Андрей Игнатьевич Беневоленский Андрей Игнатьевич Беневоленский, бывший ординарный профессор Казанской духовной академии, статский советник, принадлежал к разряду тех, не редко встречавшихся в былое время, лиц, которые при всем их ученом достоинстве отличались многими странностями, обращавшими на себя внимание современников, создавшими массу анекдотов, с которыми перешли и в память потомства. Во всяком учебном заведении, будь то высшее или низшее, в былые времена встречались такие лица, и — замечательно — по большей части все это были люди в высшей степени даровитые, при исторической оценке которых за массой бережно сохраняемых анекдотов приходится отмечать такие достоинства, которым невольно и по справедливости история должна оказать уважение. К таким-то лицам принадлежал и А.И. Беневоленский.
Он родился в 1807 году в погосте Унженском, Меленковского уезда, где отец его Игнатий Антонов был дьячком. Выросши в сельской среде, где родители его мало чем отличались от соседей односельчан, Андрей Игнатьевич с детства крепко познакомился прежде всего с нуждой и лишениями: отцовских доходов хватало только на самое необходимое, а все прочее зарабатывалось потом и кровью. Кое-как подготовленный дома, Беневоленский поступил в Муромское духовное училище, где скоро обнаружились способности мальчика: терпя нужду, он собственными силами одолевал науки и шел в числе лучших учеников. Переход во Владимиpскую семинаpию в 1822 году, мало изменил быт ученика Беневоленского: он также усердно занимался преподаваемыми науками, уже ясно сознавая, что только этим путем он может добиться более лучшего положения, чем в котором находились его родители; здесь же и под влиянием той суровой обстановки, в которой пришлось проводить ему лучшие молодые годы, сложились и те привычки, которыми он выделялся впоследствии, состоя на службе в Казани. Замкнутость, крайняя бережливость до последней мелочи, малая общительность с товарищами, фанатическая преданность изучению преподаваемых предметов без особого руководительства, — все это по необходимости привитое в детстве осталось таким же и на всю жизнь.
Как лучший ученик семинарии, где А.И. Беневоленский обучался „при способностях отличных и прилежании неослабном", он в 1827 году поступил в С.-Петербургскую духовную академию, где и окончил курс учения в 1831 году со степенью магистра. Как воспитывавшийся на казенный счет, А.И. по окончании курса академии был назначен на должность профессора церковной истории и немецкого языка в Уфимскую семинарию. В 1839 г. он вышел в светское звание и женился в Уфе, где у него был деревянный дом, а в Уфимском уезде небольшое имение в 40 ½ десятин с 10 крепостными душами, записанное на имя жены; на службе в Уфе А.И. получил чин надворного советника и потому считался потомственным дворянином.
В 1840 году, после преобразования семинарий, Беневоленскому поручено было преподавать библейскую и церковную истории, литургику, канонику и русскую церковную историю. Там, в Уфе узнал его архим. Иоанн (Оболенский +1851), бывший первым ректором Казанской духовной академии, открытой в 1842 году. Когда в этой академии открылось так называвшееся прежде высшее отделение, явилась нужда в новых преподавателях; ректор Иоанн и рекомендовал А.И. Беневоленского на кафедру церковной истории, на которую Андрей Игнатьевич определением Св. Синода от 16 сентября 1844 года и был назначен — прямо в звании ординарного профессора.
Дальнейшую судьбу этого профессора мы передадим словами историка той же академии, И.В. Знаменского, так как других источников у нас нет никаких.
По словам Знаменского, „начальство академии постоянно держало А.И. Беневоленского в черном теле, переводило его с предмета на предмет, не удостаивало никакими должностями и поручениями, кроме должности помощника инспектора (1844 — 1846 гг.), бывшей притом же ниже его служебного положения, да еще одной ревизии Чистопольского духовного училища в 1845 г., и только в 1853 г. сделало его членом внешнего правления. Студенты и товарищи по службе ценили его незаурядную ученость, но постоянно подсмеивались над его странностями.
