Кудрякова Наталия Петровна
Кудрякова Наталия Петровна (29.3.1943, г. Владимир - 1.6.2009, г. Владимир) - музыкальный руководитель, краевед, художник-любитель.
Кудрякова Наталия Петровна родилась 29 марта 1943 года в г. Владимире. Она не знала своего отца: Пётр Кудряков, педагог, скрипач, погиб на фронте в 1943 году, когда родившейся в это время дочке было около двух месяцев. Выросшая без отца, девочка, тем не менее, получила море любви, ласки, заботы в семье, где вместе прекрасно уживались все родственники. Это была мама Кудрякова Елена Владимировна - музыкант, педагог, дедушка Владимир Иванович Маркеллов - художник, любящая бабушка, сёстры бабушки. Дружная семья принимала гостей, среди которых были художники, музыканты, врачи, педагоги. И девочка, и её мама никогда не чувствовали одиночества, постоянно ощущая заботу и любовь всех родственников. Общение с близким кругом друзей семьи способствовало развитию разносторонних способностей: маленькая Наташа ходила на этюды с дедушкой, рано начала заниматься музыкой с мамой, писала стихи.
Бабушка и дедушка Наташи. Элеонора Альтнер-Маркеллова и Владимир Иванович Маркеллов (портрет работы Е. Золотова)
Окончила Владимирское музыкальное училище по специальности «История и теория музыки». Окончила культпросветучилище. Работала музыкальным руководителем в детских садах города. С 1972 г. по 1993 г. преподавала во Владимирском областном училище культуры (ныне - колледж культуры и искусств).
В начале 1990-х гг. вместе с мамой она принимала активное участие в работе Владимирского фонда культуры. Они помогали организовывать вечера встреч со старожилами города. Готовила юбилейный вечер, посвящённый 90-летию больницы Красный Крест. Оказалось, что среди знакомых семьи было много врачей, в том числе достаточно известных. Вместе - и Наталья Петровна, и Елена Владимировна - принимали участие в подготовке статей о них для биобиблиографического словаря «Владимирская энциклопедия», которая вышла в 2002 году. Когда начала издаваться газета «Старый владимирец», и по просьбе редактора Наталья Петровна написала в неё свой первый очерк воспоминаний «Дом моего детства», оказалось, что её материалы вызывают большой интерес и по тематике, и по своим литературным достоинствам. Владимир, его жители, быт горожан, природа - через призму детских впечатлений предстали перед читателями необычайно привлекательными, поэтичными... Воспоминания Натальи Петровны украсили сборник, посвящённый Николаю Петровичу Сычёву, а также книгу «Град у озера Плещеева», которая вышла в 2008 году.
Принимала участие в организации городского клуба старожилов, руководила краеведческим кружком в областном училище культуры. Хранила семейный архив трех поколений семьи Маркелловых-Кудряковых.
Художник-любитель. Училась у своего деда В.И. Маркеллова и у известного искусствоведа и художника Н.П. Сычёва в период его жизни в г. Владимире (1944 - 1954).
Последнее время она много болела, но, тем не менее, собиралась и обещала писать: в семье хранился большой архив, который давал возможность для подготовки различных краеведческих статей.
Умерла в 2009 году.
Публикации Н.П. Кудряковой
Книги:
1. Град у озера Плещеева: Переславль-Залесский в старой открытке / авт.-сост. В.П. Машковцев, Н.П. Петраков; авт. текста Е.В. Кудрякова, Н.П. Кудрякова. - Владимир, 2007.
Статьи:
1. Речка Лыбедь: (воспоминания) // Старый владимирец. - 1996. - № 3; то же // Записки владимирских краеведов. - Владимир, 1998. - Вып. 1; то же // Записки владимирских краеведов: природа Владимира. - Владимир. 2000. - Сб. 4.
2. Сестры Альтнер // Владимирский некрополь: Князь-Владимирское кладбище. - Владимир, 2000. - Вып. 3.
3. В доме на тихой улице // Записки владимирских краеведов. - М., 2000. - Вып. 3.
4. О старой липе: воспоминания старожила // Там же.
5. Скрылась в тумане Лыбедь // Памятники Отечества: альманах. - М., 2002. - № 53.
6. Старинный альбом // Там же.
7. Николай Петрович Сычёв в воспоминаниях и письмах // Владимир: лит.-худож. и краевед. сборник. - Владимир, 2002. - Кн. 15.
8. Дом моего детства // Записки владимирских краеведов. - Владимир, 2004. - Вып. 6.
9. Владимирская Энне Бурда // Там же.
10. [Воспоминания о жизни Н.П. Сычёва в г. Владимире] // Кызласова И.Л. Николаи Петрович Сычёв (1883 — 1964). - М., 2006.
11. Дорогое знакомство // Старая столица: краевед. альманах. - Владимир, 2008. - Вып. 3.
Публикации о ней:
1. Кызласова И.Л. Николай Петрович Сычёв (1883 - 1964). - М.: Золотой век, 2006.
ДОМ МОЕГО ДЕТСТВА Дом моего детства: воспоминания, стихи, рисунки / Н. Кудрякова - Владимир : Изд-во «Транзит-ИКС», 2010. - 68 с.: ил.
Находился он на почти не существующей ныне улице Малые Ременники, высоко над оврагом. Старшее поколение владимирцев ещё помнит это место и этот дом. Он принадлежал моему деду - финансовому работнику и одновременно художнику Владимиру Ивановичу Маркеллову. Для меня же это был дом, в котором я росла, окружённая любовью своей семьи, где формировалось моё мироощущение, и где я была абсолютно счастлива. В этом доме жили люди, удивительно привязанные друг к другу, с поразительно тёплыми отношениями. В него можно было войти любому человеку, и каждый приходящий получал заряд доброты и искреннего понимания. Там каждому можно было поделиться своими малыми и большими горестями, голодному отдавали порою последние продукты, обували разутого, а голодных, разутых и раздетых в то время было достаточно.
В.И. Маркеллов. Домик на горе. 1946 г.
