ВАМПИЛОВ, АЛЕКСАНДР ВАЛЕНТИНОВИЧ (19 августа 1937, Черемхово — 17 августа 1972, озеро Байкал, Иркутская область, у посёлков Байкал и Листвянка) — русский советский прозаик и драматург.
Александр Валентинович Вампилов
Сидоров Николай Данилович. Гитара Вампилова: Воспоминания / Редакционно-издательский отдел. — Владимир, 1995. — 32 с.
Александр Вампилов. Слышу это имя и всякий раз мысленно переношусь в далекий уже теперь 1965 год, на московскую улицу имени Добролюбова. Два года жили мы с Сашей на седьмом этаже дома № 9/11 в общежитии Литературного института имени А.М. Горького. Правда, каждый имел отдельную комнату, но частенько заглядывали друг к другу в гости. Мы стряпали на общей кухне, постоянно сталкивались в узком коридоре, а утром тряслись в людской толчее троллейбуса № 3. Выскакивали из него в центре возле кинотеатра «Россия». Перебегали по «зебре» шумную улицу Горького и неслись вниз по Тверскому бульвару, чтобы успеть к началу занятий на Высших литературных курсах Союза писателей СССР, слушателями которых мы являлись.
Тридцать лет прошло с тех пор. И вот уже двадцать третий год, как нет среди нас Саши Вампилова. Пишу эти строки и досадую на то, что не вел в свое время дневниковых записей о нашей учебе и житье-бытье в столице. Как были бы кстати сейчас те заметки! Может, понадеялся на память? Нет, тут другое. Просто мы порой относимся к жизни и тому, что нас окружает, несколько равнодушно и беззаботно. Живем, дружим — и слава Богу! А что станет потом... Собственно, кто мог тогда предположить, что Саня Вампилов — самый молодой из нас, полный сил и пышущий здоровьем — уйдет из жизни раньше других? Что не ему о нас, а нам, старикам, придется писать воспоминания?
Каким он был в годы московской учебы? Помню его обаятельным парнем, улыбчивым, общительным и на дружбу отзывчивым. Конечно, в ту пору товарищи по учебе относились к нему как к начинающему драматургу. Творчества его мы почти не знали. Саша себя никому не навязывал, жил, как говорится, тихо и мирно. Ладил со всеми, врагов не имел. А ведь случались на курсах и «драчки». Но Вампилов по складу характера и простоте душевной в них не встревал. Конечно, нельзя сказать, что он был вообще не заметен на нашем седьмом этаже. Компаний Саша не чуждался и шумных «холостяцких» застолий не избегал. Но в нем, как мне теперь кажется, хорошо было развито чувство меры. Он как-то умел вовремя остановиться, отойти от праздности. Его, видимо, всегда сильно влекло к письменному столу, к любимому делу. Уважали Сашу и за отзывчивость. Частенько обращались к нему то за сахаром, то за макаронами или солью. Хорошо знали, что если в его шкафу запасы съестного не иссякли, он не откажет, поделится последним. Выручал однокурсников и деньгами. В наших вечерних посиделках Саша больше любил слушать, чем говорить сам. Особое удовольствие ему доставляли всевозможные поучительные истории, курьезные и веселые случаи. Он буквально взрывался смехом, хохотал заразительно, от души. Саша был моложе меня ровно на десять лет. В год нашего знакомства ему исполнилось двадцать восемь. Разница в возрасте не помешала нам подружиться. Правда, обращаясь ко мне, он всегда употреблял модное в ту пору словцо — «старик». Впрочем, тогда и молодежь величала друг друга не иначе, как стариками. Сближение наше началось, можно сказать, с сугубо детективной истории. Теперь, полагаю, спустя много лет о ней можно и рассказать. Меня зачислили на ВЛК на несколько месяцев позже остальных слушателей. Они уже успели перезнакомиться и мало-мальски узнать друг друга. А новичка встретили настороженно. В первую же ночь в дверь моей комнаты постучали. — Кто там? — спросил я, протирая глаза. — Старик, — послышалось в ответ, - тебя к телефону... Пришлось подниматься. Надвинув на босые ноги тапочки и зная, что на этаже живут только мужчины, прямо в трусах зашлепал по коридору. И только тут до меня дошло, что еще никого и никогда не вызывали по телефону-автомату. А именно такой