Протоиерей Лев Иванович Полисадов родился в понедельники 1-й недели в. поста 12 февраля 1795 года Владимирского уезда, села Чирикова от пономаря Ивана Федоровича Лаврова и жены его Вассы Афанасьевны.
Иван Федорович был сын местного священника Федора Савича, по прозвищу Шило. Отец же Савва Савич был священником в соседнем селе Михалкове, брат которого Адриан Савич был священником соседнего же села Василькова. У Ивана Федоровича было пять братьев: старший Никита Федорович Простосердов из философии суздальской Семинарии сначала был диаконом, а потом 50 лет священником муромской Сретенской церкви; Афанасий В. Полисадов из философии той же Семинарии поступил на родительское место в село Чириково, где тоже 50 лет был священником; Василий Федорович нигде не учившийся был в том же селе Чирикове дьячком и никакой фамилии не имел; Ефим Ф. был священником в селе Любце и Тимофей Ф. поступил в военную службу. Иван Федорович хорошо учившийся в суздальском Училище, убоявшись набора в военную службу, рано поступил на место. Он отличался ревностью по службе, был знаток церковного устава, хороший чтец и певец; обучал крестьянских детей грамоте, в праздники перед обедней читал прихожанам Четьи-Минеи, был нрава крутого и, как выражался о нем сын его Лев Иванович, «подчас любил рюмочку». Васса Афанасьевна была умная, кроткая и благочестивая женщина, дьяческая дочь, сирота, воспитанная дядей своим Погоста Медуш свящ. Василием. Не грамотная, она знала многое понаслышке, любила за работой петь церковные песни, особенно ирмосы праздничных канонов и акафист Божией Матери. Еще молодые родители очень рады были рождению первого сына, хотя имели уже дочь Анну, бывшую после за дьячком Нового села Алексеем Федоровичем. Матери хотелось назвать новорожденного Федором в честь деда, который в то время еще жив был; но отец, прочитав житие св. Льва папы Римского, назвал новорожденного Львом, сказав: «он будет у меня белым Архиереем», а мать прибавила: «не даром он родился в сорочке и весь, косматый».
Детство любимого сынка Ленюши протекло среди многолюдного и трудолюбивого семейства. Иван Федорович сначала жиль в родительском доме вместе с братьями, составлявшими весь причт, кроме диакона, бедного села Чирикова. В то время при селе Чирикове было не более 200 душ приходу, а земля владелась черезполосно вместе с крестьянами. Не надеясь на доходы, которые большей частью и состояли в сборах хлебом, священническое семейство трудилось наравне с крестьянами, а по окончании полевых работ, осенью варили пиво, курили вино и целую неделю праздновали Георгиев день. Когда дед о. Федор умер, о. Афанасий с братом Василием разделились на два дома и заняли всю церковную усадьбу, так что Ивану Федоровичу, когда и ему нужно было отделиться, строиться было негде и он выпросил себе у крестьян отдельную усадьбу прямо против входа в церковь.
Лев Иванович с самых ранних лет обученный отцом грамоте всегда с ним был на клиросе, читал, пел, прислуживал в алтаре, ходил по приходу.
На 10-м году 18 января 1805 г. принят был во Владимирскую духовную семинарию с фамилией Полисадов, по дяде своем Афанасие, а этот почему получил такую фамилию неизвестно. Здесь с первых классов ученик Лев Полисадов отличался способностями, прилежанием и благонравием, как один из первых учеников, он всегда был авдитором, часто цензором по классу и старшим по квартирам. Многие достаточные отцы отдавали ему на руки своих сыновей и за то платили за него за квартиру, а провизия доставлялась ему из дому, по близости села (17 верст) самими родителями каждый базарный день. Неизбалованный дома и назираемый часто своими родителями в Училище, Лев И — ч с ранних лет стал отличаться от других строгостью к себе и другим. Аккуратный в исполнении обязанностей общих ученических и возлагаемых на него Начальством, он ранее всех вставал утром, будил товарищей и не ложился спать, не выучив урока и не прослушав вверенных ему учеников. Особенно в праздники, боясь опоздать, он иногда задолго до звона приходил с своими квартирными на паперти Богородицкой церкви, под которой, или еще далее, под старым острогом и были тогда большая часть ученических квартир. Старый полукаменный, тогда только еще построенный, дом Несторова и теперь еще существует?», в котором была последняя квартира Льва И — ча. Против самых окон на Зачатиевский вал, тогда еще не прорытый шоссейною дорогой, любили ученики уединяться для учения своих уроков и для вечерней прогулки.