Дом стоял над высоким песчаным оврагом. Улица как бы рассекала большой овраг на две половины. Напротив дома был такой же высоты овраг, но прилегавший уже к домам, стоявшим на Больших Ременниках, а наша улица опускалась между оврагами, как в ущелье, до мелкой, никогда не замерзающей речушки Лыбеди, бывшей когда-то большой рекой. На оврагах росли огромные вязы, липы и кусты черёмухи. К нашему дому поднималась сначала пологая, а затем крутая песчаная дорога. И удивительно разноцветный был на ней песок. В середине - сероватый, смешанный с землёй, а по бокам - белый, ярко-желтый и красновато-бежевый. Вязы на оврагах были очень большими. После нашумевшего тогда фильма «Тарзан» местные мальчишки на толстых верёвках, привязанных к деревьям, с дикими криками «летали» над улицей, а девочки с восхищением смотрели на отважных «тарзанов». Наш дом представлял собой деревянный верх какого-то помещичьего дома, поставленного на фундамент. В сторону улицы выходило четыре окна, в сад - три, но дом целиком утопал в зелени. Перед фасадом были кусты сирени и жасмина. Их благоуханием летом были заполнены все комнаты. Своей тыльной стороной дом выходил в большой тенистый сад, посаженный аллеями. Сад был запущен и потому прекрасен. Всякий входящий, открыв входную дверь, попадал в сени со скрипучими половицами, издававшими разнообразные звуки. Я умела по их пению определить - кто идёт. Если скрип был лёгкий и короткий - это шла мама. Стонали продолжительно и с каким-то всхлипом под размеренными шагами дедушки и совсем не издавали звуков, а только легко потрескивали, под почти невесомой бабушкой. Были там и другие обитатели, но для меня весь мир заключался в этих людях. Из сеней тяжёлая дверь вела в прихожую, через которую можно было попасть в кухню и центральную, самую большую комнату. Кухню я помню плохо, так как туда почти не ходила. Была она в стороне от остального помещения. В ней готовили пищу в русской печи, «ставили» самовар, но никогда не ели. Жизнь всех членов семьи сосредоточивалась в центральной комнате, которую называли столовой. В ней семья собиралась на все трапезы и принимала гостей. Все стены этой комнаты были завешаны картинами и старинными портретами членов семьи. Многие картины были написаны ещё до революции. Они обрамлялись чудесными рамами, и краски на них были удивительно свежи. На портретах были запечатлены прекрасные дамы и молодые мужчины. Это были портреты моих бабушки, дедушки и их родственников, живших в какой-то далёкой от меня жизни. Некоторых из них я знала и любила, но большинство не видела никогда, но с детства они жили со мной на этих портретах и в воспоминаниях близких людей. До сего времени истории их жизней, прекрасные лики присутствуют рядом со мной.
Самыми прекрасными были для меня те часы, когда бабушка мягким голосом рассказывала о своём детстве. Я заливалась слезами, узнав, как рано умерла её мама. И мы обе плакали, глядя на её фотографию. И это было такое единение душ! Бабушка вместе со мною возвращалась в своё детство.
Ещё одним чудом, бывшим в столовой, была большая изразцовая печь. Наверху у неё были блестящие медные заглушки, которые старательно начищались кирпичом к каждому празднику. Было так приятно зимой прижаться к её тёплым белым изразцам и погреться. Из столовой две двери вели в другие комнаты. Одна - в детскую, другая - в комнату бабушкиной сестры. В большом простенке между ними стоял коричневый рояль с прекрасным резным пюпитром. Этот рояль был источником, приносящим тончайшие душевные переживания моей детской душе. Как прекрасны были звуки, льющиеся от прикосновения к клавишам маминых пальцев и других приходящих к нам музыкантов. И сейчас звуки вальсов Ф. Шопена и фортепьянных пьес П. Чайковского вызывают в моей памяти именно прежние картины домашнего музицирования: старый рояль с подсвечниками, то высвеченный лампой, то лучами солнца, и моя мама - совсем молодая, играющая на нём. Всё сливалось в удивительную гармонию - картины на стенах, старинные портреты, прекрасные звуки и люди, живущие в этом доме. О них речь пойдёт позже, а пока прогуляемся по любимым уголкам моего детства. Детства послевоенного, голодного, но удивительно счастливого, расцвеченного живописью и озвученного музыкой. В столовой были ещё и другие инструменты: две виолончели, скрипка и гитара. На гитаре прекрасно играла моя бабушка, скрипка принадлежала моему отцу, профессиональному музыканту, рано ушедшему из жизни... Дедушка же мой играл на всех струнных инструментах. В большой же комнате стоял красавец-буфет, в нижние отделения которого я любила прятаться, и шкаф для одежды. Посреди комнаты царствовал огромный дубовый стол, за которым проходили все трапезы наши и наших гостей. Над столом, как это тогда было принято, висел оранжевый абажур. Сколько интересных бесед, встреч прошло за этим столом с обязательным старинным самоваром посредине. Чаёвничали долго и со вкусом. Больше беседовали, обменивались впечатлениями от прочитанных книг, прожитого дня и просто общались друг с другом. Всё это было неторопливо и очень мирно. У нас не принято было приглашать на завтрак или ужин. Утром и вечером все сходились на чай, и только днём был обед. Ассортимент пищи был скуден, я даже не могу вспомнить, что именно подавали за столом, гораздо важнее было три раза в день собраться вместе всем обитателям дома за общим столом и почувствовать единение душ.
Детство замечательно тем, что каждый день приносит какое-то открытие в познании мира. Это может быть и неизведанное ранее чувство горечи и радость соприкосновения с миром природы, с которым именно в детстве сливаешься полностью и частью которого себя ощущаешь. Именно в детстве так остро чувствуешь жалость к каждой сломанной ветке, к случайно раздавленной букашке, плачешь над выпавшим из гнезда птенцом. Именно из этих пережитых чувств рождаются первые ощущения невозвратимых потерь и ответственность за каждую зря загубленную травинку.
Сад вокруг нашего дома, живописность места, окружавшего его, создавали особый микроклимат. Наш дом стоял на самой высокой части оврага, и многие наши знакомые называли его «Ласточкиным гнездом». Улица Малые Ременники, выложенная крупным булыжником, начинала полого спускаться самой широкой своей частью до дома преподавателя математики К.И. Каллиопина. Его и наш дома были крайними. В этом месте улица сужалась и резко шла под уклон. Наши дома возвышались над ней метров на десять. Булыжник был разноцветным. После обильных дождей бурные ручьи струились по камням вниз, к речке Лыбеди. Через короткое время земля впитывала оставшуюся влагу, а камни пахли свежестью и ещё чем-то волнующим. Позже я узнала на берегу моря этот запах, исходящий от морской гальки. В жаркую погоду булыжник нагревался, и было очень приятно ходить по нему босиком.
В те годы хлеб и молоко развозили по городу на лошадях. В утренние часы равномерный цокот копыт и поскрипывание телег на мостовой на короткий срок пробуждал ото сна и наполнял душу миром и покоем. Много позже, когда улицы решили залить асфальтом, рабочие ломами выковыривали булыжник. Мы наблюдали за этим с любопытством и какой-то болью. Жаль было знакомые камни, которые куда-то увозили. Но это было потом, а пока булыжная мостовая была неотъемлемой частью нашего детства. Весной, при таянии снегов, маленькие ручейки пробивали себе путь со всех окружающих улицу оврагов, сливались в большие ручьи и стремительно неслись к Лыбеди. Речка Лыбедь обычно была в наших местах узкой, больше походя на ручей, чем на реку. Весной же, от стекающих с оврагов ручьёв, она разливалась метра на три. К этому времени детвора готовилась заранее. Наступала пора спуска самодельных корабликов. Девочки обычно делали кораблики из бумаги. С самого высокого участка улицы начинали спускать свои кораблики ребята более старшего возраста. Делали они это степенно, несколько стесняясь столь легкомысленного для их возраста занятия. Затем шла очередь за шумными мальчуганами младшего возраста, и только потом могли пустить на воду свои скромные «суда» девочки. Летом наша мостовая дарила нам тепло живого камня, а зимой приносила другие радости. С её крутого спуска мы лихо катались на санках. Сейчас это место засыпано, а речка Лыбедь течёт не на свободе, а по трубам.
