Гаврилов Анатолий Николаевич (род. 21 января 1946, Мариуполь) — русский писатель.
Анатолий Николаевич Гаврилов
Анатолий Николаевич Гаврилов родился 21 января 1946 года в городе Мариуполе Донецкой области. Окончил заочно Литературный институт им. А.М. Горького (1979). С 1984 года живёт во Владимире. Произведения публиковались в журналах «Юность», «Сельская молодёжь», «Волга», «Енисей», «Советская литература», в литературных альманахах, издающихся в России и за рубежом. Автор книг «В преддверии новой жизни», «Старуха и дурачок», «К приезду N», «Весь Гаврилов». Имеет переводы на английский, немецкий, итальянский, финский, испанский, венгерский языки. Пьеса «Сегодня пойдёт снег» поставлена во Владимире, Москве, Эрлангене (Германия). Член Союза российских писателей с 1992 года. Член Русского ПЕН-центра (1999). Статьи о творчестве А.Н. Гаврилова печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», в «Литературной газете», «Независимой газете». Его жизни и творчеству были посвящены передачи центрального телевидения. Лауреат премии в области культуры, искусства и литературы (1993). Лауреат премий журналов «Октябрь» и «Волга», номинант премий «Букер», «Антибукер», премий Андрея Белого в номинации «Проза» (2010) и Ивана Бунина, премия «Чеховский дар» в номинации «Необыкновенный рассказчик» (2011). Книга избранной прозы «Весь Гаврилов» книжным обозрением «Экслибрис НГ» признана «Книгой года» (2005). Повесть «Берлинская флейта», посвящённая памяти композитора Сергея Беринского, стала лауреатом сетевого литературного конкурса «Улов» (2002). Книга прозы «Весь Гаврилов» вошла в шорт-лист премии Андрея Белого за 2005 год, газета «Книжное обозрение» признала её книгой года. Писателю посвящен документальный фильм Бориса Караджева «Доставщик слов» (2002).
Библиография: В преддверии новой жизни. М.: Московский рабочий, 1990. Старуха и дурачок: Рассказы. Владимир: Золотые Ворота, 1992. История майора Симинькова // Русские цветы зла. М.: Подкова, 1997. К приезду Н: Рассказы. М.: Б-ка ж-ла «Соло», 1997. [Рассказы] // Очень короткие тексты: В сторону антологии. М.: Новое литературное обозрение, 2000, с. 121—122. [Рассказы] // Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе: Антология. М.: Новое литературное обозрение, 2000, с. 128—155. Берлинская флейта // Октябрь, 2002, № 2. Берлинская флейта // Проза новой России / Составитель Елена Шубина. М.: Вагриус, 2003, с. 302—324. Берлинская флейта — 2 // Современная русская проза. М.: Захаров, 2003. Весь Гаврилов. М.: Emergency Exit, 2004. Берлинская флейта. М.: КоЛибри, 2010. — Серия «Уроки русского». Играем Гоголя. Пьеса в одном действии // Вестник Европы, 2011, № 30. Вопль впередсмотрящего: Рассказы, повесть.— М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. — 304 с. — Серия «Уроки русского». С новым годом! — Берлин: Propeller, 2018. — 72 c. Таким, значит, образом. — Берлин: Propeller, 2019. — 72 c. На вокзале не появляйтесь. — Берлин: Propeller, 2020. — 48 c.
О писателе: Клех И. Чистый бриллиант «мутной воды» // Гаврилов А. Весь Гаврилов. М.: Emergency Exit, 2004, с.219-225. Ларионов Д. Fin de partie: репетиции. Рец. на кн.: Гаврилов А. Берлинская флейта: Рассказы, повести. М., 2010 // Новое литературное обозрение. № 109 (2011).
Анатолий Гаврилов: «Держитесь за меня! Я тоже падаю»
Живущий во владимирской «хрущевке» писатель Анатолий Гаврилов — редкий пример живого автора, который в почете у других писателей, причем часто более знаменитых. Ему за 70, но он ходит в майке с веселой надписью, пишет в «Фейсбук», а последняя его книга называется «Записки фрилансера». Контраст, переход от нудной повседневности к смеху или отчаянию — стиль Гаврилова в литературе. Форма его литературы — музыкальна, и, скорее всего, это джаз.
