В миру этот человек прозывался Иван Алексеевич Березин. Он родился примерно в 1777 году в городе Переславль-Залесский в семье священнослужителя. После окончания Переславльского духовного училища Иван поступил во Владимирскую духовную семинарию. Учиться ему довелось и во Владимире, и в Суздале - главное духовное учебное заведение епархии переводили из одного города в другой и обратно. В 1800-м году Иван Березин окончил полный курс учения и был назначен преподавателем той же семинарии.
Среди коллег он быстро выделился как талантливый педагог, умевший найти подход к любому из своих учеников. Если в то суровое время наставники нередко прибегали к розгам и иным телесным наказаниям, то Иван Березин стремился в первую очередь заинтересовать своих питомцев. В семинарии он вел самые различные предметы - от грамматики до риторики. Ректор семинарии Анатолий (Веселовский) отличал добросовестного преподавателя, постепенно продвигая его по службе. Хорошо знал Березина и тогдашний епископ Владимирский и Суздальский Ксенофонт (Троепольский). Когда в 1809 году 32-летний Иван захотел принять иноческий постриг, владыка горячо одобрил такое решение и постриг молодого учителя в монахи с именем Иосиф. В следующем 1810-м епископ Ксенофонт назначил иеромонаха Иосифа строителем Гороховецкого Николаевского монастыря. В Гороховце ученый монах сразу оказался одним из самых просвещенных людей своего времени. Он отлично знал латинский, греческий, еврейский и немецкий языки, прекрасно разбирался в богословии и философии. В сочетании со сравнительно молодым возрастом батюшки-инока багаж знаний сделал приезжего из Владимира уважаемым человеком не только в среде городского духовенства, но и среди гороховецкого дворянства. Уездный предводитель Иван Дураков (несмотря на фамилию человек умный и просвещенный) и один из лидеров местного аристократического кружка отставной офицер военного флота Дмитрий Извольский охотно беседовали с отцом Иосифом на различные ученые и возвышенные темы. В самое короткое время строитель Иосиф привел в порядок храмы Николаевской обители. Его полюбили гороховчане, с удовольствием приходившие слушать проповеди нового батюшки. Однако служение иеромонаха Иосифа в гороховецкой обители оказалось непродолжительным. Спустя два года он был назначен настоятелем Козьмина монастыря в Юрьев-Польском уезде с возведением в сан игумена. Однако, перебрасывая игумена из одной обители в другую, епископ Ксенофонт не забыл об его способностях педагога. В 1814 году преосвященный перевел отца Иосифа обратно во Владимир на пост инспектора духовной семинарии.
Первым инспектором Владимирской духовной семинарии по реформе ее в 1814 году был архимандрит Иосиф. Предания и архивные дела рисуют Иосифа человеком добрым по сердцу и внимательным к ученикам. Как преподаватель философии, Иосиф, по словам, ревизовавшего Владимирскую семинарию архимандрита Филарета (впоследствии митрополита Московского), «руководствовал учеников правильно и основательно», за что по представлению ревизора удостоен был звания профессора. Вероятно, этими личными качествами архимандрита Иосифа объясняется то непритворное соболезнование, с каким встречено было учениками известие о его смерти. По этому поводу устроено было даже нечто в роде демонстрации, сопровождавшейся нарушением школьной дисциплины. Известия об этом инциденте находим в Истории Владимирской духовной семинарии К. Ф. Надеждина (см. стр. 158 — 155), который при воспроизведении его пользовался, очевидно, рассказами лиц, близко знавших это событие, а может быть и переживших его.