Это был высокий, худощавый и жилистый человек с рыжеватыми волосами, свежим пожилым лицом, одним из тех лиц, которые, приняв 40-летний склад, затем застывают в одном положении, не принимая больше ни одной старческой складки и ни одного нового старческого оттенка в колере; имел манеры старого мелкого чиновника, какого-нибудь повытчика духовного правления в уездном городе; говорил ясно, отчеканивая каждое слово по слогам, не скрадывая ни начал, ни концов, как школьный учитель, лет 40 упражнявшийся в диктовке детям, не много даже на распев, и произнося каждое слово так, как оно напечатано. В аудиторию летом и зимой он являлся в одном и том же коротеньком и без воротника пальто табачного цвета, из которого он как будто давно уже вырос. Рассказывали, что его супруга подарила ему однажды енотовую шубу, чтобы в морозы он не беспокоился уже завязывать себе уши грязным белым платком, — и в первый же свой выход в этой шубе он как раз отморозил себе уши. Жизнь он вел чрезвычайно аккуратную и воздержную, дозволяя себе единственное излишество — в потреблении чая, которого выпивал чашек но 17-ти за раз, вплоть до истощения самовара, и быстро одну за другой, для чего и наливал их партиями вместе, чтобы дать им время достаточно остынуть. Для предохранения себя от простуд и ученых болезней он всегда держал себя впрохолодь, одеваясь как можно легче, и ежедневно делал огромные моционы, притом самым быстрым аллюром. Одной из обычных прогулок его для моциона была утренняя прогулка за город до деревни Самысоровой в 8 верстах от Казани, где он пил молоко, а к чаю возвращался домой. Летом он ходил туда босиком, оставив сапоги при выходе из города в каком-нибудь укромном закоулке кирпичных сараев. В академии было много смеху, когда однажды эти сапоги кто-то у него стащил, и по возвращении он очутился в большом затруднении, как без них пробраться домой на квартиру. На летние и рождественские вакации он каждый год ездил в Уфу, где жила и хозяйничала его супруга; путешествие это он совершал крайне дешево, где на лошадях, а где и пешком, но каким-то ему одному ведомым сокращенным дорогам. Он слыл человеком скупым и тратил на себя действительно очень мало. Скупости этой приписывали и то, что он не жил вместе с семейством, так как это было дороже. Жена его с дочерью жили на крепостных хлебах в Уфе, а сам он с сыном в Казани. На тему об его скупости ходило много рассказов, может быть, даже преувеличенных.
Как профессор, А.И. Беневоленский был человек весьма сведущий и любознательный, превосходно знал классические языки и язык немецкий и, несмотря на всю внимательность к сохранению своего здоровья и на подвижную жизнь, много занимался изучением немецкой ученой литературы, даже не по одной только своей специальности, но и вообще но богословским предметам. Его научные взгляды были по тому времени весьма широкие. Среди тогдашнего господства в академии преимущественно теоретическо—диалектического направления он значительно выделялся своим положительным направлением и фактическим образованием, и из всего штата наставников высшего отделения только один мог сообщать студентам кое-какие сведения о развитии и состоянии богословской науки на западе. Он любознательно следил даже за такими научными новостями у немцев, которые к его специальным занятиям могли относиться только весьма отдаленным образом. Напр. он первый в академии обратил внимание на сравнительно — историческую и филологическую разработку в Германии древних народных мифологий. В 1850-х годах, уже после своего перевода с кафедры церковной истории, он изучал немецкую мифологию Гримма, о которой в академии никто еще не имел понятия, и заставлял студентов VIII курса переводить сочинение Зеппа «Das Heidenthum» (1853 г.). Академические богословы его времени, крайне робкие пред разными противохристианскими и противоправославными учениями, приходившие в ужас при упоминании одного имени пресловутого доктора Штрауса и старавшиеся от всех подобных учений и страшных имен отделываться одним их замалчиванием, даже не понимали той добродушной смелости, с какой профессор Беневоленский знакомил с опасными немцами студентов, и считали его каким-то еретиком; ректор Григорий не раз делал ему за это серьезные внушения; плохо впрочем понимали его научную откровенность и сами студенты, по крайней мере некоторые из них считали его тоже каким-то проповедником либеральных идей. Лекции его были бы очень интересны и полезны, если бы он сам не портил их чрезвычайно безучастной и скучной манерой чтения, а также своими странностями и оригинальностями. Он мало их писал, а большею частью передавал устно с помощью какой -нибудь руководительной немецкой книги, которую прямо тут же в аудитории и переводил с разными комментариями необычайно варварским языком, иногда забавным, а иногда и досадным по трудности понимания.