Творческий метод - вычеркивание Из недавних заметок в «Фейсбуке»: «Я - учитель композиции. Это когда соединяешь звуки в музыку. Я против уловок, ухищрений и холодного мастерства. Музыка не должна услаждать и потворствовать. Я требую от учеников бескомпромиссности. Они боятся меня».Гаврилов, хоть он и меломан, пишет это не о нотах, а о словах. У него короткие фразы, часто абзац — всего в одну фразу, потому и самая простая из них — весома. Вычеркивая, он оставляет вместо четырех слов два, вместо трех — одно. Одна из его книг, обидно тонкая, называется «Весь Гаврилов» и это симптоматично. Всего же гавриловских книг пять, не считая переводов на иностранные языки. В этом году вышла очередная - в Берлине, в ней целых 72 страницы. Многие тексты, казалось бы, всего лишь перечисление чего-то, «что вижу, то и пою». А получается: «Стемнело. Стали подходить какие-то люди. Выпивка, закуска, стихи, приближение мордобоя...» Наш общий знакомый, кандидат богословия, сказал: «Ну кто ж сейчас под закуску стихи читает?.. Вот у нас в храме накануне матча Россия - Уругвай подали шесть записок «О здравии» нашей сборной и тренера ее, хоть он и явно не православный». История вполне в гавриловском духе, она, возможно, ему понравилась — Гаврилова не всегда поймешь. Снова из «Фейсбука»: «Жизнь — есть сон. Сон — жизнь. Покой нам только снится. Нужно держаться. Держитесь за меня. Я тоже падаю». Сколько трагизма, говорю я. Он же в ответ — смеется.
Монолог писателя-минималиста - Сначала, будучи студентом Литинститута, смотрел, что такое соцреализм, - рассказывает Гаврилов. - Астафьев, Белов, Юрий Казаков. Изучал модернизм — Джойс и Кафка, реализм — Толстой, Достоевский, Чехов, потом сюрреализм. А потом приходишь к тому, что должен что-то сказать, не заботясь о направлениях. У меня есть такое: «Я фотограф. Снимал все. Начинал с большого. Потом пришел к простому. Осталось последнее — все уничтожить». Мне трудно объяснить свой метод, но я родился в приморском Мариуполе — а в таких городах всегда склонны к юмору. У меня такой приятель был, он многое присочинял. В моей семье неграмотная бабушка говорила пословицами, дед Сеня — любил подтрунивать, «разводить» собеседника. Отсюда смех, ирония, юмор, сарказм. В молодости поразил Маяковский. А так как я жил в угледобывающем регионе, то у меня вышло: «Антрацит на снегу или снег на антраците. Вы не спите? Как угодно! С Новым годом!». Это ужасно, а называлось «Донбасская новогодняя». У меня получается не анекдот, но и не крик отчаяния — просто так сложилась жизнь. Была учеба, переезды, жуткое пьянство. Сколько можно смотреть на этих жильцов, деревья, город, заводы? Скучно. Но ведь ты же — творец. А раз тебе дано что-то и ты решился на сотворчество с Создателем, вот и создавай — своё. Так что все эти концовки неожиданные — поэтому. Я падаю, все мы упадем, но это - не повод для паники. Не раз пытался написать большую книгу, с героем, с сюжетными линиями. А получалась повесть небольшая, сокращал ее до рассказа, а потом — до маленького рассказа. Я пишу верлибры — рифмы нет, но есть стихотворный строй, ритм. «Все мы дикари, бьющие в барабаны среди джунглей», - сказал один американский писатель. Это ведь как музыка: есть Чайковский и Прокофьев, а есть Шнитке, который ввел в симфонический оркестр электрогитару.