Заболев желтухой, он в мае месяце 1817 года отправился в Суздаль, где в то время проживал доктор медицины и хирургии известный Моренков Дмитрий Павлович. Но, вероятно, за врачебною помощью он обратился уже поздно. Архимандрит Иосиф умер. 27 мая во Владимире узнали о кончине Иосифа. Студенты философии, его ученики, и некоторые из богословии обратились к ректору семинарии с просьбой отпустить их в Суздаль, дабы отдать последний долг своему любимому профессору и начальнику. Время было учебное, и семинарское начальство, естественно, не могло удовлетворить желания своих питомцев. Тогда воспитанники старших классов семинарии, по крайней мере некоторые из них, порешили действовать самостоятельно и 27 мая вышли в Суздаль. Чтобы не создавать истории с неприятными для учеников последствиями, семинарское начальство нашло возможным примириться с фактом самовольного ухода учеников из заведения и приняло только меры к тому, чтобы их участие в похоронах инспектора выразилось в формах, более соответствующих случаю. С этою целью в Суздаль был командирован профессор Петр Туберовский. По приезде в Суздаль он был осажден неотступными просьбами учеников о разрешении читать при погребении речи и стихи, которые, по недостатку времени, учениками были составлены в дороге во время путешествия в Суздаль. Выработали торжественный церемониал погребения с точным распределением времени, когда и кому напутствовать покойного речью или стихами. Церемониал выполнен был в точности, и все произнесенные речи и стихи вошли потом в особый сборник, составленный по возвращении из Суздаля. Там-же был помещен и церемониал погребения тела умершего инспектора. Весь церемониал погребения, для участия в котором ученики должны были пройти 33 версты, с подготовкой трогательных речей в пути, которые, конечно, не могут быть рассматриваемы как продукт одной только риторики, — все это говорит о той тесной связи, какую старая семинарская школа, при всех своих недостатках, по временам устанавливала между питомцами и их наставниками. И с этой точки зрения описание погребения архимандрита Иосифа заслуживает того, чтобы сохранить его в печатном виде для последующего времени. Акт начинается церемониалом похорон, выработанным, вероятно, профессором П. Туборовским. Церемониал носит заглавие: «Предначертание, данное ученикам семинарии, уездного и приходского Суздальских училищ, когда и кому что делать при погребении инспектора семинарии и философии профессора, архимандрита Иосифа». Он состоит из 14 пунктов. 1. Ученики уездного и приходского училищ в 6 часов утра идут в поле, и каждый набирает шляпу цветов и зелени и в 7 часов являются в назначенное место. 2. При начатии благовеста сии же ученики идут к дому прот. Смирнова, где лежит покойник, и становятся в порядок по одному человеку по обеим сторонам улицы, оставя достаточный между собою проход для пронесения между ими гроба. 3. Четыре ученика из семинарии по назначению для наблюдения порядка между малыми становятся по концам задним и передним и располагают действиями учеников. 4. Поелику ученики уездного и приходского училищ, поставленные в два ряда, хотя и по одному человеку, не могут составить из себя желаемого протяжения от дома, где стоит покойник, до собора, в котором отпеваемо будет тело, то ученики сии неприметно подвигаются от дома до собора, не расстраивая порядка, так, чтобы гроб в церемониальном шествии своем всегда находился среди двух рядов, из учеников состроенных, исполнение чего с надлежащею точностью предоставляется четырем ученикам семинарии, начинающим и замыкающим шествие учеников. 5. Ученики покойного ожидают в порядке гроба у собора. 6. Прочие ученики семинарии тут находящиеся идут четверо в ряд за гробом и попеременно несут на себе гроб. 7. По приближении к собору гроба один из учеников философии говорит - стихи. 8. По внесении гроба в собор все ученики семинарии входят ту даже и становятся порядком по левую сторону гроба, а ученики училища стоят на монастыре до вынесения гроба из церкви. 9. По поставлении гроба в церкви назначенный ученик говорит стихи. 10. По окончании литургии перед начатием погребения назначенные ученики говорят стихи: русские, греческие, латинские. 11. По прочтении разрешительной молитвы назначенный ученик говорит стихи. 12. Все ученики без шуму за гробом выходят из церкви. 13. В воротах соборной ограды один из учеников говорит стихи. 14. Ученики уездного и приходского училищ двое в ряд идут впереди церемониального шествия гроба и каждый из них понемногу кидает цветы и зелень до заставы. 15. Ученики семинарии четверо в ряд замыкают шествие и попеременно несут гроб на себе до заставы. 16. По окончании последней литии двое, став по обеим сторонам гроба, из учеников говорят двое стихи. 