Не участвуя ни в каких, даже детских играх, сам, Лев не любил шалунов и ленивых. Строгость его в этом отношении рано выказывалась и дома в кругу своей семьи. Во время каникул он не щадил своих сестер и младшего брата Григория, умершего от угара в доме родителей, прибывши на рождественские каникулы из философского уже класса, — обучая их грамоте и благонравию. Особенно жутко доставалось от него младшей сестре Федосье, не хотевшей, да так и не выучившейся грамоте. Семинаристы тогдашнего времени, будучи большеюй частью уже возрастные, вели себя довольно вольно. Товарищеские гулянки, кулачные бои, отлучки с квартиры и домой на праздники в ближние села, были обыкновенны. Но Лев И — ч не поддавался влиянию окружающей среды, — был одним из самых трезвых и благонравных учеников. Вся семинария «пила», говорил товарищ его, Доктор Скандовский, только Лев И — ч не пил. Подобный же ему был товарищ его и друг Василий Васильевич Царевский, бывший священником Муромского Собора. Дружба их длилась до конца жизни последнего. Во время летних вакаций Лев Иванович хотя и пособлял родителю своему в полевых работах, но более время проводил за книгою или тетрадью. Из домашних упражнений его есть несколько Слов писанных его ученическою рукою: говоренное во Владимире учителем синтаксимы Савеловым 1811 года и надгробное графу Строгонову Филарета 1812 года и учителя богословии Протоиерее Емельяна Леонтьева. Из его ученических сочинений с рецензией и похвалами наставническими есть два Слова и ответ на вопрос: «спасутся ли падшие ангелы», — писанные по-русски и несколько диссертаций латинских, от 1814 и 1815 годов. По латыни Лев Иванович особенно был силен, свободно читал, писал и говорил, почти до старости. Впрочем и по прочим языкам писал даже стихи на греческом, а на немецком и еврейском писан прозою. Так 1813 года января 26 между прочими и Льва Полисадова есть латинский акростих между поздравительными сочинениями учеников высшей реторики, поднесенными в день Ангела Преосвященному Ксенофонту. Поэтому же случаю он к 1817 году писал греческую оду и стихи в 1818 году, будучи в высшем отделении.
Учился Лев Иванович 13 ½ лет, более обыкновенного потому, что в сентябре 1812 года по случаю войны ученики были отпущены и перевода в высшие классы не было. Он окончил курс Студентом 14 июля 1818 года. Когда Семинаристы выходили на места из всех классов, не дожидаясь не только окончания курса, но и года. Так из 29 товарищей его по классу пиитики по списку декабря 1809 года окончили курс только 7 человек, двое студентами: Иона Серебряков и Василий Невский и не студентами: Георгий Смирнов, Стефан Аниговский, Иван Одоранский и Михаил Красовский. Из товарищей своих по высшему отделению ом чаще всех вспоминал: Ивана Петровича Остроумова, Ивана Якимовича Тумского и Виктора Тихонравова.
Вопреки тогдашнему обычаю, Лен Иванович по окончании курса не торопился искать место. Он даже думал, по примеру многих своих товарищей, избрать другой род службы не в духовном звании. Для испытания себя и не желая обременять родителя, семейство которого состояло тогда из восьми человек, он вскоре по окончании поступил в приходское поместье — Велисово к генералу Трегубову домашним учителем. Приготовив, куда следовало, здесь детей, он перешел было, тоже недалеко от дома, в другое поместье к г. Авдулину, но смерть брата и слезы матери, с нетерпением желавшей видеть своего единственного сына в священном сане, побудили его искать место. Два раза просил Лев Иванович об определении его на священническое место в село Ерлекс, Покровского уезда, но Преосвященный Ксенофонт отказывал. Вскоре открылось праздное место в селе Лежневе, славившееся тогда своим многолюдством и богатством. Взяв родительское благословение, Лев Иванович пешком отправился в далекую, тогда залесную, в отношении к с. Чирикову, сторону посмотреть место. Место полюбилось, а сошедшийся здесь с ним служитель Шуйского дух. Правления восхвалил ему и невесту, в городе Шуе, у Крестовоздвиженского священника Якова Орлова сестру Анну Ивановну и взялся проводить его туда. Знакомый с трудом и бедностью, не спесив был лучший студент Семинарии и пошел еще далее от родины с неизвестным ему человеком посмотреть ту, которую само Провидение посылало ему в спутницы жизни. Рекомендация импровизированного свата оправдалась, — невеста понравилась: «высокий и крутой лоб и потупленный взор», говорил Лев Иванович своим родителям, «свидетельствуют о природном уме и добром воспитании». Жених тоже понравился, — это был тогда среднего роста стройный и красивый семинарист» в новом нанковом халате желтого цвета, в высокой пуховой шляпе, с длинною косою. Дело не стало и за приданым, у сироты были, еще после матери и бабки, шелковые и парчовые сарафаны и шубки, высокие, с жемчугом и камнями, кокошники и 400 руб. асс. деньгами. Таким образом счастливые своим сынком родители 3 июля 1819 года пировали на его свадьбе в городе Шуе, а 6-го августа того же года в гор. Владимире в Успенском соборе видели его рукоположение Преосвящ. Ксенофонтом во священника в село Лежнево, где он и священствовал 50 лет и 9 месяцев с великою для себя честью, для родителей сладким утешением, для паствы же своей и окружающей его среды — мирских и духовных лиц, немалою пользою и назиданием.
