Николай Петрович Сычёв (27 апреля 1883, Санкт-Петербург — 16 июля 1964) — советский историк искусства, музейный работник, реставратор, художник, педагог.
Николай Сычёв родился 27 апреля (9 мая) 1883 г. в Санкт-Петербурге в дворянской семье. Окончил историко-филологический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета в 1910 году, ученик Н.П. Кондакова и Н.П. Лихачева. И был оставлен в Университете для подготовки к профессорскому званию. Еще будучи студентом, изучал памятники древнерусского искусства в Новгороде, Пскове, Киеве и других городах.
В 1913 году вместе с академиком Кондаковым выехал за границу, где в музеях Италии, Франции и Германии знакомился с уникальными памятниками древнего искусства, копировал фрески и мозаики, переводил рукописи.
Магистр истории искусств (1914).
В 1916–1919 гг. - приват-доцент Историко-филологического факультета Петроградского университета на кафедре теории и истории искусства. С 1919 по 1930 гг. – профессор.
Член Общества художников (1921).
Николай Сычёв. 1912 г.
Директор Русского музея с 1922 по 1926 г. Оказал значительное влияние на формирование коллекции Русского музея, разработал его первые постоянные экспозиции, автор ряда капитальных научных сборников и монографий о различных периодах и художниках России. По его инициативе в музее были созданы первые экспозиции художественного и этнографического отделов, организованы филиалы в восстановленных Шереметьевском и Шуваловском дворцах-музеях. Было создано музейное издательство, организована первая всесоюзная выставка советских художников.
Преподавал в Ленинградском государственном университете. Состоял в художественном объединении «Шестнадцать». Его художественные работы выставлялись на выставках с 1923 по 1927 гг.
В 1930 г. он вел реставрационные работы в Софийском соборе Киева.
В 1930 году он был в первый раз арестован по групповому следственному делу, его подозревали в принадлежности к монархической организации «Всенародный союз борьбы за возрождение России». В процессе следствия его вина не подтвердилась и в июле 1931 г. он был освобожден. Впоследствии он будет осужден еще дважды. Арестован 17 сентября 1933 года, осужден 29 марта 1934 г., приговорен к 8 годам ИТЛ (статья 58-10-11). Наиболее длительный период — с 33 по 42 годы — он провел в лагерях (Соловецкий лагерь; Молотовская (Пермская) обл., лагерь Мошево). Там он не оставлял научной и творческой деятельности. Создал и руководил музеем Беломорско-балтийского канала, написал более 400 этюдов. В 1935 году его наградили Орденом Ленина. Скорее всего, так было отмечено создание Сычёвым музея строительства Беломорканала.
Освобожден 19 сентября 1942 г. После освобождения он работал в краеведческом музее города Чистополя, там ему оказал поддержку и Иван Александрович Нестеров, начинающий художник, будущий директор краеведческого музея.
В 1944 году по ходатайству академиков Грабаря, Щусева и Грекова, Сычёва перевели во Владимир.
В город Владимир профессор Сычёв приехал в 1944 году. Николай Петрович работал в должности старшего архитектора по охране памятников архитектуры в областном отделе по делам архитектуры при Владоблисполкоме. «… устроился прекрасно на работе во Владимире. И, как говорится, с головой ушел в научную работу. Отношения с руководством и товарищами по работе прекрасное. Бытовые условия и питание также превосходны. Приступил к писанию большой работы по истории культуры Владимир-Суздальской Руси по поручению обкома ВКПБ и отдела по делам архитектуры при Владимирском облисполкоме. При свидании доложу Вам подробнее, скоро приеду в Москву. Искренне Вас уважающий и всегда признательный, Н. Сычёв». Вот так писал накануне нового, 1945 года, Николай Петрович Сычёв Игорю Эммануиловичу Грабарю в Москву в письме от 23 декабря 1944 года.
«Областной отдел пo делам искусств на-днях организовал ряд лекций для работников искусств. Профессор Сычёв прочитал оригинальную лекцию «Илья Ефимович Репин в моих воспоминаниях». Художник А.М. Кузнецов провел беседу на тему «Значение общей культуры в творческом процессе». Лекции вызвали большой интерес со стороны художников Владимира и коллектива мстеpcких живописцев, работающих в облдрамтеатре» («Призыв», 16 января 1945).
«Недавно прошел предварительный просмотр произведений владимирских живописцев. Комиссия с участием профессора истории искусств Н.П. Сычёва осмотрела работы многих художников. Известный владимирский пейзажист Д. Рохлин пишет большую композицию «Шум берез». Жанрист А. Калмыков также готовит новые работы. Наиболее сильными произведениями можно считать эскиз «Встреча», «Портрет матери» и «Портрет рабочего». А.А. Лебедев пишет эскиз «Нашествие татар на Владимир». В ближайшее время будет просмотрены произведения художников Мурома и Коврова. В. Славин» («Призыв», 13 апреля 1945 г.).