Заросший сад вокруг нашего дома из-за своей необычайной живописности многие годы являлся источником вдохновения для художников, посещавших нашу семью. В летние сумерки я очень любила сидеть на скамейке у кустов сирени и слушать льющуюся из открытых окон музыку. Звуки как бы обволакивали сад и зачаровывали его. Мой любимый сад дарил мне неповторимые минуты счастья в любое время года. В те годы Владимир буквально утопал в зелени. Взгляд горожан на свои сады был менее потребительским, чем теперь, хотя после прошедшей войны город голодал. В садах всегда были уголки со скамейками и столом, где можно было отдохнуть, принять гостей и просто полюбоваться природой. Каждый сад имел какой-нибудь особый сорт яблок или необычные цветы, но в каждом из них было огромное количество вишен. Овощные грядки всегда скромно прятались где-нибудь с краю сада и интереса вызывали мало. Траву в садах обычно старались не трогать. Вокруг домов сажались липы и вязы, которые своими корнями удерживали постоянно сползающий грунт оврагов. Деревья эти тоже были достопримечательностью города. Наш сад был больше соседних садов. Посажен он был вишнёвыми и яблоневыми аллеями. По заборам росла малина и множество кустов крыжовника. Ягоды его кормили всю окружающую детвору с конца весны и до осени. И урожай был такой, что всем хватало. Особого ухода за садом не было, но плодоносил он обильно каждый год. Весной сад был весь в цвету. Иногда казалось, что дом плывёт в облаках. Светлая зелень травы, золотые головки одуванчиков, из которых плелись венки, навсегда запечатлелись в моей памяти. Потом наступало лето, и сад наполнялся другими ароматами. Зацветали огромные бело-розовые пионы с тончайшим запахом. Такие пионы были только у живущей недалеко от нас В.Н. Белоглазовой, знатока цветов. Больше пионов такой расцветки я не видела никогда.
Затем зрела вишня, которой у нас было сказочно много. Её собирали каждый день большими решетами. Первые ягоды были светло-красные и кисловатые, зато потом вишня наливалась соком и становилась почти чёрная. «Вишняк» казался кроваво-красным от обилия ягод. Пахло сладостью, гудели осы, дымился самовар, и тихий праздник длился долго.
Затем шёл черёд яблок. Первым поспевал белый налив. Жёлтые, почти прозрачные плоды источали тончайший медовый аромат. Затем шла очередь аниса, бели, грушовки и завершалось всё антоновкой. И всё это время, с июля по октябрь, дом был наполнен яблочным духом. Яблоки в основном ели свежими. Заготовок почему-то не делали. Затем наступали холода, и в доме затапливались печи. Но и в холод, напоследок, сад делал мне неожиданный подарок. Казалось, что все яблоки были сорваны, и вдруг на голых ветвях увидишь замёрзшие плоды. Или идёшь, задумавшись, и ... чудо: огромное яблоко, совершенно замёрзшее, спряталось в листве! Принесёшь домой, отогреешь, и каким удивительно вкусным оно покажется!
С приходом зимы сад дарил совершенно другие радости. Наметались огромные сугробы снега, и я на лыжах, как по лесу, ходила по нашему саду, смотрела на оголённые деревья и вспоминала, какими они были весной и летом. Весь великий смысл жизни, связанный с пробуждением природы, зарождением плодов, увяданием и новым возрождением раскрывался передо мной в этом бесконечно дорогом для меня саду. Вместе со всей природой дом наш погружался в неторопливую зимнюю жизнь: потрескивали дрова в печах, велись мирные беседы, читались книги, звучала музыка...
Нашим домом заканчивалась улица, и справа от фасада, за садом, был большой пустырь до конца оврага, который круто спускался к Нижне-Лыбедской улице. На этом пустыре находилась ещё одна «достопримечательность» Владимира, о которой многие, вероятно, и не знают. Это место занял молокозавод под так называемый «ледник». Как только устанавливались холода, всю площадку до конца оврага огораживали тесовыми барьерами и начинали заливать лёд. Сначала это были огромные лужи, но за ночь, скованные морозом, они превращались в ледяные террасы. Лёд был необычайно ровный и первый слой почти прозрачный. За зиму его наращивали ровными прямоугольниками, высота которых была около трёх метров. Делалось это постепенно, и самой большой высоты «ледник» достигал к концу зимы. Вся прелесть этого соседства заключалась в том, что «ледник» был нашим домашним катком всю зиму. Была там и сторожка, и два брата-сторожа, которые приглядывали, чтобы не портили лёд, и, конечно, в их обязанности входило воздвижение этих огромных айсбергов.
Ребятишкам прилегающих улиц было интересно всё, что делали работники, а исполняли они всё очень добросовестно. Оба были угрюмы, но к детям добры. Кататься разрешалось, в основном, нашей семье и друзьям нашим, да и коньки в то время мало у кого были. Прикрутишь палочками верёвки своих «снегурок» к валенкам и мчишься во весь дух в хрустальнозвенящей тишине по зеркальному льду. И ничего, что мороз щиплет щёки, от белизны снега слезятся глаза, что падаешь и разбиваешь коленки - главное, что ощущаешь себя принятой
этим волшебным миром и этой безмолвной тишиной морозного зимнего дня.
А тишина зимой была особая. Машины по нашей улице почти не ездили из-за крутизны спуска, и только скрип полозьев под санями изредка проезжавшей в упряжке лошади, «пение» ветра в причудливых извилинах оврагов да шум оголённых веток огромных деревьев нарушал покой зимних дней.
Всю зиму я одна и с друзьями каталась на коньках. У некоторых они были самодельные, но это не мешало отдаваться радости стремительного движения. Влезать на «ледник» в конце зимы приходилось уже по приставной лестнице, но катание от этого становилось ещё интереснее. Катались в центре своего катка, так как к барьерам подъезжать было страшно из-за боязни не суметь вовремя остановиться и - упасть с большой высоты. К счастью, ничего подобного не случалось. Уже в начале февраля «ледник» выглядел со стороны довольно оригинально: на высоком овраге стоят три огромных ледяных прямоугольника с ребристыми краями. Издали это напоминало полуразрушенный ледяной замок. Между этими прямоугольными террасами было узкое пространство. Было жутко идти по нему, касаясь руками краёв ледяных глыб. Звуки доносились приглушённо, и казалось, что попадаешь в таинственное и неведомое царство. Хотелось скорее миновать эту ледяную щель и выйти к людям. Как только начинал подтаивать снег, «ледник» засыпали опилками, которые привозили на машинах и лошадях. Засыпанный толстым слоем опилок, лёд сохранялся всё лето. Летом же за ним приезжали по нескольку раз в день на лошади, запряжённой в телегу со скрипучими колёсами. Телегу загружали льдом и везли на молокозавод.