Проза - коллаж из будней Опять «Фейсбук»: «Приехал С. Помог переставить мебель. Выпили. Он спросил, помогу ли я его похоронить. Хотел ответить, что с радостью, но промолчал». - Там, где ты живешь — есть все, - считает Гаврилов. - дождь, снег, музыка, вопли, на коврике у своей двери уже отдыхает сосед. И надо жить здесь. Бывает, что я набираю свой текст из чужих — просто выбираю слова и фразы, делаю коллаж. Я не считаю, что это плагиат, ведь я туда вдохнул свое представление обо всем. «Работаю сцепщиком на железной дороге. Сцепляю и расцепляю вагоны. Иногда приходится бежать за вагоном. Иногда приходится убегать от вагона», - Гаврилов знает, что говорит, он работал сцепщиком. Во Владимире тоже хотел устроиться на железную дорогу, но друг отвел его в театр — поближе к культуре. - Мне там сказали, что могут взять актером, - вспоминает он. - Я пришел в ужас. Но уже после понял, что ослышался: мне предлагали должность вахтера! Мы вряд ли сумеем придумать и написать больше, чем уже есть в жизни.
БЛИЦ-ОПРОС "Болею за тех, кто умеет играть" - Говорят, что настоящий писатель просто не может не писать. Но вы пишете мало, трудно и долго. Так тянет поделиться своими чувствами? - В пятом классе я завёл дневник, куда вознамерился записывать все свои впечатления, но каждый раз ограничивался фразами: "Дождь, на речку не ходил". "Ангина, в школу не пошёл" и так далее. Так что мой стиль - оттуда, когда еще ничего не знал о "стилях". Люди делятся с другими своими чувствами, соображениями. Одни - устно, другие - письменно, а литераторы - в виде стихов, рассказов, прочего. - Ваш герой – одно лицо с автором. Он вечно играет «на понижение», прочно вжившись в роль неудачника. Вы действительно так – мрачно, но мужественно – видите жизнь? - На вопрос, кто такая мадам Бовари, Флобер ответил, что мадам Бовари - это он, Флобер. Я тоже могу сказать, что герои моих рассказов - это я. Да, они играют роль "неудачников", хотя себя таковым я вовсе не считаю. На жизнь я смотрю то мрачно, то грустно, то безразлично. - Вы работали на самых «пыльных» работах – от рабочего до почтальона. Это был сознательный выбор, хотелось побыть «в людях», в гуще суровой действительности? - Да, моя трудовая жизнь - это жизнь пролетария, жизнь рабочего металлургического завода, железной дороги, химзавода, почты. Сознательного выбора тут не было. Так получилось. Судьба. - Какими вы видите своих читателей: это поколение старшее или есть молодые? Что они вам отвечают? - Среди моих читателей - и маститые писатели, и просто читатели, и начинающие литераторы, которые иногда спрашивают, что, где, когда. - С тех пор как Анатолий Гаврилов появился в «Фейсбуке», кажется, что и придумали этот формат специально для него – скупо, коротко, с минорным остроумием… А будет ли новая книга? - «Фейсбук» - это площадка для общения и для обкатки своих литературных опусов, которые потом переносятся на бумагу. Будет ли новая книга? Не знаю. Конкретных предложений пока нет. - Вы страстный футбольный болельщик и даже пытались сами играть за писательскую сборную. За кого болеете, кто победит? - Увы, с некоторых пор я потерял былой интерес к футболу, хотя чемпионат мира, конечно, смотрю, а болею - за тех, кто умеет играть.
Источник: Михаил Язынин. Анатолий Гаврилов: «Держитесь за меня! Я тоже падаю» [Электронный ресурс] // Владимирские Ведомости: [сайт]. – 2018. – URL: https://vedom.ru/news/2018/07/04/30119-anatolij-gavrilov-derzhites-za-menya
Анатолий Гаврилов КАРМЕН-СЮИТА