17. Потом, когда гроб поставлен будет на дроги и кучер сядет, ученик говорит стихи прощательные. Вслед за церемониалом в сборнике помещено «Полное описание церемонии, бывшей при погребении Владимирской семинарии инспектора, философских наук профессора, Юрьевского Архангельского монастыря архимандрита Иосифа». Описание подразделено тоже на пункты и заключает в себе детальную передачу всей церемонии погребения со всеми речами и стихами, какие при этом были произнесены. 1. 29 числа мая поутру в семь часов начался благовест на соборной Суздальской колокольне и продолжался около часу. 2. Ученики семинарии добровольно, впрочем по дозволению Правления, пешком нарочно в Суздаль пришедшие, также ученики уездного и приходского Суздальских училищ по предварительному приказанию, как показано в предначертании, собрались к местам им назначенным, т.е. ученики училищ по одному в ряд составили два ряда от дома, где лежал покойник до собора, оставя между собою пространство удобное для несения гроба, а ученики покойного стали у собора. 3. Когда духовенство собралось в доме и начальствующий им Суздальского Спасо-Евфимиевского монастыря архимандрит Мелхиседек приехал, тело по совершении приличного обряда учениками понесено к собору и как гроб, так и духовенство шли между двух рядов учеников, которые, по предварительному предписанию, неприметно подвигаясь, до самого собора составляли непрерывные две живые улицы. 4. При вратах собора один из стоящих при соборе учеников покойного встречает тело стихами: «Не к нам ли, гость дрогой, спешишь давать уроки? Гряди, напой сердца — их жажда зле томит. Излей на вертоград живой воды потоки, Он сохнет без тебя, теряет летний вид. Отец, тебя зовет отечество к наградам! Споборствуй истине и вере христиан, Глас мудрости твоей любезен церкви чадам, Дражайший дар в тебе от Бога ниспослан. Почтож безмолствуешь? Ах злой судьбы решеньем Того скрывает гроб, чья жизнь для всех была Примером мудрости, всегдашним утешеньем, Кем наше счастье и наша жизнь цвела! Отец, помедли, дай сынам блоагословенье! Пусть слезы оросят священный в гробе прах. Тебя ждет увенчать небесное селенье, А нам осталось жить в печали и слезах». Учен. сред. отд. Иван Ельцинский.
5. За ним говорил речь семинарии немецкого и еврейского языков учитель Иван Савелов. «Итак за этим-то ты и оставил нас! Ах, если бы знали это, мы бы не отпустили тебя, мы бы стали умолять, заклинать нашею к тебе и твоею к нам любовью, и ты бы не оставил нас. Иди любящее нас сердце твое предчувствовало сей смертный хлад и ты не хотел поразить нас вдруг вечною с тобою разлукою? Но куда скрылся бы ты от слез наших и от смертной нашей горести? Ужели есть на земле место, где бы не плакали о тех, кого любят? Чем отличают там гробы дрогоценных сердцу от тех, кои были чужды ему? Други, внемлющий воплям сих осиротевших! Не лесть собрала их сюда к вам, — мертвые редко имеют ласкателей. Пусть можно у сердечной скорби перенять скорби ее, но какое низкое чувствие осмелится присвоить себе слезы ее. И ах, — какое же утешение могут подать нам небо, у нас его отнимающее, — и земля, готовая скрыть от нас и самый прах его? О, да усладит для нас горесть потери его то, что он сам полагал единственною своею наградою! Что подкрепляло его в то время, когда он жертвовал последними своими силами благу своих питомцев? Что поддерживало последний потухающий жар в сердце его, когда он согревал оныя сердца их любовью к истине? Что как не светлый взор небес в мысли его и в сердце его, как не надежда, что любовь присных его есть залог любви к нему небесной? — Святая надежда! Божественная награда! Благость вечная, позволь и нам утешиться сим высоким небесным утешением, что любимец наш достоин наград твоих. И если что-нибудь человеческого препятствует приблизиться к тебе, то сими вздохами, сими слезами молим ему входа в блаженнейшую вечность. А ты, бесценный друг наш, гряди поддерживаемый в последний раз детьми твоими, сопровождаемый их и нашими благословениями, гряди принять благословия матери нашей церкви! И ежели уже начал ты наслаждаться тем, чего здесь никто не знает и о чем никто говорить не умеет, то пошли нам хоть часть сих утешений, да усладятся слезы наши и да хвалебные Богу гласы церкви не будут прерываемы печальными нашими воплями». 6. По вшествии гроба в церковь, взошли и ученики семинарии за гробом, но за множеством стекшегося народа не могли стать вместе в желаемом порядке. 7. По поставлении гроба один из учеников читал стихи: «Восстань, дрогой отец, сыны твои пришли! Мы с радостью твой глас услышать притекли. Но, други, гласа нет, уста его безмолвны, Скончались наши дни, блаженства, счастья полны! Не будем в радости его зреть больше дел, И счастью нашему здесь положен предел. Сокрылся ум его, кой истины был мера, Лишились мы его благого нам примера. Отец наш, много мы тобой одолжены, Когда ж благодарить тебя возможем мы? Минута видеть нам твое бездушно тело, И вечно ты сокрыт, а время уж приспело. Воззри в последний раз, наставник, на детей, Все здесь они грустят и сердцем и душей!» Учен. сред. отд. Александр Знаменский.
