Архангельский Константин Федорович (20.05.1870, Ставрово, Владимирская губерния - 30.10.1906, Казань) - доктор медицины, преподаватель фармакологии, профессор Казанского университета.
Архангельский Константин Федорович
Архангельский Константин Федорович родился К. Ф. родился 20 мая 1870 г. в семье священника села Ставрова, Владимирского уезда, о. Феодора Архангельского. Отец его известен был в духовной литературе печатными проповедническими трудами, а среди местного населения — примерным пастырским служением.
Детские годы провел К. Ф. в скромной сельской обстановке, среди тех условий, которые создают людей с отзывчивой, доброй душой, с вдумчивым, глубоко анализирующим умом, — людей, способных к усердной, энергичной работе. Не сходя с торной дорожки, по которой шли отцы и деды, К. Ф. школьное образование получил в духовных заведениях, — Владимирском училище и семинарии, где считался одним из лучших учеников. Воспитатели и однокурсники по семинарии помнили его, как выдающегося по уму и трудолюбию юношу, в котором с ранних пор проявилась необычайная серьезность в отношении к научному делу; помнили, как симпатичного, неизменно приветливого и всегда готового к услугам товарища. О времени своего пребывания в стенах семинарии и сам К. Ф. хранил лучшие воспоминания: здесь, по его откровенному признанию, он оставил — только друзей и отсюда вынес те зерна добра, которые дали впоследствии пышные всходы. Богатый запас природных способностей и примерное усердие дали возможность К. Ф. использовать школьные годы в целях лучшей подготовки к слушанию курса высших наук, что было его заветной мечтой. Еще задолго до окончания семинарского курса он начал готовиться в университет, доступ в который был в ту пору крайне затруднен для питомцев духовной школы. Предстояла необходимость заручиться аттестатом зрелости, а добыть его было не легко без солидного запаса знаний в курсе и тех наук, какие семинарскими программами не предусматривались. К великой радости этого выпуска юношей, к которому принадлежал К. Ф., в дни их окончания курса гостеприимно открыла для семинаристов двери Томская университетская аудитория. И туда, в далекую Сибирь, широкой волной хлынула владимирская молодежь. Не считались юные паломники ко храму науки с теми невзгодами, какие представляла для них далекая чужбина. Не смущала их ни трудность пути, ни суровость климата Сибири, ни недостатки материальных средств. Выше всего была — любовь к науке, к знанию. Одним из первых пионеров в этих нелегких поисках света и знаний был К. Ф. К тем неблагоприятным обстоятельствам, какие предстали перед взорами всех его спутников в Томске, присоединилось еще новое: отец К. Ф. по болезни должен был оставить службу. Прекратился единственный источник средств к дальнейшему существованию, и семья, в которой К. Ф. был старшим сыном, осталась в беспомощном положении. Было над чем задуматься в ту пору юноше с благородным сердцем и светлыми порывами. Впереди — нужда, тяжелая доля студенческого голодания при самых исполинских усилиях добыть необходимую копейку; позади — разоренное родное гнездо с неоперившимся птенцами. Была минута, когда К. Ф. казалось, что он теряет почву под ногами, скользит и готов пожертвовать всем для него заветным ради блага семьи. Но, к великому для него утешению, в этот критический момент нашел он отголосок своим стремлениям в сердце матери. Несмотря на крайне тяжелые условия, которые созданы были волей судьбы для семьи, она сумела ободрить юношу, поддержать в нем веру в лучшее будущее; энергичной готовностью взять на свои плечи всю тяжесть забот о детях она рассеяла его сомнения и твердой рукой благословила сына в дальний путь. Небольшой суммой денег субсидировал К. Ф. один из его родственников. Любовь к науке, которая заставила К. Ф. обречь заранее себя на нужду и лишения в далекой, суровой стране, одна только эта любовь поддерживала его силы в борьбе с тяжелыми условиями жизни студенческих лет.