С. Беринскому Посмотрев фильм-балет «Кармен-сюита» (постановка кубинского балетмейстера Алонсо, музыка Бизе - Щедрина), сцепщик вагонов станции Дебальцево Виктор Дудкин решил познакомиться с Майей Плисецкой. Какими должны быть манеры, одежда, речь — проблем и вопросов перед поездкой в столицу было немало. Дудкин волновался. В поезде он так часто ходил курить, что проводница сказала: - Ходит и ходит, бенера. В Москве было сыро, холодно, срывался снег, Плисецкой нигде не было, к вечеру Дудкин совсем позеленел, ночь провёл на вокзале, а утром уехал домой. Жизнь пошла прежняя, обычная: вагоны, рельсы, стрелки, автосцепки, рукава, колёса, башмаки, но Плисецкая не забывалась. Как-то ночью, вися на подножке осаживаемого вагона, Дудкин задумался о ней, зазевался и сбил вагоном деповские ворота. Сварили и повесили новые ворота - он и новые сбил. Нужно было уходить с железной дороги. Дудкин рассчитался и уехал в Москву - теперь уже навсегда. В поезде он случайно разговорился с пожилым человеком по имени Арнольд Вятич. - Плисецкая? - усмехнулся Арнольд Вятич. - Зачем она тебе? Ты лучше сходи на ВДНХ, посмотри наши достижения и возвращайся домой - так будет лучше. Но Виктор смотрел в окно и думал о своём. С помощью Арнольда Вятича он устроился дворником, получил лимитную прописку и служебную комнату. Плисецкая была в Японии. Стояла осень, жёлтые листья медленно кружились в прохладном северном небе, сливаясь с золотом маковок и крестов. После работы Дудкин шёл гулять. «Падает снег, - напевал он, - ты не придешь сегодня вечером. Падает снег... я умираю...» Снег действительно всё чаще и чаще выпадал - надвигалась зима. Здесь она начиналась значительно раньше, чем там, дома, в Дебальцеве. После ноябрьских праздников жэк возглавил новый начальник - майор в отставке Пётр Степанович Стучик. Новый начальник круто развернул жэковскую жизнь в сторону дегазации, ракетно-ядерных инсценировок, родственных чувств к далекой партии МПЛА и любви к известному поэту-горцу, которого Стучик почему-то именовал Ганзапом. Умер Арнольд Вятич. Из Японии Плисецкая уехала в Италию. Зима выдалась капризная: то страшные морозы, то неожиданные оттепели, то бесконечные снегопады. Дудкин был переброшен на участок, где жили иностранные специалисты, - убирать снег и скалывать лёд там приходилось особо тщательно. К вечеру от лопаты и лома дрожали руки и ноги. В январе Дудкин простудился, но температуры не было. Больничный не дали. Простуда тянулась весь январь, а в феврале он заметил, что стал хуже видеть, слышать и произносить слова, к тому же на животе стал расти какой-то коричневый гребень. - Ничего страшного, - ответили в поликлинике. По дороге из поликлиники его забрали в вытрезвитель, где ночью он был избит каким-то пьяным. Он стал ещё хуже видеть и слышать и уже совершенно не мог на жэковских политзанятиях произнести слово «МПЛА» или слово «Зимбабве». - Что-то ты, брат, совсем запаршивел, - говорил ему начальник жэка Пётр Степанович Стучик. Гребень на животе рос, выпирался под бушлатом. - Скоро наш Дудкин рожать будет! - смеялись дворничихи. В конце февраля его из жэка уволили, но ещё весь март использовали для вывозки льда и снега. А в конце марта вместе с последними глыбами льда и снега его вывезли за город. И больше cm никто не видел.
Анатолий Гаврилов ГАНТЕНБАЙН И КАБАН Рождественская сказочка
Жил-был Гантенбайн Арнольд Мефодьевич, и держал он кабана, кормил которого отходами из столовой Дома творчества композиторов, где работал сторожем. Кабана кормил, сам питался. А чем плохо? И вот, когда пруд сковало льдом, а в лесу затрещали деревья, заправил Арнольд Мефодьевич паяльную лампу бензином, наточил немецкий штык и пошел к кабану. - Не режь меня, Гантенбайн! - взмолился кабан. - Додержи до Нового года - не пожалеешь. Задумался Арнольд Мефодьевич, вспомнил русские народные сказки и воздержался колоть кабана. Стали дальше жить-поживать, да только кабан наглеть стал: то газету ему почитай, то книгу на ночь. Не исполнишь - орёт, визжит, копытами топает. Старается Арнольд Мефодьевич, удовлетворяет кабана, а тот пуще наглеет: - А хочу, мол, живых композиторов посмотреть! Упал Арнольд