8. В свое время учитель Суздальского уездного училища священник Козьма Смирнов сказал слово. «Какой глубокий сон объемлет утомленные члены? Какой священный мрак сокрывает от нас любезный зрак сего неожиданного и безмолвного посетителя св. храма? Ничто не сильно возбудить его, никакой свет не может рассеять мглы и прояснить померкший взор его! Почто безвременно оставил он вертоград наук, в котором насаждал, напоял и возращал плоды истинного просвещения? Восстань, неутомимый деятель, и гряди паки в вертоград твой! Еще не приблизилось время успокоения твоего. Еще предлежат тебе вящшие подвиги на поприще твоем. Прозри, наперсник мудрости, твои питомцы стеклись к тебе и жаждут твоего проглаголания, твоего наставления. Возвратись в святилище мудрости и вещай им высокие истины любомудрия, твои сподвижники ожидают тебя. Но, ах! Тщетно любовь и усердие взывают к нему. Тот, в коем св. церковь зрела верного сына и ревностнейшего подвижника благочестия, а юные чада ее — мудрого руководителя и кроткого начальника, сей достопочтенный муж преждевременно восхищен жестокою рукою неумолимой смерти. Лежит пред нами бездыханное тело с неподражаемою ревностью и долговременно трудившегося в вертограде Христовом и образовывшего таланты юношей, готовящихся на служение церкви и отечеству. Дух его воспарил к источнику своему. Так, слушатели благочестивые, мы человеки и не можем равнодушно взирать на восхищенный смертью любезнейший предмет. Но мы христиане и не можем не содрагаться во глубине души нашей, когда опоры церкви отъемлются грозным правосудием. Прискорбно лишиться блогоприобретенного имущества, лишиться друзей, единственного утешения в горести, лишиться детей, надежной подпоры в старости. Но те теряют гораздо более, кои лишаются мужа, просвещавшего их ум, удобрявшего сердце и возвышавшего душу. Сколько дух преимущественнее тела, сколько вечность превосходнее тленности, столько дрогоценнее утрата зиждителей духовного совершенства, нежели строителей телесного благоденствия. Многие подлыми средствами и способами непозволительными возвышались на степень суетной славы. Но сей в Бозе почивший священно-архимандрит Иосиф истинными заслугами и достоинствами приобрел внимание начальства, благоволение Архипастыря, уважение равных себе, любовь и почтение всех, умевших ценить редкие таланты его ума и добрые качества его сердца. Проходя степени, не он местом, а место всегда им украшалось и возвышалось. На священной кафедре гласом твердым и мужественным, выражениями сильными и разительными вещал он вслух церкви Божественные истины откровения, и его духовные поучения, поучения в своем роде примерные, останутся памятником его великих дарований. Слушатели всегда отходили упоенны духовными чувствиями веры и благоговения: ибо каждое слово его столь резко, что пускало корни глубокого размышления. Краткость слова моего не позволит подробно распространяться о его богатом просвещении и мудрости, могущих быть украшением самых высших духовных училищ. Говорить о глубоком и основательном знании философии, его первейшей страсти и отличии, о неподражаемом искусстве внушать истины любомудрия питомцам просвещения я почитаю излишним при слушателях мудрых уроков своего незабвенного учителя. Качества сердца его были сколь любезны и нравы просты, столько достойны уважения и подражания. Ласкательство и притворство, личность и своекорыстие всегда были чужды доброму его сердцу. Будучи откровенен и справедлив, он необыкновенно обличал других в слабостях их и тем открывал способы к исправлению себя. Самые строгие выговоры, чинимые им по должности своей, всегда вдыхали тайную надежду прощения. Но к чему плодить описание качеств, всем известных? Кого не пленял он простотой обращения своею и любезно привлекательною беседою? Можно ли исчислить все доблести его сердца, все таланты ума? Самое злоречие, вникательное к одним порокам и слабостям, не находило пятен, помрачающих достоинство его. Питомцы истинного просвещения, вас ныне вопрошаю: каким чувствием побуждаемые притекли вы все во град и храм сей, с каким сетованием и горестью предстоите печальному гробу скрывшего от нас навеки очи свои? С каким целованием произнести последнее прости невозвратно отшедшему от страны света сего в жилище вечного покоя? Вы в сетовании, молча, ответствуете: единое чувствие благодарности привлекло нас воздать последний долг мудрому, попечительному, незабвенному наставнику нашему. Хотя он отошел от нас, отошел на веки, но всегда будет жить в сердцах наших, в любви, благодарности, в памяти незабвенной. Почивай отныне, возлюбленная Богу и человеком душа, почивай в светлостях святых, в селениях праведных, наслаждайся при вечных источниках благости Божией плодами доблестей твоих, вкушай приятность того покоя, о коем глаголет Дух Святой; блажении умирающий о Господе, да почиют от трудов своих. Боже всеблагий! Приими в пренебесный Твой жертвенник теплые молитвы, воссылаемые ныне церковью о усопшем священно-архимандрите Иосифе и упокой душу его, идеже праведные водворяются. Аминь. 