Возчиком был добрый одноглазый старик. Пока загружали телегу, он приходил к нам отдохнуть, выпить воды или просто посидеть в саду в тенёчке. С радостью бежала я навстречу к старику, услышав знакомое цоканье копыт. Он сажал меня
на гремучую телегу. И старая лошадёнка тащила нас в гору. Иногда он привозил мне лакомство - мороженое в вафельном стаканчике. Было оно всегда подтаявшее и мятое, но это было самое вкусное мороженое в моей жизни.
В жаркую погоду ребятишки приходили на «ледник» за осколками льда. Лёд был совершенно прозрачный, и мы его сосали, как леденцы. Беря в ладошку ледяной кусочек, оставшийся от зимы, я верила, что сама царица Зима прячется где- то в своём сказочном замке в глубинах засыпанного «ледника» и дарит свои дары, потому что помнит нас.
Вот и пройден ещё один путь по лабиринтам памяти, который дорог мне не менее других.
Можно долго воспевать оригинальность нашей улицы и красоту природы вокруг дома. Самой же большой ценностью были люди, жившие в этом доме и делавшие его таким тёплым, надёжным и необходимым многим. Главою семьи был мой дедушка Владимир Иванович Маркеллов. Был он финансистом и художником. Это был человек очень добрый, открытый и, как истинный интеллигент, немного наивный. Шумный, подвижный, всегда окружённый людьми, дедушка умел дарить всем тепло своей души. Материально, как и все тогда, мы жили скромно, но он находил возможность хоть чем-то поддержать своих родственников и просто нуждающихся. Вечно он о ком-то хлопотал, куда-то устраивал. Щедрость души его ценили многие люди, оставаясь его друзьями на всю жизнь. Это он открыл мне волшебный мир гармонии цвета. Как только я стала твёрдо стоять на ногах, он водил меня за ручку по всем выставкам, мастерским и на этюды. Взяв рано в руки карандаш и кисти, я с упоением многими часами рисовала всё, что видела.
Владимир Иванович Маркеллов - дедушка Наташи
Дедушка с необыкновенным тактом рассматривал мои «творения», никогда не смеялся, а наоборот - находил какие- то достоинства в моих работах. Очень я любила ходить с ним на этюды. Работал он долго, а я, быстро изобразив что-нибудь, бегала вокруг него, рвала цветы, рассматривала жучков и букашек, задавала бесконечные «почему». Потом мы очень дружно возвращались домой, где нас очень ждали, поили чаем и рассматривали наши работы. И опять все тактично замечали мои успехи, а я тоже обладала своим тактом, так как умалчивала, что все мои работы почему-то смотрят «вверх ногами». Именно мой милый дедушка согревал мои ноги своими ладонями и, когда я болела, рассказывал забавные истории, вспоминал своё детство. Может, интерес к прошлому зародился у меня именно от этих красочных историй, которых он знал великое множество. Так длилось много лет, и я привыкла к тому, что он всегда рядом. Мне казалось, что так будет всегда, но ... вечного ничего нет в этом мире. Только после его ухода из жизни я смогла понять, как много я имела и как нужно ценить каждую минуту, прожитую рядом с близкими людьми. Всё это было позже, а пока я была любима и смело шагала по жизни, держась за ласковую руку своего дедушки. Вспоминая это, невозможно даже на короткий миг отделить его от существовавшей всегда рядом преданной спутницы жизни Элеоноры Иосифовны Маркелловой, урождённой Альтнер. Для меня же она была моей любимой бабушкой, моей подругой и нашей общей мамой. И вся их жизнь была для меня сказкой. В своём поведении бабушка являлась полной противоположностью своему супругу, но обладала чертой, присущей всем обитателям дома - человеколюбием.
Бабушка и мама Наташи
Когда я появилась на свет, она сразу дала мне имя и полюбила, как дочь. Среднего роста, со следами былой красоты, с гордо поднятой головой, с прекрасными манерами - бабушка была нашим душевным прибежищем. Со всеми своими радостями и бедами мы шли к ней. Сдержанная по натуре, но внутри пылкая и мечтательная, она могла из обыденности сделать праздник. В её обществе каждый день был праздником, расцвеченным ласковой улыбкой, неожиданно звонким смехом, чередующимся с тихой грустью, ласковыми руками, тепло которых я помню до сих пор. За что бы она ни бралась, всё было необычайно поэтично. Это её вечное «Как дивно?!» - с полувопросом и утверждением сопровождало меня всё детство. «Дивно» было всё, что она делала: любовалась ли природой, подавала ли скромную пищу на красивых тарелках, читала ли книги, забывая обо всём на свете. Соприкасаясь памятью с дорогим мне человеком, в каждой мелочи видится огромный смысл. Делала бабушка всё быстро, но всегда была погружена в какой-то свой мир, похожий на грёзы воспоминаний, и мало кто был туда допущен, но я была. Поэтому были мы вдвойне близки, зная тайны друг друга. Очень любила я слушать её игру на гитаре. Глаза бабушки застилала дымка грусти, тонкие пальцы перебирали струны, и начинала она петь высоким и чистым голосом романсы или чешские народные песни. Положив голову ей на колени, я слушала, затаив дыхание, наблюдая за сменой выражения лица, предвосхищавшего содержание произведения. Потом глаза её неожиданно загорались, голова в озорном кокетстве наклонялась к плечу, и начинали весело греметь польки, вальсы и марши. От веселья захватывало дыхание, и тело невольно начинало двигаться в ритме с музыкой. Это были незабываемые минуты счастья. Мне хотелось смеяться, плакать и обнять весь мир, который был пока ещё мал и заключался в близких мне людях. Прожила бабушка долгую жизнь и ушла из неё, будучи счастливой, так как всегда была окружена любящими людьми. В доме на Малых Ременниках жила с нами ещё бабушкина сестра - Вильгельмина Иосифовна Альтнер. Занимала она небольшую комнату в центре дома. Убранство её было скромно, но, как и во всём доме, стены украшали фотографии и картины. Она прекрасно вязала крючком, и всё в комнате было нарядно от великолепно связанных скатертей, салфеток, покрывал и подзоров. Кружева были тончайшие. Некоторые сохранились у нас до сих пор, вызывая восхищение и тёплые воспоминания.