Мефодьевич на колени перед композиторами, сжалились те, пришли к кабану, стали ему свои произведения показывать - очень ему это понравилось: расчувствовался, слезу пустил, собственную песню «По Золотому кольцу приезжайте в Иваново» изъявил желание спеть и спел, чем весьма растрогал композиторов. Наступил Новый год. Заправил Арнольд Мефодьевич паяльную лампу бензином, наточил немецкий штык и пошёл к кабану. - Не режь меня, Гантенбайн! - взмолился кабан. - Додержи до Рождества - не пожалеешь! Задумался Арнольд Мефодьевич, вспомнил русские народные сказки и отложил штык в сторону. Стали они дальше жить-поживать, да только кабан все пуще наглеет: - Хочу цветной телевизор смотреть! Хочу Фрицше читать! Хочу Рофию Сотару иметь! Закручинился Арнольд Мефодьевич, да делать нечего - нужно исполнять. Все свои сбережения на кабаньи прихоти пустил, а тот еще и издевается: - А ответь-ка ты мне, Гантенбайн, как ты жизнь свою прожил? - Хорошо, - отвечает Арнольд Мефодьевич. Захохотал кабан, мухаком и порванцем обозвал. Или: - А ответь-ка ты мне, Гантенбайн, что нужно сделать для полного торжества первого закона диалектики - закона перехода количества в качество? - Арендный подряд внедрять, гласность и демократию, - отвечал Арнольд Мефодьевич. - Дурак! - захохотал кабан. - Рюриков призвать нужно! Наступило Рождество. Заправил Арнольд Мефодьевич паяльную лампу бензином, наточил немецкий штык и пошёл к кабану. Зашёл в сарай и видит: лежит бездыханная грязная глыба, а рядом записка: «Ты уж извини меня, Гантенбайн, но надоела мне вся эта канитель, и решил я принять мышьяк, потому что самая серьёзная из всех философских проблем - это проблема самоубийства, и мне удалось её решить. Мясо моё отравлено, и хотя вы привыкли травить друг друга, я тебя всё же очень прошу - не соблазнись сам и не соблазни других. Гуд бай, мой друг». Поплакал, погоревал Арнольд Мефодьевич, да делать нечего: нужно ведь как-то убытки возмещать. Обработал он кабана паяльной лампой, разделал тушу, сбрызнул чесночным рассолом да и повёз на рынок. Тут и сказочке кондец.
Источник: ПИСАТЕЛИ ВЛАДИМИРСКОЙ ОБЛАСТИ: биографии, произведения, фото/ [редкол.: В.Л. Забабашкин и др.] - Владимир: Транзит-ИКС, 2009. - 376 с.: ил.
Анатолий ГАВРИЛОВ ГОРОДСКОЙ ПЕЙЗАЖ И ВОСХОДИТ СОЛНЦЕ
На минуту раньше, чем вчера, и его лучами и вешними водами святы последние остатки почерневшего зимнего грима. Червей еще нет. Глина внутри еще мерзлая. Еще много на кустах и деревьях прошлогодних листьев. Ночью был небольшой мороз, и лужи затянуты льдом, и это похоже на раннюю осень, но это весна. Куда-то летит самолет. Куда-то идут солдаты. Куда-то бредет человек в грязном кожзаменителе, опухшее, разбитое лицо которого похоже на блюдо с винегретом. Черный крест на красной крышке гроба похож на антенну. Мальчик с палкой в руках преследует облезлую кошку. Старуха в валенках зорко следит за впервые после долгой зимы выпущенными на свободу курами, оживленно роющимися в золе у забора. Выпущен на свободу старший брат одноклассника. Он задумчиво курит у калитки. Он участвовал в ограблении собственной тетки. В городе много красивых женщин. Продаются цветы. В железнодорожном магазине дают парварду. Очередь, шум. Инвалид замахивается на продавщицу костылем. Вызвана милиция. Инвалид убегает. На берегу сыро и грязно. Светится вдалеке красный глаз карликового светофора. Чей-то мокрый шарфик свисает с прибрежной ивы. Тишина, никого, лишь накат волны да крики чаек. Вдруг из-за горы гравия выбегает вагон, а за ним - щуплый железнодорожник в огромных кирзовых сапогах. Он бросает под колеса беглеца палки, камни, кости, тряпки, бумагу, спотыкается, падает, а вагон с грохотом исчезает в прибрежном тумане. Зеленеет трава у колодца теплотрассы, зеленеет футбольный газон стадиона "Спартак", зеленеет рассада на подоконнике