Приучив себя с малолетства к физическим и умственным трудам, Лев Иванович, поступив на место, с первого же года принялся за дело, как хороший хозяин и добрый пастырь. На приданные деньги купил после предместника своего дом, а за ветхостью его поставил на его месте другой — барский, долго служивший не малою красою для села. Приютил у себя оставшихся после предместника обучавшихся в Семинарии сирот Субботинских, из коих один с именем Иннокентия был иеромонахом Московского Новоспасского монастыря и вел постоянную с ним переписку. По примеру своих родителей Лев Иванович сначала занялся было хлебопашеством, но скоро оное оставил, развел у себя при доме сад, единственный тогда в Лежневе, дерновая беседка под высокими кленами, цветник и аллея полувековых лип и теперь еще свидетельствуют о его трудолюбии. Не оставил Лев Иванович и прихожан своих без духовного сада: с 1820 года открыл он у себя в доме безмездное приходское училище и обучал мальчиков 23 года, доколе в 1843 г. благодеянием владельца села кн. Долгорукова, не открыта была домашняя школа. Тогда по ходатайству Дирекции Губернских училищ изъявлена была ему Преосвященным Парфением признательность. Каждодневное Богослужение, занятия по училищу и хозяйству не отвлекали Льва Ивановича и от проповедания слова Божия. С самого начала поступления своего на место он начал говорить проповеди своего сочинения, — что было тогда в селе большая редкость. Раз, а иногда и два в год являлся он в г. Шую для проповеди в Соборе. Проповедей своего сочинения и переписки с означением на них годов с 1824 по 1857-й оставил он до 80, кроме многих черновых. Из сказанных в городе Шуе есть еще от 1825 года с рецензией протоиерея Ал. Никитского и похвалою: «от доброго сердца — доброе произведение.» В последующих годах есть читанные архимандритом Иеронимом, Преосвященными: Иустином и Феофаном, и всегда одобряемые. Проповеди Льва Ивановича, особенно в первых годах, произносимы были более в виде бесед, по образцам современных печатных; они довольно пространны, глубиною исследования предмета не отличаются, изложения догматов и отвлеченных истин встречается мало; но зато как практические они более доступны пониманию слушателей и приложению к жизни. Произносил проповеди Лев Иванович выразительно, по тогдашнему даже красноречиво, как говаривал Андрей Иванович Чихачев; глубоко проникали они в душу слушателя и приносили иногда обильный плод. Сказанные по особым случаям они или вызывали у слушателей слезы или побуждали к усердной молитве и благотворению. Из этих выдаются: слово в день тезоименитства В. К. Константина Николаевича 21 мая 1826 г. — очень приличное по тогдашнему времени, сказанное в г. Шуе, где события того времени были всем известны; там же сказанное в 1834 году по случаю общественных бедствий с очень метким обращением к богатым и бедным; на храмовой праздник в селе Афанасове по случаю неповиновения крестьян господам. Не получив высшего образования, Лев Иванович не мог заниматься другого рода литературой, кроме проповедей, но он всегда стремился к образованию себя непрестанным чтением вновь выходивших сочинений, особенно духовных и исторических. Библия с параллелями была всегдашнею его настольною книгою, не раз прочитанною им от доски до доски. В ней вместо закладки была толстая тетрадь синей бумаги, мелко исписанная избранными текстами с кратким объяснением их и разными заметками по филологической и исторической части. Он имел Библии на еврейском и немецком языках и — много книг на латинском, особенно философских. Заботясь о пополнении церковных библиотек книгами нужными для сельских пастырей, Лев Иванович не жалел и собственных средств на выписку лишь только появлявшихся тогда и дорогих книг, как например: Билейская История — Филарета, Церковная История — Иннокентия, Русская История — Карамзина, Булгарина, Данилевского; из иностранных — проповеди Массильона, Бурдалу и другие. Он не упускал случая прочесть и всякую другую новую книгу из светской литературы в стихах и прозе, пользуясь тогда довольно богатой деревенской библиотекой соседнего помещика Чернавина.
С первым появлением журналов: светского «Сына Отечества» и духовного «Воскресного Чтения» Лев Иванович находил случаи читать их, и первые годы «Воскр. Чтения» приобрел для себя. Газеты: «Северная Пчела» и «Московския Ведомости» всегда у него были под рукою. Разбирая архив лежневского вотчинного Приказа, Лев Иванович извлек из него исторические данные для составления г. Борисовым описания села Лежнева. В 1836-м году, по поручению Епарх. Начальства привел в хронологический порядок документы и летописи Болотниковской пустыни. Пособлял в составлении подробного описания Ковровского уезда г. Лихачеву. Изучая географию, выписывал много описательных книг и карт. Словом, ничего не оставлял без внимания, а потому был во многом сведущ, судил и высказывал о всем правильно, и беседа со Львом Ивановичем, по словам Чихачева, была усладительна и назидательна.