9. По окончании литургии, когда начальствующий архимандрит и духовенство вышли, ученики покойного говорят стихи: «Какое зрелище ужасное для ока, Все вкруг исполнено уныния глубока. Се зрим наставника и кроткого отца, Что мудростью питал и ум наш и сердца, Зрим не на кафедре нелестными устами Гласяща истину меж юными сынами, Но, ах! от страха весь язык мой леденеет И выразить вполне всех чувствий не умеет, Зрим в гроб повержена, с померкнувшим челом, Без чувств, объятого непробудимым сном. Зрим хладныя уста и длани леденелы, Ланиты бледныя, сухия, помертвелы. О, смерть жестокая, безжалостная тать, Почто осмелилась у нас отца отнять? Но тщетны все теперь все вопли и взыванья... Осталось лишь отцу последне воздаянье — Молитвы к Господу сердечныя пролить, Да усопшаго к святым блоговолит причтить». Уч. ср. отд. Александр Вигилянский. Далее прочитаны были греческие стихи.
10. Перед последнею эктенией читаны были три речи, училища священник Егор Лебедев по одну сторону гроба, а нпо другую священник же учитель Федоровский. «Печальное собрание. Зело рано пришли мы на гроб сей. Едва ли преподобнейший дух почившего ныне о Господе вступил на полуденный горизонт жизни человеческой, — и мы зрим мгновенный запад его. Зело рано! Едва ли сиявшу не в мале времени солнцу наук и знаний его, возсиявшу в полной силе блеска своего, мы пришли видеть конечный закат его. Мы должны совершать над бездыханными мощами его последний долг крушения и слез сердечных. Сего ли юныя скорбящие дети ожидали вы, престав на время вкушать из сладких источников учения его? Нет! И мы, сочувствуя вам, надеялись, что всеблагий Бог воздвигнет паке светильника своего от одра болезненного, да светит как бы снова на горизонте своем, да еще сердца и умы духовного юношества просвещаются от него. Но, великий Боже, мы безмолствуем, читая тайную книгу непостижимых судеб Твоих. Конечно, Тебе угодна бе преподобного душа его. Утешитесь и вы, сетующие юноши, сим Вышнего к нему благоволением. Вознесем паче, предстоя гробу сему, последний молитвенный глас к престолу Жизнодавца, да приимет с миром дух его, ходатайствующий о ниспослании вам нового наставника». «По что скрывается от человеков друг человечества? Мы обращаем на тебя взоры, но ты закрыл от нас вежди своя. Се и питомцы твои с нетерпеливостью ожидают мудрых наставлений твоих. Но ты безмолвствуешь, — глубокий сон смерти объемлет чувства твои. Кого лишаются сии питомцы мудрости? Мудрого наставника! Но утешитесь, юные. Вам осталось по смерти его богатое наследствие — советы и наставления. Ваши умы будут иметь в себе отпечатки глубоких его познаний, сердца — отличных добродетелей. Глас просвещения будет отзываться благодарностью, пользуясь плодами трудов его, драгоценными для каждого воспитанника церкви. Сама церковь гласом благочестивой любви будет взывать непрестанно к Господу, да почиет он от трудов своих. Владыко живота и смерти! Тебе он предал дух свой, оставивши тело сие. Молимся Тебе, приими его по благодати обетования своего и упокой его со святыми Твоими в селениях света». 11. После их читана речь бывшим тут профессором семинарии Петром Туберовским. «Горел, чтобы другим светить, горел любовью к учению доброму, светоносному, богомудрому, горел любовью ко благу питомцев, его наставлениям вверенным, — и ясен был свет его. Быстро и благодетельно проницал он сердца сих (указал на учеников покойного) юных детей церкви. Но где же отблески его? Они объяты тьмой, сам светивший под мраком смерти. Муж доблестьми сильный в кругу сотрудников твоих, муж радотворный среди друзей твоих, муж приснопамятный осчастливленным тобою питомцам, — к тебе взываем мы, ответствуй на приветственный глас наш! Но что сии (указал на гроб) закрытые уста, любившие истину, умолкли и немотствуют? Это ли глас знакомый и близкий сердцу нашему? И что сей смежившийся взор, верно обозревавший близкая и глубоко проницавший в отдаленная, не хочет видеть печали детей, пришедших увериться в горестной утрате своей и воздать