дома, где живет одноклассница. Падает и тут же тает снег, и его падение в наступающих сумерках похоже на прочерки мелка по грифельной доске. В окнах зажигается свет, и тени бегут, ломаясь и падая. С вершины холма открывается золотая подкова огней. Они мигают, удаляются, приближаются, гаснут, сливаются с весенними огнями неба, за спиной зябко вздрагивает голая черная степь, в робком дыхании южного ветра слышится что-то цветущее, а подмерзшая к ночи дорога кажется усыпанной осколками звезд. Мимозы в вазе на круглом столе мерцают во тьме, за окном покачивается голая ветка, слышен шум окрепшего ветра, и ты долго слушаешь эту ночную музыку, и почему-то хочется плакать, и плачешь... И сегодня солнце восходит на минуту раньше, чем вчера, и его лучами и вешними водами сняты последние остатки почерневшего зимнего грима, и куда-то летит самолет, и куда-то идут солдаты, и подростки упражняются в метании топора во входную дверь троллейбусного общежития, и мальчик с палкой в руке преследует облезлую кошку, а бывшая одноклассница продает на улице киви и ананасы, и ее глаза слезятся от туши, ветра и конъюнктивита, и пепел ее сигареты падает на киви и ананасы, и ветер сдувает пепел, а ты входишь в кафе и садишься в пластиковое кресло за пластиковый стол, и выпиваешь виски, и красивая девушка сидит у окна, и уже к полудню готово первое предложение "и восходит солнце", а второе предложение ты получаешь от человека, который только что срезал уши с головы мертвого приятеля, а третье поступит от молодого муниципального милиционера в темных аллеях за "Рябинкой".
К ПРИЕЗДУ Н.
Вчера он позвонил и сказал, что приедет завтра. Нужно убраться в квартире. Он не любит беспорядка, неряшливости. В его доме - стерильная чистота. Сейчас начну. Новый год позади. Гостей не было, в гости не ходил. В полночь выпил стакан пива и лег спать. Спал в одежде, под курточкой, без сновидений. Никого не поздравил. Простуда тянется с прошлого года, и конца ей не видно. Говорить ему об этом не нужно - все больное и немощное вызывает в нем чувство отвращения. Сам он крепок, здоров, никогда не лежал в больнице. Пластмассовая елка стоит как-то криво. Нужно поправить. Кривая елка может вызвать на его лице кривую усмешку. "Вечно у тебя что-то кривое", - скажет он. И прозу мою он считает кривой. Однажды он прямо заявил, что, дескать, я специально выискиваю все кривое, чтобы угодить западному читателю и получить за это доллары и марки. Но довольно об этом. Он - мой друг, и нашей дружбе уже более тридцати лет: вместе учились в школе, а потом в Литературном институте. Я опоздал с документами, и он упросил ректора Пименова принять мои документы. В поезде "Москва - Мариуполь" он прижал в тамбуре вора, который вытащил у меня деньги. И он напомнит мне завтра об этом, и я буду вынужден бормотать слова благодарности. Продолжай, продолжай уборку. Это - туда, это - сюда. Вспомни что-нибудь хорошее, светлое, вспомни сирень и море, лес и звезды, девушек и вино, музыку вспомни, общие планы, мечты, надежды; погода нынче хорошая, после слякоти подморозило, тонкий месяц завис в чистом небе над уютно освещенной мансардой, и улица эта, по замыслу архитектора, выстроена в форме скрипичного ключа, и это настоящая рождественская ночь, когда кажется, вернее, казалось, что вот-вот случится что-то необыкновенное, чудесное, волшебное и завтра тоже будет красивая ночь, и мы с другом выйдем прогуляться, и все будет красиво, и только заткнутое одеялом окно дома, где живут горькие пьяницы, несколько подпортит картину... Выпьем вина, послушаем музыку, вспомним былое - и все будет хорошо. Завтра он приедет, и мы обнимемся, и после его могучих объятий будут долго болеть ребра.
Однажды, обнимая, он сломал мне ребро, но не будем об этом. Мы - друзья, и нашей дружбе уже более тридцати лет. И все же... Молчи!