«Наши достижения и наши задачи Профессор Н. СЫЧЁВ В торжественные дни победы советского народа над немецкими захватчиками во Владимирском краеведческом музее открылась первая выставка Союза coветских художников и мастеров народных художественных ремесел Владимирской области. Это большой праздник. И как знаменательно, что открытке выставки совпало с началом нового этапа в жизни нашей страны — с началом великой созидательной и творческой работы вновь наступившей эпохи мирного развития. В годы Великой Отечественной войны советская общественность с особой силой ощутила значение культуры русского народа, далекой и близкой, научилась больше ценить народные творческие силы, так мощно расцветшие в эпоху борьбы во имя свободы и независимости нашей Родины. Поэтому первая выставка произведений художников области, поcтaвившая своей целью показать их творческие искания, не только своевременна, но и важна, как первый смотр художественных сил и их устремлений в суровые годы военных испытаний. И можно с полной определенностью сказать, что в эти героические годы, когда голос советского искусства повсеместно звучал в грохоте сражений, создавая поэмы, фильмы и полотна о стойкости советского человека, о его преданности своей великой земле, своей прекрасной природе, новому человеку, когда создавались новые формы народного искусства, проникнутого всепобеждающей правдой ленинско-сталинской идейности, — художники Владимирской области любовно делали свое дело. Диапазон их творческих исканий широк и многообразен. Одни из них увлечены красотами природы Владимира, Мурома, Коврова; другие — сюжетами из Великой Отечественной войны и различными моментами социалистического строительства; третьих интересуют темы из далекого прошлого Владимиро-Суздальской Руси. Особыми циклами проходят перед зрителями театрально-декоративные мотивы и, наконец, русские былины, сказки, сюжеты на темы и творчества Пушкина, Гоголя и Лермонтова, так красочно отраженные в произведениях художников Мстёрской артели «Пролетарское искусство». Большой художественный интерес представляют на выставке экспонаты «Хрусталь-стекло» из г. Гусь-Хрустальный и экспонаты художественной вышивки и строчки Мстёрской артели им. Крупской. Исключительно высокой техникой отличаются авторские экземпляры художника В. Трелина производственно-торговых марок, знаков и эмблем и эскизные проекты всесоюзных и общемосковских типовых вывесок. На выставке все же преобладают работы пейзажистов. Среди них в первую очередь необходимо отметить произведения старевшего владимирского художника Д.И. Рохлина, подлинного поэта лирических настроений, сдержанно и тонко передающего мотивы родной природы: или в серебристых созвучиях утра или в тревожном зеленом шуме своих могучих берез. Особой тонкостью исполнения отличаются его пейзажи – акварели. Певцом солнечных просторов и радости колхозного труда выступает на выставке ковровский художник П.Я. Куликов. Декоративно-монументальные решения его в области пейзажа с большою силой говорят о необъятных просторах нашей Родины. Особой серией проходят искания цветовых эффектов в произведениях К.И. Мазина, давшего ряд отлично написанных этюдов из окрестностей Мстёры; В.Л. Зевакина, представившего цикл смелых звучных этюдов из окрестностей города Коврова; А.А. Лебедева, увлеченного поисками игры солнечных пятен и световых вибраций; муромского художника А.М. Каманина, выставившего тонко прочувствованные пейзажи и мощные натюрморты на тему «Слава русскому оружию»; В.А. Фильберта, увлеченного поисками синтеза цветовых решений. Пейзажами и натюрмортами представлен на выставке ковровский художник С.М. Чесноков. Его большой пейзаж — «Ковров зимой» говорит о крупном живописном даровании этого художника. Наряду с этой серией реалистических решений в области пейзажной живописи на выставке представлены произведения, показывающие особые претворения художественных течений позднейших периодов. К таким относятся работы Ф.Н. Захарова, давшего тонко прочувствованные зарисовки архитектурных сооружений города Владимира, этюды Крыма и прекрасно задуманный и выполненный рисунок «Снег идет». Большую серию пейзажей и эскизов к театральным постановкам дал В.П. Гладышев, художник многогранных художественных замыслов, хорошо знакомый с культурным наследством европейского и русского искусства. С таким же разнообразием в сюжетах представлен на выставке талантливый муромский художник А.В. Морозов. Его можно было бы отнести к числу представителей реалистического жанра, но все его бытовые темы - «На укрепление обороны г. Мурома», «Письмо бойца», «Возвращение героя», «После ухода немцев», «Над Окой» и «Чкалов — кочегар» — так тесно связаны с природой, что вполне позволяют говорить о нем, как о пейзажисте, мастерски соединяющем композицию бытового характера с природой. Его картина «Чкалов—кочегар» в этом отношении особо показательна. На широких пространствах многоводной реки, блистающей рефлексами необъятных небесных просторов, на корме уходящего парохода-грузовика стоит, вперив в высь орлиные очи, великий патриот Валерий Чкалов. Он впервые увидел в поднебесье самолет, и в широкой, как сама советская земля, его душе уже родилась героическая мысль о покорении воздушной стихии. Такова мысль картины А.В. Морозова — большая мысль о рождении нового человека, человека необъятных порывов в необъятных просторах нашей великой Родины. Счастливая, большая мысль! Она вполне воплощена художником в его произведении. В свое время, когда советский народ, совершив революционный подвиг, стал на путь социалистического развития, В.И. Ленин в беседе с Кларой Цеткин говорил, что «искусство принадлежит народу. Оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс. Оно должно быть понятно этим массам и любимо ими. Оно должно объединять чувство, мысль и волю этих масс, подымать их. Оно должно пробуждать в них художников и развивать их». Картина А.