть на свою койку, сразу сообщил, что является сыном врача-убийцы, но теперь он ещё и английский шпион, причём в сознанке, так что, видно, придётся уйти налево. Поскольку я к этому моменту тоже был уже английским шпионом и тоже в сознанке (деваться было некуда, выбор был явно выигрышный - расстрел без побоев против расстрела со зверскими побоями), то мы сдружились быстро. На третьем этаже Бутырок все двери вели в отдельные кабинеты следователей. Кроме того, на каждом повороте стояли узенькие, окрашенные в коричневый цвет деревянные шкафы высотою в два с половиной метра. Это были так называемые боксы - площадью в один квадратный метр, с узким сиденьем, которое могло быть поднято или опущено ручкой снаружи. Эти боксы играли важную роль в обеспечении секретности: если двух заключённых вели с разных сторон, одного временно прятали в бокс, - каждому могло казаться, что он в Бутырках единственный заключённый... Отпустив конвоира, следователь велел мне сесть в углу кабинета. Это означало, что предстоит крутой допрос. В последнюю неделю, когда я уже признался в сотрудничестве с их Величествами Георгом VI и Елизаветой II, а значит, стал теперь «сотрудничающим со следствием», то получил привилегию сидеть за столом, стоящим перпендикулярно к столу следователя. «Как видите, - сказано было мне начальником отдела, - английскую разведку везде уважают, даже у нас!» Деградацию же в угол я, признаться, ожидал потому, что вот уже почти месяц морочил им голову, называя давно умерших людей своими соучастниками. Мне предстояла третья по счёту бессонная ночь (допрос до 5.00 утра, подъём в камере в 6.00) с угрозами, а может быть и с мордобоем, хотя было видно, что моему следователю мордобитие было не по вкусу, но что поделаешь: от него требовали живых разведчиков, а он их требовал от меня... Когда он уже направлялся в мой угол, зазвонил телефон. Едва он приложил к уху трубку, как тотчас принял стойку «смирно» и через паузу выдавил из себя неуверенное «ясно»... Выглядел он неважно. «Случилось что-нибудь?» - спросил я. Следователь вызвал конвоира и приказал: «В бокс его!» В боксе я первый час простоял, второй просидел, так как чья-то милосердная рука вдруг снаружи повернула ручку и опустила сидение. Из коридора время от времени доносился топот. Казалось, там продвигается рота солдат, хлопали двери, звучали приглушённые выкрики. Весь этот гам продолжался не менее получаса и оставил впечатление, что не только мой следователь, но и все остальные почти одновременно «отделываются» от своих «подшефных», перемещая их в боксы. Потом весь этот шум улёгся... Когда конвоир ввёл меня обратно в кабинет следователя, тот положил передо мной уже заполненный им протокол допроса и, как только я, не глядя, его подписал, сказал: «На сегодня хватит. Вы, наверное, тоже устали...» Гога был удивлен моим ранним возвращением, когда же я рассказал про телефонный звонок и всё последующее, им овладело беспокойство, особенно заинтересовала его топотня в коридоре. «Значит, не одному твоему шмендрику сообщили какую-то новость, а всем!» - уверенно сказал он. И, забыв, где находится и что на дворе ночь, стал вышагивать по камере до тех пор, пока коридорный через форточку не велел ему немедленно ложиться. Он лёг, но спать нам обоим не хотелось. Через некоторое время Георгий Георгиевич воскликнул: «Ясно! Другого варианта нет! Сдох! Сдох старый б..! Точно! Об этом следователям и сообщили». На следующее утро Гога развил исследовательскую деятельность. Среди бела дня стал ложиться на койку и ждать реакции коридорного. Никакой! Бляха над глазком несколько раз отодвигалась, но окрика не было. В следующий тест Гога втянул и меня: мы оба ложились и притворялись спящими. Нас не поднимали. Тогда мы перешли к тесту на спички. В советских политтюрьмах коридорным надзирателям свято запрещалось делиться спичками с заключёнными. Гога постучал и через открывшуюся тотчас форточку жалобно попросил: «Пару спичек, гражданин начальник, очень курить хочется». Форточка тут же захлопнулась и вскоре открылась снова. Гоге было выдано несколько спичек вместе с отломанным кусочком спичечного коробка для чирканья. «Ну что, - сказал Гога после этого, - теперь, надеюсь, ты не сомневаешься больше? Сдох, старый падло!» Я не смел верить, но на четвёртый день после этого мы через узкую щель в забитых досками камерных окнах увидели три истребителя, за ними еще, и так далее. Донесся пронзительный вой сирены. «Ну, теперь веришь?» - спросил Гога. Был март пятьдесят третьего. * * * Март закончился, прошла половина апреля. Бутырская дисциплина на глазах разваливалась, можно было даже спать, не оставляя руки поверх одеяла. Нас с Готой долго не трогали, но десятого апреля меня все же вызвали. Уже знакомый следователь стал допрашивать меня о каких-то мелочах, а в конце сказал: «Продумайте свои прежние показания, и, если есть уточнения, то попросите в камеру бумагу и там их напишите». Его намёк был ясен: он советовал мне отказаться от теперь уже никому не нужного моего признания в сотрудничестве с королевой Великобритании... * * * Когда нас освобождали, Гога произнёс перед тюремным начальством следующую речь: «Я ухожу отсюда глубоко опечаленный и полный тревоги за судьбу нашей родины. Вот почему. Ни я, ни мой товарищ ничего об английской разведке не знали даже из фантастики. А вы объявили нас ихними шпионами и требовали рассказать о методах работы. Мы не хотели умереть мученика- ми, не проронившими ни слова. Мы фантазировали на свой страх и риск. А вы нашу белиберду принимали за чистую монету. Это означает, что о подлинных английских разведчиках вы ничего не знаете, они спокойно живут рядом с вами и своё дело делают, а когда мимо Лубянки проходят, то шапки снимают... Вот почему я ухожу отсюда с огромной тревогой...» Таким художественным монологом Георгий Георгиевич Каджардузов ознаменовал своё освобождение. Но шутить он умел и тогда, когда оно нам ещё не светило. Например, однажды во время обхода он попросил вызвать заместителя начальника тюрьмы. А когда тот явился, обратился к нему с официальной жалобой. «Гражданин начальник, - сказал он, - когда нас выводят на прогулку, надзиратели оправляются в наши параши...» Уже на свободе Гога показал мне присланный ему документ. Привожу его дословно. «Уважаемый Георгий Георгиевич! В ответ на Вашу жалобу, устно высказанную в феврале 1953 года, администрация сообщает, что о предназначенности санитарных бочонков в камерах исключительно для нужд заключённых персонал предупреждён. Зам. начальника в/ч, подполковник внутренней службы - Подпись (неразборчиво)». Вот так.
Владимирское областное отделение Российского Союза бывших малолетних узников фашистских концлагерей ВРОО "Дети войны" Владимирский край в годы Великой Отечественной войны Учебные заведения города Владимира Владимирское региональное отделение Союза Писателей России