Бабушкина сестра была в молодости красавицей, но я узнала её уже немолодой женщиной. Тётя была замкнутой, молчаливой и несколько чопорной. Жила она всегда в нашей семье, помогая бабушке в домашнем хозяйстве. Я её любила, но такой близости, как с другими членами нашей семьи, с ней не было. Только по прошествии многих лет после её кончины, перебирая старые фотографии красивой молодой девушки, читая письма её погибшего жениха, я смогла понять её душу и всё то, что скрывалось за кажущейся холодностью. Господи! Как порою много надо прожить, чтобы что-то понять в жизни, суметь оценить. Как хочется иногда вернуться назад, чтобы что-то исправить, но это возможно только в сказках, и то очень добрых. А в жизни мы суетимся, делаем ошибки и хорошо, если сумеем их увидеть и покаяться.
В волшебном мире моего детства огромное место занимала мама - милая стройная женщина с длинными косами и огромными глазами. Мама была молода, и я питала к ней чувство глубокой нежности и почему-то не считала её очень взрослой. Это была скорее моя старшая сестра, играющая со мной в куклы и шумные игры. Так же, как и я, она бросалась навстречу бабушке и клала голову ей на плечо. Так же, как и меня, бабушка её целовала и гладила по голове. Но она умела делать для меня то, что никто больше не умел. Совершенно сказочные праздники устраивала мама, на которых веселилась сама, как ребёнок. Весь сказочный мир своего детства дарила мне она на них. Какие ёлки устраивались для детворы! В центре столовой поздно вечером устанавливалась ёлка. Она была всегда огромной, до самого потолка. Дом заполнялся запахом хвои и леса. Ёлку наряжали игрушками, сохранившимися из маминого детства, и теми, которые готовили сами за многие месяцы до праздника. Зажигались свечи, и мы, затаив дыхание, нарядные, входили в столовую и окружали чудодерево. С ёлки можно было сорвать орех или печенье. Можно было взять на память и игрушку. Мама наряжалась в костюм Зимы, сшитый из марли, с опушкой из ваты, посыпанный блёстками. Она играла с нами, читала стихи и рассказывала сказки. Потом садилась за рояль, и начинались хороводы и танцы вокруг елки, наигравшись вволю, мы шли к столу, на который скромно поглядывали перед этим. А на столе, в самом его центре, стояла огромная ваза, заполненная до краёв цветным горошком-драже, и брать его можно было сколько угодно. Конечно, был и чай, и пироги, но возможность есть горошек сколько угодно, потрясала нас. Мы хватали конфеты, сжимали их в кулаке, а они почему-то выскальзывали между пальцев, и в руке оставалось совсем мало. К нашему счастью, эту процедуру можно было повторять, сколько хочешь, но наедались конфетами мы очень быстро. Друзьями моими в то время были внучки доктора А.П. Белова, старший внук художника Д.И. Рохлина и каждодневные товарищи моих игр - соседские дети Кира, Ваня и Саша Каллиопины. После чая мы уходили в мою комнату и оставались там на короткое время без взрослых, которые отдыхали от нас и говорили о каких-то своих делах. Вот тут мы начинали беситься: бегать по кроватям, кидаться подушками, то есть делали всё то, что нам никогда не разрешалось. На прощание мама давала каждому по кулёчку из хрустящей слюды с гостинцами. Все довольные и усталые расходились по домам. Ёлка стояла ещё долго, постепенно осыпаясь. Убирали её тихо и, очевидно, сжигали, но я была уверена, что моя ёлка ушла в лес и обязательно придёт на будущий год. Иногда летом я получала от неё привет, когда совершенно случайно из щелей между половицами выметались желтоватые, пахнущие смолой иголки, напоминающие своим запахом о празднике.
Распутывая клубок воспоминаний, множество незабываемых моментов, связанных с мамой, нанизываются один на другой, вызывая радостное волнение. Сколько прекрасных книг и игрушек она мне покупала, на какие увлекательные спектакли и концерты водила! Собрав букет из самых возвышенных чувств, я кладу его к ногам моей мамы, моей же подруги, сестры и опоры всей моей жизни.
Дом наш посещали люди разных профессий. Среди них было много музыкантов, врачей, педагогов и, конечно же, художников, так как именно в нашем доме начал существование владимирский Союз художников, давший и замечательных живописцев, и просто хороших художников, нёсших прекрасную просветительскую миссию среди населения города. Став взрослой, я осознала, что за люди посещали нас, а пока моё внимание было привлечено наплывом большого количества незнакомого народа с подрамниками, холстами и этюдниками. Всё время они что-то зарисовывали и жарко спорили. Мелькало множество лиц, среди которых многие довольно часто, кто-то реже, а некоторые исчезали вообще и уже невозможно их поднять со дна памяти. Имена многих художников я узнала потом, а пока запомнились они мне расплывчатыми зарисовками. Помню очень вежливого, всегда в каком-то минорном звучании В.П. Гладышева, подвижного и язвительного А.П. Калмыкова, у которого голова была «босиком». Очень ярко запомнилась фамилия - Макалкин, потому что В. Филътберт представлялся мне счастливый человек, постоянно макающий булку в варенье. Лица его я совершенно не помню. Остался в памяти всегда галантный и загадочный, с зеленовато-бледным лицом В. Фильберт, рисующий на всех дружеские шаржи. Очень смутно вырисовывается из дымки давно ушедшего лицо художника С.С. Преображенского. Вспоминаю, как тогда поразила меня картина, изображающая строительство стадиона «Торпедо», с тонко выписанными каждой травинкой, каждым кирпичиком.
Часто приходил к нам молодой А.П. Гришин, своим удлинённым лицом и волнистыми волосами похожий больше на поэта, чем на художника. Помню, как всегда ночью приезжал откуда-то очень скромный и спокойный Долгадров. Из Мурома часто посещал нас художник А.В. Морозов с глухонемым сыном, который трагически погиб в сентябрьскую грозу. Он привозил картины очень большого размера, на которых были запечатлены изумительные пейзажи. Иногда приходила высокая, с несколько угловатыми манерами женщина. Это была художница из Москвы М.В. Мыслина. Говорила она всегда мало, но в голосе её часто слышались скрытые слёзы. Пробираясь между стульями и мольбертами, я умудрялась «прикладываться» головой ко всем углам. Мария Владимировна тут же хватала меня и прикладывала к ушибам медную пепельницу. Мне было больно, но плакать я стеснялась, и вот эта боль ассоциируется с её фамилией и вызывает воспоминания о трагичной и загадочной художнице.