В. Морозова способна пробуждать мысль и чувство народных масс, способна подымать их, звать на великое дело. И так бы хотелось, чтобы художник не остановился в своем творчестве на сделанной картине, а развил бы этот сюжет на большом полотне, разработав художественный образ в более мощных формах, соответствующих подлинному величию самой темы. Значительно богаче представлен на выставке портрет. С.М. Чесноков, А.А. Лебедев, А.В. Морозов, А.П. Калымков, М.М. Сахаров и Шепелюк Анатолий Павлович дали серию портретов маслом, офортом, литографией, пером, мокрым соусом и резанных по дереву. Если не считать работ А.П. Шепелюка, А.П. Калмыкова М.М. Сахарова, мастерски вырезавшего в дереве портреты товарища Сталина, К. Маркса, М. Горького и абстрагированный образ Александра Невского, все портретные работы владимирских художников не имеют больших художественных достоинств. У А.П. Шепелюка, особо выделяются портреты М.С. Сикуллера, Героя Социалистического труда В.А. Дегтярева, старого ивановского большевика и дочери художника. Они показывают художника как крупного мастера, владеющего формой и сложной техникой, выработанной в итоге глубокого изучения технических методов выдающихся мастеров этого жанра. Портрет художника М. Сикуллера в цикле произведений А П. Шепелюка имеет особое значение — это живой и действенный образ человека в момент творческого напряжения. Блестящая лепка формы и прекрасный колорит портрета делают его исключительно высоким произведением. Таково в общих чертах содержание выставки. Просматривая на ней всю эту массу портретов, этюдов и картин природы, столь любовно передаваемой владимирскими художниками, нельзя не отметить общий характер «этюдности» большей части произведений. Проблема пейзажа в советском искусстве — большая проблема. Культурное наследство, которым располагает советский художник при решениях в этой проблеме, огромно. По творениям великих мастеров прошлого видны пути, которыми шла пейзажная живопись от классицизма к реализму. Эти творения являются гордостью наших музеев. Они хранятся в них не в качестве документов давно ушедшего прошлого. Они говорят о великом труде русских художников, о напряженных стремлениях в познании реального мира. Они говорят вместе с тем о поисках и решениях пейзажа — картины, той картины, которая рождается в итоге длительных исканий, глубоких переживаний, а временами и больших творческих страданий. Нельзя забывать этого наследства. В.И. Ленин говорил, что «красивое нужно сохранять, взять его как образец, исходить из него, даже если оно «старое». Почему нам нужно отворачиваться от истинно-прекрасного, отказываться от него, как от исходного пункта для дальнейшего развития только на том основании, что оно «старо». Это великое наследство, подлинного искусства является большой школой. Оно учит! Оно не позволяет ограничиваться случайным и скороспелым успехом. Оно зовет к серьезному труду, и надо надеяться, что голос великих мастеров русской школы живописи пробудит в среде владимирских художников стремления к решению картины, как синтеза их творческих стремлений. Тем более этого нужно сказать в том случае, когда художники берутся за выражение в искусстве новой, самой светлой страницы, начавшейся в жизни людей со времени великой Октябрьской революции. Социалистическая революция открыла полный простор для творческой деятельности, для великого искусства. Всей творческой жизнью советское искусство выработало основы нового художественного стиля, который товарищ Сталин назвал стилем социалистического реализма. К этому искусству зовет нас наша великая страна. И надо верить в то, что владимирские художники в своей дальнейшей деятельности смело пойдут по путям, ведущим к действительно великому искусству, искусству народа-победителя!» («Призыв», 10 июня 1945 г.). По окончании первой художественной выставки в зале драмтеатра состоялась конференция, в ходе которой было избрано Правление Владимирской организации Союза художников и его председатель. Им стал художник из Москвы Шепелюк Анатолий Павлович. 9 июня 1945 г. - создание Владимирской областной организации Союза советских художников.
В 1948 году во Владимире открылась художественная студия при Доме народного творчества. За учебу надо было платить, как впрочем, и приобретать за свои деньги этюдник, кисти, краски и многое другое. Вел занятия Николай Сычёв. Студийцам крепко повезло. Н.П. Сычёв, отбывавший во Владимире ссылку, настоящий кладезь знаний. Он многое дал начинающим художникам.
Владимирский горисполком создал комиссию, которая обследовала Владимирский Успенский собор и составила акт, где были описаны дефекты и указаны сроки их ликвидации в 1944-1945 годы. В 1945 г. комиссия, в состав которой входили академик И.Э. Грабарь и профессор Н.П. Сычёв, констатировала тяжелое состояние фресковой стенописи собора. С 1946 по 1948 гг. были произведены дополнительные исследования состояния фресок. Реставрация «сафоновской» стенописи собора, проведенной в 1952-1954 гг. под руководством профессора Н.П. Сычёва, исходила из необходимости «излечения» собора в целом, что должно было благоприятно сказаться на состоянии фресок преподобного Андрея Рублева.
Летом 1949 года комиссия во главе с председателем горисполкома Богардом, куда входили профессор Н. П. Сычёв и главный архитектор А. В. Столетов, одобрили скульптуру Пушкина работы Далецкого Владимира Евгеньевича.
Н.П. Сычёв и группа владимирских реставраторов. Во втором ряду справа первый – А.П. Некрасов, вторая – И.В. Фильберт (Модестова)
Десятки древних памятников, среди которых есть немало шедевров, обязаны Сычёву своим возрождением: Успенский и Дмитриевский соборы, Рождественский собор Суздаля, храм Бориса и Глеба в Кидекше, где им были открыты фрагменты живописи 12 века.