последняя Отцу наставнику? И что сие тело, являвшее бодрость и мужество духа, в нем живущего, не имеет ниже вида, ниже доброты, — только сии (указал на духовенство) благовестники мира и славы Божией в человецех поведают нам, что вошел в покой твой. Убо крепок покой сей, когда ни слезы, ни рыдания не пробуждают тебя. Убо сладок покой сей, когда ничто земное не привлекает уже тебя, ни даже умоляющая горесть сих (учеников), толико любезных тебе бывших. Так ты внишел в радость Господа Твоего, но нам живущим оставил сетование. И сердце наше при всем утешении хвалебных гласов церкви желало бы спросить тебя, почто так рано и неожиданно оставил, почто любовь твоя ко благу сих (учеников) так скоро принесла тебя в жертву? Ничто не отлучило тебя от любви сей — чудная любовь! Не видим ли мы, что и один ложный признак опасности устрашает ложных друзей истины? Не видим ли, как они самовольно устраняются от исполнения долга при малейшем чаянии неприятностей для их здоровья или только корыстолюбия? Но тебя, тебя ничто не отклонило от любви к истине, от исполнения обязанностей, Богом и придержащей властью на тебя возложенных: ни сетование друзей, предчувствовавших потерю сию и ранними советами к тебе желавших отклонить от себя горестную утрату, ни болезненные внушения телесной природы, явно ослабевшей и очевидно угрожаемой ранним и близким разрушением бытия своего, ни смятенные предчувствия сердца, устрашаемого недоразумеваемою тайною перехода от разрушения к бытию, от жизни временной к бессмертию, — до конца пребыл верен долгу твоему. И совершился жребий твой, и совершились наши опасения, и приспела горесть тобою оставленных. Но кто Бог велий, яко Бог наш, взывает к нам душа твоя, ныне живущая во свете Бога неприступном. «Бог мой, говорит он, несть Бог мертвых, но Бог живых». Так земной друг наш, душою в Боге живущий и уже не рассуждающий с нами здесь, но тамо ведающий тайну бытия твоего, ты оскорбился бы нехристианским сетованием нашим и упрекнул бы маловерному нашему ожиданию свидания в радостное утро. Сей то дружественный и знакомый нам глас утешает нас, пришедших дать тебе последнее целование. Покойся убо, любезный прах, до вечного пробуждения! И пусть свет, коим ты светил для сих (учеников) ищущих истины, просветится для тебя за он пол жизни, и там сие тление и прах (указал на тело) возродится жизнью новою, вечною». 12. После выноса тела из церкви, когда гроб поравнялся с воротами соборной ограды, ученик покойного говорил стихи: «Куда спешишь, отец? Но ты на глас не отвечаешь. Стенящих по тебе сердец! Ужель на веки оставляешь Любимцев сердца твоего? Ужели мрачная могила Тебя на веки отделила? Нет! Нет, не может быть сего. Могила прах твой лишь пожрет, Но дух твой воспарит к обителям небесным, Где снова в Боге оживет К весельям в мире неизвестным. О дух, бессмертный и блаженный! Ты можешь действовать во всех краях вселенны, Воззри же на своих сынов, Рассей вокруг их мрак сгущенный И сердце их к добру направь, Да с ними некогда пред трон Творца представ, Речешь Ему: се дети мне вручении». 13. Ученики Суздальского уездного и приходского училищ двое в ряд начали шествие погребальной сей церемонии и каждый из них до самой заставы бросал цветы и зелень на дорогу, так что гроб всегда шел по свежим цветам. 14. За учениками шли по установленному порядку певчие причетники одетые в стихарь, диаконы и священники из всех церквей Суздаля, коих число, выключая причетников, было очень велико. 15. Шествие священников замыкал начальствующий архимандрит, за которым несли гроб ученики на себе до самой заставы. 16. За гробом четверо в ряд шли все ученики семинарии. Стечение народа обоего пола было многочисленно. 17. По дороге пето три литии: первая против Покровского девичьего монастыря, вторая против Спасо-Евфимиевского монастыря, третья за заставою. 18. По окончании последней литии двое учеников по обеим сторонам гроба говорили стихи. «Отец! Сердечно мы хотели Тебя в болезни посетить, Но к горести своей приспели, Увы! Над гробом слезы лить. Надежда тщетно сердцу льстила, Авось еще не умер ты; Прошли как сон ее мечты Тебя ждет мрачная могила. Ни нежный взгляд, ни кроткий глас Но усладят несчастных. Смерть в грудь твою вонзила жало; Там вопли плачущих детей, Здесь тяжкий вздох твоих друзей, Всему лишь смерть твоя начало. Увы! Кто ж бедным сиротам Путь к истине покажет нам. Нет пастыря — блуждает стадо. Но ах! Уже не внемлешь ты, Воззри хоть с горней высоты, Утешь нас наша ты отрада». Уч. ср. отд. Ксенофонт Делекторский.