Для Льва Ивановича рано началась и другого рода деятельность — административная. Прослужив пять лет, он с 9-го января 1825 года вступил в должность Благочинного, которую и проходил 45 лет бессменно. Еще на первом году его священства, предместник его по благочинию, села Клементьева священник Сперанский застал Льва Ивановича служащим раннюю литургию в царский день и донес Начальству, и его вызвали для объяснения в Шуйское Духовное Правление. Хотя этот вызов не имел никаких для него худых последствий, но он остался памятным для молодого и энергичного человека и послужил ему побуждением быть исправным самому и взыскательным для других. Поэтому Лев Иванович, еще не быв Благочинным, был ревностным исполнителем своих обязанностей и руководителем тогдашнего лежневского духовенства, состоявшего тогда из двух и более заштатных священников, исправляющих должность по найму или из половины дохода тех, за коими утверждены были места. Священники: Кохомский, Лебедев и Беляев до самых пятидесятых годов имели здесь викариев. При таком порядке много было неурядицы в большом обществе, состоявшем из 14-ти членов, и первые годы служения трудны были для Льва Ивановича. Но вот, сделавшись Благочинным, он стал полным хозяином как церкви, так общества и всего прихода. Лежневское богослужение, исстари отличавшееся верностью уставу, теперь стало еще благолепнее от стройного порядка и строжайшего благочиния духовенства в храме и вне его. Начиная с благозвучного звона колоколов до благолепного украшения храмов, все что ни есть теперь лучшего в Лежневе по церковной части, начато по инициативе и совершено по деятельности Льва Ивановича. Его благоразумная экономия, строгая отчетность в церковных доходах и уменье расположить к пожертвованиям прихожан, в особенности влиятельных из вотчинного начальства и богатых купцов Кокушкиных, дали ему возможность еще в 20-х годах главный Казанский храм украсить живописью; в 30-х — устроить новый Троицкий храм и к нему пристроить великолепную и высокую колокольню, а в 40-х — распространить и теплый Христорождественский. Его забота о благолепии и чистоте храмов, неопустительном и чинном богослужении простиралась и на вверенные ему села. Нарочито сходился он с влиятельными или богатыми лицами в своем благочинии, чтобы расположить их к украшению приходских храмов и другим благотворениям. По его убеждению выстроены храмы в беднейших селах: Смердове и Афанасове купцами Кокушкиными и в селе Хозникове украшен храм и устроена богадельня купцами Шорыгиными. Строгий исполнитель своих пастырских и благочиннических обязанностей, сам будучи во всем неукоризнен, Лев И — ч, по живости своего характера, не мог равнодушно смотреть на слабости других, особенно не терпел неисправности и нетрезвости вверенного ему духовенства. Во исполнение слов Апостола, он благовременне и безвременне обличал и пасомых, как своих духовных чад, когда бывал в домах их, так и других, кого видел бесчинным или не трезвым. В праздники, уличные песенники замолкали проходя мимо дома о. Благочинного, а в торговые дни, когда он проходил базаром, бранчивые замолкали при его приближении, а хмельные прятались кто куда, а холуйские торговцы иконами прятали свой товар, а то Благочинный наберет его целые стопы и отправит под колокольню. Поэтому неудивительно, что Лев И — ч прослыл строгим Благочинным времен Парфениевских. когда Благочинным более давалось доверия и простору в их действиях и они редко сменялись. Его мрачному расположению духа и раздражительности еще много способствовало раннее вдовство; 5-го февраля 1837 года он лишился супруги, на 42-м году своей жизни. С тех пор он закрыл все окна своего дома, оставил одно, у которого всегда сидел с книгою или газетою в руках; мало куда выходил и к себе принимал редко, не любил ни цветных, ни дорогих одежд, в пище был прост, любил только густой чай с топленым молоком и холодное молоко с черным хлебом, спал на кожаном диване под одеждой, в которой ходил днем. Для прислуги держал одну старую и глухую Марфу, которая была вместе и нянькой двоих детей его дочери 8-ми и сына 7-ми лет. Родители, уже старики, посещали тогда его редко, другие родные тоже, только одна сестра его девица Федосья Ивановна гостила иногда подолгу, но и та, не вынося его характера, уезжала в свое любимое Чириково. Это было самое тяжелое для него время; не диво, что оно тяжело отзывалось и на окружающей его среде. Если дом Льва Ивановича походил тогда, по отзывам многих, на монастырь, то и он сам, если бы не вспыльчивость характера, был бы истый монах. Все время проводил он один в своей передней комнате, а дети его всегда были в задней с своей старой нянькой или теткой. Он был постоянно занят. Утром Богослужение, после которого за чаем и до обеда читал газеты. После самого скромного обеда не более часа отдыхал и то не всегда, потом занимался или письменными делами по должности или обучением детей своих, сына сам приготовил во второй класс дух. училища. После вечерни летом надзирал за церковными постройками, которых редкий год не было и сам носил с рабочими кирпичи на самый верх построек. Иногда впрочем ходил на вечерний чай к почетнейшим прихожанам для совещаний по делам церкви. В зимние ночи он редкий раз не иссиживал целой свечи, а летом любил читать, ходя по саду. А его постоянное богомыслие и умная молитва известны только одному Богу. В самых веселых разговорах, даже самых шутках он был так скромен, что составлял большой контраст с свояком своим Александром Андреевичем Парвицким, когда этот бывал у него. А заехавший к нему однажды, невзначай, коротко знакомый с ним Строитель Золотниковской пустыни Симеон-храмой, проснувший на его жесткой и холодной постели, сказал: «ну, Лев Иванович, у тебя так холодно, голодно и во всем не достаточно, что хуже моего монастыря».