Улица 2-я Никольская, д. 2. Бывшее художественное ремесленное училище
Кроме того, он читал лекции по истории искусства в художественном училище, консультировал реставраторов и искусствоведов из других городов. Оставаясь художником, он вел студию при Доме народного творчества, в которой занимались Виктор Титов, Ким Николаевич Бритов, Валерий Григорьевич Кокурин, Потехин, Калошин, Пластинин Владимир Васильевич. Сычёв был избран членом правления Владимирского отделения Союза художников РСФСР.
Во Владимире он прожил деятельные 10 лет.
Был вновь арестован в апреле 1948 г. 10 июля 1948 г. дело прекращено. Освобожден.
29.12.1954 года (по др. данным в 1955 году) с профессора была снята судимость, и он получил право жить в Москве, где работал старшим ученым консультантом Республиканской научно-реставрационной производственной мастерской, принимая активное участие во всех крупнейших реставрационных работах в Кремле, храме Василия Блаженного и на других объектах всесоюзного значения. В столице его учениками и преемниками стали реставраторы: Михаил Артамонов, Александр Некрасов, Виктор Филатов, Савелий Ямщиков.
Умер Н.П. Сычёв в 1964 г. в Москве.
В 1993 году вышло постановление о реабилитации.
Благословенный город Владимир в 40-50-е годы принял на себя еще одну великую миссию — дал приют людям, прошедшим лагеря, ссылки и тюрьмы. Были среди этих людей врачи, журналисты и художники. Многие именно во Владимире смогли «обрести себя» как специалисты высокого класса, некоторые же, сломленные пережитым, не поднялись никогда. Город наш принял этих униженных, но не растоптанных людей, и они отблагодарили его, создав определенный культурный фон, обогатив его своим присутствием. Большой след в культурном развитии Владимира тех лет оставил Николай Петрович Сычёв (1883 — 1964 гг.) — художник, археолог, реставратор и искусствовед. У французов бытует выражение «священная боль». Именно такую боль я испытываю, вспоминая Николая Петровича, который являлся долгие годы другом нашей семьи. Мне посчастливилось общаться с ним с раннего детства и до начала юности. А зародилась эта дружба в доме, стоявшем над оврагом, в окружении гигантов вязов и лип, на почти не существующей ныне улице Малые Ременники. Старшее поколение владимирцев еще помнит этот дом и это место.
Все мои воспоминания о Николае Петровиче Сычёве неминуемо возвращают в далекое детство, извлекая из памяти дорогие для меня подробности общения с человеком мощнейшего интеллекта. Я вспоминаю дом моего детства, где я росла, окруженная любовью своей семьи, и была абсолютно счастлива. Поэтому я попытаюсь передать дух, царивший в этом доме, как это воспринималось в раннем детстве. Дом принадлежал моему деду, финансовому работнику и художнику Владимиру Ивановичу Маркеллову. Дедушка был человеком добрым и отзывчивым и, как истинный интеллигент, немного наивным. Шумный, подвижный, всегда окруженный людьми, дедушка умел дарить всем тепло своей души. Щедрость души его многие ценили, оставаясь друзьями на всю жизнь. Под лучами этого душевного тепла и отогревался Николай Петрович после всех испытаний, посланных ему судьбой.
Дом наш посещали люди разных профессий. Среди них было много музыкантов — профессиональных и любителей, врачей, педагогов и, конечно же, художников, так как именно в нашем доме начал свое существование Владимирский Союз художников, давший миру и замечательных живописцев, и просто хороших художников. Став взрослой, я осознала, что за люди посещали нас, а пока мое внимание было занято наплывом большого количества незнакомого народа с подрамниками, холстами и этюдниками. Все время они что-то зарисовывали и жарко спорили. Мелькало множество лиц, одни из которых появлялись довольно часто, другие — реже, а некоторые быстро исчезали.
Как-то неожиданно и навсегда вошел в мою жизнь профессор-искусствовед Николай Петрович Сычёв, наполнивший мой мир новыми впечатлениями и понятиями. Очень хорошо запомнила первую встречу с ним. Повел меня как-то дедушка гулять, и зашли мы с ним в маленький домик. Войдя в комнату, я увидела седого худощавого мужчину с «моржовыми» усами, который, закатав брюки, мыл пол. Закончив свою работу, он подошел к нам, поздоровался с дедушкой и присел передо мной на корточки. Я увидела светлые глаза со смешинками и добрую усмешку «в усы». Как маленькой даме, с уважением, он поцеловал мне руку, и ...я была покорена им навсегда. С его легкой руки у меня появилось еще два взрослых друга. Как-то, рассматривая картинки с изображением зверей, я выразила сожаление, что не могу завести дома некоторых из них. Особенно меня восхищали слон, верблюд и медведь. Николай Петрович отсутствие этой живности очень своеобразно компенсировал. Как это все вышло, я уже не помню, но несколько лет, пока я не подросла, у меня были прекрасные «друзья-звери»: художник А.А. Лебедев был «дядя Медведь», П.Я. Куликов — «дядя Слон», а Николай Петрович — «дядя Верблюд». После бурных заседаний, или еще чего-то не менее шумного, эти художники, забывая все на свете, самозабвенно играли со мной. «Дядя Медведь» рычал и был всеяден, «дядя Слон» катал меня на четвереньках по комнате и, когда я требовала ускорить темп передвижения, горячо доказывал, что слоны быстро не ходят. Правда, и «дядя Верблюд» меня не очень удовлетворял, так как я видела в нем не верблюда, а милого и доброго моржа с картинки. Я знала, что Николай Петрович притворяется верблюдом, но из деликатности очень снисходительно принимала его подбрасывания на коленках и, когда он подкидывал меня довольно высоко, одобрительно восклицала: «Ишь ты!».