МЫ НЕ ПОШЛИ СМОТРЕТЬ
Сегодня состоялась очередная пресс-конференция. Проводил ее К. В кратком вступительном слове он призвал нас к объективности и взвешенности. Обстановка, сказал он, сложная, но контролируемая. Продовольствие есть. К паводку подготовились. Вопрос с горюче-смазочными материалами решается. Проведен субботник по очистке города от грязи, Наши артисты, художники, певцы и танцоры продолжают радовать своими успехами. Полку писателей прибывает. Футболисты несколько отстают, но и это дело можно поправить. К нам приезжают делегации из других стран. Они считают, что с нами можно иметь дело. Одна из наших средних школ удостоена гранта международного фонда Д. Сороса. К нам приезжал Кшиштоф Занусси. Это знаменитый польский режиссер. Его знает вся Европа. Все это о чем-то говорит. Все не так уж и плохо, если подходить объективно и взвешенно, а не заниматься выискиванием лишь негативного. На вопрос, куда исчезли деньги, он ответил, что всю прошедшую ночь он провел без сна. Все уже спали, а я не спал. Я думал. Где выход? Как вытащить этот огромный и противоречивый груз? Как преодолеть сопротивление противников и сомнение сомневающихся? Я ходил из угла в угол и думал, думал, думал. Иногда мне казалось, что это конец. Мне казалось, что я похож на тренера без футболистов, на продавца без товара, на проститутку без клиентуры, на Горбачева в Форосе, на Хасбулатова в Лефортове, на Кшиштофа Занусси, которого мировое сообщество вдруг объявило самым бездарным режиссером года. Стеклянный шар вращался, сверкал и резал глаза. По взмаху клетчатого флага моторы взревели, и зачехленные, пронумерованные, шлемистоголовые гладиаторы, вставая на дыбы, скользя, заваливаясь и падая, бросились в карьер, и все вокруг окуталось выхлопными газами, и дым понесло в сторону реки, скал и одинокого дома среди садов пригородного совхоза, где в одиночестве и запустении доживал свой век мой отец, и уже не было слышно звуков гобоя из известкового барака, где среди воров и пьяниц упорно продолжал готовиться к поступлению в консерваторию мой одноклассник, а грязью из-под колес был забрызган новый плащ некрасивой дочери директора интерната, и она бросилась бежать в сторону скал... Я бредил. И вот наступило утро. И вот я перед вами. Я все сказал, а что касается денег, то я считаю этот вопрос некорректным и не собираюсь на него отвечать. Да и кто его задавал?! На себя посмотри, падаль вонючая! А вы что молчите? Мы молчали. Он вскочил с ящика и убежал за магазин. Мы не пошли смотреть на труп, когда за магазином прозвучал выстрел, потому что его там не было. Да тут и Ашот появился и набросился на нас, и мы стали подтягивать к прилавкам ящики, устанавливать весы, разворачивать торговлю.
МУЗЫКА
Восьмое декабря. Восемь дней прошло с той поры, как было первое число. Быстро проходит время, быстро проходит жизнь. Семь часов и одиннадцать минут - такова продолжительность дня сегодня. А жизни? Жизнь. Что есть жизнь? Семнадцать двадцать. На улице уже темно. Рано зимой темнеет. Жена продолжает лежать на диване. Похоже, болеет она. Нужно спросить, в чем дело. Семнадцать двадцать пять. Сейчас спрошу. Семнадцать тридцать. Шел к жене, но задержался у сапога. Он резиновый, правый, новый. Пропускает воду в районе стыковки каблука с голенищем. Серповидная трещина. Вряд ли что-нибудь даст ремонт в домашних условиях. А выбрасывать жаль. Пусть пока остается. Может, придет решение. Вот рука на голенище, а на руке - обручальное кольцо. Куплено оно двадцать с чем-то лет назад, в конце февраля, когда бесснежный, черный город сотрясался под ударами штормового ветра, и настроение было приподнятое, праздничное, и мы зашли в ювелирный магазин, и она, моя невеста, купила мне, нищему жениху, обручальное кольцо, и жених, то есть я, вдруг насупился, и причиной чему стало то, что себе она купила кольцо чуть подороже. "Ты что, обиделся?"- удивилась она. "Нет" - мрачно ответил я... Семнадцать сорок. - В чем дело? - спрашиваю я, подходя к дивану. - Ничего, - тихо отвечает она. - Болеешь? - Да так... Стал приближаться к дивану с намерением утешить как-то, приободрить, погладить, но взял правее и оказался у подоконника, где среди цветочных горшочков стоит аквариум, в мутной воде которого доживает свой век последняя рыбка. - Надо бы воду поменять, - говорит жена. Она всегда регулярно меняла воду, кормила рыбок, а теперь вот - лежит. Слева - пыльное бра, справа - фото Гиппервейзлера "Закат", прямо - старая, пожелтевшая афиша с надписью: "Дорогому Толику - с любовью". Эту афишу мне подарил мой друг. Он композитор. Живет в Москве. Женат. Еврей. Многие уехали, а он еще здесь. Завтра у него авторский вечер в Рахманиновском зале консерватории имени Чайковского. Я приглашен. Он сказал, что оплатит мне дорогу туда и обратно. После концерта у него всегда застолье, где я всегда на самом почетном месте. - Как ты смотришь на то, что завтра я поеду на концерт? - спрашиваю я. - Пожалуйста, - отвечает она. Для прослушивания музыки я всегда стараюсь выбрать укромный угол, чтобы быть в одиночестве, чтобы никто не мешал. Сниму ботинки, закрою глаза, усну. После концерта скажу, что был потрясен, и обниму его. И он поверит, и радостно вспыхнут глаза его... Музыка, музыка... Я ее ненавижу.