Много невзгод пришлось пережит К. Ф. в эту пору. Были моменты, как неоднократно впоследствии признавался он, когда отчаяние готово было овладеть им; колебалась вера в успех предпринятого дела; терялась уверенность в возможности плодотворно работать для науки, но одна счастливая минута, — и сомнение исчезало бесследно. Научные занятия шли блестящим образом. За первую же письменную работу К. Ф. был освобожден от платы за обучение. На последнем курсе он уже призван был исполнять ассистентские обязанности в фармакологической лаборатории профессора П.В. Буржинского.
По окончании университетского курса с почетным диплом „лекаря с отличием" К. Ф. в ноябре 1895 г. Советом Томского университета был утвержден в должности ассистента при лаборатории Буржинского. В этой должности он начал свою преподавательскую деятельность, ведя практические занятия по фармакологии и рецептуре со студентами VI-го семестра.
В апреле 1896 г. он был командирован Советом на 4 месяца в Петербург, в Институт Экспериментальной Медицины, где изучал способы приготовления целебных сывороток в отделении профессора В.М. Ненцкого и знакомился с методикой физиологических исследований в лаборатории профессора И.П. Павлова. В следующем году К. Ф. летние каникулы провел в Швеции, знакомясь с институтами и лабораториями медицинского факультета Упсальского университета и Королевской Академии в Стокгольме.
В 1899 г. он с успехом защитил диссертацию на степень доктора медицины („Фармакология ареколина"), и в том же году, в виду его серьезных научных запросов, ему дана была командировка в заграничные университеты. Два года пробыл К. Ф. заграницей, занимаясь под руководством авторитетнейших светил европейского медицинского мира. По своей специальности — (фармакологии) К. Ф. работал у профессоров — Cottlieb’a (в Гейдельберге), Binz’a (в Бонне), Schmiedeberg’a (в Страсбурге); по физиологии — у Ewald’a (в Гейдельберге) и Pfluger’a (в Бонне); по химии — у Curtius’a (в Гейдельберге) и Hofmeister'a (в Страсбурге) и пр.
По возвращении из-за границы, в ноябре 1901 г. К. Ф. был избран медицинским факультетом Томского университета в преподаватели фармакологии и в этом звании начал читать курс общей экспериментальной токсикологии. В 1902 году выступил кандидатом на вакантную кафедру фармакологии в Казанском университете и одновременно перешел на службу в Одессу лаборантом фармакологической лаборатории только что открытого там медицинского факультета. Недолго, однако, пришлось ему быть на этой должности: солидная научная подготовка и печатные труды, помещенные в медицинских периодических изданиях, выдвинули К. Ф. из среды его 5 соконкурентов на кафедру в Казани и весной 1903 г. он был избран в профессора сначала медицинским факультетом, а затем и Советом Казанского университета. И К. Ф. своим богатым научным знанием и примерным отношением к делу не дал повода ученой коллегии раскаиваться в этом выборе. Уже первая вступительная лекция заставила университетский кружок заговорить о нем, как о педагоге, обладающем блестящей эрудицией и живым, увлекающим словом. Научная энергия его не парализовалась тем, что он достиг заветного предела, который обеспечивал ему безбедное существование. Нет, тут-то и сказалась горячая любовь к науке, которая составляла родную стихию молодого ученого. И в немногие дни профессорской деятельности К. Ф. сумел сделать очень многое на пользу науки и руководимого юношества. По отзыву лиц, имевших возможность наблюдать и ценить его дело, это был необычайно даровитый и неутомимый труженик в университетской семье. С горячим интересом и изумительным терпением предавался К. Ф. своим исследованиям в области специального отдела науки фармакологии. В стенах фармакологического кабинета проводил он большую часть дня; здесь был у него постоянный кружок соработников — врачей и студентов, которых сам увлекающийся наукой К. Ф. сумел заинтересовать и пристрастить к