аппарат и стоял на лестничной площадке нашего седьмого этажа. «Ну, и шутники, однако, — подумалось мне, — да и я хорош! На такую глупость клюнул, как салажонок». Тут следует сказать, что в юности я почти семь лет отслужил матросом на легендарной Балтике и прошел здесь хорошую жизненную школу, приобрел своеобразный иммунитет к всевозможным подначкам. Где-где, а уж на флоте крепко любят задиристую шутку. Без нее моряк, как шлюпка без весел. От матросского смеха, случается, шпангоуты ходуном ходят. И если ты впервой на палубу ступил, то рта не разевай и ухо держи востро. Не устоишь перед безобидным розыгрышем, взорвешься — навсегда станешь мишенью для колкостей. Словом, опыт «выживания» в сугубо мужском коллективе у меня имелся. Вызов к телефону оказался лишь своеобразным зачином розыгрыша. Когда я вернулся в комнату, то не обнаружил ни постельных принадлежностей, ни самой кровати. Они бесследно исчезли. Не одеваясь, я сел к письменному столу, придвинул пишущую машинку и застучал по клавишам. За дверью слышалось топтание, приглушенные голоса, тихие смешки. Стало ясно, что там ожидают реакции. Но я безмолствовал. Шутники прибегли к импровизации, ибо действие по задуманному сценарию развития не получило. На место кровати из телевизионного холла приволокли тяжеленный диван. Придвинули к стене. Я чинно улегся на него, положив голову на мягкий валик и укрылся газетой. Затем принесли и поставили в угол огромное желтое кресло. В этом немом спектакле с переброской по этажу громоздкой мебели участвовало человек пять. Чувствовалось, что добровольные грузчики-носильщики притомились. Да и такой пассивности к происходящему с моей стороны они явно не ожидали. «Он вроде уснул», — уловил я краем уха приглушенный шепот. Мое безмолвие вывело наконец нарушителей ночного покоя из равновесия. Они «сдались». — Старик, встань, пожалуйста, — предложили мне в изысканно-джентльменском тоне. — Понимаешь, эта мебель из холла. С показным безразличием я поднялся. Сел в кресло. Диван унесли. Кровать вернули на место. — Постельное белье, старик, лежит на кухне, - с наигранной деликатностью обмолвился один из шутников. — Если не тяжело, возьми его, пожалуйста, сам. Это и был Саша Вампилов. Но в ту пору я его еще не знал. Вскоре пришли за креслом. Настало время поимпровизировать и мне. — Кресло, пожалуйста, оставьте, — скопировал я джентльменский тон ночных пришельцев. — Оно мне приглянулось... Возражений не последовало. Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем это кресло оказалось весьма кстати. Примерно через неделю после ночного переполоха, когда мы с Сашей познакомились поближе, он признался: — Знаешь, старик, ты появился в общежитии намного позже нашего. Вот мы и решили проверить, кого к нам подселили? — Ну, и как? — Ты наш экзамен выдержал. Такой реакции никто не ожидал. Несколько позднее открылся еще один участник розыгрыша. Он
подарил мне книжку своих лирических стихов с весьма лаконичным и шутливым автографом: «До удивления голубоглазому Коле от укравшего кровать Вовы». Теперь этот «шалун» — широко известный, популярный поэт Владимир Лазарев. И, конечно же, Владимир Яковлевич постельных принадлежностей больше не крадет. Собственно, я не склонен относить события той суматошной ночи к разряду проверки на лояльность. Отнюдь нет. Просто взрослые, в принципе серьезные люди, оказались вдруг в несколько необычной обстановке. Оторванные от дома, от своих семей, размещенные в комнаты-одиночки, мы, естественно, нуждались в общении. Кроме занятий на курсах и часов, проведенных за письменными столами в общежитии, оставалось свободное время. Вот тут-то и прорывалась наружу неуемная энергия и фантазия. Придумывались всевозможные коллективные розыгрыши и потешки. В них неизменно участвовал и Александр Вампилов. Как-то по весне на нашем седьмом этаже был создан крышком — крышный комитет. Членам его предписывалось ночевать только на крыше. Выбрали и редколлегию стенной газеты с громким и весьма претенциозным названием: «На высоте». Была изготовлена и самодельная круглая печать. В крышком вступали строго по письменным заявлениям. Резолюции на них ставились бюрократическо-юмористического характера. Некоторые, например, гласили: «Принять без права приносить подушку». Или: «...