Сейчас вспоминая все это, живущее во мне, я поражаюсь, с какой самоотдачей эти взрослые и даже уже немолодые люди играли со мной. Что давало им общение с ребенком? Может, соприкосновение с детской чистотой помогало забыться от всего пережитого? Или просто отогревались душой возле этого живого комочка? Судьба сложилась у всех по-разному. А.А. Лебедев после длительной болезни умер, П.Я. Куликов куда-то исчез из нашей жизни, а Николай Петрович с тех давних пор и до конца своей жизни был другом нашей семьи.
Светлое время детства подарило мне много интересных встреч с разными людьми, но Сычёв для меня — это тепло дружеских отношений, постоянное восхищение его высокой эрудицией и... боль. Он появился в моем детстве, вдохнул в него иные жизненные вихри и остался в моей душе навсегда. Я взрослела, а Николай Петрович был всегда рядом, даже когда жил в Москве.
Так случилось, что именно я была его «маленьким другом» целых 17 лет. И это не искажение действительности — так и было, что подтверждают его письма. Писал он нам всем часто. Совершенно отдельная тема — его переписка и отношения с моим дедушкой. Я же, по сохранившимся письмам ко мне, заново ощущаю прелесть дружбы между «старым и малым».
Мне придется еще раз вернуться в раннее детство, чтобы пояснить отдельные моменты и слова, мелькающие в письмах ко мне. Николай Петрович часто называл меня «старушечкой». При первом нашем знакомстве он спросил меня: «Сколько лет этой юной даме?». Я, сокрушенно вздохнув, ответила: «Старая я уже стала...» — и показала четыре пальца одной руки, другую спрятав за спину, чтобы не запутаться. С тех пор он называл меня «моя старушечка».
Тогда же, спросив, как зовут его, и услышав в ответ «Николай!», я восхитилась: «А как звала тебя мама?»
— Николенька, — ответил Николай Петрович.
— Ты Николенька? Ты правда Николенька? Но почему такой старый?
— Потому что вырос и состарился, — недоумевал он.
Именно в это время бабушка прочитала мне несколько глав из «Детства» Л.Н. Толстого, и я была влюблена в Николеньку Иртеньева. Поэтому имя Николая Петровича и вызвало столь бурную реакцию. Позже бабушка долго меня отчитывала, когда, увидев через забор идущего к нам Николая Петровича, я кричала, вбегая в дом: «Николенька идет!!!» Как мне не хотелось этого немолодого, но такого доброго человека называть так длинно — Николай Петрович. Но он тут же пошел на компромисс. Мы договорились, что наедине я могу звать его Николенькой и даже Николашкой. Это была наша первая общая «тайна», которую я бережно хранила. Ну а потом я подросла, и все встало на свои места. Когда я пошла учиться в школу, Николай Петрович стал обращаться ко мне на «вы». Сначала это меня страшно смущало, а потом я привыкла и оценила эго уважение к еще маленькой личности. Так было принято раньше среди интеллигентных людей.
Вся щедрость его души, глубочайшие знания в области искусства и истории раскрывались в многочисленных беседах. Сажал он меня на диван, брал книги или художественные альбомы, и начинались великие путешествия по городам и странам, сопровождаемые рассказами об их культуре. С упоением Николай Петрович рассказывал об Италии. Если не было иллюстраций к рассказу, тут же делал карандашные наброски. Я запомнила Николая Петровича того времени — всегда веселого, улыбающегося, имеющего про запас анекдот.
Никогда не вспоминал он о пережитом, будто и не было никакой трагедии в его жизни. Спешил жить и наслаждаться красотой окружающего мира, общаться с друзьями. Вопросы в то время задавать было не принято. Зловещим шорохом за многими людьми летели слова «58-я...» Я не знала, что означала эта страшная цифра, но чувствовала ее печать на многих лицах. А лица эти улыбались и ценили жизнь, как никто. Я догадывалась, что эта страшная цифра давит и на Николая Петровича. Помню, как после какого-нибудь веселья с художниками он входил ко мне в комнату, гладил по голове, а потом, положив свою голову на мои маленькие колени, начинал плакать. Я гладила его по седым волосам, по этой необыкновенной даже по форме голове. Хотя я была еще крохой, у меня хватало такта не спрашивать его ни о чем. Я понимала, что слезами ему нужно от чего-то облегчиться. Наверное, никто больше и не знал об этих слезах. Тогда он был еще одинок. А потом он женился на Антонине Николаевне Росщах, и его одиночество закончилось. Она, потеряв в войну мужа и двух сыновей, стала верной спутницей Николаю Петровичу. Вскоре они уехали в Москву.
Первое послание из Москвы было привезено моим дедушкой на обертке коробки конфет. Вот оно:
Дорогой Наташечке,
Музыкантше славненькой,
На клавишах удаленькой,
В жизни очень скромненькой,
Временами добренькой,
Иногда сердитенькой...
Нами же любименькой!
Я рано начала учиться музыке, и Николай Петрович, приезжая к нам из Москвы, любил слушать мою игру. Часто я посылала ему рисунки и написанные специально для него рассказы. Он находил у меня способности во всем, но сокрушался, что не обладаю я «нахальством» и потому много в жизни моей будет сложностей. Письма ко мне Николай Петрович оформлял своими рисунками. Я очень любила их получать. Радости не было конца! Часто ездила к Сычёвым на каникулы, особенно когда здоровье уже не позволяло ему приезжать во Владимир. Эти поездки я запомнила на всю жизнь.