делу. Со свойственным серьезному уму скепсисом, он подвергал научные вопросы тщательной проверке и решался приступать к выводам лишь после многих, правильно постановленных опытов и разумных теоретических обоснований. Работал он много и плодотворно. За короткий период своей ученой деятельности он выпустил в свет на русском языке следующие работы: „К фармакологии бромистаго аренолина“ (напеч. во „Враче"), „Может-ли мускус иметь значение, как возбуждающее?" („Врач"), „Материалы к фармакологии бромистаго аренолина" (диссертация), „О самозащите организма при отравлении" (вступит. лекция,), „Способ влияния пилокарпина на деятельность сердца", „О влиянии некоторых ядов на продолжительность периода скрытаго возбуждения в мышцах лягушки"; на немецком языке: „Die Wirkung des Destillats von Kaffee und von Thee auf Atmung und Herz (Archive intern. de Pharmacodynamie et de therapie", T. 7 №№ 5 — 6), „Ueber Rhododendrol, Rhododendrin und Andromedotoxin" (Archiv farm. experim. Pathologie und Pharmacologie, T. 46), „Ueber die Vertheilung des Chloral-hydrats und Acetons im Organismus" (там же, тетр. 5 — 6), „Der bewegungshemmende und der motorische Nervenapparat des Herzens" (Archiv f. d. ges. Physiologie, T. 113); на французском языке: „Nouvelles donnees sur le role de systeme nerveux dans la fonction du coeur" (Comtes rendus des seances de I Acad, de Paris, 1904 г.); еще одна работа К. Ф. как раз в день смерти его была отправлена в печать.
Широкая научная деятельность его быстро выдвинула его в среде членов университетской медицинской коллегии, приобрела ему репутацию серьезного и добросовестного ученого работника и сделала имя его известным в медицинских сферах.
Обращало на себя внимание и образцово поставленное им лабораторное дело, где он подавал своим юным сотрудникам пример. неутомимого усердия. К. Ф. всегда был верен себе: не почил он на лаврах и в дни общего застоя школьной жизни. С удвоенной энергией занимался он в это время в своем кабинете, привлекая к делу учеников, один из которых (Перекропов) под его ближайшим руководством представил труд, премированный Советом золотой медалью.
Помимо научных достоинств, всех привлекала к нему его светлая нравственная личность, его добрая, чуткая душа. Скромный, даже застенчивый в обращении К. Ф. был сердечным, отзывчивым человеком. За эти драгоценные качества души товарищи горячо любили его. Для юношей студентов это был в полном смысле слова „профессор — друг". Никогда не рисуясь собой, много он делал добра своим питомцам; оказывал некоторым и материальную поддержку, что обнаружилась только после его смерти, когда признательные юноши со слезами на глазах благодарили за него его родных.
Результатом искреннего расположения к К. Ф. университетской медицинской семьи было то, что на второй год службы в Казани он единогласно был избран в секретари факультета.
„Нет сомнения, пишет о нем его товарищ — профессор В. С. Груздев, что, проживи он долее, он сделался-бы одним из самых выдающихся представителей медицинского факультета Казанского Университета". Но жестокая смерть прекратила его деятельность в самом расцвете. После непродолжительной болезни (инфлюенции), поразившей сердце, К. Ф. 30-го октября 1906 г. скончался (36 лет от роду), не смотря на все усилия его товарищей специалистов сохранить молодую жизнь. Безвременная смерть его вызвала глубокую скорбь как среди его соработников — профессоров, так и среди студентов. Праху усопшего товарища и наставника оказаны были подобающие знаки почтения. На гроб были возложены венки от Университета, от медицинского факультета, от фармацевтов, от сотрудников лаборатории, от родных и друзей. Часть собранных профессорами и студентами на венки денег, в память доброго человека, была пожертвована в кассу попечительства о голодающих. Осиротевшая семья покойного (жена и трое мальчиков) была окружена трогательным вниманием всех, кто знал и ценил К. Ф.