без права пользоваться одеялом». Когда к одному из нас приехала в гости супруга, крышком отреагировал решительным постановлением: «Несмотря на приезд к члену крышкома тов. П. собственной жены, его пребывание в комнате в ночное время запретить». П. подчинился. Но как же мы были напуганы, когда среди недолгой тишины московской ночи, в поднебесье раздался вдруг раскатистый грохот металлической кровли. Это, выбравшись из слухового окна, ступила на железо разгневанная жена нашего незадачливого крышкомовца и властно провозгласила: «Домой! Быстро!». Да, мы спали на крыше, если, конечно, дождь не изгонял нас с захваченной высотной территории. Притаскивали матрацы, подушки, кому они полагались по штату, и располагались лагерем в огромной корытообразной выемке, откуда свалиться было просто невозможно... У наших ног сиял безбрежный разлив миллионов огней московских площадей и улиц, совсем рядом светилась под луной Останкинская телебашня, а на нашем высотном пятачке стоял хохот и гомон. Саша тоже состоял членом крышкома. От него исходили многие идеи нашего чудаческого бытия. Он был большим выдумщиком. С чьей-то легкой руки ровно в полночь на крыше проводилось чаепитие. И обязательно с вареньем. Очередной дежурный — ответственный за эту полуночную трапезу кипятил и заваривал на кухне крепкий чай, доставлял на верхотуру и разливал ароматный напиток по нашим кружкам. Словом, было здорово и чертовски весело. Крышком наш, правда, продержался «на высоте», недолго. О его существовании, ночных пиршествах прознало начальство литинститута и на чердачной двери, через которую мы проникали к звездам, комендант общежития навесил пудовый амбарный замок. Больше неформальных объединений на нашем этаже не возникало. Но вечера в общежитии скучнее не стали. Теперь шумные чаепития устраивались нередко в моей комнате. Конечно, без Саши Вампилова они не обходились. Постоянным участником застолий был наш общий друг, замечательный человек и талантливый поэт из волжского Рыбинска Николай Якушев. Частенько забредал «на огонек» Коля Рубцов. За разговором, чтением стихов засиживались обычно допоздна. А когда все расходились по своим комнатам, Коля Рубцов, сугубо не прихотливый к вопросам быта, устраивался в том самом оставленном у меня кресле, как в укороченной кровати и, подтянув к подбородку острые колени, отходил ко сну. Откровенно говоря, Рубцов появлялся на нашем седьмом этаже гостем Николая Михайловича Якушева. К этому удивительно мягкому и отзывчивому «старичку» тянулись многие молодые пииты, обитавшие в общежитии литинститута. Он был очень начитан, знал наизусть многих поэтов, являл собой как бы своеобразную устную антологию дореволюционной и современной поэзии. Заслушивались, бывало, его рассказами об Осипе Эмильевиче Мандельштаме, с которым Коля познакомился еще мальчиком, когда жил в Воронеже. Читал там ему свои «первые опусы» и получил от автора первое издание его книги «Камень» с дарственной надписью: «Приходящему от уходящего». Последняя их встреча произошла в камере пересыльной тюрьмы... Словом, литературная молодежь навещала Николая Михайловича частенько. И он возился с начинающими авторами, как с любимыми внучатами. Правда, Якушев иногда ни с того ни с сего начинал хандрить, как-то сникал, молчком срывался из общежития и мчался с Савеловского вокзала в родной Рыбинск, к жене и сыновьям. Теперь, конечно, трудно сказать, что для него было ближе — семья или поэзия. Пожалуй, первое. Михалыч, обычно, пропадал в Рыбинске неделю-две. В такие дни, зная о его отъезде, Коля Рубцов забегал прямо ко мне. Иногда ночевал. Нас роднила не только литература, но и флотское братство. Мы оба служили в свое время на