Как-то неожиданно и навсегда вошёл в мою жизнь профессор-искусствовед Николай Петрович Сычёв, наполнивший мой мир новыми впечатлениями и понятиями. Очень хорошо помню первую встречу с ним. Повёл меня как-то дедушка гулять, и зашли мы с ним в маленький домик. Войдя в комнату, я увидела седого худощавого мужчину с «моржовыми» усами, который, закатав брюки» мыл пол. Закончив свою работу, он подошёл к нам, поздоровался с дедушкой и присел передо мной на корточках. Я увидела светлые глаза со спрятанными смешинками и добрую усмешку «в усы». Как маленькой даме, с уважением поцеловал мне руку, и - я была покорена им навсегда. С его лёгкой руки у меня появились ещё два взрослых друга. Как-то, рассматривая картинки с изображением зверей, я выразила сожаление, что не могу завести дома некоторых из них. Особенно меня восхищали слон, верблюд и медведь. Верблюд, увиденный мною на картинке, покорил меня своей надменностью и горбом, слон - величием, а медведь - кажущейся добротой и косолапостью. Николай Петрович отсутствие этой живности очень своеобразно ликвидировал. Как всё это вышло, уже не помню, но несколько лет, пока я не подросла, у меня были прекрасные «друзья-звери». Художник А.А. Лебедев был «Дядя Медведь», П.Я. Куликов - «Дядя Слон», а Николай Петрович - «Дядя Верблюд». После бурных заседаний или ещё чего-то не менее шумного, эти художники, забывая всё на свете, самозабвенно играли со мной. «Дядя Медведь» рычал, «Дядя Слон» катал меня на четвереньках по комнате, и, когда я требовала ускорить темп передвижения, горячо доказывал, что слоны быстро не ходят. А вот «Дядя Верблюд» меня не очень удовлетворял, так как я видела в нём не верблюда, а милого и доброго моржа с картинки. Я знала, что Николай Петрович притворяется верблюдом, но из деликатности очень снисходительно принимала его подбрасывания на коленках, и когда он подбрасывал меня довольно высоко, одобрительно восклицала: «Ишь ты!»
Сейчас, вспоминая всё это, уже ушедшее в глубины памяти, но живущее во мне, я поражаюсь, с какой самоотдачей эти взрослые и даже немолодые люди играли со мной. Что давало им общение с ребёнком? Может, соприкосновение с детской чистотой помогало отодвинуть всё пережитое? Или просто отогревались возле этого комочка искренности? Судьба сложилась у всех по-разному. А.А. Лебедев после длительной болезни умер. П.Я. Куликов куда-то исчез из нашей жизни. А Николай Петрович с тех давних пор и до конца жизни был другом нашей семьи. Светлое для меня время подарило много интересных встреч с людьми, но Сычёв для меня - это тепло дружеских отношений, восхищение высокой эрудицией и - боль. Он появился в моём детстве, вдохнул в него жизненные вихри и остался в нём навсегда. Так незаметно летели дни и годы. Я росла и набиралась жизненного опыта, а моё детство уходило, унося свой вечный праздник.
Каждому человеку жизнь дарит бесценный подарок - детство, воспоминание о котором мы храним, как драгоценную реликвию. Как бывает отрадно приподнять занавес, сотканный временем из узоров прожитых лет, и заглянуть туда, чтобы ещё раз ощутить окружающую тебя любовь, удивиться красоте мира и перенести хоть часть этого состояния в свою настоящую жизнь. Ушло детство, спряталось в глубины души, но вспыхивает постоянно в искорках воспоминаний и навещает в снах.
Сестры Альтнер
Чем старше становится человек, тем чаще возникает желание оглянуться на прожитые годы и вспомнить людей, живших уже в том прошедшем времени. В юности все кажется просто и достижимо, но она так быстро пролетает, и наступает не менее прекрасная пора человеческой зрелости. Накопленная годами мудрость дает возможность правильно оценить прожитое, окружавших тебя людей и их воспоминания о своей, уже далекой жизни. Удивительная теплота общения, свойственная всем членам нашей семьи, воспитала во мне уважение и любовь к дальним предкам. Судьба любого человека — увлекательная книга жизни, в которой отражается вся история страны, все общественные брожения плюс сугубо личные жизненные нюансы. Помню, когда-то давно читала роман, автора которого уже не помню, «Пылинки в урагане». Именно такими словами можно обозначить жизнь и судьбу пятерых сестер Альтнер, младшая из которых была моей бабушкой. Скромный памятник на Князь-Владимирском кладбище, прекрасные портреты, сохраненные нашей семьей, воспоминания близких достались мне в наследство. И это все! Так мало и так много от жизни прекраснейших женщин! Три сестры Альтнер покоятся под этим скромным надгробием — Мария, Жозефина и Вильгельмина. Пылинки в урагане жизни, которая была у них и хороша, и трагична...
Жизненный ураган занес семью чешского инженера-строителя Йозефа Альтнера в Россию. В начале века в России бурно развивалась промышленность, и многие предприниматели выписывали из-за границы специалистов. Так оказался в России и Йозеф Альтнер с женой и четырьмя детьми. Множество заводов пищевой промышленности построил он в разных уголках страны — В Симбирске, Томске, Муроме, Меленках и др. Приехав в Россию со старшим сыном, который имел ту же специальность, что и отец, тремя девочками-подростками, семейство Альтнеров в Симбирске пополнилось еще двумя дочками. Семья была дружная, все нежно любили друг друга. Но вскоре семейное благополучие рушилось — умерла верная супруга и мать семейства — Терезия. Вскоре Йозефа Альтнера нанял для строительства крахмало-паточного завода муромский купец Перлов. Так семья оказалась в Муроме. Достроить завод Йозефу-старшему не удалось. Неожиданно он умер, и строительство завершил его сын Йозеф-младший.
Пять девушек смущали муромлян своей красотой, необычными манерами, образованностью. Старшие сестры — Антонина, Мария и Жозефина — получили образование в Праге. Младшие — Вильгельмина и Элеонора (моя бабушка) получили прекрасное домашнее образование. Все владели несколькими языками. Оставшись сиротами в чужой стране в еще нежном возрасте (старшей 18 лет, младшей — 9), все тем же жизненным ураганом они были занесены в семейство начальника станции г. Мурома И.Т. Маркеллова. Это спасло семью от многих невзгод. Соединившись с семьей Маркелловых благодаря браку одной из сестер со старшим сыном — Владимиром Ивановичем, они обрели и вторую родину, и любящих родственников. Радости и горести были общими. Жизнь вихрем пронеслась по их судьбам с войнами, революцией, житейскими сложностями. Она дарила им и радость бытия, шлифуя таланты, в то же время ломала и унижала. Они все выдерживали с достоинством, с чисто христианским терпением и умели быть счастливыми, несмотря ни на что.
Жизнь трех сестер, покоящихся под скромным надгробием в западной части Князь-Владимирского кладбища, оставила свой след на Владимирской земле.