Обряд отпевания был совершен в университетской церкви, в присутствии многочисленных представителей университетской корпорации и студенчества. Над гробом было произнесено много речей, в которых сослуживцы и ученики оценивали деятельность покойного. Профессор богословии Смирнов, совершавший отпевание, характеризовал в своем слове К. Ф. как человека и христианина в лучшем значении этих слов. Предшественник покойного по кафедре, заслуженный профессор И.М. Догель, говорил о нем, как о поборнике науки, успевшем громко заявить о себе в ученом мире и готовом оправдать самые смелые надежды. Речь убеленного сединами профессора, который был, так сказать, восприемником молодого ученого в храме науки, была произнесена сквозь рыдания и произвела потрясающее впечатление на присутствующих. Маститый старец, видимо, искренно и горячо любил своего юного коллегу; он сетовал на несправедливость судьбы, так жестоко распорядившейся молодой жизнью, когда очередь была за ним, свершившим уже все земное „До свиданья, юный друг!", заключил И.М. свое прощальное приветствие собрату, провожая его в горний мир.
С лучшей стороны рисовали ученую деятельность К. Ф. и врачи (Котелов и Мигаловский), и студенты. Они видели в покойном научную силу, незаменимо дорогую для университетской аудитории, крупную, выдающуюся величину в профессорской семье и — человека с редкими в наш век качествами души. В сознании питомцев, как слышалось в их речах, образ покойного профессора получил отделенные очертания: на лице неизменно ласковая, приветливая улыбка, в глазах энергия и ум. В стихах, посвященных его памяти, звучат те-же ноты признательности юношей за серьезное руководительство в науке и беспримерно доброе отношение. „Погиб прекрасный человек" — вот заключительные слова и основная мысль стихов.
Из ряда речей в своем распоряжении мы имеем только две, которые достаточно освещают значение деятельности К. Ф. Первая принадлежит декану медицинского факультета, проф. В. И. Разумовскому. Вот что сказал этот официальный судья научных успехов К.Ф.
«Дорогой товарищ! Не хочется верить, мириться с мыслью, что ты, еще каких-нибудь 2 недели тому назад полный жизни, энергии, теперь покинул нас на веки. Потерю за потерей, удар за ударом приходится переносить нашему медицинскому факультету... Мы теряем наши лучшие медицинские силы. Да, тебя, дорогой товарищ, можно смело причислить к нашим лучшим силам. Пройдя в юности суровую жизненную школу, школу труда и лишений, ты вышел из нее не надломленным, а закаленным, с верою в науку и людей, с горячим желанием работать в сфере науки для будущего счастья человечества. Благодаря выдающимся способностям, выдающемуся трудолюбию, ты проложил себе путь в университете: рано составил себе репутацию выдающегося, серьезно научного работника — и блестящим образом был выбран Казанским медицинским факультетом в профессора. Наш факультет не ошибся в выборе. Все мы помним твой приезд, твою вступительную лекцию, — твою живую, одухотворенную речь. Все мы видели, как быстро ты организовал научно-лабораторное дело: у тебя скоро явились ученики, — молодые врачи и студенты, разрабатывавшие специальные научные вопросы. Ты с усердием принялся за дело преподавания. Но наступил тяжелый период, перерыв в университетских занятиях. Если вообще этот перерыв тяжел был для всех любящих университет и родину, — то тем более тяжел, прямо мучителен он был для таких всецело преданных своему делу людей, как ты. Некоторое удовлетворение, как бы некоторое оправдание себе ты находил в усиленных научных занятиях. Болея душой за университет и родину, ты все же нашел в себе силы для научных лабораторных занятий: во время этого перерыва под твоим руководством работали докторанты, произведена специальная, премированная факультетом (золотою медалью), работа студента; ты сам за время этого перерыва произвел и печатал 2 серьезных физиологических работы. Но вот перерыв окончился; начались снова занятия в университете, — усиленные занятия, — и ты один из первых приступил к этим усиленным занятиям, стараясь вознаградить потерянное. Казалось бы, — вот теперь жить и работать. И вдруг ... тяжелая, кратковременная болезнь... слабость сердца... момент, — и оборвалась нить жизни... Все кончено...
Нет, не все кончено... Не погас и долго не погаснет огонек, который ты умел зажигать в юных умах и сердцах... Не исчезло и долго не исчезнет обаяние твоей светлой личности... Деликатный, мягкий, отзывчивый на все хорошее, — ты всем сумел внушить уважение, любовь, — и, наверное, при жизни ты никого ни обидел, Константин Феодорович. И вот теперь тебе пришлось обидеть самых близких, дорогих, твоему сердцу!.. Наш человеческий разум не мирится с такой несправедливостью; это кажется жестоким, хочется протестовать...