эскадренных миноносцах, только на разных флотах и не в одно время. Сколько вспоминалось и рассказывалось в те незабываемые вечера всевозможных морских историй! Записать бы их! Если в нашей компании оказывался Саша Вампилов, то молчаливо вслушивался в байки бывалых мариманов. Почему-то о нем у меня сохранилось больше воспоминаний. Нужно сказать, что учеба на литературных курсах давалась ему легко. Она его просто увлекла. Впрочем, многие предметы, которые нам преподавались, сами по себе представляли значительный интерес. Кроме общественно-политических дисциплин, мы изучали теорию литературы, истории античной, русской, советской и зарубежной литератур. Слушали лекции о театре и драматургии, об изобразительном искусстве и искусстве кино, по истории музыки. Нам читались спецкурсы по мастерству Максима Горького, Михаила Шолохова, Сергея Есенина... По всем предметам регулярно проводились экзамены и зачеты. Саша всегда выдерживал их успешно. И хотя он уже имел высшее гуманитарное образование записался в группу по изучению русского языка, усердно углублял свои знания. Комнату, в которой жил Вампилов, мы в шутку именовали «постоянным представительством сибиряков в Москве». Его частенько навещали товарищи из Иркутска, приезжавшие в столицу по самым разнообразным поводам. Здесь бывали совсем еще тогда молодые и никому неизвестные литераторы: Валентин Распутин, Вячеслав Шугаев, Геннадий Николаев, Дмитрий Сергеев, Геннадий Машкин и многие другие. Появлялись они в одиночку и целыми делегациями. И у Вампилова прибавлялось приятных хлопот. Он бегал по этажу, изыскивая возможность расселения своих земляков. Места, конечно, находились для всех. Слушатели курсов выручали друг друга. Сами переселялись к соседям, а комнаты оставляли гостям. Так поступал и Вампилов. Мой родной город Владимир всего в трех часах езды на электричке от Москвы. Поэтому я частенько уезжал на выходные домой. Ключ от комнаты, как правило, оставлял у Саши. Случалось, через день-другой возвернешься поздно вечером обратно, а в комнате почивают сибиряки. Тогда стучишься к соседу и просишь приюта. Приезд к Саше земляков в общежитие был всегда заметен. И не только шумными чаепитиями, когда людям за столом тесно, а дружбе и веселью просторно. В такие дни из-за его двери доносились звуки гитары, песен. Саша играл на семиструнной вдохновенно и мастерски. Нередко и пел под собственный аккомпанемент. Но гораздо чаще в его комнате раздавался дробный перестук пишущей машинки. Работал он много, упорно и самозабвенно. Бывало, засидимся в шумной компании допоздна. И Вампилов вместе со всеми. Разбредемся далеко за полночь. Утром на этаже полнейшая тишина. Все спят непробудным сном, а из-за Сашиной двери слышен дробный перестук. Шесть-семь часов, а он уже в трудах праведных. Иногда одиночество ему, видимо, надоедало. Он выходил «в люди». Появлялся в телевизионном холле, опускался на лифте в бильярдную, которая находилась в подвале, или навещал товарищей. Как-то раз Саша появился у меня с рукописью. Это было начало пьесы «Двадцать минут с ангелом». — Привет, старик, —поздоровался он, усаживаясь в кресло. — Ты не сильно занят? — Нет. А что у тебя? — Понимаешь, объявлен конкурс на одноактную пьесу. Вот готовлю одну. Написал ее, правда, года два назад. Решил доработать. Саша положил листочки с машинописным текстом на мой стол и продолжил: — Посмотри, все ли тут, на твой взгляд, так? — помолчав, добавил: — Не слишком ли парадоксальна ситуация? Я углубился в чтение. То, о чем рассказывалось в рукописи, мне было знакомо. В молодости, как и Саша, я помотался по городам и весям в роли комсомольского журналиста. В гостиницах и домах крестьянина той поры выпивохи откалывали такие номера, что и в цирке не увидишь. Казалось, что многие только за тем и рвались в командировку, чтобы вдали от жен и начальства, обретя свободу, удариться в пьяный загул. Да, в жизни это встречалось, но возьмут ли пьесу об этом к постановке? Ведь в шестидесятые