Мария Иосифовна Альтнер (1878, Прага — 1940, Владимир)
Она была второй из сестер и на ее долю выпала жизнь в постоянном труде и самообразовании. Как и старшая сестра Антонина, Мария получила образование в Праге. Знала немецкий, французский, чешский, русский, немного хуже английский. В 20-е годы семья жила в Переславле-Залесском. Мария стала первым библиотекарем в открывшемся музее, где вместе с директором занималась и научной работой. Основатель музея, известный краевед М.И. Смирнов, высоко ценил знания своего библиотекаря. В семье сохранился путеводитель-справочник «Переславль-Залесский», вышедший в 1928 году, с дарственной надписью: «Марии Осиповне Альтнер на память от автора. 7 июля 1928 года». Мария Альтнер была хорошим педагогом. Во владимирский период жизни она преподавала иностранные языки военным в пехотном училище. Где бы она ни работала, люди всегда относились к ней с уважением. Никакая работа не могла ее смутить. Обладая знаниями в области финансов, увлекаясь анатомией и ботаникой, умела шить и готовить удивительно вкусные блюда, вязала прекрасные кружева, знакомилась с достижениями в области медицины. Лишь бы было рабочее место — и она могла пойти работать скромной библиотекаршей. Интеллект в России был всегда слабо востребован... Мария Иосифовна умерла от воспаления легких, простудившись в холодном помещении музея. Оставила женщина с грустным взглядом после себя массу выписок из журналов и книг по всем жизненным сферам, а также кружева, связанные очень искусно и украшающие простые полотенца. И еще один талант был у этой женщины — любовь к живописи. Она все время рисовала. Сохранились ее рисунки, сделанные на плохой бумаге (в те годы другой в продаже не было). Рисунки порой наивны, но поражает, с какой любовью зарисованы травы, цветы, насекомые, птицы, как трепетно передано отношение автора к каждой земной травинке и букашке.
Жозефина Иосифовна Альтнер (1886, Прага — 1940, Владимир)
Из пятерых сестер Жозефина (настоящее имя Йозефина) была самой спокойной, мечтательной и скрытной. Она много читала, помогала сестре Марии собирать и обрабатывать материалы по истории, медицине и домоводству. Очень любила ботанику, знала агротехнику выращивания огородных и садовых культур и успешно трудилась в этой области. В голодные годы она обеспечивала семейства Альтнеров и Маркелловых овощами и этим спасала их от голода. На фотографиях, запечатлевших ее прекрасное лицо, всегда обращает на себя внимание характерная легкая улыбка. И так много в ней тайны... Одна из тайн — это пылкая любовь, длившаяся всю жизнь, одного из младших братьев моего деда. Будучи много моложе Жозефины, он нежно и преданно любил ее. По церковным законам нельзя было жениться двум братьям на сестрах, поэтому любовь не могла соединить их в браке. Это трудно оценить современному человеку, живущему свободно и даже порой отрицающему существование самой любви. Нравы тех лет очень отличались от современных своей чистотой. Сохранились письма и стихи, посвященные Жозефине. Все наивно и трогательно, как многое в веке ушедшем... Потом дядя был дважды женат, прожил хорошую жизнь, но всегда был верен первому чувству. Я помню его рыдающим. Хоть была мала, но потрясена видом тяжелых мужских слез. Он оплакивал смерть любимой женщины... Редко на долю женщины выпадает такое постоянное чувство, но Жозефина Альтнер была согрета им всю жизнь....Очень преданная всем своим близким, очень любящая свою сестру Марию, которая была ей другом всю жизнь, с которой она делила все жизненные увлечения и невзгоды, Жозефина не пережила смерти сестры и скончалась ровно на сороковой день со дня смерти своей любимицы.
Вильгельмина (Вильямина) Иосифовна Альтнер (1886, Симбирск — 1964, Владимир)
Элеонора Иосифовна и её сестра Вильгельмина Иосифовна
Самыми красивыми из сестер были младшие Вильгельмина и Элеонора, родившиеся в России. Жизнь Вильгельмины Иосифовны была тихой и неяркой на фоне семейной жизни младшей сестры Элеоноры, в семье которой она и прожила ее. Женщина религиозная, очень скрытная — своим присутствием она не выделялась на общем фоне. Для нее жизнь семейства сестры была основным смыслом существования. Она помогала воспитывать дочку сестры, вести хозяйство. Бабушка моя имела слабое здоровье, и сестра часто выручала ее, будучи всегда рядом. Вильгельмина Иосифовна настолько сжилась со всеми членами семьи, что была почти незаметна. Она прекрасно вязала кружева, и вся ее скромная и очень чистая комната была ими украшена и казалась очень нарядной. В свое время у нее был жених — военный летчик, который разбился и которому она осталась верна. Остались такие трогательные любовные письма, что, читая их, думаешь о том, какое это счастье — вызвать в ком-то подобные чувства. До сих пор меня мучает чувство вины, что я мало ее понимала и мало душевного тепла дала. Жаль, что человек начинает сознавать смысл многого уже поздно... Вильгельмина Иосифовна была по-своему счастлива, потому что жила среди любящих ее людей. Вот так ураган жизни пронес прекрасных женщин по всем ухабам истории их века...
Н.П. КУДРЯКОВА. ВЛАДИМИРСКИЙ НЕКРОПОЛЬ. Выпуск 3. 2000 г.
ЦВЕТА Хорошая картина должна отличаться правильностью рисунка и, кроме того, ласкать глаз сочетанием красок. Исключение допускается только для “футуристов”, рисующих женщину в виде бочки с черносливом и изображающих яичницу зелеными тонами.
Шляпа из бархата. Отделка шелком. Лента из него драпируется вокруг головы и завязывается спереди пышным бантом.
Всюду, где есть красота, первое место принадлежит гармонии. Поэтому необходимо при выборе цвета платья обращать внимание на соотношение цвета лица, глаз, волос и даже рост и сложение.
Прежде всего, цвет лица никогда не должен проигрывать от сравнения с цветом одежды; как бы ни была красива материя, ею нужно жертвовать, раз она может затмить ваш собственный цвет лица. Запомним принцип Лорана-Гзель: “Цвета туалета должны быть только дополнительными топами к общему колориту лица той, которая его носит".
Желтый и красный - преимущественно, цвета брюнеток, потому что они представляют красивый контраст с черными волосами. Красный больше идет бледным брюнеткам, желтый - смуглым. Но это цвета для дома или вечеров. Для улицы же брюнеткам лучше всего носить серый: он мягок и хорошо гармонирует с темным цветом кожи, кстати сказать - самым капризным. Голубой хорош только для брюнеток с ярким румянцем, в противном случае он опасен, так как дает голубой отсвет, т.е. еще более темнит кожу. Брюнетки с хорошим белым цветом кожи могут носить светло-зеленый, но для яркого цвета лица он не годится, так как делает лицо вульгарным.