Вспоминаю дом на ул. Чернышевского, где жили Сычёвы. Это был типичный для старой Москвы дом с мрачным двором, эдаким каменным мешком, в котором «дурным» голосом кричали коты и зимой, и летом. Около двери было множество кнопок звонков, под одной из которых висела табличка «Сычёв Н.П.». После звонка отворялась дверь (чаще всего Антониной Николаевной), и пришедший оказывался в шумящем и шипящем от многочисленных примусов и кипящих кастрюль пространстве. Между столами, как привидения, скользили люди в халатах, совершенно не обращающие ни на кого внимания, углубленные в свои мелкие житейские заботы. Эту огромную общую кухню я пересекала затаив Дыхание, пока не оказывалась еще перед дверью с табличкой «Професор Н.П. Сычёв». Войдя в его квартиру, закрыв за собой дверь, я попадала в тишину благородного «профессорского» жилья, состоявшего из двух больших комнат.
Раскрыв объятия, ко мне выходил Николай Петрович, с милой улыбкой, со знакомыми смешинками в глазах. Вот он подходит, несмотря на одышку, обнимает с такой силой, что я визжу на всю квартиру. Николай Петрович поднимает меня и кружит по комнате. Мы счастливо смеемся, а Антонина Николаевна бегает и кричит: «Колечка, что ты делаешь? Тебе нельзя!» Николай Петрович задыхается, но, довольный, хорохорится.
Потом шли продолжительные трапезы за большим столом в столовой. К моему приезду покупали все мои любимые сладости. Первые два дня больше слушали меня, расспрашивали о Владимире, об общих знакомых, о моей учебе, о том, чем я живу.
Потом были хождения по музеям, по концертам и театрам и вечерние прогулки у Чистых прудов. Конечно, были и покупки обновок — мне и маме. Как я любила эту столовую с огромным буфетом в углу, с красивой посудой! У одной из стен стоял плюшевый диван, на котором я всегда спала. Угол напротив буфета был огорожен ширмой, за которой царил другой мир. Там стояла кровать тети Дуни, старушки, жившей у Антонины Николаевны и нянчившей ее сыновей. Была она высокая, очень худая и богомольная. Вся стена в ее закутке была в иконах. Светились лампадки, и шелестели длинные молитвы. Не стало мальчиков — сыновей Антонины Николаевны, но тетя Дуня так и осталась жить в семье Сычёвых, любя их всей душой.
Другая комната выходила окнами на Чистые пруды и представляла собой кабинет-спальню. В углу стоял большой резной письменный стол, на котором возвышался прекрасный мраморный бюст Николая Петровича (автора, к сожалению, я не запомнила). Позднее он был установлен на его могиле. На столе лежали читаемые хозяином книги и рукописи. Рядом стоял книжный шкаф и узкая кровать Николая Петровича. Напротив был диван, на котором мы очень часто сидели и вели задушевные разговоры. Называли мы его «диван для откровений». Во всех комнатах висело множество работ профессора. Это были очень хорошие времена. Все мы прекрасно понимали друг друга. Многие тайны искусства открыл для меня Николай Петрович. Антонина Николаевна называла меня своей дочкой. Без ее безграничной преданной заботы Сычёв так долго не прожил бы. Вся наша дружба отражена в письмах этого дорогого мне человека. В них грусть и юмор живут рядом. Высокопорядочный человек, Николаи Петрович любил изобразить себя «дамским угодником», а членов нашей семьи «подколоть» какими-нибудь вымышленными похождениями, но в этом была особая прелесть.
Жаль, что все уходит безвозвратно, и только память дает возможность соприкоснуться с дорогими людьми. Смерть Николая Петровича в 1964 году была моей первой потерей близкого человека и страшно потрясла меня. Эта душевная пустота после его ухода так и не заполнилась ничем, но память хранит в своих глубинах мельчайшие подробности общения, и тихая радость от того, что я имела счастье быть рядом с этим богатейшего ума человеком, разжигает искорку в душе, которая тихо мерцает, как лампадка, и согревает ее.
После Николая Петровича остался богатый архив — 143 папки разнообразных материалов. Их с любовью, по листочку, разобрала и разложила по темам Антонина Николаевна и сдала это бесценное наследие в Институт археологии.
Вначале — два письма моему дедушке (В.И. Маркеллову) с характерным для Сычёва юмором.
15.VI.55 г.
Дорогой Владимир Иванович!
Извините, что до сих пор не удосужился ответить на Ваше последнее письмо. Об устройстве Ваших лепщиков я наводил справки, но везде ответ отрицательный.
Пара слов о себе:
1. Я еще жив.
2. Кое-как брожу...
3. С утра до ночи работаю.
4. Живот не болит.
5. Признаков сумасшедствия у меня тоже нет.
6. Букет сирени написан.
7. Во сне вижу только девушек, престарелых почему-то не вижу.
8. Жена меня не колотит.
9. По театрам таскает часто.
10. Способность влюбляться не утрачена.
11. Водки не пью, не курю, вин не пью, пью (о ужас!) только Боржом.
12. Если Вл. Ив. пожалует в Москву, напишу его «патрет» высшего качества.
13. Ваших дам вспоминаю, а потому часто икаю.
14. У меня на подоконнике, где кормушка для воробьев, один воробей с воробьихой ведут себя часто неприлично. Укажите, какие принять меры.