годы показ пьянства в печати и со сцены был чуть ли не под строгим запретом. Теперь-то жалею, что не высказал Саше свои сомнения. Интересно бы услышать его ответ. Помню однажды в его присутствии я предложил друзьям: «Может быть завтра в театр сходим? Отдохнем». «Знаешь, старик, — вмешался Вампилов, — в театр отдыхать не ходят. На концерт или в кино — возможно. Но не в театр. — Ну, и как? — неторопливо спросил Саша, видя, что я отложил его листочки. — Завязка интересная. И с пьяницами все понятно, — ответил я. —Тут, как говорится, сама жизнь. Выписано здорово. А вот поступок Хомутова весьма загадочен, да и не верится в такое. Кто же свои сто рублей незнакомцам на пьянку пожертвует? — В этой загадке вся соль, старик, — улыбнулся Саша, — а отгадка на нее к концу прояснится и все по местам расставит. — А еще вот что,— продолжил я, — Анчугин у тебя кричит: «Граждане! Кто займет сто рублей?» — Правильно. — Не всякий поймет смысл такого вопроса. — Почему? — Ну, вот, когда человек говорит: «Я занял деньги» — значит, он их взял. Так? — Конечно. — Значит, фразу «Кто займет?» многие поймут не как просьбу, а как одолжение: «Кто возьмет?» - Но ведь и так говорят, — не сдавался Саша. — Говорят. Но не везде. Вампилов задумался. Пробежал глазами текст. Встал. Походил. Плюхнулся в кресло и потянулся за ручкой. — Пожалуй, ты прав, старик. Завязка в пьесе не должна иметь разночтений. Саша жирно перечеркнул спорную фразу и вписал новую: «Кто даст взаймы сто рублей?» — Теперь так? — шутливо, ученическим тоном произнес собеседник и расплылся в обворожительной вампиловской улыбке. В глазах его блеснула снисходительная иронинка. Уходя к себе, пригласил: — Заходи, чайку погоняем. Каково же было мое удивление, когда через много лет, перечитывая книгу Вампилова «Дом окнами в поле», я снова «запнулся» о реплику Анчугина: «Тутя давеча шутки ради крикнул в окно, мол, граждане, кто займет сто рублей». «Неужели оставил, как было?». Я вернулся к началу пьесы и успокоился. Здесь Анчугин кричал: «Кто даст взаймы». При повторе Саша или забыл исправить, или решил, что все без того ясно. Особенно памятна мне история с гитарой. В шестидесятые годы этот замечательный инструмент пользовался исключительной популярностью среди молодежи. Бренчали кому не лень. Казалось, что по вечерам струны надрывались возле всех городских подъездов. То был воистину гитарный бум! Вполне естественно, что и мой сын-школьник загорелся мечтой иметь гитару. И, конечно же, я обратился за помощью к Вампилову. — Слушай, Саня, — попросил я, — купи моему сыну гитару. Просто умоляет подарить ко дню рождения. Ты в них разбираешься, а мне подсунут какой-нибудь шарабан. — Легко сказать: «купи», — улыбнулся Саша. — Этот инструмент в большом дефиците. Ну, ладно. Мне все равно нужно по магазинам помотаться. Может, где и подвернется. Я вручил ему деньги, и он уехал в город. В общежитии Вампилов появился только под вечер. Не заходя к себе, пришел в мою комнату. В это время мы чаевничали с Николаем Якушевым. Саша бросил деньги на стол, присел на краешек кровати и произнес: — Я же говорил, старик, что гитару днем с огнем не сыщешь. Всю Москву объездил и обегал — нигде нет. — Ну, ладно. Сын без гитары на сей раз обойдется. — Конечно, обойдется,— вставил Якушев. Он был в курсе наших дел. Мы продолжили чаепитие втроем. Саша вставлял иногда в наш разговор ничего незначащие фразы и умолкал. Чувствовалось, что он еще не совсем пришел в себя, от марафона по столичным магазинам. А может быть, ему передалась моя забота о подарке сыну. Вампилов допил стакан, встал из-за стола и направился к двери. На ходу бросил: — Я сейчас. Только к себе схожу. Вернулся быстро. С гитарой. Положил ее на кровать и произнес: — Увезешь сыну. От меня. — Как же так, Саня? Это твоя гитара. Тебе она нужнее, чем моему парню. Он и играть-то еще не может. — Вот и пусть учится. Себе куплю новую. Говорят, скоро появятся. И не отпирайся. Подарок не тебе, отрезал