Зато на первом же году вдовства, свыше призирая на всех, Бог послал Льву Ивановичу два утешения: в мае месяце того же 1837 года он удостоился видеть и осенить крестом в храме, проезжавшего тогда Лежневом, Наследника престола Александра Николаевича. А в июле месяце получил Высочайшую награду — скуфью, что было тогда по селам большою редкостью. Ревностное его служение по возлагаемым на него должностям Начальство видело постоянно, а потому и награждало его щедро. Чрез 7 лет 8 апреля 1844 года он высочайше награжден камилавкою.
В конце того же года Лев Иванович обрадован был еще новою для него Архипастырскою милостью. Преосвященный Парфений видел, что в Лежневе половина священников заштатных викариев, что было очень неудобно для прихожан а потому сам предложил о. Андрею Лебедеву уступить свое место и возвел на оное студента семинарии Ивана Григорьевича Стратилатова, известного тогда и Высокопреосвященному как келейника тогдашнего о. Ректора Семинарии Поликарпа, со взятием дочери Льва Ивановича Александры. Растворились было окна угрюмого дома. Но недолго судил Бог Льву Ивановичу порадоваться юною четою. В январе 1844 года Александра Львовна умерла не оставив и дитя на утешение отцу и деду. Черный был для него этот год, в мае схоронил отца, а в ноябре и любимую мать.
В 1848-м году посетила Лежнево холера, священников штатных было только два да один наемный, а умирающих было до 100 человек в сутки. Как ревностный пастырь Лев Иванович своею проповедью расположил всех к посту, молитве и приготовлению к смерти Св. Причастием. Трудно то было время для пастырей церкви до 15 августа, когда по молитвам Пресвятой Богородицы смертность ослабела. Памятником сему служат деревянная Успенская церковь на кладбище.
С 50-х годов жизнь для Льва Ивановича стала по отраднее, июля 22-го 1851 года произведен он в сан Протоиерея.
В 1853 году сын поступил во священника. В 1854 он стал дедом первой внучки: забылось горе, просветлелось будущее, явились новые желания, новые надежды. Но некогда мощные силы стали изменять, зрение слабеть. — потребовались очки. Самый характер его стал смягчаться.
Апреля 14-го 1858 года Лев Иванович получил бронзовый крест в память Севастопольской войны и высочайшую награду золотым наперсным крестом. За 12-ти летнее постоянное прохождение должности Благочинного 3 февр. 1863 года причислен к ордену Св. Анны 3-й степени. 1865 года определен сотрудником Духовного Попечительства. На этом поприще служения он не малую принес пользу, как своими жертвами, так и служа примером для других и за то от Попечительства неоднократно получал благодарность. Мая 14 дня 1867 года причислен к ордену Св. Анны 2-й степени, каких кавалеров тогда немного было к целой Епархии, а для села Лежнева он служил истинным украшением, тем более, что он был неискателен, а почести сами приходили к нему в следствие его деятельности. Так, будучи во всем и всегда исправен Лев Иванович по нескольку лет сряду не являлся в Консисторию с отчетами; а посылал их или по почте или с кем-либо из священников. Да если он и приедет во Владимир, то на час, так что чиновники Консистории не успеют и поздравить его с приездом. За то и надоедали они ему частым назначением производства следствий, иногда по самым запутанным делам и на далекое расстояние. В течение 45-ти летней благочиннической службы он произвел более 45 следствий, а чего стоило тогда ехать на дьяческих подводах от села до села в чужое не знакомое место, где и квартиру еще не скоро дадут. Так в последних годах его службы случилось ему разбирать какое то дело в селе Петровском, где он должен был ночевать в сырой и холодной церковной сторожке и получил такую болезнь, от которой страдал целый год. Зато он слыл за самого беспристрастного следователя.
Кроме следствий ему поручаемо было много и других дел вне его благочиния. Четыре раза он командирован был в г. Ковров для свидетельства собора и раз в Золотниковскую пустынь для сдачи имения новому Настоятелю Вассиону. Неоднократно ездил увещевать и приводил в недра Православной церкви раскольников. В своем благочинии по особому поручению Начальства собирал на месте сведения о гробе блаженного Киприана в селе Воскресенском; был председателем комитета по устройству церкви в селе Маслове; в частности был корреспондентом Шуйского библейского сотоварищества.
Сверх сего за приумножение свечных доходов в 1834-м году, за пожертвование 100 рублей и содействие к пожертвованиям от священно-церковно-служителей на пропитание в голодное время 1842 г., за пожертвование на устройство флигелей при Семинарии в 1864-м и 100 рублей в пользу причта села Чирикова в 1868 г. и полное сочувствие к удовлетворению нужд епархиального духовенства в том же году, — многократно от епархиального начальства и Семинарского Правления изъявлена была Льву Ивановичу благодарность. Вообще по благотворительности и бескорыстью Лев Иванович служил примером доброго пастыря. Кроме родных он много благодетельствовал и чужим. Так, на первых еще порах своего поступления на место он выдал замуж свою старшую сестру и за ней дам 50 руб. ас., что тогда значило много. В 1833-м году сгорел у него дом и большая часть имущества в отсутствие его семейства, а он не отходил от церкви, охраняя ее имущество; когда же получено было пособие от казны, то от оного отказался. В 1839 году выдал еще сестру и с нею до 200 руб. ас. В голодные 1841 и 1842 годы не только не собирал обычный сбор хлеба с прихожан, но из своего скудного запаса давал кому в долг, а кому и так хлеба.