«Отец! се мы к тебе из далека пришли, Не грозный глас — сердца детей сюда влекли. Не сладкия слова, не сладки наставленья Услышать мы пришли, — слезу благодаренья Излить к тебе, и наш последний долг явить. Почто ты в сиротстве детей оставил жить? Давноль учением твоим мы наслаждались? Давноль? — и ты на век смежил свой взор, И нет тебя, ты там, где ангелов собор. Приими, отец, от нас усердно приношенье — Не монумент, наш вздох, слезу в блоагодаренье». Уч. ср. отд. Никанор Скандовский.
19. Потом, когда гроб положен на дроги и кучер уже сел, ученик высшего отделения семинарии сказал последние прощальные стихи: «Мир праху твоему, да будет мир с тобою, Наставник ревностный, нежнейший наш отец, Оставя нас, пришел ты к вечному покою, И не оставил нам спокойствия сердец. Блаженная душа, от светлого жилища Приникни долу ты, воззри на скорби тех, Которым сладостна твоих учений пища Была, — и от нее вкушали тьмы утех. Воззри на скорби тех, тех — кои в половину Вкусили от питательных словес, Они, здесь предстоя, злосчастную судьбину Оплакивают все, лиют потоки слез. Так нам осталось лишь одно воспоминанье О сем наставнике. — Какое воздаянье . Мы принесем ему? Речем в тоске сердец: мир праху твоему». После того четвернею повезен гроб до назначенного места, а духовенство пошли на закуску в дом архимандрита Спасо-Евфимиевского монастыря. 21. Того же числа 29-го гроб довезен до Юрьева. 22. За двенадцать верст не доезжая до Юрьева, монахи Архангельского монастыря встретили своего настоятеля и в облачении пред гробом шли, который и был довезен до Юрьева того же 29-го числа. Но поелику за поздним временем (было уже 11 часов) церемониальной встречи делать было нельзя, то тело остановилось за городом за четыре версты и постановлено в церковь села Даниловского. 23. На утро дня 30 числа в 7 часов в монастыре начался благовест, и все оставшиеся монахи под начальством казначее пошли на встречу гроба и встретили его далеко за городом. 24. Не доходя до города, соединились с ними и все Юрьевское духовенство и при многочисленном стечении народа и при колокольном звоне началось шествие в монастырь. Гроб от места встречи до самого монастыря несли на себе монахи Архангельского монастыря. 25. По принесении гроба началась обедня, а после обедни большая панихида. 26. По окончании панихиды двое учеников говорили один речь, а другой стихи. «Почтенный гость! В последний раз Мы зрим тебя перед собою, Вещай нам истину, пленял которой нас, Утешь тем сирых чад, снедаемых тоскою. Вещай, мы ждем тебя... Мы ждем... но, ах, напрасно, — Он мертв, во гробе он. Смерть лютая, ужасна, Пресекла дни его. В сей урне мертвый прах, А дух его на небесах. Уста, что истину вещали, На веки замолчали. Он в вечность воспарил бессмертною душой, Почтите ж прах его признания слезой. А ты, отец, из горней мирной сени Приосени нас мудростью своей, Благоволи, да твой великий мощный гений Во век с детьми живет!»