Но будем верить, что есть высший разум и высшая справедливость... Будем верить, что тот, кто призывает к себе всех „страждущих и обремененных” сумеет тебя упокоить и утешить твою осиротевшую семью!.. Спи же мирным, безмятежным сном, дорогой Константин Феодорович!.. Не долго ты пожил среди нас, не долго пришлось тебе послужить Казанскому университету... Но долго мы тебя будем помнить, а Казанский университет, я не сомневаюсь, запишет тебя в списки своих лучших деятелей!.. Прощай на веки!»... Вторая речь была сказана от лица студентов, работавших в лаборатории К.Ф.
«Незабвенный учитель! Позволь сказать тебе последнее „прости" и в этом прощальном привете отметить ту сердечность, какой сумел ты возбудить и воспитать наши симпатии в отношении к тебе. Мы, твои ближайшие и постоянные соработники, не можем забыть тебя, хотя ты будешь от нас далеко, далеко... Ты, дорогой К.Ф., был для нас не только учитель — профессор, руководитель в наших работал; ты был другом в полном значении этого слова; ты был всегда и во всем прежде всего — человеком. Твоя отзывчивость, сердечность, простота в обращении с нами, деликатность, с которой ты разъяснял непонятное в сфере твоей специальности, все это высоко ценилось нами, и мы всегда шли смело к тебе со всеми своими неудачами и горестями. Я не помню случая, когда ты отказал нам в своем внимании, а таких случаев представлялось много, перечислить их нет возможности: они встречались каждый день. Твое внимание сказывалось не только в желании придти на помощь в наших академических работах, нет — оно шло дальше. Ты интересовался и нашим материальным положением и всеми мерами старался помочь нам и в этом. В твоем лице мы потеряли не только талантливого профессора, мы потеряли еще благородного человека. В своих сердцах мы сохраним память о тебе, дорогой К. Ф., как о профессоре — друге. Осиротелая лаборатория, провожая тебя в царство вечности, рыдая, говорит: прости, добрый хозяин, мудрый наставник и незабвенный друг!»
Бренные останки К. Ф., после отпевания в университетском храме, были отправлены из Казани на родину, в село Ставрово. Тысячная толпа деревенского люда собралась при въезде в село в день прибытия гроба, чтобы отдать последнюю почесть земляку, — профессору. Добрые качества души К.Ф. известны были и здесь; они нашли нелицемерный отклик в сердцах глубоко уважавших его односельчан. Это внимание обывателей Ставрова было естественным отголоском на ту горячую привязанность, которую питал всегда К. Ф. к родному селу.
Редкий год в каникулярное время не навещал он родины, где с особенным удовольствием проводил время. К. Ф. никогда не тяготился тем, что в дни отдыха ему приходилось посвящать значительную часть досуга многочисленным пациентам, которые в большом количестве шли к нему с полной верой в его медицинский авторитет.
Члены местного причта по принесении гроба в храм, приветствовали К. Ф. речами, в которых характеризовали его как ученого работника, христианина и человека. Последнее слово усопшему над свежей могилой сказал брат его, преподаватель семинарии С. Ф. Архангельский. В своей речи он выразил горькое чувство, вызванное утратой бесценно дорогого для семьи человека, признанного «добрым гением» в родственном кругу; отметил высокие достоинства К.Ф., как ученого деятеля, которые так ярко засвидетельствованы были в стенах университета его товарищами и учениками; указал на драгоценные качества его души, которые привлекали к К.Ф. симпатии всех, с кем приходилось ему встречаться на жизненном пути, и выяснил мотивы, которыми руководились родственники покойного, решившиеся привезти тело его для упокоения среди родных могил. За несколько часов до смерти в беседе с матерью, сидящей у его изголовья, К. Ф. выразил желание хоть раз еще побывать в Ставрове. И вот его заветная мечта исполнилась: он на родине, и уже никогда больше не оставит ее.