Библейскую историю Беневоленский читал по Филарету и по Буддею. Насколько умел, он и этот предмет старался поставить по возможности на научную почву, как это ни трудно было при строгом религиозном пуризме того времени, еще совсем не привычном к употреблению в священной истории исторических приемов. В 1851 году ему пришлось выступить перед публикой с актовой речью о еврейском государстве по начертанию Моисея, которая была составлена им по «Mosaisсhes Recht» Михаэлиса. Академическая цензура пришла в большое затруднение от его исторических приемов и терминологии, напр. от сравнения государственного законодательства Моисея с государственными конституциями других народов, от названий верховного первосвященника главным министром Царя Бога в еврейском теократическом царстве, пророков и судей — чиновниками особых поручений Царя, главного книгочия — канцлером, других книгочиев — бухгалтерами, контролерами и пр., князей колен и глав семейств — государственными чинами, их собраний — коллегиями и собраниями государственных чинов, народного собрания — народным сеймом и т. д. Все это было тогда слишком ново и странно, чтобы не сказать еще более. Речь не была допущена до печатания. Много вредил он себе и некоторой аляповатостью в преподавании, и невозмутимой по объективности прямотой, бросавшейся в глаза и студентам. Своеобразные переводные выражения его на лекциях и разные курьезные изречения сделались даже предметом анекдотов. Желая, напр., передать по-русски мысль, что пророк Исаия был пророк особенный, чрезвычайный, получивший сугубую пророческую благодать, он выражался, что Исаия был „пророк экстраординарный, получивший, так сказать, двойную порцию благодати“, „Церковную историю А.И. Беневоленский читал преимущественно по Неандеру. Древняя история первых двух периодов (до Константина и до VII века) излагалась профессором подробнее и по всем принятым в церковных историях отделам; в дальнейших частях он останавливался несколько дольше только на более выдающихся в тот или другой период явлениях по части иерархического устройства церкви, ее отношений к государству и преимущественно по части развития церковного просвещения, вероучения ересей и сект. На преобладание в его лекциях исследований о церковном просвещении, о ересях и церковной литературе имела влияние по всей вероятности та же история Неандера. Лекции итого рода были лучшие и наиболее полезные в его курсах. Так он довольно долго останавливался на истории схоластики, мистицизма и пиэтизма; история реформации и протестантских сект была обследована им очень подробно; значительное число лекций под конец его курсов было посвящаемо обозрению новых религиозных движений на западе в XIX веке, о которых кроме него студентам не сообщал еще ни один из наставников — богословов. О состоянии восточной церкви после разделения церквей и особенно после падения Константинополя в его курсах сообщалось мало".
С 1846 г. библейская история была передана особому наставнику, А.П. Владимирскому, и у Беневоленского осталась одна церковная история. „Подозрительное отношение академического начальства к преподаванию Андрея Игнатьевича не только не ослабевало, но еще с годами усиливалось. В 1846 г. о нем с такой точки зрения докладывали, кажется, даже ревизору академии преосвященному Афанасию Винницкому; по крайней мере известно, что ревизор отнесся к нему неблагосклонно. Наконец, ректор Григорий решился совсем перевести его с кафедры церковной истории и в 1850 году перевел его на каноническое право и греческий язык, с поручением ему же преподавания вновь библейской истории". Греческий язык А.И. преподавал временно — с 1850 г. в высшем отделении, по случаю выхода из академии А.П. Владимирского, а с осени 1851 года по сентябрь 1854 — в обоих отделениях — вместо Г.С. Саблукова; в 1854 г. преподавание греческого языка в обоих отделениях перешло к А.И. Лилову. Остальные два предмета, перешедшие к нему от Владимирского, Беневоленский читал до сентября 1856 года. Каноническое право при А.П. Владимирском преподавалось особенно подробно с исторической стороны; Беневоленский еще более расширил исторические отделы каноники, но за то очень кратко обследовал положительное содержание ее. Курсы А.И. по канонике были вообще не велики. Большую часть времени он употреблял обыкновенно на преподавание более любимой им библейской истории, да кроме того вообще был постоянно обременен многопредметностью своих классных занятий: не благоволившее к нему начальство сдавало на его руки всякие остаточные предметы, на которые не хватало людей. Не имея возможности, а в последнее время и охоты подготовляться к лекциям, А.И. целые классы по канонике употреблял на чтение самой Кормчей, Духовного Регламента и т. п. По библейской истории лекции Беневоленского обнимали главным образом времена ветхозаветные.