Лиловый, со всеми своими опенками: темный, гелиотропа, сирени и так далее, очень красив, но так как во всех его оттенках есть желтый, а последний портит даже очень хороший цвет лица,- лиловый рекомендуется только для безукоризненно белого тона кожи. Синий идет, главным образом, блондинкам, превосходно гармонируя со светлыми волосами и свежестью их лица; точно так же им идет коричневый и темно-зеленый, причем последний особенно хорош для рыжих. Вечером блондинки могут одеваться в бледно-голубое или розовое; последнее положительно нельзя носить брюнеткам, в особенности - с темным цветом кожи. Что касается белого, то это универсальный цвет, идущий всем женщинам, во всяком возрасте и всякому цвету кожи. Он особенно красив в легких материях, как, например, газ, шелковый муслин, тюль. Летом нет ничего красивее белого простого полотняного платья, которое можно одевать всегда, и которое к тому же великолепно стирается. Белый цвет хорошо оттеняет как розовый цвет лица, так и матовый, и придает женщине особую прелесть. Черного цвета, символа траура, должно избегать, если он не обязателен. Правда, он очень идет некоторым женщинам, и его даже называют “белилами блондинок”, но в то же время он дает впечатление холодной сдержанности, печали, и его лучше вообще избегать.
Черный бархат, атлас, даже муслин смягчают мрачность своего цвета мягкостью и шелковистостью, чего нельзя сказать о шерстяных черных материях. Пожилые женщины всегда кажутся хорошо одетыми, если на них черное бархатное платье и кусочек белого кружева. Черные и синие платья, значительно скрадывая полноту фигуры, делают ее миниатюрнее. Очень светлые платья идут к тонким и маленьким фигуркам. Во всех этих правилах есть исключения: желтый цвет, говорят, утоньшает, а зеленый, даже темный - толстит. В общем, конечно, все зависит от фигуры, и очень часто надо сначала примерить к лицу и фигуре материю, прежде чем се купить.
От хорошего вкуса зависит умение выбрать тона одного цвета: к темно-серому платью, например, пойдет светло-серая шляпа с серой лентой среднего тона. К синей юбке пойдет серо-голубая или бирюзовая блузка; наконец, белая шляпа с черной отделкой идет ко всем цветам платьев.
Библиотека “Журнала для хозяек”, “Умение хорошо одеваться”, издательство Москва, 1914 г.
Изящная блузка из легком ткани “снежинка”. Воротник и пояс «помпадур». Волан, идущий от талии вниз, заложен складками плиссе.
От внимания нормально развитого ребенка не ускользнет и такая мелочь, которая незаметна взрослому, ибо детский кругозор уже, уголок жизни, доступный детским наблюдениям, ограниченнее, вся жизнь ребенка сосредоточена на небольшом и тесном домашнем мирке.
Окружающие взрослые своим духовным неряшеством, своими мелкими неправдами, дают ребенку первые уроки лжи и обмана. Затем идут школьные годы. Скажите, кто в школе не лгал учителям, не сказывался больным, не пользовался подсказкой, не списывал чужих сочинений или задач, не готовил к экзаменам “шпаргалок”? Школьные обманы, встречая всяческое поощрение в семье (мы видели папаш и мамаш, писавших сочинения и переводы за дочек и сынков), не ограничиваются средней школой, а переходят даже в университет: и студенты отмечают билеты на экзаменах, пишут “шпаргалки”, чтобы подглядывать.
Каковы же результаты такой подготовки к жизни? Да те, что у нас все лгут и все обманывают, привыкши к этому с детства.
Кто не знает о хищениях в банках и в интендантстве, раскрытых процессами, прогремевшими на всю Россию? Купцы обманывают покупателей, создавши пословицу: “Не обманешь - не продашь”, редко кто из нас отдаст кассирше нечаянно сданные деньги; дельцы обманывают своих доверителей, мужья - жен, жены - мужей и... до бесконечности. Многие берут жалованье, скверно исполняя свою работу. Но скажите по совести, многим ли из своих знакомых вы решитесь доверить без расписки любую сумму на хранение? Доверить в полной надежде, что в любой момент получите ее обратно? Таких людей найдется у каждого два-три, а то и ни одного. А остальные? О, они ничуть не жулики, а очень милые люди, но... один истратит “нечаянно”, другой возьмет “по нужде на три дня”, а найдутся такие, которые, за отсутствием расписки, способны “забыть” о том, что им были даны деньги. Им не внушали с детства твердого знания, что чужое и есть чужое, и что чужие деньги следует запирать на ключ, чтобы не прикасаться к ним ни разу, пока их не потребует хозяин. Взаймы можно брать где угодно, но не из того ящика, где заперты чужие деньги. Порядочный человек не спрашивает себя, почему нельзя трогать чужие деньги. Рассуждения в этом случае только вредят: ведь, рассуждая, Раскольников у Достоевского дошел до возможности ограбить и убить старуху! Есть люди, полагающие, что лгать выгодно, но выгода эта весьма проблематична.
Кроме грубых форм обмана и мошенничества есть еще и мелкая неправдивость. Выражение “душевная извращенность” употреблено нами не напрасно: так именно можно назвать склонность ко лжи и способность к ней. Нормальный человек питает ко лжи отвращение; если он решается на нее в исключительных случаях, то это стоит ему душевной борьбы и тяжелых усилий. Зато психопаты среди лжи и обмана чувствуют себя "как рыбы в воде”, и лживость есть один из признаков многих душевных заболеваний. Поэтому взрослые должны знать, что, не отучая своих детей лгать, они готовят из них не только антисоциально несчастных членов общества, но еще - психопатов, тогда как, даже в случаях нервной наследственности, вкоренившаяся привычка к правдивости является помощью для сохранения душевного здоровья. Конечно, на воспитание следует влиять не строгими взысканиями за малейшее уклонение от правды, а только личным примером. Если же дитя будет слышать одно, а видеть перед собою совсем другое, то это поселит в нем тот нравственный разлад, ту раздвоенность, которые тяжким гнётом лягут на всю его последующую жизнь и деятельность. В раннем детстве необходимо считаться с еще бессознательной, происходящей от живости воображения, и хотя бороться с нею, но не преследовать и не винить за нее ребенка.
Педагогика умолчания, которое тоже есть один из видов обмана, широко господствовала в старину, а теперь осуждена единогласно: слишком уж печальны ее последствия. Нередко бывает и теперь, что воспитатели не заботятся о правильном разъяснении жизненных явлений, а, желая вырастить хороших людей, учат их «хорошему», скрывая все неприглядности жизни. Это - большая ошибка. Хорошо любить добро, но надо знать и зло, чтобы уметь с ним бороться. Иначе, окунувшись в жизнь и сразу увидев ее теневые стороны, можно впасть в разочарование и даже в отчаяние, чему бывало немало примеров. Надо стараться давать нашим воспитанникам правильные понятия об окружающем, не обманывать их ни в чем; разъяснение им существующего не помешает нам тут же внушать и идею о должном стремлении к идеалу.
В-вич
«Журнал для женщин» № 5 за 1916 г.
Подготовила Н. Кудрякова, рисунки автора
Союз Краеведов Владимирской области
|