Целую и обнимаю, желаю счастья и успехов за спиной жены.
Ваш Коля Сычёв.
P.S. Советую не унывать. На картах (для Вас гадали) вышло, что вы погибнете от блондинки... берегитесь!
19.XII.57 г.
Дорогой Владимир Иванович!
Сердечно поздравляю Вас с Новым годом, от всей души желаю Вам, Элеоноре Иосифовне и Вашим маленьким ребятишкам Леночке и Наточке неизменного здоровья и счастья, успехов в жизни, искусстве и любовных похождениях. Антонина Николаевна вполне присоединяется ко всему вышесказанному и в добавление просит надавать шлепков названным девочкам, если они будут вести себя чересчур весело и беззаботно. Она просит напомнить этим маленьким баловницам, что скромность является одной из высших добродетелей. Глядя на этих баловниц, я всегда думаю:
«Двух этих женщин встретил я опять.
Голубка — дочь, цветок осенний — мать.
Есть руки у меня — цветок сорвать могу я,
Но крыльев нет — голубку не поймать».
Вот какой нахал, но и... поэт.
Так вот этот поэт сильно прихворнул. Из дома ему выходить запрещено. Он принимает ежедневно 12 порошков. Есть вкусное ему запрещено. Кушай каши без соли, а чтобы выпить - ни-ни. Хотели класть в больницу, насели на него профессора-медики и даже свезли туда, но он, узнав, что там нет хорошеньких сестер и врачих, удрал домой на иждивение жены. К сожалению, помирать не дают, а как жить на такой пище, да еще без всяких увлечений. Сами посудите, положение бамбуковое. Не жизнь стала, а просто житие или, как теперь говорят, - «не жизнь, а жестянка».
Посему сижу дома, пишу отчеты, статьи и картины, а затем, затем принимаю порошки. Когда меня выпустят на свет божий, не ведаю. Но не хочу теперь еще сказать Вам: Прощай, я ухожу в далекий путь.
Увидимся ли мы когда-нибудь?
Плохим я был, ну что ж — мы расстаемся,
А если был хорошим — не забудь.
Нет, прощаться не хочу. Еще встретимся не раз. Еще надеюсь видеть Вас, а теперь хотя бы получить от Вас письмо, о художественных Ваших и союзных делах и всем, что делается в Ваших палестинах.
Письмо Вы это получите задолго до Нового года, но вспомните его, когда будете встречать этот новый год.
Ровно в 12 ч. ночи я выпью шампанского за Ваше здоровье и здоровье всех Ваших любимых и прокричу «ура!» Слушайте! Кричать буду громко. Наверное, услышите. Ну, а пока желаю Вам неизменного счастья. Приветы самые сердечные Гришину и Маркову. Самые сердечные им поздравления и лучшие пожелания.
Крепко Вас обнимаю и да хранят Вас силы небесные и днесь и присно и во веки...
Всегда искренне Ваш И. Сычёв (подпись).
P.S. Стихи, что выше, не мои, а одного таджикского поэта.
1.V.58 г.
Здравствуйте, милая Наташечка!
Пишет Вам старый Николашечка.
С первым Маем поздравляет,
Здоровья, счастья Вам желает.
Шлет сердечный Вам привет!
Очень благодарен Вам, дорогие музыкальные пальчики, за милое письмецо и хорошие пожелания. Радуюсь бесконечно Вашим успехам и в школе, и в музыке. Приятно было узнать, что Вы с Вашей «престарелой» мамашей следили за международным конкурсом пианистов и скрипачей. Мы здесь тоже следили и были поражены музыкальным исполнением и толкованием музыкальных произведений, особенно Бетховена, американского пианиста Ван Клиберна. Когда он сыграл сонату Бетховена, я даже, может, от старости, а может быть, от глупости, разрыдался. Очень понравился румынский скрипач Штефан Руха и, как это ни странно, совсем не понравился Валерий Климов. Техника у него, правда, большая, но нет настоящей музыкальности. А в общем, конкурс был очень интересным, и все мы, сиречь я и все мои старушечки, очень жалели, что Вы, мои дорогие музыкальные пальчики, не участвовали в этом конкурсе. Если бы участвовали, то, конечно, Ван Клиберну было бы несдобровать. А вот Ван Клиберн и сам по себе очень хорош, хороша и его чудесная улыбка, а также и прическа. Она подобна вот такой (рисунок — Н.К.). И руки у него хороши, и пальчики. Ну, одним словом, «старикашка» хоть куда.
А у нас на Чистых прудах плавают белые лебеди, 10 штук. Плавают парочками. Чистые пруды стали Лебединым озером и скоро, вероятно, в нем будет купаться сама Галина Уланова.
Книгу, о которой Вы просите меня рассказать, я не читал. Я не могу ее поднять. Она весит 16 килограммов и на столе моем не помещается. Да и нет времени читать эту книгу. Я все время мажу красками картины и сам стал вот такой (рисунок — Н.К.). Очень рад, что Ваш дедушка все «бегает». Желаю ему успехов. Ант. Николаевна советует Вам прочесть книгу Медынского «Повесть о юности». Она Вас горячо целует. Она же целует и Вашего дедушку, т.к. влюблена в него «до чертиков». Я же целую Вашу бабушку и Вас. Хотел бы поцеловать и мамашу, но боюсь, говорят, она кусается.
Еще раз спасибо Вам за милое письмецо, дорогая Наташечка.