СТЕКЛО
В данный момент утро. Оно солнечное. Слышны голоса людей и птиц. Болит голова. Вчера был в гостях. Он ушел в туалет, а я остался один. Комната прямоугольная, светлая, чистая, пол паркетный. Его квартира оборудована сигнализацией и внутренней связью. Можно из этой комнаты сказать что-нибудь тому, кто в другой комнате. Есть связь и с туалетом. Он мне что-то сказал по связи из туалета, и я ему что-то ответил. У него очень много книг. Он давно этим делом занимается. У него есть фотография, где он еще совсем ребенок, а уже с книгой в руках. Мир без книги, говорит он, это лишь скопище варваров. Ему еще в раннем детстве было видение: ночное небо, а на нем - книга вся в золоте сверкает, а под книгой, золотыми буквами - "читать". Он и меня к этому делу приобщал и продолжает приобщать. Сначала, когда он ушел в туалет, я стоял у книжных полок, что на всю стену от пола до потолка, и смотрел на книги, а потом, ощутив подавленность от такого их множества и разнообразия, подошел к окну и стал смотреть на другие дома и окружную дорогу, за которой лежали серые заснеженные поля, но и там, у окна, книги как бы продолжали давить через спину, и я снова оказался у книжных полок, и моя рука потянулась снять книгу, а там - стекло. В данный момент не могу точно сказать, какую именно книгу я хотел снять с полки, да это, наверное, и не столь существенно. Учитель обществоведения в школе учил нас отличать существенное от несущественного. Если у вас нет ноги, говорил он, то это не есть существенное, когда вы читаете книгу, но если вы, без ноги, пожелаете участвовать в забеге на восемьсот метров по стадиону, а ваши соперники будут с двумя ногами, тогда это уже существенно. Итак, моя рука наткнулась на стекло, что двигается туда-сюда в пластиковых пазах, и стекло вдруг вылетает из пазов, падает на пол и разбивается. И тут он вбегает в комнату, и на лице его такой гнев, что мне показалось, что он меня сейчас ударит. Но, нет, он не ударил, а лишь толкнул меня в грудь, и я упал, и ударился головой о батарею. Очнулся на диване. Он стоял передо мной на коленях. Я был весь мокрый. Наверное, он лил на меня воду. - Слава Богу, слава Богу! - воскликнул он, вскакивая. - Ну, напугал же ты меня, черт бы тебя побрал! Ну, слабак - пальцем тронь - падаешь тут же! Что - болит? Нет? Ну, ладно. Забудем. Ничего не было. Это даже похвально, что ты потянулся за книгой! Что мир без книги? Скопище варваров, дикарей! А стекло - ерунда, новое вставлю. Ужинать сейчас будем. Вино сегодня у нас с тобой будет лучших сортов, крымское, марочное, массандровское. Только для тебя! А стекло - ерунда. Завтра другое вставлю. Дух выше вещей. И все же - какого х... тебя туда понесло?! Утро сегодня яркое, и яркость его ужасна.
Владимирское региональное отделение Союза Писателей России