Вампилов. — Бери, Микола, бери. Саня знает, что делает, — вмешался Якушев и пошутил: — Для тебя последней гитары не пожалел. А мне хоть бы одну струну сердечную подарил. Саша расхохотался. Ему нравились веселые экспромты. — За такие каламбуры, старик, плату брать надо, — сказал он. — Впрочем, для тебя, Николай Михайлович, мне и всех струн сердечных не жаль. Вампилов заторопился к себе и вскоре принес журнал «Театр» № 8 за 1966 год, в котором опубликована его пьеса «Прощание в июне». Сел к столу, отыскал стосороковую страницу и ниже своего портрета размашисто написал: «Николаю Якушеву, которого я люблю и с которым мы однажды (наконец-то!) выпьем все это до конца! Вампилов». Коля, естественно, растрогался, полез обниматься, поцеловал дарителя в щеку. Потом с пафосом читал свои стихи. И засиделись до полуночи. Примерно дня через три Саша без стука заскочил в мою комнату и торопливо проговорил: — Слушай, старик, ты случаем восьмой номер «Театра» не покупал? — Не смог, Саня. — Дела, — выдохнул он и выскользнул в коридор, видимо, надеясь, что в других комнатах повезет больше. Было без слов понятно, что в тот вечер Саша отдал Якушеву последний экземпляр со своей пьесой. Сейчас этот дар как яркое свидетельство дружбы между талантливыми людьми находится в музее Александра Вампилова в его родном поселке Кутулик, что в Аларском районе Иркутской области. Да, с Якушевым Саша был очень дружен. Они иногда уединялись, и Николай Михайлович часами рассказывал всевозможные истории из своей трагичной гулаговской жизни. Судьба ему выпала не из легких. Более пятнадцати лет провел опальный поэт в заключении, как говаривал сам: «По политическим соображениям ума». Был полностью реабилитирован. Пройдя через тюремный ад, он не утратил оптимизма, остался честным и порядочным человеком. Тогда, в годы учебы, я как-то не вникал в истоки их привязанности друг к другу. Со временем это все прояснилось. Николай Михайлович напоминал Саше его отца. И не только своим возрастом. Во многом одинаковыми оказались и их судьбы. Валентин Никитич Вампилов тоже был в свое время безвинно по наговору брошен в сталинские застенки, где и погиб. И вот, по откровенным рассказам Якушева о мытарствах в «архипелаге ГУЛАГе». Саша как бы пытался воссоздать неизвестные ему эпизоды страшной жизни в неволе дорогого ему человека — своего отца. Здесь уместно вспомнить, что В.Н. Вампилов как бы пророчески предсказал судьбу своего четвертого, еще не появившегося на свет, ребёнка. «Я уверен, все будет хорошо. — писал Валентин Никитич жене Анастасии Прокопьевне, которая находилась в роддоме города Черемхово. — И вероятно, будет разбойник — сын, и боюсь, как бы он не был писателем, так как во сне я все вижу писателей». ...Для слушателей ВЛК по традиции организовывались всевозможные экскурсии. Незабываемой была и поездка в наш Владимир с ночевкой в Суздале. Мы с Сашей оторвались тогда от основной группы. Правда, к нам примкнул абазинский писатель Пасарби Кутукович Цеков. Так, втроем: мы и бродили по древнему городу. Забирались на Козлов вал, обошли вокруг кремля и соборов, молча постояли у Золотых ворот... — Я бы с удовольствием пожил в твоем городе, — признался Вампилов. Помолчав, он с улыбкой добавил: — Но наш Иркутск, старик, лучше. Вот поедем после учебы, сам убедишься! Заглянули мы и в редакцию «Призыва», которая в ту пору находилась на улице III Интернационала. Незадолго до этого в этой газете был опубликован рассказ Пасарби Цекова в моем переводе с абазинского. В редакции никто не обратил внимания на нашу троицу, мало ли там бывало всевозможных посетителей. Зато Пасарби, как «заморскому гостю», сразу выписали гонорар, и у нас появилась причина посетить кафе в парке «Липки». Здесь мы и отметили по всем правилам пребывание друзей в нашем славном граде Владимире. Сейчас очень сожалею, что не поехал вместе со всеми в Суздаль, а присоединился к нашей группе экскурсантов при отъезде из Владимира в Москву. Быстро промелькнули два года нашей