Между оставшимися после него письмами много благодарственных от разных монастырей, учреждений и лиц за немаловажные пожертвования. Летом на окне, у которого Лев Иванович сидел, всегда лежали деньги медные для нищих, а зимою многие действительно бедные, но стыдящиеся своей бедности, часто подходили к этому окну и он высылал не малые подаяния, не приказывая узнавать, кто просит. Впрочем он иногда очень разборчив был к нищим, пьяницы и тунеядцы уже не умели подходить к его окну, зная, что он, если и подаст, то с приличным наставлением. Милость его к бедным и теперь еще вспоминается с благодарностью, многих выручал он без всякого интереса, не только бедных, но и богатых в их трудных обстоятельствах.
Крепкая натура и воздержная жизнь сохранили Льву Ивановичу бодрость сил душевных и телесных. До семидесяти с лишком лет немного, и то временем страдая геморроем он почти никогда не чувствовал никакой серьезной болезни. Не испытав в жизни никаких лекарств, он не доверял лекарям и тогда, когда получил сильную простудную золотуху в ногах. Уже больной он скромно праздновал пятидесятилетний юбилей своей священнической службы 6 августа 1869 года. Признательные прихожане и почетные лица села Лежнева поднесли ему адрес и хлеб соль на бронзовом с надписью блюде.
В том же году удостоился принять в своем доме Высокопреосвященнейшего Антония милостиво позволившего ему иметь викария.
В начале 1870 года, пораженный всеобщим ревматизмом, он в последний раз выехал в церковь на первой неделе Великого Поста для исповеди своих прихожан и как будто проститься с ними. На страстной неделе ему сделалась так тяжело — что принимавшие в нем участие купцы Кокушкины убедили его принять елеосвящение. Воскресший Спаситель воскресил и в нем угасающую жизнь, но не долго, едва дожив до Пятидесятницы Лев Иванович мирно почил 31-го мая 1870 года, а 3-го июня торжественно вынесено и погребено тело его в церковной ограде возле супруги и дочери.
Села Васильевского свящ. Ф. Полисадов.
«Владимирские епархиальные ведомости» Неофициальная часть № 19 (1 октября 1879 года)
Воспоминания о о. Протоиерее села Лежнева, Ковровского уезда, Льве Ивановиче Полисадове
В 1856 году поступил я на должность диакона в село Лежнево, и 25 ноября, утром, что было в воскресенье, прибыл я в то село. В начале благовеста к поздней литургии пошел я с постоялого двора к о. Протоиерею, чтоб представить ему свою грамоту и вступить в отправление должности. На пути я вижу идущего старца в желтой нанковой теплой, на заячьем меху, рясе; на голове у него была довольно поношенная с обтертым околышем шапка с верхушкой, свалившейся на бок. Росту этот старец был выше среднего, сутуловат, не тучен, но и не был худощав; правое плечо у него ниже несколько левого, лице чистое, кругловатое, сильно обросшее седыми волосами; брови сросшиеся очень густые, нависшие много на глаза; борода большая, волнистая; волосы короткие на голове. Встретясь с этим старцем, я спрашиваю его: где живет о. Протоиерей? А зачем тебе его надо? — Я объяснил, что поступаю на должность диакона в здешнее село и иду представиться. — Я самый и есмь, сказал старец, — пойдем со мной в церковь. Таковым я встретил о. Протоиерея Льва Ивановича
Полисадова в 1856 году, когда ему было около 63 лет. Пришедши в Христорождественскую церковь, я передал о. Протоиерею грамоту, которую он приказал ризничему принять от меня, а дьячку сказал, чтобы подал мне хороший стихарь; облачившись я принял участие в совершении литургии. По окончании службы о. Протоиерей сделал мне наставление, как я должен относиться к священникам и прочему клиру церковному, распорядился, чтобы я ходил в Знаменскую церковь, где чередным был священник, в части которого я должен состоять. Вскоре наступает престольный праздник Знамения Божия Матери (27 ноября); мне говорят причетники, что накануне праздника, после малой вечерни, будет параклисис. Признаюсь, я не знал, что такое параклисис, и что мне нужно делать во время отправления его. Оказалось, что это молебен Пресв. Богородице, положенный в часослове, который по запеве «Пресвятая Богородица спаси нас» не читают: «многими содержим напастьми», а поют на распев весь канон. После Евангелия по 6 песни, о. Протоиерей пошел со мной кадить весь храм. Я подивился, как чинно простой народ отодвигался от икон и стоял оборотясь к нам, опустивши по швам руки. Когда же о. Протоиерей кадя на народ, говорил вслух: Дух Св. найдет на вас и проч., то народ вслух же ответствовал: Той же Дух содействует нам вся дни живота нашего. Перед молитвою Пресв. Богородице, положенной в часослове, диакон, взяв кадило, говорил: Владычице нашей Пресв. Деве Богородице помолимся, а по пропетии певчими: Пресвятая Богородице спаси нас, начинал читать о. Протоиерей молитву: О Пресвятая Госпоже и проч., столь внятно и толково, что его чтение возбуждало внимание в самом рассеянном человеке. Доказательством того, что о. Протоиерей читал молитвы и Евангелие необыкновенно внятно, служит следующий факт, очевидцем которого был я сам. О. Протоиерей и я были вызваны Преосвященным