Искрение любящий Вас Николашечка.
4.XI.58 г.
Дорогая, милая Наташечка.
Какое чудесное письмецо Вы мне, старому, прислали и какой приложили к нему прекрасный рассказик о старой липе. Все мы читали его вслух и наслаждались и любовались Вашим чутким сердцем.
От всей души поздравляю Вас с праздником Великого Октября, желаю Вам здоровья и успехов в учебе и в Вашем музыкальном искусстве. Не забывайте Вашу музыку, без музыки, без искусства не стоит жить. Я вот, если неделю не попишу красками, начинаю чувствовать, что кожа у меня делается как у носорога, толстая, грубая, а душа еще этого хуже. Хотя, по правде сказать, не знаю, есть ли у меня душа, какая она из себя и в каком кармане находится. Если же подержу кисть в руках, расцветаю и делаюсь похожим на одного из воробышков, которые с таким аппетитом каждое утро кушают у меня булочки за оконной рамой на подоконнике. Кормить этих крошек стадо теперь трудно. Рамы закрыты на зиму. Но я сделал вот такую трубу из картона, просовываем с Антониной Николаевной ее в форточку и в отверстие всыпаем мелко истолченные, изрезанные белые булки...
Утром, чуть свет, птички уже стучат носиками в стекло — давай, дескать, булочек. А кормится их человек сорок, а то и больше. Вот как выросла наша семья, и сколько теперь приходится покупать лишних булочек.
Живем мы все по-старому. Антонина Николаевна (она сама Вам напишет) купила себе мужские штаны к ходит в них в поликлинику делать врачебную гимнастику.
Тетя Дуня усердно замаливает мои грехи, но ей это не совсем удается, т.к. грехов у меня очень много. Она очень устает и даже забыла, в каком веке живет и который год идет от Рождества Христова. Я ежедневно истекаю чернилами, принимаю гомеопатические пилюльки и от этого быстро теряю умственные способности. По вечерам все мы погибаем у телевизора, да и не только мы, а и наши гости, которых, слава Богу, у нас всегда много.
Вас мы вспоминаем каждый день, особенно я. Это, между прочим, и потому, что Ваша карточка стоит у зеркала, перед которым я обычно причесываю свою кудлатую голову. Вот я почешу, почешу эту голову, погляжу на карточку и вспомню слова... «ишь ты!»..., которые Вы когда-то любили говорить. Это было тогда, когда Вы еще свободно, не сгибаясь, ходили под стол. Вы эти слова давно забыли, а я помню.
Помню я и мамашу Вашу, только вот имя ее забыл. Помню, что имя у нее какое-то лекарственное, а какое именно — не могу вспомнить, да и трудно вспомнить, т.к. имя это не русское, а иностранное и, кажется, какое-то слабительное, но, право, не могу вспомнить... Знаю только, что мамаша хорошая, хорошо знает диезы и бемоли и пальчики у нее молниеносные. Кажется, ее зовут Бетховна Моцартовна, или Моцарта Бетхововна. Право, — не помню. Но хотя и не помню, очень прошу Вас поздравить от меня с праздником и... расцеловать в мажорных тонах. Бабушку Вашу милую тоже поздравьте и еще крепче поцелуйте, и скажите ей, что в одном городе живет... Петр Иванович Бобчинский, который очень ее любит. Впрочем, правильно ли я пишу его имя? Не знаю. Я, как видите, плохо помню имена. Проверив древние летописи, я нашел сведения, гласящие, что у Вас, кроме бабушки и мамаши, есть еще дедушка, родившийся на Плещееве озере еще при Петре I. Очень рад был это узнать, а потому и его поздравить и расцеловать. В летописи говорится, что он едва не погиб, овладевая окрестностями одного города, но все же уцелел, утратив лишь одну галошу. Очень рад, что он уцелел, и желаю ему здоровья.
Вас же, милая Наташа, крепко целую и желаю неизменного счастья и здоровья.
Искренне Ваш старый Н. Сычёв.
26.XII.58 г.
Дорогая Наташа.
Сердечно поздравляю Вас с Новым годом, желаю здоровья, счастья и больших успехов в учебе и музыке. Не откажите передать мой и моих старушек сердечный привет и лучшие пожелания всей Вашей семье — деду старому, молодой бабусе и очаровательной мамаше, и грозной Вильгельмине Иосифовне (Вильгельмина Иосифовна — сестра моей бабушки. Прим. Натальи Кудряковой). Все мы
Желаем всем здоровья, счастья,
Чтоб не было в душе ненастья,
Чтоб труд с любовью в дружбе тесной
В искусстве жил, где все звучит,
Где все в гармонии чудесной
О смысле жизни говорит.
Вот видите, какой я поэт, какие стихи написал. Могу еще добавить:
Всегда Вам радости желаем
И помним Вас, даже в ночи.
Антонина с Николаем,
Чистопрудные Сычи...
(рисунок — Н.К. )
Вот они какие.
Бывайте здоровеньки.
Крепко Вас обнимаю и целую.
Всегда Ваш старый дед
Н. Сычёв.
Август 1962 г.
Н.П. Кудряковой
Ночевала тучка золотая
На квартире старого лентяя.
Утром в путь она умчалась рано,
Из автобуса головкою кивая...
Лермонтович.
Дорогая, милая Наташа.
Получил сегодня утром письмо Ваше.
Рад и счастлив был, его читая,
Дни, что с Вами были, вспоминая.