РЕЧЬ
«Ты уже пришел к месту упокоения твоего, наставник наш, отец. Уже мрачная могила готова вместить тебя, уже скоро сии (указал на гроб) тленные остатки тебя самого засыпаны будут землей и сами скоро будут земля. Горестно верить, что ты был земля и в землю отходиши. Ах, если бы можно было, — мы поспорили с тобою самим со всею природою нашею к тебе и твоею к нам любовью, и любовь твоя восторжествовала бы».
Примечание. Поелику речь и стихи по скорости и на дороге писаны были карандашом, то и стерлись; и по приезде, когда все сочинения собирались во едино, стихи едва были разобраны, а речи одно только здесь представленное начало могло быть разобрано, а прочее совершенно стерлось; дополнить не хотелось потому, что сей конец, как нечто обдуманное, был бы контрастом со всеми прочими, писанными без всякого приготовления.
Потом гроб монахами Архангельского монастыря понесен к могиле, которая уготовлена была против алтаря главной церкви с правой руки. Когда гроб начали спускать по холсту, ученик говорил речь, между тем как работники держали гроб на холсте в половину опущенный в могильное отверстие.
Примечание. Речь эта по вышесказанной причине совсем не могла быть разобрана и лучше найдено ее оставить. Когда священнодействующие по обыкновению посыпали опущенный гроб землею и падавшая земля уныло застучала о гробовую доску, бывший тут племянник, совершенный сирота, живший по бедности на его содержании, читал следующие стихи: «Свершилось все — и нет тебя, Засыпан прахом ты могильным, Минула радость для меня, И горем сильным и обильным Сугубо наделит судьба. Отец, отец мой, где, когда Увидимся мы здесь с тобою? Что будет с бедным сиротою? Увы, уже не внемлешь ты, И тщетны счастия мечты. Приникни хоть, отец, оттоле, Когда в твоей то будет воле, Меня совсем ты не оставь; Быв с Богом там, хотя мольбою О мне к нему, ты с сиротою, Отец, беседуй иногда. Мои же сердца и уста Не замолчат нигде и никогда»... Поелику и сии стихи писаны были карандашом, как и потерянная речь, то едва и сии здесь представленные после могли быть разобраны, а конец их стерт и по той же как выше причине не мог быть дополнен. Но поелику он от рыдания не мог читать стихи, то бывший тут профессор, чтобы пособить сему замешательству, произнес следующий экспромт: «Итак — свершилось все — и нет тебя, Тебя засыпал прах могильный. Мольбы, желания бессильны. Ужели гневная судьба Твоих питомцев в наказанье Тебя — их радость отняла, К тебе ль завистлива была? Ах, нет! она лишь в воздаянье Твоих для общества услуг, — Ты истины был верный друг. Тебя отселе преселила, И там, о верно, наградила Бессмертья радостей венцом. Быв сердобольным сих (указал на учеников) отцом, Ты заслужил любовь небесну. Судьба твоя для нас известна». После сего священнодействующие и весьма многие из граждан, любивших покойного, пошли в кельи его, где и были угощаемы закуской казначеем монастыря. Примечание. Надобно заметить, что все представленные здесь сочинения не могли быть плодом обдуманности, но паче безыскусственные излияния сердца, проникнутого до глубины чувствованием настоящего печального случая. Что сие замечание правда, доказывается тем, что известие о смерти уважаемого сотрудниками и любимого учениками профессора пришло в понедельник по утру, когда ученики пришли в класс, где, по неотступной их просьбе, получили позволение отправиться в Суздаль. И поелику все шли пешком 33 версты, то все почти пришли в сумерки, и натурально, что все они от усталости были склоннее к отдохновению и не могли с настоящею обдуманностью сочинять. И что выдумает неопытный ученик? Но сердце их бодрствовало и в шесть часов утра, т.е. во вторник 28 мая, откомандированный от правления семинарии профессор оглушен был, так сказать, со всех сторон неотступными просьбами то тому, то другому что-нибудь позволить прочитать. Поправлять было некогда, да и лучшим почел оставить усердные приношения, как они есть. Тоже можно сказать о проповедях и о речах Суздальских учителей, ибо отряженный профессор, приехав в понедельник уже к вечеру, и, поелику ничего не было готового к имеющей быть заутра в 7 часов погребальной процессии, по множеству дела едва успел сделать некоторые распоряжения и уже поздно уведомить об оном г. учителей. Из вышесказанного видно, что все здесь написанное обработано не временем и обдуманностью, но усердием: от избытка бо сердца и уста глаголют».