Иустином в Болотниковскую пустынь для участия при освящении там трех приделов. По распоряжению Преосвященного мы оба были назначены к отправлению всенощного бдения накануне освящения. По окончании службы благоукраситель храмов Золотниковской пустыни, Ивановский купец Антон Николаевич Шодчин, поклонился о. Протоиерею в ноги, говоря: «спасибо о. Протоиерей за службу! Много раз заказывал я молебнов Николаю Чудотворцу, каждый год в празднование ему хожу ко всенощному бдению; но ныне чтенное вами Евангелие я слышал как будто в первый раз, — спасибо Вам!» И действительно, чтение о. Протоиерея разговорным языком с повышением голоса в важных местах, голоса очень стройного, басистого, было весьма увлекательно; так что из вновь приезжавших и бывавших в храме при служении о. Протоиерея все с большою похвалою относились об его служении вообще, и об его порядках по храму в особенности. При нем всегда была безупречная чистота по церкви, и к приезду Архипастырей никогда не было много хлопот по уборке в храме. О. Протоиерей требовал от диаконов неспешного произношения прошений на ектениях и во всяком случае — по пропетии певчими: Господи помилуй; равно и певчие должны были дожидаться окончания прошений. Им введено было следующее распоряжение касательно отправления утренней службы воскресных и праздничных дней; при пении на Господи возвах, когда дойдут до последнего стиха — яко утвердися милость его на нас, — поющие на правом и левом клиросах сходились на средину храма, и сделавши одни другим поклон, начинали петь все вместе: «истина Господня пребывает во век» и положенную стихиру; если на слава полагалась стихира, то пели и ее, так же и ныне Богородичен и Свете Тихий; по окончании чего с таковым же поклоном уходими каждый на свой клирос и поклиросно пели прокимн. Шестопсалмие всегда читалось посреди храма и с тою предосторожностью, чтобы пономарь пред самым чтением прекращал звон; это же наблюдалось и пред чтением Евангелия, для чего имелся ясак. Кафизмы читались по средине храма. Если полагались запевы на утрени двунадесятых праздников, то диакон выходил пред царския врата и запевал ползапева, напр. в Благовещение, диакон запевал: Благовествуй земле радость велию; а остальное допевали на правом клиросе. Любил о. Протоиерей столповое пение; при нем каждый дьячок знал на все гласы по столповому пению. Партесное пение о. Протоиерей не особенно уважал; особенно ему не нравилась пауза, когда регент давал тон; бывало, он говаривал про регента: «ну, заскучал»! В свободные дни от чреды службы о. Протоиерей не редко являлся в храм не замеченным и следил за ходом службы. Нерадивых по службе, что было весьма редко, он тут же наказывал строгим замечанием и в крайнем случае поклонами. Диакону безусловно покорялись дьячки и пономари, которые всегда исправно исполняли распоряжения его по церкви. Дьячкам и пономарям строго было запрещено брать ладон в руки и класть его самим в кадило: это было на обязанности диакона; священнику всегда и все передавал диакон, получивши от пономаря. Сказывания проповедей почему-то о. Протоиерей не уважал несмотря на то, что сам он мастер был и писать и сказывать. Он говаривал: служба церковная — лучшая проповедь. При обязательном для окончивших курс исправлении учительских или дьяческих должностей в 50-тых годах для желавших поступить во священники, много у нас перебывало их в Лежневе — особенно допущенных к исправлению пономарской должности. Послабы исправляющим должность пономарей из окончивших курс от о. Протоиерея не было никакой; а еще напротив к ним, как получившим образование, он был требовательнее. Вот это-то сим господам и не нравилось, как и Знаменская колокольня, которая имеет фундаментальной кладки 33 сажени и путь к колоколам очень высокий и затруднительный. Например в Воскресный день на эту колокольню занимающему должность пономаря приходилось слазить 10 раз. Рассказывали, что один окончивший курс и исправлявший должность пономаря в селе Лежневе, явясь к Преосвященному Иустину, прослуживши полтора года у нас в пономарской должности, просил определить его во священника. Преосвященный очень гневно ответил просителю, что он, обязанный пройти пономарскую должность в продолжении трех лет, напрасно преждевременно беспокоит начальство. Тогда проситель сказал сквозь слезы: Ваше Преосвященство! Ведь я прохожу должность пономаря в селе Лежневе, где бывает каждодневная служба, и в непосредственном ведении Протоиерея Полисадова: тут не согреши можно считать, как и в военное время, месяц за год. Только этим, говорят, и выиграл проситель, получив священническое место до окончания трех лет. Домашняя жизнь о. Протоиерея мало кому известна была, потому что он любил одиночество и жил воистину затворником. Так из 7 окон в передних комнатах у него открывались только три окна, а прочие были закрыты ставнями; разве в день своего тезоименитства прикажет еще одно окно открыть. О. Протоиерей вел самую регулярную жизнь: в 4 часа утра вставал, в 9 часов чай пил лучших сортов, ценою до 5 руб. за фунт; в половине 12 часа