учебы в столице. Занятия на Высших литературных курсах, как и обычно, закончились в июне. Мы сдали зачеты и экзамены, получили на руки свидетельства, а из отдела кадров — наши трудовые книжки с краткой строкой для биографии: «1967.06.23. Окончил ВЛК. Приказ № 127 от 8.6.67 г.». В последний раз слушатели, преподаватели и руководители курсов собрались все вместе в Ореховом зале ресторана «Прага». Было шумно и весело. Много шутили. Пели. Поэты читали стихи и оды, написанные специально к прощальному банкету. Он удался на славу. Еще перед отъездом в Москву на учебу владимирские художники подарили мне несколько своих картин и этюдов. - Повесишь в общежитии, — напутствовал в своей мастерской на улице Некрасова талантливый живописец Иван Иванович Марков, — они не дадут тебе забыть наш край Владимирский, а то, чего доброго, приживешься в столице. Все эти чудесные полотна талантливых земляков и украшали мою комнату в общежитии. Одно из них принадлежало кисти замечательного живописца Кима Бритова, запечатлевшего центральную часть древнего Суздаля. — Будем разъезжаться по домам, — пообещал я Саше, — можешь выбрать и увезти в Сибирь, любую из этих картин. — Любую?! - обрадовался Вампилов. Он любил живопись. Он не забыл о нашем разговоре. Примерно за день до моего отъезда Саша пришел с расставальным угощением. Выглядел усталым, но не скучным. В последнее время он подолгу пропадал из общежития. За два года жизни в Москве у него появились новые друзья и знакомые. Вот и объезжал их, прощался. Имелись у него дела в столичных издательствах и театрах. Наш импровизированный прощальный ужин проходил на сдержанно-серьезной ноте. Без шуток и анекдотов. Расставание есть расставание. Без слез, но не без грусти. Вспомнили, конечно, нашего друга Колю Якушева, которого проводили в Рыбинск несколько раньше, выпили за его здоровье. И только уходя к себе, Саша, наконец, решился сказать о своем выборе. — Можно я возьму из твоей коллекции вот этот этюд? Теперь, когда Вампилова нет в живых, я частенько задумываюсь на вопросом, почему он выбрал именно тот рисунок?! Ведь были же лучше и по сюжету, и по исполнению. Но Саша потянулся к этюду Ивана Ивановича Маркова, на котором был изображен летний пейзаж с перевернутыми лодками на берегу водоема. Почему именно с лодками, да еще и с перевернутыми?! Просто мистика какая-то! А может быть, этот кусочек холста напомнил ему родной Байкал? Уже из коридора Саша, словно спохватившись, спросил: — Ты не забыл про обещание посетить наши края? На Байкале порыбачим, в Кутулик скатаем. Смотри, старик, обижусь... — Обязательно примчу, Саня,— подтвердил я. И, конечно, сдержал слово, данное другу. Правда, несколько поздновато. Я побывал на родине Саши Вампилова, но уже без него... Его земляки — иркутские писатели — встретили меня весьма радушно. В городе, да и в области только что прошли Вампиловские дни, посвященные 50-летию со дня рождения драматурга. Меня свозили на улицу Вампилова, где на одном из домов все еще красовался огромный портрет улыбающегося Саши... Потом была поездка на малую родину Вампилова — в родной для него один из старейших поселков Приангарья — Кутулик. Здесь прошли его детские и школьные годы. Сохранился дом, где он жил. В Кутулике живут многие Сашины друзья-одноклассники, учителя, которые его учили, люди, хорошо знавшие семью Вампиловых. Со многими из них мне довелось встретиться и поговорить. Съездил я, конечно, и в старинное бурятское село Аларь. Здесь сохранился дом деда и отца Саши, где он частенько бывал в детские годы.
Да, после того прощального ужина в общежитий Литературного института на столичной улице Добролюбова мы с Сашей больше уже никогда не видели друг друга. А уже через пять лет в биографию Александра Валентиновича Вампилова вписалась не рисованная, а реально существовавшая, перевернувшаяся лодка, которую захлестнула байкальская волна. До берега Саша доплыть чуточку не смог...
Сидоров Николай Данилович (1927-2001) - писатель