Перевод с кафедры церковной истории на канонику — с формальной стороны был устроен так, что как будто Андрей Игнатьевич сам желал этого перевода, — было подано прошение от его имени; совсем иначе поступили с ним в 1853 году, когда ректор Парфений счел за необходимое ввести преподавание в академии священной герменевтики и 13 февраля поручил это дело все тому же А. И. Беневоленскому, нещадно гонимому начальством профессору. А. И. взялся и за этот предмет, при чем до 1854 г читал в обоих отделениях, а с 1854 г. только в одном младшем отделении по какой-то латинской книге, чуть-ли не по старому Рамбахию, прямо тут-же, на лекциях, и переводя ее по-русски самым варварским языком; слова: вещный, вербальный, консеквентный, качествовать и т. п., так и сыпались одно за другим к немалому удовольствию слушателей, впрочем любивших слушать этого чудака профессора.
Осенью 1856 г. А. И. Беневоленский должен был прекратить чтение лекций и по герменевтике, и по канонике... Ректор Агафангел относился к нему еще хуже, чем прежние ректора. Рассказывали, что еще осенью 1854 г. он доносил преосвященному Григорию о преподавании профессора Беневоленского: „язык неслыханный, лекции сего профессора изобилуют множеством ересей", по что преосвященный Григорий, зная профессора, не обратил на это донесение внимания. В 1855 г. в августе ректор поднял о Беневоленском крайне придирчивое дело по случаю неявки его с ваката из Уфы до 23 августа; из академии в Оренбургское губернское правление послано было даже формальное отношение о том, чтобы загулявшегося профессора выслали к месту службы. 23 августа он явился сам с свидетельством из врачебной управы о болезни.
После перехода преосвященного Григория в Петербург, ректор стал уже прямо выживать не нравившегося профессора из академии. 20 сентября 1856 года, при новом расписании лекций, у него отнята была герменевтика с каноникой; но так как А. И. в это время оканчивал 25-летие своей службы и для получения пенсии ему не доставало только несколько месяцев, то ректор милостиво оставил его при академии дослуживать этот срок, назначив ему для преподавания библейскую историю, патрологию и немецкий язык. А.И. Беневоленский знал патрологию хорошо, потому что много занимался изучением св. отцов еще раньше, когда преподавал общую церковную историю, но теперь уже мало усердствовал для своей кафедры, как человек, обреченный на скорый выход из академии, и кое-как только дотягивал свое время, читая лекции прямо по Мелеру.
В начале 1857 г. Андрей Игнатьевич подал прошение об отставке. От 29 марта 1857 г. Св. Синод уволил его от службы с полной пенсией и мундиром, а 26 апреля состоялось и само увольнение. Он вышел из академии с тем же чином статского советника, который получил еще в 1848 году, и с одним знаком беспорочной службы. В Уфе, где он поселился после отставки, А. И. искал было себе другой службы, потому что обладал хорошим здоровьем и еще вполне свежими силами, но не нашел никакого подходящего к своему чину места и остался жить на покое до самой смерти.
Скончался Андрей Игнатьевич в Уфе в 1880 г.
Литературных трудов после Андрея Игнатьевича не осталось, кроме изданного в „Православном Собеседнике" 1855 г. перевода „Послания св. Игнатия Богоносца к Ефесянам".
/Уроженцы и деятели Владимирской губернии, получившие известность на различных поприщах общественной пользы. Собрал и дополнил А.В. Смирнов. Выпуск 1-й./
Уроженцы и деятели Владимирской губернии
|