обедал, и зимою ложился на русскую печь в кухне кости попарить, как он выражался; в 5 часов вечера снова чай пил, в 8 ужинал, а в 9 часов ложился спать. В часы свободные от занятий по должности священника и благочинного, он занимался чтением журналов и ведомостей, строго следя за политикой. Если недоставало ему подобного чтения, то читал латинские книги, напечатанные на зеленой бумаге — давних времен, — и их читал как русские. Весною он любил уходить в свой скромный садик, который больше состоял из сирени и липовых дерев, посаженных им самим еще на первых годах по поступлении его в Лежнево. Водки он не пил никогда; если позволял себе выпить что-нибудь из виноградных вин, то предпочитал всем винам сотерн, которого употреблял пол рюмки. Впрочем, в последнее время моего служения в Лежневе, по совету знатоков о. Протоиерей употреблял коньяк по маленькой рюмке пред обедом и ужином. Боли зубов он не верил, потому что они у него никогда не болели и сохранились до смерти; а между тем он был охотник до орехов, которые у него почти никогда не снимались со стола. У о. Протоиерея было положено за правило — в передних комнатах не топить до 1 октября; а весной с 1 апреля топка печи уже прекращалась. Если в это время бывала стужа, то он сидит в тулупе, валеных сапогах и суконной на вате скуфье на голове; а уж топить печи все таки не велит, свой термин выдержит. В доме у о. Протоиерея было не особенно чисто, — да и не диво, потому что он едва ли раз в месяц позволял быть работнице в его передних комнатах для уборки их. Об отношениях о. Протоиерея как пастыря к пасомым мне почти ничего неизвестно, потому что я в его части не состоял. Что же касается благочиннической должности о. Протоиерея, то и теперь еще, от одних воспоминаний, мне становится жутко, несмотря на то, что я пользовался его вниманием и опалы от него не видал. Благодаря строгости и авторитету о. Протоиерея, не было у нас в Лежневе, в продолжении 11-ти летнего моего служения там, ни одного кляузного дела между членами причта, несмотря на большой состав его: так благоразумно умел он поставить себя и подчиненное ему духовенство! Впрочем и во всем ведомстве о. Протоиерея я и не слыхивал ни об одном кляузном деле между духовенством; и двум депутатам приходилось только числиться, так как дел вовсе не было у нас. Если доходила когда жалоба о. Протоиерею от причетника на священника, то он, разобравши дело, не делал выговоров и замечаний священнику при причетнике, а наедине с виноватым уж и поступит по начальнически, — и обиженный будет удовлетворен; тем дело и кончалось, не доходя до Епархиального Начальства. В рекомендациях о. Протоиерей был справедлив, и не щадил даже близких родственников своих, если они того заслужили. К 1-му января у о. Протоиерея все было готово к отправлению документов, но он всячески старался избегать поездки во Владимир для сдачи их. Раз он ездил со мною во Владимир по необходимости. Приехали мы туда в 8 часов утра; к 10 часам о. Протоиерей отогрелся и пошел к Преосвященному, а я для сдачи денег в Консисторию, где пробыл до 11 часов. Возвращаясь оттуда в номера, вижу, что наши лошади запряжены, о. Протоиерей вместо обеда пьет сбитень с калачом. Что это наши лошади заложены, спрашиваю я. Вы о. Протоиерей не домой-ли хотите ехать? — «А то чего же дожидаться! Нет ведь здесь проживаться — чистая беда». Затем он продолжал «Приходит ко мне Консисторский сторож с поздравлением нового года, я даю ему осмигривенный (т. е. 20 к.). Посмотревши на монету сторож говорит: очень мало, о. Протоиерей, пожаловали, — прибавьте! Видишь сторожу показалось мало, что я дал ему за два слова осмигривенный; пожалуй здесь дождешься такого молодца с поздравлением, что давши и трешницу услышишь: мало. Нет, я сейчас еду». Оставивши мне денег, в 12 часов он уехал из Владимира. Справедливость требует еще сказать, что о. Протоиерей был очень подозрителен. Почему-то ему думалось, что верного человека, по его характеру, нет, а что все окружающие его — обманщики и над ним все подыскивают. Странно, о. Протоиерей никак не мог увериться в себе, что он ревностный исполнитель распоряжений начальства, и отступлений от закона никогда не дозволял. Трусливым о. Протоиерея я не видывал, а перед громом он трепетал. Находясь в доме, он почти всегда был в патриархальной одежде, подрясник редко надевал, на ногах же у него были сандалии. Но как только услышит гром, тотчас надевал сапоги, подрясник, подпоясывался кушаком и садился на диване в углу. В это время о. Протоиерей через-чур был скромен и добр, — и если бы обратиться к нему с просьбой, то он бы кажется никому не отказал ни в чем, даже подписал-бы прошение о выдаче пособия из Попечительства проживавшему в Лежневской Богадельне умопомешанному студенту Радугину, которого о. Протоиерей считал гордым, и за то не подписывал. Но затихнет гром, и к о. Протоиерею тотчас возвращается обычная суровость. Таковым я знал о. Протоиерея Льва Ивановича Полисадова, память которого для меня священна. Поминаю я его в своих грешных молитвах и буду, поминать всегда.
